Текст книги "Тварец культуры"

Автор книги: Георгий Марчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Георгий Марчик
Тварец культуры

Утром секретаря – Раечку вызвал директор Дворца культуры Григорий Тихонович Лысый. Он внимательно посмотрел на нее и приказал: «Закрой дверь!» Она, улыбнувшись про себя, закрыла дверь на ключ. «А теперь представь! – предложил директор. – Что-то давление у меня упало. Надо поднять».

– Григорий Тихонович! Среди бела дня…

– Не тяни, не то накажу, – улыбаясь, пригрозил он.

– Пожалуйста! – с вызовом сказала она, задрав вверх тугую кожаную юбчонку и рывком стягивая белые шелковые трусики. – На вашу ответственность.

– А теперь покажись, – нетерпеливо попросил директор. Раечка грациозно, как манекенщица, обернулась вокруг своей оси, демонстрируя кругленькие, пухлые, похожие на две сдобные розовые булочки половинки своего зада.

– Все, можешь идти! – умиротворенно сказал директор, словно убедившись, что весь вверенный ему инвентарь на месте и беспокоиться ему не о чем. – Хотя нет, постой. Вечером у нас собираются эти, как их там? Футуристы? Эйфуисты? Сходи, послушай, чего они там болтают. Того и гляди вляпаемся с ними в неприятность. Все глупости запиши. Поняла?

– Слушаюсь! – почтительно насмешливо отозвалась Раечка.

– А я пошел на панихиду, – строго, соответственно случаю, сказал директор. – Умер один замечательный человек. Солист Большого театра. Речи, наверное, будут говорить – закачаешься…

«Эйфуисты», как сострил директор, собрались в маленьком полутемном зальце на первом этаже, рядом с баром. Шумливый, кудрявый, с сильными стеклами очков на мясистом лице, Авдотьин – староста литературного объединения любителей эвфемистики сделал перекличку. Присутствовало двадцать два человека, включая руководителя кружка почтенного профессора-филолога и нашего давнего знакомого – писателя, которого зазвал на занятие Авдотьин.

– Можем начинать! – бодро заявил староста, обратившись к профессору. – Все, кто пришел, в сборе. Остальные блистательно отсутствуют.

Члены клуба стали по очереди читать свои фразы. Присутствующие с бесстрастными лицами внимали. Время от времени звучала чья-либо реплика: «Старо!», «Было!», «Украдено у Фюнфтенберга!», «Чушь собачья!», или «Прекрасно!», «Гениально!».

Писатель, не написавший за всю свою тридцатилетнюю литературную жизнь ни одного афоризма, с открытым ртом слушал обмен репликами, подобный молниеносным ударам рапир. Частенько он еще думал над смыслом какого-нибудь ловко закрученного эвфемизма, а выступающий уже успевал прочитать целую серию, от которой в его ушах оставался гул, как от кавалькады бешено промчавшихся лошадей. Остальные, судя по всему, лучше ориентировались в услышанном. Особенное удовольствие у них, как заметил писатель по оживляющимся лицам, вызывали фразы с крамольным смыслом, спрятанным в подтекст.

Профессор время от времени одобрительно кивал полуседой, похожей на веник бородой. Вдруг все дружно заржали. Рая не поняла, с чего это они. Фраза, вызвавшая смех, пролетела мимо ее ушей. «Что он сказал?» – тихонько спросила она у соседа – рыжеватого, крепкого телосложения мужчину с круглым добродушным лицом, не без лоска одетого в отличие от большинства присутствующих.

«Эрогенная зона свободного предпринимательства», – хохотнул тот в ушко молодой женщины. И, не упуская случая, представился: «Сергей Валентинович». Раечка с улыбкой кивнула и назвала себя. Знакомство состоялось. Сергей Белых был одним из лучших эвфемистов, но хотел быть самым лучшим, в том числе и по части успехов у прекрасного пола.

Своей плотской интуицией Рая сразу почувствовала, что он к ней неравнодушен. Его колено и плечо касались ее колена и плеча, она не отодвигалась. Ей самой был приятен идущий от него ток волнения и половой истомы. «Зона, зона… – подумала Рая. – А нет ли здесь подвоха? Ох, хитрецы. Какая зона? Свободного предпринимательства… Запищим на всякий случай. Словцо „эрогенная“ здесь может быть и маскировкой». – И она занесла подозрительную фразу аккуратными буковками в блокнотик. Рае не терпелось отличиться.

А Сергея Белых снедало честолюбие. Он слушал выступающих с гримасой брезгливости и с трудом удерживал себя от того, чтобы немедленно не взять слова и не затмить всех. Особенно раздражали его двое. Некто худой и высокий в дворницкой шапке, которую он не снимал даже летом в жару, вечно небритый, похожий на огородное пугало. Он сидел, развалясь на стуле, раздвинув ноги далеко в стороны и с обвисшими вдоль безвольного тела руками и после каждого выступления подавал безапелляционным тоном свои хамские реплики. Типа: «Это, голубчик, вы свистнули у Ларошфуко!» Или: "У Кальдерона сказано лучше: «Женщина – яство, приготовленное богом, но приправленное чертом!» У него были поразительные память и эрудиция. Самое обидное, что он всегда был прав. Не раз таким образом он подрезал и самого Сергея Валентиновича.

Вторым был молодой типус без царя в голове. Этот вообще мог своим писклявым голосом ляпнуть все, что угодно. Любимая его фраза: «Это уже было. Вы не оригинальны». Можно не спрашивать, у кого. Ответ: «Я не помню – но совершенно точно знаю, что у кого-то уже было». Болван. Все уже когда-то у кого-то было. По его узкой морденке видно, что ему просто нравится по-петушиному наскакивать на всех.

Был еще один – старый, как птеродактиль, герой гражданской войны, немощной грудью встающий на защиту завоеваний великого Октября. Он, правда, скрашивал заседания анекдотами, которые мог по любому поводу вытряхивать из своего все еще крепкого мешка с памятью.

– Минутку, – сказал птеродактиль, поднимаясь на свои явственно заскрипевшие ноги. – Вы сказали «эрогенная»? Это мне кое-что. напоминает. Не смейтесь. Я серьезно. Позвольте предложить анекдотец. Некий пожилой господин, прогуливаясь по Невскому проспекту, познакомился и разговорился с юной особой. Она спрашивает: «А сколько вам лет?». Он: «Семьдесят». Она, игриво: «Я бы вам не дала…» Он: «А я бы и не смог».

Рая расс м ея л ась. Высокая грудь ее зазывающе колыхалась. Красная кофточка чуть сдвинулась и Сергей Валентинович смог увидеть краешек аппетитной выпуклости, дразнящей воображение.

Между тем выступления продолжались. «У любвеобильной женщины страстное сердце бьется в каждой груди», – сказал очередной оратор, выразительно глянув на Раю. Она со смущенным видом кивнула, словно это был адресованный лично ей комплимент.

– Вам нравится у нас? – спросил Раечку Сергей Валентинович, пощекотав ей ушко шепчущими губами.

– Очень! – совершенно искренне ответила она. Ей действительно было интересно. Такие милые, смешные чудаки. И к тому же остроумные.

– Настоящий джентльмен не сделает замечание женщине, несущей шпалу, – заметил очередной оратор.

– У вас всегда так весело? – спросила Раечка у соседа.

– Бывает еще хуже, – ответил Сергей Валентинович. – Послушайте, у меня есть предложение. Вместе поужинать.

– Я не против. А где? – сразу же согласилась Рая. Как упустить такой удобный случай провести агентурную работу. Белых понял ее поспешное согласие по-своему.

– Знаю я одно прелестное местечко, – игриво пропел он, – под горой, где течет маленькая речка…

– А на чем поедем? – игриво спросила она.

– На тойоте, – с важностью крупного собственника сказал Белых. «Ну, тойота, подумаешь тойота!» – пробормотал Белых пренебрежительно, словно бы у него в гараже стояла дюжина «Мерседесов», готовых по первому знаку рвануть с места.

Ужинали они в роскошной квартире Сергея Валентиновича – преуспевающего фотомастера. Он был церемонно вежлив и сдержан, хотя Раечка ждала, что он набросится на нее как голодный безработный на тарелку горохового супа, как только они войдут в прихожую. «А куда спешить? – решил фотограф. – Если уж птичка здесь – мы будем лакомиться ею с чувством, с толком, с расстановкой».

Что было дальше – скучно писать. Ничего нового. Раз уж молодая женщина пришла в дом молодого мужчины… Ну, пили шампанское под зажженные свечи. Была хорошая закуска, негромкая музыка, возвышенные разговоры. Сергей Валентинович читал свои произведения, а Раечка искренне восхищалась ими – так она была настроена, что восхищалась бы сейчас чем угодно. Кроме того, ей нужно было завоевать доверие Сергея Валентиновича, расположить его к себе. Она делала большие глаза, ахала: «Неужели это вы сами написали?» «Сам-сам, – похохатывал Белых, – а то кто же?» И думал: «Ну, сейчас мы тебя уконтрапупим, или лучше сказать – прижучим, ишь, раскраснелась…». Он то и дело подливал в бокал гостье шампанское – не жмотничал.

Оба держали в уме одно и то же и потихоньку распалялись. Особенно после порнофильма по видику. Право же, скучно писать о том, что последовало дальше, потому как любовь поистине дело сугубо индивидуальное. И то, что одному одурманенному страстью болвану кажется божественным и чудным, остальным может представиться самым настоящим паскудством.

После того, как событие доставившее, будем справедливы, обоим удовольствие и радость состоялось, Рая положив свою головку на крепкое плечо фотомастера, гладила своими пухлыми пальчиками его уставшее, наработавшееся тело, вдруг спросила:

– Сережа, а что такое эвфемизм?

– Это когда одно понятие можно выразить другим.

– То есть – это все равно, что синоним? – сказала Раечка, обнаружив кое-какие познания в лингвистике.

– Нет, это не одно и то же.

– Тогда, что же? Приведи пример, а то я не могу понять.

– О'кей, – сказал Белых, довольный тем, что может продемонстрировать не только свою мужскую силу, но и эрудицию. – Допустим, я могу сказать: «Мой начальник – сволочь», но скажу по-другому: «Мой начальник не очень хороший человек». Или возьмем слово «любить». Оно означает пылкое, глубокое чувство. Это его прямой смысл. Но оно может быть эвфемизмом слов, ммм, скажем так – трахать, трахаться. Поняла? Послушай анекдот и все поймешь до конца. Школьник приходит домой, его дед на печке стонет: «Ооо…оооо…». Мальчик испугался: «Дедушка, что с тобой?!» – Дед отвечает: «Ооо, ооо! …буся, будь оно проклято!» Так вот, вместо слова «…буся» можно сказать – занимаюсь любовью и так далее. Это и будет эвфемизмом.

– Милый, какой ты умный, – нежно сказала Раечка, целуя Сергея Валентиновича в щеку и продолжая поглаживать своими крепкими пальчиками его тело, которое вдруг стало проявлять беспокойство и стремление выпрямиться. Где здесь эвфемизм и что было дальше, читатель догадается сам, а мы на этом умолкаем.

Так вот и случилось, что Белых глубоко внедрился в Раю, а она в свою очередь внедрилась в литературный кружок эвфемистов. О своей встрече с фотографом на его квартире Рая без утайки доложила директору. Кроме, разумеется, пикантного факта

– Приставал? – напрямик спросил строгий, но любознательный начальник. Однако, как ни странно, без тени ревности, которая на Раю, как на предмет общественного пользования не распространялась.

– Приставал, – честно призналась Рая.

– Дала ему?

– Как только, так и сразу, – с наигранным протестом воскликнула Рая.

– Молодец! – похвалил Григорий Тихонович. – Это ты здорово придумала. Настоящий Штирлиц. Продолжай его разрабатывать. А что до того, если придется в интересах дела с ним, эээ, ммм, переспать, то тебя не убудет и мне останется. Ну, давай, покажи свое богатство…

– Да, кстати, – заметил он в то время как Раечка стаскивала трусики, – если начнешь с ним спать, не будь дурой и назначь таксу. Ну, скажем, две сотни в месяц.

– А если у нас любовь, – кокетливо сказала Раечка, натягивая на себя трусики и вертя при этом своим круглым задиком.

– За любовь тоже надо платить, – философски заметил Григорий Тихонович, хмуря свои густые, а ля Брежнев, брови. Я ухожу на похороны заслуженного мастера спорта. Бели кто будет спрашивать – скажи, что я в горкоме. Если будут звонить из горкома – не поднимай трубку; Гм, гм, что это я? Скажешь я в местной командировке.

Много лет Лысый трудился секретарем парткома НИИ, потом недолго – инструктором райкома. А два месяца назад был направлен главой Дворца культуры. На укрепление. Сомнений в том – справится ли – ни у кого не возникало. В том числе и у него самого. Главное держать четкую идейную линию, – считал он. – Остальное пустяки".

– Что это за эйферисты? – спросил он в один из первых дней на новом посту у впорхнувшей в его кабинет Раечки (она все время вертелась перед глазами), просматривая планы кружковой работы.

– Идиотики какие-то, – пренебрежительно отозвалась она. – Я однажды посидела – несут черти что…

Это сразу же насторожило Лысого. Он так и впился в нее глазами.

– В том-то и дело, что они болтают, а отвечать придется нам.

Рая, грациозно виляя бедрами, подошла к окну директорского кабинета и бережно поправила ровно висящую штору, как наши вожди поправляют траурные ленты на венках, которые они не покупали и не несли, а покупали и несли другие. И тут только этот толстолобый, с пуленепробиваемым бронежилетом на мозгах директор наконец-то заметил, какое сокровище вертится перед его носом.

– Эээ, – сказал он, вперив загоревшийся взгляд в ее круглый задик. – Ведь у тебя, моя дорогая, роскошная фигура. Как у элитной кобылки. Знаешь это?

– Не знаю, – улыбнувшись пухлыми невинными губками, Рая замерла с округлившимися глазками. Готово, этот на крючке. Рая вынашивала мечту стать инструктором-консультантом.

– Не знаешь?

– Не знаю.

– А ну, поди сюда. – Она подошла.

– Не знаешь? – повторил директор.

– Не знаю, – уверенно ответила Рая. – Откуда мне знать? Лысый отечески обнял рукой за талию молодую женщину.

– Да, – продолжал он, поглаживая бочек Раи и опуская руку все ниже и ниже. Фигурка у тебя что надо. Отличная фигурка. Редкая фигурка.

И тут вдруг Рая, немного напугав директора, как-то сексуально задрожала, задвигала вперед-назад задом, одновременно прижимаясь к нему низом живота. Директор однако быстро опомнился.

– Ну, ну, – пробормотал он. – Поосторожнее. Могут войти. Закрой-ка дверь.

Вот так у них началась эта «игра». Но вернемся к их последней беседе. Григорий Тихонович был настроен решительно. Невысокий, с набрякшей с похмелья рожей, похожей на морду старого бульдога он был преисполнен важности, надут важностью. Он сразу понял, что эти самые пресловутые «эйфемисты» не иначе как враждебно настроенная группировка, свившая свое гнездышко под крышей вверенного ему Дворца культуры.

Нет, не зря, напутствуя его, секретарь райкома по идеологии Олег Максимович призывал к бдительности: «За сорванный сеанс фильма мы с тебя не спросим, а за фильм, пропитанный ядом буржуазной идеологии, будешь отвечать по всей форме». Борьба с ядом буржуазной идеологии, психологии и морали была коньком секретаря. Где только он не находил этот зловреднейший из ядов, который, как утверждал он, содержится в той или иной дозе в каждой книге, каждом фильме, каждом спектакле. «Поэтому запомни – твоя первейшая сверхзадача бдеть. Эти сволочи так ловко маскируются, что кого хочешь проведут».

– Уж будьте уверенны, – твердо сказал Лысый. – При мне мышь не проскочит. Буду бдеть, сколько хватит сил, – закончил он, преданно глядя на секретаря райкома.

Отныне Рая не пропускала ни одного заседания «эйфемистов». Веселый и общительный нрав молодой женщины, как раньше написали бы в газетах, пришелся по душе кружковцам.

Она заразительно смеялась каждой удачной шутке, остроте, каламбуру или афоризму. С ее появлением занятия заметно оживились. Каждый член кружка из кожи вон лез, чтобы заслужить ее одобрительную улыбку. Раечке все нравилось, все вызывало ее восторг. Она старательно все записывала, а затем столь же старательно докладывала обо всем директору:

– Хорошо идут дела у колхозного села, Я молоденька была, потому и родила, – читала она. – Как? Насмешка над колхозами…

– Не годится, – качал головой директор. – Ведь хорошо идут дела. Какая же здесь крамола?

– Миф о непорочном зачатии придумали импотенты. Тоже не годится? Идем дальше. Говорит француз: самая прекрасная женщина не может дать больше, чем она имеет. Говорит русский: зато она может дать два раза. Тоже не годится? Я подумала – нет ли здесь ущемления национализма.

– Какое ущемление? – возразил директор. – Русский француза осадил. Давай дальше.

– Правительство имеет право совершать ошибки, равно как и принимать правильные решения…

– Постой-ка. Кажется здесь что-то не то, хотя на первый взгляд безобидно, но я чувствую какой-то подвох. Они просто так ничего не говорят. У них особый язык, понятный только им самим. Ладно, подумаем.

– Когда демократию втаптывают в землю, она прорастает колючей проволокой, – торжественно, как диктор, выступающий с важным правительственным сообщением, прочитала Рая.

– Вот сволочи, – то ли восхитился, то ли возмутился директор, – так формулируют. Внешне все правильно – не придерешься, а если вдуматься – опять подрыв авторитета советской власти.

– Как прекрасен этот мир – посмотри! А теперь отойди от щели в заборе, – продолжала читать Рая. – Можно и лапу сосать, если есть, во что обмакнуть. Все. Больше ничего подозрительного в этот раз не было. Да, вот еще. Люди стали лучше одеваться, потому и очереди стали привлекательнее.

У Раи было еще несколько записей, но она их не прочитала. Они принадлежали Сергею Валентиновичу Белых.

– Прошлый раз улов был не ахти какой, – сказал директор. – На этот раз лучше. Надо все собрать, систематизировать, а потом доложим, куда следует. Рано или поздно они себя разоблачат. Согласно учения марксизма-ленинизма количество рано или поздно перейдет в качество. Тут мы их и прихлопнем. Кстати, как ты думаешь, правильно ли называть покойника «товарищем»? Я обратил внимание – на панихидах обычно говорят: «Спи спокойно, дорогой товарищ!» Какой же он товарищ, если он уже покойник. И гражданином называть неловко. Идеологически ошибочно. Как ты считаешь?

– Я в этом не разбираюсь, Григорий Тихонович!

– То-то же. Вчера я был на похоронах, один человек прочитал свои замечательные стихи, посвященные покойнику. Пускай ты умер, но в песне смелых и сильных духом и так далее. Жаль, не все успел записать…

– Это стихи Максима Горького, Григорий Тихонович.

– Да что ты говоришь. Вот не знал. Хорошо, ты подсказала, а то бы включил в диссертацию. Ладненько. А теперь покажись. Так сказать, на десерт.

Чего греха таить, пытался приударить за жизнерадостной девицей, прямо-таки излучающей чувственность и наш старый знакомый – писатель. По чистой случайности, разумеется, он оказался на очередном заседании кружка рядом с Раечкой и скромно поинтересовался – не хочет ли она посетить Дом литераторов.

– Сегодня не могу, а завтра с удовольствием, – пообещала Рая.

Но напрасно на следующий день писатель целый час томился у массивной дубовой двери с бронзовыми ручками писательского дома. Она не пришла. Тогда он позвонил ей домой. Раечка весело засмеялась и честно призналась, что начисто забыла о своем обещании. «Простите, больше не буду», – покаялась она. Писатель растаял и простил. На самом же деле накануне Рая провела ночь у фотографа и ей было просто лень куда-то ехать.

– Хотите – приезжайте ко мне, – предложила она томным голосом.

Писатель – человек сговорчивый немедленно принял приглашение.

– Через пару минут я буду у вас, – пылко воскликнул он.

– Попробуйте, – рассмеялась Рая, – кстати, я живу у черта на куличках. Запишите адрес…

Вооружившись цветами, бутылкой вина и коробкой конфет, писатель помчался на такси в дальний конец Москвы. Раечка встретила его в желтом шелковом халатике, из под которого то и дело выглядывали обольстительно аккуратные ножки.

«Вот уж не думал, не гадал, – радостно думал писатель, – что победа будет столь быстрой и легкой. Впрочем, ничего удивительного. Я еще не настолько стар и уродлив, чтобы женщины ценили во мне только интеллект, а иногда и щедрость».

Раечка оказалась очень забавным существом. Она напропалую кокетничала, мило дурачилась – выставляла напоказ то одну, то другую ножку, на которые писатель посматривал с плохо скрываемым интересом. Чем-то он был похож сейчас на кота, который в предвкушении сытной еды терпеливо сидит у куска мяса или рыбы.

После того, как бутылка вина была выпита, писатель предложил потанцевать – не раз испытанный им прием, чтобы начать атаку. Но Раечка, легко оттолкнув его, стала танцевать одна. Она изгибалась, откидывалась назад, покачивала бедрами, оглаживала бока руками и делала множество других грациозных движений. В один из моментов, когда она делала что-то похожее на мостик, писатель, не выдержав, подхватил ее, прижал к себе и потащил было к тахте, но Раечка огорошила его хладнокровно заданным вопросом:

– Зачем вам это надо?

– Как зачем? – смутился писатель, – вы мне нравитесь.

– Ну, этого мало, – рассудительно заметила Рая, высвобождаясь из ослабевших рук писателя. – Давайте лучше поболтаем… – Она плюхнулась в большое мягкое кресло и закинула обе ноги на боковой валик. – А как отнесется к вашей измене жена? Кстати, как вы считаете – можно ли квалифицировать сделку с совестью как преступное мероприятие. – Раечка мастерски использовала чужой афоризм.

– Я не женат, – скромно улыбнувшись, сказал писатель. – Ваш выстрел, как когда-то любил говорить товарищ Сталин, бьет мимо цели.

Он был слегка обижен, но не подал виду. Первая атака отбита, но надежда не погибла. Между тем Раечка сварила кофе.

– Вы любили когда-нибудь? – спросила она, закуривая сигарету.

– О, да! Конечно! И не раз!

– Расскажите какую-нибудь свою любовную историю, – Раечка томно потянулась, отчего все ее выпуклости стали еще выпуклее и призывнее.

– Всякая любовь похожа на костер, – сказал писатель. – Вот он загорелся, жарко заполыхал, разбрасывая снопы искр, потом погас, превратившись в кучу серого пепла. И только от двоих зависит, как долго и как сильно он будет гореть.

– Вы когда-нибудь были жестоки по отношению к женщине? – спросила Рая. Этот немного странный человек был чем-то симпатичен ей.

– Увы, – вздохнул писатель. – Многое я бы дал, чтобы вернуться в прошлое и не повторить старых ошибок, или, по крайней мере, иметь возможность искупить свои грехи. А сейчас, когда женщина сурово обходится со мной, я воспринимаю это как справедливое возмездие.

– Если бы вы могли обратиться к одной из этих женщин, что бы вы ей сказали?

– О! – воскликнул писатель. – Я сказал бы: «Прости меня, если можешь». Я был большим дураком, я ничего не понимал ни в жизни, ни в женщинах. Столько раз настоящая красивая любовь проходила мимо меня, а я как слепой ничего не замечал. Я делал больно другим и не чувствовал боли, как не чувствует ее тот, кто ставит опыты на животных. Я считаю, что не заслуживаю их прощения и не могу понять, почему бог не наказал меня до сих пор за все мои прегрешения.

– Неужели вы были настолько жестоки, что не надеетесь на прощение, хотя прошло уже столько лет? – Рая искренне удивлялась. Обычно мужчины всеми правдами и неправдами стремятся выгородить себя. – Давайте представим на минуту, что я ваша прошлая жертва. Попробуйте оправдаться. Другой возможности не будет.

Писатель надолго задумался, затем с улыбкой покачал головой:

– Нет, это свыше моих сил. Я не знаю таких слов. Может быть вам самой хочется исповедаться? – шутливо спросил он. – Я охотно отпущу все прошлые, настоящие и будущие грехи. – «Пожалуй мы слишком далеко зашли, – решил он. – Пора переменить пластинку». – Уверен, что и Вам есть в чем покаяться.

– Мне?! – Рая весело рассмеялась. – Мне решительно не в чем каяться. Да, я иногда обманываю мужчин, но сам бог велел их обманывать. Не зря же нас зовут слабым полом. Без хитрости нам не победить в этой войне.

– Надеюсь, я не буду в числе обманутых? – напрямик спросил писатель, с надеждой глядя на молодую женщину. Она рассмеялась. Глаза ее лукаво блеснули. «Надейтесь!» И затем как-то очень мягко поинтересовалась, нравятся ли ему занятия кружка и кого он считает наиболее талантливым. Писатель с удовольствием отвечал на вопросы. О Сергее Валентиновиче он отозвался с большой похвалой. Рая польщено улыбалась, словно это ее одарили комплиментом.

– А вот скажите, можно ли на занятиях говорить все, что думаешь? – весело, словно бы в шутку спросила она.

– Решительно все, – убежденно ответил писатель. – Если вы правильно мыслите, вы никогда не сделаете ошибки.

– А если все-таки кто-нибудь прочитает что-то антисоветское? Разве такого не бывает?

– На моей памяти никогда не было. У нас зрелая публика. Но если, не дай бог, случится, то подобная вылазка встретит дружный отпор. – Писатель про себя усмехнулся. Уж он-то знал, что подобные вылазки встречают не столько дружный отпор, сколько дружное одобрение, хотя и не в открытой форме. Члены кружка словно бы не замечали ничего подозрительного или крамольного в острой фразе.

– Скажите, пожалуйста, а нельзя ли придраться к фразе: «От великого до смешного один съезд»? – продолжала допытываться Рая.

– Ни в коем разе, – успокоил ее писатель. – Ведь съезды бывают самыми разными. В том числе и дурацкими. Например, фокусников, астрологов, колдунов. – Тут он вспомнил, что фразу эту на последнем занятии кружка выдал Белых. Ему стало все ясно – а то он никак не мог взять в толк, чем вызваны наводящие на подозрение вопросы Раи. И он словно ученый сделавший важное открытие воскликнул: «Ооо!», затем: «Ааа! Мне все ясно!» – и понимающе улыбнулся: «У меня грозный соперник».

Рая слегка смутилась, но не стала возражать. Некоторое время они еще поболтали о разных пустяках. Прощаясь, писатель галантно поцеловал Раечке руку и сказал: «Было очень приятно». «Да, было, конечно, очень приятно, – разочарованно размышлял он по пути домой (в метро), но было бы еще приятней, если бы она уступила (эвфемизм) мне. Как пить дать кто-то у этой красотки (эвфемизм) есть, иначе зачем она целый вечер пудрила мне мозги, а я как шут развлекал ее».

Директор Лысый сердился – ему не терпелось принять крутые меры и доложить о них. Он дотошно выпытывал у Раечки, как проходила очередная встреча «эйфуистов» и что на ней говорили. Ему казалось, что она по своей глупости или невнимательности чего-то не записала, что-то важное пропустила мимо ушей. Тем более он уже проинформировал о своих подозрениях симпатичного улыбчивого молодого человека спортивного вида из некоего серьезного учреждения, курирующего их Дворец. У того сразу ушки торчком стали на макушке. Уже и секретарю райкома он предварительно, пока неофициально доложил, что обнаружил очаг антисоветской заразы и готовится его ликвидировать. – Действуй! – ободряюще сказал тот. – Мы поддержим.

Так что отступать было некуда, позади (если все сорвется) – конфуз. По его указанию Рая стала записывать все подряд, а потом вслух зачитывать ему. Директор внимательно слушал, напрягши в морщинах лоб, временами крякал, просил повторить, сердито ругался. Пока скандал никак не вытанцовывался. Рая читала по блокноту:

– Уроки демократии кончаются переменами… Торжество правды – не всегда победа истины… Нельзя поставить на колени того, кто всю жизнь привык ползать…

Крамола пряталась в этих словах и нахально строила рожицы, но когда он готов был вот-вот схватить ее за хвостик, чтобы вытащить на свет божий, она как верткая скользкая змейка выскальзывала из пальцев.

– Постой-ка, – приказал Григорий Тихонович. – Повтори. Ага. Нельзя поставить на колени того, кто всю жизнь привык ползать. Кого это он, подлец, имеет в виду? Советский народ? Партийного работника? Вот нахал. Намек ясен, а за руку не поймаешь. Продолжай.

– Единомыслие уменьшает число извилин. У кукловода паралич, а марионетки все дергаются…

– Стой! – хмурясь, сказал Лысый. – В чей это огород камушек? Уж не в адрес ли политбюро и самого, упаси бог, Леонида Ильича?

– Что вы, Григорий Тихонович! Скажете такое. Смотрите – а то вас самого притянут к ответу за клевету.

– Ну-ну, ври да не завирайся. Читай дальше. – Он с укором посмотрел на секретаршу, как женщина на обманувшего ее ожидания любовника.

– Когда молчат свидетели, создаются мифы. Джунгли вырубили, а законы джунглей остались. Львиная доля достается шакалам. Безвременье апеллирует к эпохе. Количество маразма иногда зависит от размера шляпы. И на маленьких должностях встречаются крупные самодуры. – Рая сделала очень короткую, но выразительную паузу и нахально посмотрела на директора – На сегодня все. – Вроде бы бесстрастно сказала она, но он ее, шельму, понял, поморщился, словно съел кислого.

– Для скандала этого мало. Нужен более веский повод. Как искра для пожара. Ну, вспомни, что они еще говорили, о чем спорили. Что ты такая бестолковая?

Рая пошарила глазами по потолку, вспоминая.

– Ну, говорили еще о тайне творчества.

Директор неожиданно обрадовался, как ребенок, которому подарили новую игрушку: – Я так и знал, что они маскируются. Что говорили? Да понимаешь ли ты, как это важно?!

– Не понимаю, – Рая обиделась, надула губки. – Я ведь по вашему дура, а себя вы, наверное, считаете умней всех. Вот и ходите на эти заседания сами.

– Ну, ладно, извини, – директору хотелось встать, подойти к ней и дать хорошую плюху, но он сдержался. – Так что они об этом говорили?

– Ну, говорили о тайне творчества, как это все возникает, как рождается произведение, об их секретах. Почему у одних получается, а у других нет.

– Ничего ты не поняла. Они имели в виду совсем другое. А именно – как им обманывать партию. Как прятать за двойным дном антисоветчину. Вот что они имели в виду. Короче, напиши мне докладную записку. Пусть лежит до поры.

– Я могу написать то, что я слышала, – заупрямилась Рая. – А придумывать ничего не буду. Кому они мешают эти фразы? Лично мне от них ни холодно, ни жарко. А вы не хотите, Григорий Тихонович, вызвать к себе руководителя кружка, по-хорошему поговорить с ним, предупредить. Они будут осторожнее и никакого скандала не понадобится.

– Так не пойдет, – с досадой сказал директор. – Если мы их предупредим – мы загоним болезнь внутрь, они затаятся, уйдут в подполье. А если разоблачим – всем урок, а нам честь и хвала. Глядишь, и двинут куда повыше. И тебе лучше будет. – Он говорил ласково, искательно глядя на секретаршу. Хочешь не хочешь – судьба задуманного в ее руках. – Ну, предупредим мы их, нарыв будет постепенно расти, а его яд отравлять весь государственный организм. Кто выиграет?

Рая уже вошла в роль разведчицы, к тому же эта роль кое-что сулила ей, и она пообещала выполнить поручение директора. Он рассказал, что был вчера на похоронах одного вохровца, начальник которого произнес замечательную речь о красном знамени, под которым, начиная с революции, мы смело шли в бой и побеждали. Правда, он немного запутался и никак не мог закончить свою речь.

«Под этим победоносным красным знаменем мужественно, до последней капли крови сражался и побеждал наш друг и товарищ, сгоревший на боевом посту». «Правда, здорово?!».