Текст книги "Полюс. Неутоленная жажда"

Автор книги: Георгий Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Середина апреля

В нартах не более 70 килограммов, но мучения, которые мы испытываем, передвигая их, больше, чем в самом начале пути. Это, конечно, связано с тем, что пошли поля и началась откровенная рубка за Полюс. Если в марте у нас все было впереди, и мы просто шли, не утруждаясь расчетами времени, слепо ломились через торосы, особо не считая километры, то сейчас у нас были вполне конкретные параметры и ясные оценки наших перспектив. В феврале мы преодолевали двухсоткилометровую полосу торошения, созданную при навале дрейфующих льдов на береговую кромку островов Северной Земли, и оправдывали свою низкую скорость этими препятствиями. К середине апреля мы оставили за плечами пятьсот километров пути и две третьих всего времени. Пошли поля, зовущие к бегу, осталось только бежать. Но мы ползли. И даже такое медленное передвижение давалось тяжело. 15 апреля на одном из перекуров я вытащил из нарт внутренний вкладыш своего спальника, который стал вдвое тяжелее и оставил его на льду. На следующее утро та же участь постигла пятизарядный карабин «Сайга», из которого с момента его изготовления на Тульском оружейном заводе не было произведено ни одного выстрела. Я положил его на лед и, отогнав Славку от желания все-таки прихватить его, пошел дальше. Так одним махом я облегчил свои сани почти на семь килограммов. Слава был противником такого облегчения. Его сопротивление в этом вопросе говорило о его природной твердости. Он готов был тащить гору полунужных вещей, мучиться, но не допускал мысли о том, чтобы ради физического облегчения запросто расстаться с ними. Однако мои действия произвели на Славку определенное впечатление, так что он тоже оставил на биваке кучку разных, безнадежно ненужных нам предметов: мелочевку из ремнабора, кое-что из личных вещей и свой любимый термометр в огромной пластиковой кобуре, на который я косо поглядывал с самого начала марта. По моим прикидкам, после такой разгрузки он продолжал тащить килограммов восемь ненужных вещей.

Дальнейшие поиски каких-то резервов привели нас к пересмотру режима движения. До сих пор вся работа по передвижению к полюсу делалась только днем, причем эффективность ее от перехода к переходу быстро снижалась по мере уставания. Логично было в середину этой работы, когда начинаешь идти на автопилоте, втиснуть глобальный отдых, например, трехчасовой сон. Славка во время перехода рассчитал схему по минутам и весь светился, когда на перерыве вываливал на мою голову принципиально новый график передвижения. Нечто подобное уже использовалось до нас. Нам стоило идти пять переходов по часу, ставить палатку и, не обедая, спать три с половиной часа, потом обед и опять работа пять часов, затем сон три с половиной часа, завтрак и еще пять часов работы. Получалось так, что, с учетом времени на основную работу, перерывов между переходами, а также временем на установку палатки, приготовление еды, сборы перед выходом, мы могли распределить всю работу равномерно в течение суток. Такой график предполагал двухразовое питание, что было оправдано с позиции экономии продуктов и затрат времени на третью готовку. Питаясь перед самым выходом, мы обеспечивали энергией предстоящую работу. Все было испробовано, и, чтобы ускориться, надо было сделать что-то принципиально революционное в нашей жизни. Минусы такого графика, так же как и плюсы, были очевидны: мы добровольно лишались не только ужина, но и самого приятного времени суток – вечернего времяпрепровождения – и должны были ложиться спать на голодный желудок.

Славка пишет: «17 апреля. 86°40′ с. ш. Ветер делает свое дело, нас все время несет на юг. Утром он не стих, дует почти в лоб. Первые два перехода – солнце, потом переменно. На четвертом переходе рельеф испоганился. На пятом – трещина, затем торосы с протаском, силы совершенно иссякли. Пятый переход на 15 минут сократили. Иду как зомби. К обеду прошли 8,33 км. До СП 358 км. Идем с этим дрейфом со скоростью 2,15 км/ч. В обед отрезал еще кусок от спальника. На пятом переходе сильно окоченели руки, не согрелись и во время 30 минут сна, только после еды – видимо, сильно истощились. После обеда, на втором переходе уже зомби. Правда, к вечеру восстановился. Поля тяжелые, сплошные торосы, непонятно, куда идти. Предложил Гере сменить тактику – спать 3 часа через 12. Остальное работа. Экономим продукты и время обеда».

Картина окружающей нас природы почти не менялась, но в апреле вместо привычных гектаров всторошенного льда пошли торосы в линию. Это была ломаная линия по месту столкновения двух полей. Торосы этой линии были разной высоты и проход через этот «забор» был, как ни странно, около самых высоких торосов. Часто он был идеальным, в ширину наших нарт, и через него мы видели кусок следующего поля. Славка быстро насобачился отыскивать проходы в заборе, уверенно шел в сторону могучих исполинов и в последний момент юркал в открывшийся проход. Интересно было наблюдать за Славкой, когда он упирался в непроходимую трещину. В этот момент мне казалось, что он увеличивал скорость и некоторое время просто летел на лыжах вдоль трещины, к месту предполагаемого перехода, который чувствовал интуитивно. Нетерпение не позволяло ему тратить драгоценное время на движение не по меридиану. Но, перейдя через трещину и взяв курс на север, он как бы успокаивался и шел размеренно, помахивая слева направо своим рюкзаком-чемоданом.

Идут поля – бесконечная белая арена, и, чтобы избавиться от необходимости ежесекундно сопротивляться, я пробую уйти в песни. Любимые, в основном быстрые мелодии не подходят – мои ноги и руки дирижируют слишком вяло. Вот уже целый месяц с началом движения в моей голове неизменно появляется одна и та же прекрасная мелодия. Взбудоражив меня, она легко улетает к моему дому, порхает в комнатах, где живет моя семья, я вижу всех, они что-то мне говорят. Потом она тут же, без переходов посещает мое детство, присаживаясь бабочкой на цветок, и тогда я вижу все так же, как видел много лет назад; чувствую запахи, ощущаю прохладу лета, интонации сплетенных в волны слов. Это песня, наверное, на английском языке, она не отпускает меня почти весь путь от мыса. Не зная слов, кроме одного, я перебинтовываю ногу и мурлычу мелодию. «Филин!» – восклицает Славка. Действительно, это единственное слово песни, которое я знаю и знаю его перевод.

18 апреля, в первый день движения по новому графику, при ветре с северо-востока, мы прошли 24 километра и перешли 87-й градус. 19 и 20 апреля мы прошли 31 и 31,4 километра соответственно. Мы были окрылены такими результатами, и Славка даже не мог заснуть, перевозбудившись от успехов. Новый распорядок дня был, несомненно, более удобен, потому что укорачивал кошмар дневной работы ровно наполовину. Теперь, просыпаясь, каждый настраивался всего на пять часов работы, что было, несомненно, проще, чем начинать десятичасовой рабочий день.

Гера: «20 апреля. 87°35′ с. ш. 86°51′ в. д. До СП 269 км. Вчера вечером вырвал из раны отмороженного пальца какой-то конгломерат мертвой плоти, величиной с кедровый орех. Этот мертвый кусок сидел во мне больше месяца, одним концом он выходил на поверхность, а внутренней частью давил на кость или куда-то еще, от чего возникала основная боль при ходьбе. Сразу же стало легче, впервые не крутился вокруг своей ноги. Жизнь налаживается. До Полюса дойдем, вот только „зашкалим“ в май. Это уже чувствуется. Чтобы успеть в апреле, нужен дуровой дрейф на север, дня три-четыре. Это вполне реально, судя по другим годам. Но до сих пор нас постоянно сдувает на юг».

Несмотря на то, что в марте были сильные морозы и путь наш чаще всего лежал через непролазные торосы, сами мы были полны сил, и это выражалось в наших адекватных реакциях и оценках. В суровых условиях марта мы были активны в делах и, тем более, в мыслях. Нас мало что смущало на этом пути, мы принимали к сведению любую обстановку и всегда противопоставляли ей свою силу. В марте мы только и занимались тем, что проламывали себе дорогу через торосы к Полюсу. Это были колоссальные затраты наших собственных ресурсов. Намного больше того, что мы могли восполнить через пищу и пришедшее в апреле понимание того, что МЫ ДОХОДИМ. Силы уходили, и мозг приспособился пассивно наблюдать за программированной акцией нашего передвижения в пространстве. Наши физические перемещения, а главное – наши моральные колебания – затухали. Мозг уже был не в состоянии глубоко копать, цеплять и вытаскивать для рассмотрения свои ощущения. Любопытство, с которым он делал это в марте, исчезло. Движения наши стали медленными, душевные отклики вялыми.

В апреле, несмотря на то, что путь наш улучшился, мы погрузились в новое для себя состояние – проживания как будто в нереальной жизни. Мы не способны были полностью контролировать или, на худой конец, сопровождать осмыслением все, что происходило с нами, мозг уже не оставлял энергии на эмоции, все силы шли на обеспечение только физического перемещения в пространстве. И, словно в подтверждение этому, меня перестали радовать чистые поля. Тогда я еще не понял, что энергию, которая обеспечивала эмоции, кто-то повернул на другие дела. Эмоции ушли и перестали нас волновать. Славка называл это состояние «идти как зомби». Иногда оно было сильнее, иногда слабее, а иногда уходило совсем. Но началось оно со второй половины апреля. Похоже было, что организм отдавал последнее, что имел, а мудрая природа, подтверждая равновесие мира, уносила нас в сторону весны – температура поднялась до -20°, и мы перестали мерзнуть.

Очевидно было, что мы не успеваем на Полюс к 27 апреля, в день, когда Бернар должен привезти туда своих клиентов и, если мы там окажемся, вывезти нас на «Барнео» – в этом случае наше снятие с Полюса было бы для нас бесплатным или, во всяком случае, не дороже той суммы, что пришла на ум адаптировавшемуся в России французу, реально представляющему себе финансовые пожелания самих русских. Последние подсчеты говорили о том, что на Полюсе мы появимся в самом конце апреля или 1–2 мая. В связи с этим надо было начать экономить продукты и сделать запас на два-три дня. Теперь мы откладывали от дневного рациона часть продуктов и за несколько дней скопили увесистый мешок килограмма на четыре с половиной. Постепенно становилось теплее, днем было около -20°, но, ложась на голодный желудок, мы мерзли в своих спальниках. В ответ на это мы перед сном кипятили кружку воды, добавляли туда ложку сахара (так как мед давно кончился) и две ложки спирта, выпивали и ныряли в спальники. Эта самопальная медовуха давала нам несколько минут на то, чтобы заснуть в тепле. Нам явно хватало тридцати литров бензина, взятых к Полюсу, хотя вначале, выйдя на эту цифру теоретически, мы удержались оттого, чтобы взять бензина больше, и не ошиблись, Теперь мы не выключали примус и нещадно палили бензин, после того, как была сварена еда.

Видел экскременты на заструге, наверное, небольшого зверька. Кто здесь может жить, в семистах километрах от ближайшей земли? Эти места враждебны любому существу, кроме медведей. А зверек этот, вроде песца, чем он может здесь питаться? Солеными «цветами»?

Идем, пробираясь, выискивая проходы в торосах. Поднимаясь на заструг, видишь пространство впереди себя, оглядывая его, замечаешь прорежения и намечаешь себе путь от полянки к полянке, стараешься запомнить его, так как, спускаясь с наддува, попадаешь в окружение высоких торосов, за которыми ничего не видно. Выходя к широкой трещине или разводью, если они имеют хотя бы небольшую северную составляющую, идем вдоль него, волоча весь свой груз, или, когда явно видны места торошений, идем к ним, зная, что там наверняка будет переход. Если у разводьев нет ни того, ни другого, мы сбрасываем рюкзаки, отстегиваем нарты и расходимся в разные стороны вдоль полыньи, в поисках перехода. При этом время от времени оглядываемся друг на друга. В хорошую погоду видно далеко, и, если лыжная палка в руке поднята, переход найден.

Последние десять дней апреля

Мои мартовские мечтания относительно того, что, сбросив вес, мы «полетим», не оправдались. В конце апреля пришло истощение, почти полная невозможность идти быстрым шагом. Я не верю этому и пробую разогнаться по твердому фирну – такая поверхность всегда предполагала хорошую скорость передвижения. Скольжение такое, что сани временами скользят даже боком. Я очень стараюсь, когда пробую разогнать свое тело и нарты по этой твердой как бетон поверхности. Но с сожалением вижу, что мои лыжи не прокатываются в длинном беге, а ноги попросту переступают шаг за шагом, и я продолжаю медленно ползти. В нормальных человеческих походах стоит только снять рюкзак и отстегнуть поясник нарт, как тут же появляется необыкновенная легкость, позволяющая тебе бежать на разведку. В конце апреля, однажды упершись в разводье, я, как всегда, сбросил рюкзак, отстегнул нарты, чтобы налегке отправиться на разведку, но не смог сдвинуться с места. Не было сил сделать первый шаг, когда я оказался без груза. Я стоял как столб и не мог шагнуть. Прошло несколько секунд прежде чем шаг этот наконец был сделан. Второй, третий шаги дались легче, и дальше я заскользил, правда, с некоторым трудом, как будто тащил груз. Вернувшись к вещам после разведки, прицепив к себе нарты и надев рюкзак, я пошел, как и прежде, тяжело, но привычно. Только некоторое время спустя я смог объяснить себе этот случай тем, что мозг, изощряясь в поисках резервов движения, отказался давать команду телу на передвижение без груза. Действительно, по большому счету передвижение в сторону Полюса может быть оправдано только вместе с грузом.

Гера: «23 апреля. 51-й день. 88°07′ с. ш. 84°19′ в. д. Вялость в теле и мыслях. Чувствуется недосыпание. Ветер тот же, но тише. За три часа, пока спали, отъехали на юг на 800 метров. Какой-то калейдоскоп, мелькание картинок: сон, еда, работа, сон, еда… Пять переходов нужно выдать! Это главное. Первый, второй, третий, четвертый, пятый. Не успеваю отдыхать на перерывах. Делаю ломовое вбрасывание в желудок (халва, шоколад). Во время перехода думаю о том, что говорить в „Иридиум“, как сбросить вес с саней, как выдержать пять переходов, не потерять темп».

Почти середина 88-й широты. Сколько людей не дошли сюда и сколько прошли здесь в своем порыве на Полюс. Где-то здесь тринадцать лет назад Файнес, этот великий англичанин, закончил свой путь и вызвал вертолет. Наверное потому, что англичанин не может мыслить иначе как по-английски. Японцам в Арктике мешает японский менталитет, иначе чем объяснить четыре безуспешные попытки настырного Мицуро Обо дойти автономно? Корейцы тоже не приспособлены скользить взглядом своей души в согласии с полями дрейфующих льдов. А мы, русские?! Мы да норвежцы. Я иду и кричу Файнесу: «Зачем же ты, полярный волк, взял еды только на сорок пять дней?!!». Здесь, в Арктике, стратегическая ошибка всегда будет иметь свою национальность.

Слава: «24 апреля. -18°. 88°20′ с. ш. До СП 177 км. До обеда шли неплохими полями, затем опять уперлись в торосы. За четвертый переход прошли 300 метров. На дежурстве я произвел инвентаризацию наэкономленных круп и супов. Почти хватает на 4 дополнительных дня, скоро перестанем экономить крупы. Полтора дня иду без маски. После обеда пошли бодро, по 3,2 км. Но опять на 4-м зашли в хаос глыб. С первого взгляда кажется, что пройти невозможно. Все забито до горизонта, но прострелить все-таки удалось, даже не снимая лыж».

То, чего я особенно боялся, отправляясь к Полюсу, – капризы моего желудка, – стали доставать меня только в самом конце пути. Более полутора месяцев экспедиции желудок мой посчитал достаточным сроком, чтобы напомнить о себе. На этот случай я тащил в аптеке не меньше полукилограмма замерзшего еще на мысе альмагеля. Желудок мой просто обиделся на то, что его начали набивать два раза в сутки тем же объемом, который он всегда получал за три раза, и решил напомнить, что на нем штук пять застарелых рубцов. Через час после обильного завтрака, когда я на переходе съел добрый кусок халвы, он сделал так, что по телу разлилась слабость, в коленях пошла дрожь, ноги подломились и задница, полтора месяца постоянно мечтавшая сесть прямо на снег, получила эту возможность. Славка упорол в сторону Полюса и теперь маячил на горизонте. Уже несколько дней я замечал признаки несварения после того, как съедал убойную дозу – треть шоколадки, или приходящие по раскладке, совсем убийственные – сало в сочетании с сырокопченым сервелатом. В последнем продукте содержалось огромное количество яда для человека, который беспощадно действовал даже в условиях хронического голода на пути к Полюсу. С этого дня жизненный оптимизм Славки получил глобальную поддержку, потому что всю свою колбасу, корейку, сало и часть шоколада я стал отдавать ему. Кстати, мне кажется, что первая смерть в группе Чукова произошла не только потому, что у Подрядчикова были допоходные проблемы с желудком, а большей частью оттого, что в таких экспедициях предпочитают питаться тяжелыми, высококалорийными продуктами, и желудок с этой нагрузкой не справляется. Я прошел через период сомнений, настоящих волнений и даже испуга, когда понял, что в условиях зимней, силовой экспедиции с необходимостью потребления большого количества тяжелой пищи мой желудок непременно даст сбой, и даже удивил свою семью, когда два раза добровольно сделал гастроскопию и провел достаточно длительное время в разговорах с серьезным терапевтом. Врач удивила меня своим оптимизмом в отношении состояния моего здоровья, обнадежив и как бы благословив на Полюс, что стало решающим моментом перед экспедицией.

Как-то странно, но быстро стал заканчиваться сахар. Первым это почувствовал главный потребитель – Славка. Надо сказать, что в наш век изобилия сахар для Славки был фактором, определяющим состояние не столько тела, сколько Славкиной души, как для большинства людей во время голода – хлеб. Самому мне, возможно оттого, что я начитался умных книжек и несколько последних лет не ел сахара вообще, обходиться без сахара было нетрудно, хотя отец мой разбирался в этом вопросе не хуже Славки и всегда сыпал сахар в чай чуть ли не до половины стакана. Скрупулезный и въедливый в вопросах экономии, Славка ничего не мог с собой поделать, когда вопрос касался белого продукта. Он мог обращаться с ним не иначе, как сыпать из горлышка, поставив бутылку строго вертикально, и даже отвернуться на какое-то время, как бы не участвуя в этом процессе, когда белое блаженство сильной струей било ему в кружку. Я думал, что со Славкой что-то случится, когда после подсчетов остатков и предполагаемого количества дней он объявил, что сахара у нас всего по четыре ложки в день на человека. Ложки без горки. С солью, которая совсем кончилась в двадцатых числах апреля, проблем не началось, мы просто соскребали с молодого льда «цветы» и солили этим снегом свою кашу. Я был приятно удивлен непритязательностью Славки, после того как, набрав мокрого, соленого снега в наш ночной горшок, я совершенно не смутил его этим действием. Я объяснил ему, что два продукта, оба соленые, могут быть положены в одну тару, поэтому было бы неправильно, если бы я, к примеру, насыпал в ночной горшок сахар. Славку это объяснение вполне удовлетворило. Вообще он был молодец в таких вещах, и у нас с этим не было проблем.

Слава: «26 апреля. 10 дней нового режима. 89°00′ с. ш. До СП 110 км. Солнце, – 18°. Сегодня на втором переходе абсолютно ослабел. Стал часто падать, вставать очень тяжело, хочется лежать и смотреть в небо. После третьего перехода уперлись в разводье. Обход по торосам. Прошли 1,5 км вправо. Идти без ветра жарко! К концу перехода штаны прилипают к тощим ножкам. Вокруг очень красиво и по-весеннему празднично. После шоколадки пошло хорошо, и к пятому переходу опять был бодр. Видели самолет. Он пролетал прямо над нами в сторону Хатанги. Двухвинтовой, с красными крыльями и хвостом. Почему-то мне кажется, что это важно. Пересчитали сахар и сухари. Уменьшили норму сахара до 4-х ложек в день. Вечером выпили медовухи за последний градус, который нам остался. Звонили Николя – автоответчик. Нас тревожит проблема эвакуации с Полюса».

Мы готовились к приходу на Полюс, который кроме морального удовлетворения должен был СРАЗУ ЖЕ принести нам избавление от мучений в виде большого количества жратвы. Поэтому во время последнего разговора с Людмилой я надиктовал ей внушительный список продуктов, которые она должна была отправить на «Барнео» с Инсаровым. Список был такой: гречка и рис по два килограмма, колбасный сыр и вареная колбаса по две палки, шоколад – десять плиток, сгущенка – четыре банки, мешок печенья… Теперь мне было трудно избавиться от навязчивых мечтаний о том моменте, когда на «Барнео» нам вручат посылку с едой. После разговора с Людой эта картина ежедневно прокручивалась в моей голове в разных вариантах, и я мог избавиться от нее только на некоторое время.

Первая треть 89-го градуса, вопреки ожиданиям, оказалась изрыта торосами, перемежающимися разводьями. Нечто подобное было на пространствах 83-го градуса северной широты, но в те морозы разводья жили всего несколько часов, и тогда мы почти беспрепятственно пересекали их по быстро набиравшему толщину молодому льду. Резкое потепление и пришедший тут же ветер оставили нам глубокий снег между торосами и черные реки разводий. Снег не мог задержать нас, за два месяца мы научились тихой сапой разбираться с завалами торосов, зная, что они всегда заканчиваются. Разводья тоже проходились в конечном итоге, но здесь мы затрачивали больше сил в поисках обходов. Нам ничего не оставалось как ломиться через воду. Любая ошибка могла привести к глобальному купанию, что в нашей ситуации было самым нежелательным итогом. Это понималось, но когда до Полюса оставалось меньше ста километров и твой путь перегораживало разводье, ты готов был скорее плыть напролом, чем идти вдоль полыньи в поисках прохода. В этом отношении Славка был более терпелив, я видел, как он начинал метаться вдоль полыньи, как бы сберегая время на разведку, его громадный как сундук рюкзак поворачивался ко мне ребром, и я видел всю фигуру Славки, находящуюся в состоянии полного, всеобъемлющего движения. Разводья томились в тепле под ярким солнцем, мы впервые сбросили с себя теплые одежды. Термометр показывал -12°.

28 апреля. 89°12′. Сегодня видели два самолета. Ощущение такое, что все уже заканчивается или скоро закончится. Кажется, что-то происходит вокруг нас, но мы живем обособленной жизнью, хотя впервые появившиеся самолеты – центральное событие этого дня. Они возвращают нас к действительности, и я думаю, что пора звонить Гамету, он, мягко говоря, давно нас потерял. Разогреваю за пазухой «Иридиум». Славка звонит домой. Катя не на шутку встревожена – звонил Боярский со Шпицбергена, в надежде получить информацию о нас, и сообщил, что «Барнео» снимают, что нас искали вертолетом. Звоню в Хатангу. Гамет просто орет в трубку. Мы понимаем, что нас уже ищут, что «Барнео» снимается вот-вот. Гамет через каждое слово спрашивает наши координаты. Нервы его на пределе. Координат я не даю, но обещаю, что сейчас же позвоню на «Барнео» Леониду Богданову. Он просит не выключаться, чтобы Богданов сам нас достал. Видим, что в мире произошло что-то экстраординарное, касающееся нас со Славкой. Извалявшаяся в грязи Цивилизация одним прыжком настигла нас и обдала смрадом. Вспоминаю свои московские телефонные переговоры с Богдановым – тогда это была жесткая перепалка о стоимости снятия нас с Полюса. Пока ждем звонка с «Барнео», обсуждаем ситуацию. Все действующие лица – и «белые», и «красные» – объединились, чтобы как можно скорее закончить свою полярную тусовку и вернуться домой. Мы мешаем им сделать это немедленно. Славка дает мне какие-то советы, но делает это уже не столь энергично. Он, как всегда, отстранен от финансов и прошлых схем договоренностей. Посторонний звук вторгается в наше пространство. Это ожил «Иридиум». Богданов захлебывается, рассказывая мне, как мы подставили всю авиацию, тоже спрашивает координаты. Называю только широту. Не заботясь о батареях, рассказываю ему свое видение, которое никак не позволяет нам, не дойдя до Полюса, вернуться в цивилизацию. Вижу, что мы оба перешли с вы на ты и тут же соскользнули на понятные всей России выражения. Спутник, висящий в трех километрах над нами, терпеливо посылает в обе стороны тирады, уже не расшифровывая их по техническим причинам и не зная перевода. Разведка боем продолжается минуты три, после чего речь идет о двух днях, которых нам хватит, чтобы добежать. Богданов вдруг произносит: «Хорошо, я думаю, что два дня у вас будет, как у нас пойдут дела с погодой, но вы должны через каждые шесть часов выходить со мной на связь и еще после этого держать „Иридиум“ на приеме двадцать минут». Я назвал ему нашу долготу и выключил телефон.

Пока мы разговаривали с Большой Землей, пошла пурга и в голову пришла неприятная догадка, о невероятном повороте Леонида: наверняка на «Барнео», которая дрейфует в шестидесяти километрах к югу от нас, эта пурга уже завладела аэродромом и стала причиной уступки Богданова. Мы влезли, сами того не желая, в большой бизнес и стали занозой в его теле. Было бы наивно рассчитывать на чужое понимание и прощение. По большому счету у нас было около сорока часов на то, чтобы преодолеть последние 82 километра. Но в том состоянии, в котором мы находились после сегодняшнего 24-километрового перехода и переговоров с Леонидом, совершить это было невозможно. Наши мозги через два месяца пути уже с трудом порождали какие-то революционные мысли, но интуиция подсказывала, что мы сможем дойти, если оставим здесь весь груз и пойдем налегке. Здесь я не был уверен в Славке, а точнее – был уверен, что даже перед высокой вероятностью потерять Полюс Славка не преодолеет себя, не бросит и половины вещей.

В эту минуту больших испытаний пурга уже завладела ситуацией над Арктикой. Полынья, которую мы видели впереди себя, когда ставили палатку, скрылась в мутной атмосфере, от этого ее присутствие усилилось и стало магическим. Но хуже самого ветра был свежий снег, непонятно откуда взявшийся в приполюсном районе. Пурга закрыла путь, ветер нес снег, и это было совсем некстати. Я предложил взять с собой палатку без внутреннего слоя, один заправленный примус, литр бензина, продукты на три дня, котелок, «Иридиум» и спальники. Все остальное, как бы это ни казалось невозможным, оставить. Даже этот минимальный вес составлял около 24 килограммов, то есть по 12 килограммов на каждого. Славку раздирали противоречия, его корежило так, что он застонал. Чтобы достичь Полюса, он должен был почти убить себя. Славке было легче умереть, чем расстаться со своими вещами. И он предложил взять мне причитающиеся мне часть, а он возьмет свои 12 и еще то, что не сможет выбросить. В итоге быстрой сортировки Славкин рюкзак стал весить около 18 кило. Быстро и впервые не жалея продуктов, мы приготовили ужин, поели, свернули лагерь и, оставляя на снегу горку наспех брошенных вещей, бросились в пургу.

Близость Полюса, который стал вырисовываться на глазах, мелькание последних событий, весь этот допинг, с которым мы стартовали после разговора с «Барнео», – всё это придало нам сил. Массы свежевыпавшего снега, его скопление между торосами, где мы проваливались как в воду, черные змейки трещин и темно-серые пятна разводий, выступавшие на нашем пути, – весь этот калейдоскоп рывками ложился под наши лыжи. Мне стала понятной простая, в общем-то, мысль: пока свирепствует стихия, вертолет не прилетит. Пурга нарастала, поэтому не могла быстро закончиться, это было первым положительным моментом… Вторым было ощущение объективно непреодолимого, как само время, приближения прихода на Полюс, а вместе с этим – окончания всех наших мучений. И тут я не мог, подобно многим, сказать, что я жалел о скором окончании пути. В отличие от большинства уже побывавших на полюсе, я не жалел, что кончается мир, в котором мы провели почти два месяца и в котором мы еще продолжали жить, но уже со знанием, что этому куску жизни осталось всего несколько часов.

Мы шли в этой эйфории еще восемь часов, нужно было ставить палатку, поесть и пару часов поспать. До Полюса осталось 62 километра. На севере солнце несколько раз уже прорезало серую муть непогоды. Пурга выдыхалась. На нашем пути к Полюсу уже лежали ровные, чистые от торосов поля. Так начинался последний день апреля. Мы не торопились. За последние 32 часа мы прошли почти 44 километра. Мы не могли делать больше того, что делали. Надо было звонить, и это было противоестественно любой минуте, тому миру, что нас окружал. Но звонок был. Богданов сказал, что самолет, который заберет последних людей с «Барнео», уже вылетел со Шпицбергена и будет на Барнео через два с половиной часа. Он все-таки смог добраться до моего горла и, как будто читая глубоко запрятанную в моей голове мысль, произнес ее вслух: «У вас есть страховка, я видел ее в Хатанге, и вы можете идти к своему Полюсу, а мы улетаем отсюда сегодня, все отсюда улетают. Когда вы дойдете, вас будут доставать с Хатанги крупномасштабно, самолет и два вертолета. Вас в любом случае вытащат с Полюса, но знайте, что ваша страховка не перекроет всех расходов. Так что можете идти, никто вам не мешает». Я не стал говорить ему, что пустить в ход страховку я мог только в случае прямой опасности моей и Славкиной жизням, в этом и только в этом случае. Это я обещал русским людям из «Русского страхового центра», это было главным в наших договоренностях.

Через час после этого разговора, мы услыхали густой, нарастающий с каждой минутой гул, а потом в разрезе входа палатки увидели саму стрекозу, пробирающуюся по верхушкам торосов. Это было по наши души. Вертолет выходил точно на нашу палатку, в координатах 89°26′ северной широты, 80°28′ восточной долготы, которые я продиктовал по телефону сорок минут назад.

Почему мне так не везет? Почему Господь, проведя меня через все испытания, обрывает мой путь в самом его окончании, когда только блеснула впереди звезда, к которой я шел и до которой почти добрался? Почему не дал мне закончить этот путь? Ведь конец его – это и есть тот сокровенный смысл, который нужно было непременно постигнуть. Или я опять ошибаюсь? Дай мне Полюс сейчас, успокоился бы я? Ушел бы навсегда из этого состояния дерзновенного движения к цели? Конечно, нет. Не будет конца этому пути, пока приходят в голову идеи, подобные этой. Отступиться невозможно, это от меня уже не зависит. Глядя на проплывавшие подо мной торосы, я знал, что непременно вернусь сюда, быть может, на каком-то витке своей будущей жизни, когда однажды, проходя на яхте Севморпуть или сплавляясь на плоту по Бий-Хему, как всегда, повинуясь пришедшей вдруг простой мысли, я вернусь сюда с рюкзаком и нартами.