Текст книги "Летом сорок первого"

Автор книги: Георгий Свиридов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

В два часа стали поступать тревожные донесения из комендатур и прямо с застав о выходе танков и скоплении фашистских войск непосредственно у линии государственной границы. Обстановка накалялась. Но в это верили и не верили. В последние месяцы, начиная с весны, для усиления боевой готовности, часто проводили ночные учения, поднимали по «тревоге», командиры ночевали вместе с солдатами в казармах. Сергею казалось, что, может быть, и сейчас разыгрывается очередная проверка на готовность...

В те последние мирные часы Закомолдин стоял у окна и выжидательно смотрел на майора, который не отлучался от телефона и курил одну папиросу за другой. За его спиной на стене и висела карта округа. Посмотреть бы на нее тогда повнимательней! Запомнить бы рельеф местности, расположение деревень и хуторов, приглядеться к извилистым речкам да проселочным дорогам...

В три часа двадцать две минуты раздался резкий телефонный звонок. Сергей машинально взглянул на свои именные часы и запомнил время. Командир, сунув папиросу в пепельницу, взял трубку:

– Майор Курзанов у телефона, – и, прикрыв ладонью трубку, шикнул на подчиненных, вытянулся по стойке смирно, словно начальство было не на том конце провода, а находилось рядом. – Слушаю, товарищ генерал!

Все разом притихли, насторожились. Из штаба округа сообщали, что в эту ночь ожидается провокационный налет фашистских банд на нашу территорию. Командующий приказывает: на провокацию не поддаваться, бандитов пленить, но государственную границу не переходить!

Майор тут же стал передавать приказания в комендатуры и на заставы, что ожидается налет вооруженных банд с переходом границы, требуя «не поддаваться на провокации», но, главное, «хорошенько проучить фашистских бандитов», однако ни в коем случае «не зарываться и границы не переходить!»

Связь неожиданно оборвалась. Это было странным и удивительным. Такого еще никогда не бывало. Курзанов приказал немедленно проверить линию, восстановить связь, а сам прошел в другую комнату, где располагалась радиостанция.

Дежурный радист доложил, что новых распоряжений из округа не поступало.

– А из комендатур и застав?

– Дублируют те, что передали по телефону. Немцы стягивают войска, видимо, готовятся перейти границу.

– Все?

– Нет. Сообщения от соседей, с юга, из Бреста.

– Читай.

– «В городе возникли пожары. Неизвестными обстрелян патруль. Вышел из строя водопровод. На железнодорожной станции погас свет, авария на электростанции». – И от себя добавил: – Возможно, диверсия, товарищ майор.

– Разберутся, – сухо ответил Курзанов.

– Связь восстановлена, – доложил радостно телефонист.

В штаб вошли два связиста. В грязной форме, словно они лазали не по столбам, исправляя повреждения на линии, а ползали по земле.

– В трех местах, на втором, третьем, пятом километре, вырезаны десятки метров проводов, пришлось натягивать новые. Нас дважды обстреляли.

Майор хотел дать какое-то распоряжение связистам, но не успел. Телефонист протянул трубку:

– Товарищ майор, срочное сообщение!

Из трех погранзастав докладывали, что на большой высоте границу пересекли крупные группы самолетов, главным образом тяжелые бомбардировщики и истребители. О нарушении воздушной границы стали поступать сообщения и из других застав и комендатур. Каждое сообщение майор записывал, цифра получалась внушительная – несколько сот самолетов! Курзанов тут же связался с округом и доложил о нарушении воздушного пространства. Ответа из штаба округа майор не услышал – связь оборвалась на полуслове. Он не знал, что такие данные поступали в штаб округа и от других пограничных отрядов и комендатур, а в Генеральный штаб – от всех западных пограничных округов.

Телефонист все крутил и крутил ручку аппарата, с надеждою, хрипло кричал в трубку:

– Ало, ало!..

Но телефон молчал.

Связисты, которые отправились на исправление линии, не возвращались. Вскоре связь с заставами и комендатурами снова заработала. Курзанов приказал привести все подразделения в боевую готовность, занять оборонительные позиции, а тринадцатой заставе подготовить средства для поджога и взрыва моста через Буг.

А самолеты все летели и летели. С неба в открытое окно доносился басистый, непрерывно надрывный мощный гул. Фашистские летчики, уверенные в своей безнаказанности, двигались боевым строем с зажженными бортовыми огнями, и по ночному темному небу, усеянному звездами, на восток летели и летели светящиеся точки, видны были четкие силуэты машин, под крыльями которых и в бомбовых отсеках таился смертельный груз.

– Сейчас наши их встретят, – услышал Закомолдин за своей спиной бодрый голос комиссара, – дадут прикурить! Поглядим, как будут улепетывать.

Тревожное сообщение поступило от соседей с юга. Пограничный отряд номер семнадцать на радио передал, что заставы подверглись артиллерийскому и минометному обстрелу, атакованы самолетами, которые бомбят Брестскую крепость, город и укрепленные районы. И еще, что гитлеровцы сняли часовых, захватили железнодорожный мост и на нашу территорию прошел немецкий бронепоезд, открыв огонь по крепости и вокзалу... Захвачен автотранспортный мост у Страдич и по нему двинулись танки...

– Неужели война? – невольно вырвалось у телефониста, и в его голосе прозвучало искреннее недоумение вместе с болью и негодованием. – Мне ж через неделю демобилизоваться... Как же так, а?

– Это провокация, – сухо и твердо ответил комиссар. – Крупная провокация. Японцы на озере Хасан тоже лезли с танками и самолетами, да получили по зубам и успокоились. Теперь фашистам неймется.

И тут посыпались тревожные сообщения из всех линейных застав, комендатур, резервных застав, укрепленных линий: их нещадно бомбят, обстреливают артиллерийским и минометным огнем и атакуют превосходящие силы противника... Сергей взглянул на свои именные часы и на круглые настенные: и его и те показывали одинаковое время – четыре часа ровно. И с беспечной мальчишеской радостью Закомолдин улыбнулся – наконец-то, и на его долю выпало военное счастье, предстоит участвовать в боевых действиях, может быть и крупных, и есть возможность отличиться, проявить себя. До этого дня ему, Сергею, казалось, что он родился слишком поздно, что главные боевые события произошли без него, ведь и война с японцами на озере Хасан и в Монголии, и война с белофиннами, освободительный поход в Западную Белоруссию и Западную Украину произошли без его личного участия. А тут теперь такое разворачивается, что только не зевай! И еще подумал о том, что ему действительно выпало счастье, если он в эти дни находится здесь, на Западной границе... И эта мальчишеская радость отражалась на его лице, покрытом легким загаром, и тихо светилась в глазах. Он преданно смотрел на командира пограничного отряда, готовый по первому его слову броситься выполнять любое приказание. Опасность не пугала, Сергей сам стремился ей навстречу. Ему не верилось, что началась война. Он почему-то был уверен, что боевые действия долго не продлятся, что скоро наше правительство все уладит и на границе настанет тишина.

Над штабом послышался нарастающий рев пикирующего самолета, донесся пронзительный свист, и в военном городке, одна за другой, начали рваться бомбы... А в ответ гулко забухали зенитные пушки, застучали крупнокалиберные зенитные пулеметы...

Связь прекратилась. Несмотря на все старания, майору не удалось связаться ни с округом, ни с командованием соединений Красной Армии, ни с областными советскими и партийными организациями. Тогда Курзанов приказал радисту передавать открытым текстом по волне, установленной для погранотряда, короткую телеграмму:

«Всем, Всем, Всем! Германия начала военные действия. Начальник отряда майор Курзанов».

3

Закомолдин сел удобнее, опираясь спиной на ствол сосны. С неприязнью глянул на свои хромовые командирские сапоги, запыленные, в ошметках засохшей грязи. А еще недавно они блестели, как зеркало, начищенные, отполированные суконкой. Провел ладонью по щекам, ощущая жесткую колкость. Вспомнил, что брился последний раз четыре дня тому назад, в короткие передышки между боями, в подвале казармы при свете огарка. Мельком отметил, что внешний вид у него явно не командирский, но это его не затронуло. Проскользнуло мимо сознания, машинально зафиксировал, как факт, и все. С досадной тревогой подумал о другом. И эта тревога отбросила все иные мысли. Как же они беспечно провели ночь? Сергей ругнул себя последними словами. Лейтенант, да еще пограничник! А не выполнил элементарных уставных требований: не выставил караул, не назначил дежурных. А если бы немцы вздумали их преследовать, тогда что? Перебили бы сонных, как куропаток...

Сергей оценивающе оглядел крошечную поляну, на которой в кустах можжевельника, прямо на траве, под деревьями, не выпуская из рук оружия, спали бойцы. Уставшие, изнуренные бесконечными боями, оглохшие от артиллерийских обстрелов и бомбежек, измотанные бессонными ночами... Позиция была явно проигрышная, для обороны совсем непригодная. А где можно было найти лучшую в лесу, да еще ночью? Закомолдин передвинул с живота на бедро кобуру пистолета. Он знал, что у него еще есть две обоймы. В кармане галифе, выпираясь крупным яблоком, лежала граната-лимонка. Вот и все его оружие. Негусто. А что у остальных? Да и сколько пограничников вышло, вырвалось вместе с ним?

Закомолдин поискал глазами сержанта Неклюдова. Тот в последние часы боя находился рядом, они и по лесу бежали вместе, подбадривая друг друга. Он должен быть где-то неподалеку. Закомолдин помнил, как в темноте они добежали сюда и Неклюдов громко повторил команду лейтенанта:

– Все, ребята, короткий привал. – И добавил от себя: – Чтобы ни звука!

Сержанта поблизости не было. Закомолдин насторожился.

Сухо треснула ветка. Закомолдин рывком положил ладонь на кобуру, пальцами привычно расстегивая ее, вслушивался. Кто-то шел к поляне. Проснувшиеся бойцы схватились за оружие. Клацнул затвор, и этот резкий металлический звук грозно прозвучал в сонной лесной утренней духоте.

– Свои! – раздался голос Неклюдова, как бы предупреждая действия. – Свои! Осторожнее, а то продырявите ни за что!

Раздвинулись кусты, и на поляну вышел рослый сержант и с ним еще трое наших пехотинцев. Один из них был ранен в ногу и шел, опираясь на сучковатую палку, у другого была забинтована голова и сквозь грязный бинт темными пятнами запеклась кровь. Все с винтовками. Третий, самый рослый, под стать Неклюдову, белокурый, нес на плече, взявшись рукой за ствол, ручной пулемет.

– Товарищ лейтенант, – Неклюдов шагнул к Закомолдину. – Свои вот, говорят, что из Бреста топают. Обнаружил я их тут рядышком. Сидят, притаились. Но мы ж пограничники, товарищ лейтенант, дело привычное.

– Обнаружил, говоришь? – насторожился Закомолдин и мысленно еще раз чертыхнулся за свою беспечность, ведь вместо этих своих бойцов могли находиться и фашисты.

– Так точно, обнаружил, – улыбнулся Неклюдов, и улыбка на его усталом, чумазом лице получилась добрая, открытая. – Едва светать стало, товарищ лейтенант, поднялся я, по привычке решил разведку произвести вокруг нашего привала. На всякий случай и чтоб знать, где ж мы заночевали и нет ли какой прямой угрозы нашему привалу. Ну и наткнулся на них, на этих троих, шагах в пятидесяти отсюда в сторону восхода солнца. Думал, что немцы, стрелять приготовился, а это свои.

– А ты нас вовсе не обнаруживал, это мы еще с ночи вас засекли. Тоже подумали, что немцы. Чуть было огонь не открыли, когда напрямик по кустам ломились. Да голоса услышали, матюки ваши, и поняли враз, что свой брат, русские.

Опираясь на сучковатую палку, шагнул вперед раненый в ногу. Он, видать, был у них за старшего. Невысокого роста, крепкий телом. Настороженный взгляд из-под белесых бровей. Лицо чуть скуластое, в веснушках. Только темные круги под глазами да солдатская одежда, порванная и перепачканная, свидетельствовали о бессонных ночах и перенесенных боях.

– Старший сержант Шургалов, – представился он лейтенанту, прикладывая ладонь к пилотке, и, назвав свою воинскую часть, кивнул на своих товарищей: – Пулеметчик, сержант Ляхонович и шофер, рядовой Червоненко. – И грустно закончил: – Вот, кажись, и все, что осталось от батальона...

Закомолдин молча смотрел на Шургалова. Неужели они из Бреста? Воинскую часть, которую тот назвал, лейтенант знал. Она действительно располагалась в самой Брестской крепости, в ее центральной части, в Цитадели, и, как он помнил, занимала угловые массивные двухэтажные кирпичные казармы и полукруглые бастионы, да еще и рукав реки. Там укрепления были серьезные, сделанные давно из камня и бетона, не то что у них, в пограничном отряде. И то они больше недели держались... А в крепости за каменными толстыми стенами, в боевых отсеках, да имея запасы продовольствия и боеприпасов, как думал Сергей, сражаться было легче, чем им, пограничникам. Ему казалось, что крепость невозможно взять штурмом. Там можно держаться до подхода наших. Тем более и войск в крепости имелось достаточно. Закомолдин точно знал, что в крепости располагались две дивизии, каждая из которых насчитывала не одну тысячу штыков, не считая других подразделений, включая и пограничников.

Закомолдин с неприязнью смотрел на пехотинцев. Неужели они из самой крепости? В такое не хотелось верить. И он строго спросил:

– Номер воинской части?

Старший сержант снова назвал свою часть. Назвал фамилию командира и комиссара. Закомолдин про себя отметил, что тот говорит точно.

– А где располагалась ваша часть?

– В Цитадели, где река Муховец впадает в Буг, были наши казармы...

– Почему были?

– Разрушены до бетонных подвалов бомбами и снарядами... Потому и на прорыв пошли. Чтоб к своим пробиваться...

Закомолдин задумался. Он впервые видел перед собой окруженца и отступленца. Он так и подумал «окруженца» и «отступленца». Лейтенант не сомневался, что тот говорит правду. Но в его правду не хотелось верить.

Шургалов по-своему понял молчание лейтенанта. Пограничники, он знал, войска особые. В них не каждого брали. А сейчас тем более, время военное. Только отставать от этого отряда и пробиваться самостоятельно ему никак не хотелось. «Если даже не примут, то все равно не отстанем, будем следом идти, – подумал он, – ни за что не отстанем». И неспешно расстегнул нагрудный карман гимнастерки, вынул красноармейскую книжку и комсомольский билет:

– Вот мои документы, товарищ лейтенант, – и быстро тут же отчеканил: – Поступаю в ваше распоряжение! Вместе со мною еще сержант Ляханович и рядовой Червоненко. В наличии ручной пулемет системы Дегтярева, два диска к нему, три гранаты, еще две винтовки и полторы сотни патронов.

– Ранение серьезное? – спросил Закомолдин, проверив документы.

– Задело осколком, но не до кости, двигаться своим ходом могу, товарищ лейтенант, – ответил бодро Шурналов и добавил: – Я вас знаю, товарищ лейтенант! Вы московский чемпион по боксу. Видел ваш портрет в газете и лично смотрел, как вы проводили показательные соревнования на сцене в нашем клубе. Здорово вы тогда с нашим капитаном Акимовым боксовались! Потом разные приемы боя показывали и поясняли. После того вашего выступления в клубе многие наши бойцы захотели тоже боксом заниматься. Из Минска боксерские перчатки к нам в часть привезли, а мешок сами сделали, набили его опилками, чтоб разные удары на нем разучивать. Да вот война помешала...

Закомолдин чуть улыбнулся. Грустно улыбнулся. Кажется, совсем недавно проходил тот показательный бой на сцене клуба в Брестской крепости. Организовал его капитан Акимов. Он приезжал в пограничный отряд, договаривался с начальством, приглашал Закомолдина, с которым познакомился на соревнованиях. У капитана был всего второй спортивный разряд, он мечтал о первом, мечтал о большом ринге, о всесоюзных соревнованиях. У себя в части он был и тренером, и судьею, и участником. И еще мечтал о том, чтобы каждый боец стал спортсменом, знал приемы бокса, которые, он всегда и везде особо подчеркивал, «очень пригодятся в рукопашной схватке».

Сергей вспомнил, как после того показательного вечера в гарнизонном клубе Акимов чуть ли не насильно повел к себе домой (он занимал небольшую квартиру на втором этаже в доме командного состава) и познакомил со своей милой сероглазой женой и трехлетним сыном, как они с женою угощали его чаем с вишневым вареньем и шутили, что шампанское обязательно разопьют после всесоюзного первенства... У Закомолдина остались теплые воспоминания о том вечере. Сергей невольно вспомнил и о своем обещании обязательно приехать в часть после соревнования на личное первенство пограничного округа и выступить перед бойцами, провести с ними совместное тренировочное занятие... Встретятся ли они теперь когда-нибудь? Все эти воспоминания пронеслись у него в голове, пока он слушал старшего сержанта, и вслух произнес:

– Капитан Акимов настоящий спортсмен, – и тут же поинтересовался о том, когда старший сержант видел капитана последний раз, не решаясь прямо спросить: жив ли тот?

Старший сержант зачем-то расстегнул и тут же застегнул ворот гимнастерки, потом, глотнув воздух, сказал тихо:

– Нету больше капитана... Погиб. Осколком в грудь угодило, – и замолк. Нагнув голову, стал старательно рассматривать носки своих истоптанных грязных сапог. Потом добавил: – Даже похоронить как следует не смогли... Забросали кое-как в лесу, куда его дотащили уже мертвого.

Глава третья

1

Шургалов коротко и сбивчиво рассказал о пережитом, поведал о том, как они из мирной жизни шагнули в войну, как на рассвете проснулись от страшного грохота, звона битого стекла, стонов и криков раненых, восклицаний перепуганных бойцов, как пахнуло гарью и пылью, а казарма неестественно осветилась яростными сполохами огня. Но что он мог нового рассказать этим пограничникам, которые, судя по всему, и сами побывали в пекле хлынувшего через границу огненного смерча, достаточно хлебнули из общей чаши горькой похлебки, может быть, и побольше, чем они, сражавшиеся в крепости за двухметровыми, каменными стенами?..

А Шургалов на всю жизнь запомнил первые минуты страшного пробуждения. Впрочем, если говорить откровенно, они, те первые минуты, не были такими страшными. Просто тогда не воспринимали, не могли воспринять всей трагичности ситуации и своего положения. В те первые минуты подумали, что в крепости возник какой-то грандиозный пожар, что горят бочки с горючим – склад находился неподалеку от казармы. Кто-то сорвал огнетушитель и с ним кинулся к дверям, увлекая за собой товарищей. Но в следующее мгновение, когда услышали характерный свист, а затем оглушительные взрывы, то они-то, эти взрывы, и заставили круто изменить первые предположения. Кто-то крикнул сдавленным голосом: «Война, братцы!» Ему верили и не верили. Что из себя она, эта война, представляет, никто не знал. Но каждый понимал, что нет времени для раздумий. В суматохе и смятении солдаты смотрели друг на друга и недоуменно спрашивали: «Что ж это такое? Почему не объявляют боевой тревоги?» Спешно разобрали винтовки из пирамиды, противогазы, а патронов не было. Вернее, были, да дневальный не решался без командиров раздавать их. Его пытались уговорить, но он был неумолим, никого не подпускал, взяв автомат наизготовку и кричал: «Не подходи!» Тут тяжелый снаряд угодил в угол казармы, взрывом вырвал кусок стены, осколками и кусками кирпичной стены многих поранило.

Бойцы устремились по лестнице вниз, к выходу. Но первых же, кто выбежал из распахнутой двери, встретили автоматные очереди – фашистские автоматчики расстреливали их в упор. Как они очутились перед казармой и в самом центре Брестской крепости, понять было трудно. Живые и раненые попятились назад, но не тут-то было, задние напирали, казарма большая, только в главном помещении полторы сотни двухъярусных коек. Кое-как запахнули дубовую дверь, спешно забаррикадировались кроватями, столами, матрацами. От испуга многие бойцы, особенно из молодых, тряслись, как в лихорадке. Чтоб успокоить себя, Шургалов прижался спиною к толстой кирпичной стене, но и та непрерывно содрогалась от рвущихся бомб и снарядов. А в разбитые окна было видно, как полыхали многие дома в крепости, как вдали взорвался склад с боеприпасами...

И тут в грохоте взрывов под окнами казармы, за дверью послышались частые выстрелы и крики: «Ура! Бей гадов!» Бойцы как-то сразу приободрились. За стеною были свои. Они шли на выручку. По голосу узнали капитана Акимова. Мигом разобрали завал, распахнули двери и в казарму, с винтовками в руках, вбежали красноармейцы. Их было человек десять. Это они смело атаковали фашистских автоматчиков, хотя тех и было значительно больше, отогнали их и пробились в казарму.

Последним, отстреливаясь на ходу, весь в пыли и копоти, с пистолетом в одной руке, с фуражкой в другой, вбежал капитан Акимов. Узнав, что в казарме нет командиров, он первым делом приказал дневальному немедленно раздать патроны и гранаты, а потом стал давать различные задания, повторяя громким командирским голосом: «Без паники! Это провокация, а не война! Как на Дальнем Востоке у озера Хасан, товарищи! Фашистам дорого обойдется эта провокация!» Ему никак не хотелось поверить в страшное слово «война».

От голоса капитана, его уверенности бойцы как-то сразу преобразились, как бы очнулись от оцепенения. По его приказанию быстро организовали круговую оборону. На опасных участках, в оконных проемах установили пулеметы. Открыли огонь по немцам, отбили атаку. Оказывали помощь раненым, сносили их вниз, в подвал, где было более безопасно. Повар направился на кухню, чтобы взять на учет все имеющиеся там продукты. Телефонисту капитан приказал связаться с другими воинскими частями крепости и штабами. Но телефонной связи уже не было. В командирской комнате находилась полевая рация, но она, как доложил радист, не имела своих позывных и шифра, их еще не дали. Капитан Акимов не отважился передавать открытым текстом, памятуя, что это будет разглашением военной тайны. Радист пытался поймать Минск или Москву, но из динамика слышались лишь немецкие бравурные марши. За первым маршем следовал другой, третий, четвертый... Берлинские радиостанции работали на полную мощность, забивая эфир. Потеряв терпение, радист выключил рацию и взялся за винтовку: немцы в который раз за этот день снова пошли на штурм казармы. Но теперь под прикрытием танка. Он прошел в крепость и, стреляя на ходу, приблизился к казарме, к дверям, намереваясь прямым выстрелом разметать и двери и баррикаду за ними. Но тут со второго этажа одна за другой полетели гранаты. Танк вспыхнул факелом. Из него выскакивали танкисты в черных кожаных шлемах и падали под прицельным огнем из окон казармы...

Атака захлебнулась. Отступили фашисты. Площадь перед казармой усеяли трупы в серо-зеленых мундирах. Бойцы ликовали: знай наших! Но радость была недолгой. Над крепостью загудели моторы немецких самолетов. Они опускались низко и, поливая огнем из пулеметов, прицельно сбрасывали бомбы. Возобновила яростный обстрел артиллерия, к ним присоединились и минометы, расположенные на противоположном берегу реки Муховца. Бойцы по команде капитана спустились в подвал. Тяжелые стены, как живые, вздрагивали от каждого разрыва, осыпая цементную штукатурку. К свисту снарядов примешивается пронзительный вой пикирующих бомбардировщиков. Вскоре все звуки слились в один сплошной грохот. Едкая пыль, гарь и густой дым заволокли пеленой амбразуры. В нескольких местах рухнули перекрытия. Бесшумно и страшо расползались, обнажая сердцевину из жженого красного кирпича, площадки под амбразурами. Не слышно стонов и криков раненых. Не слышно и собственного голоса. Оглушенные бойцы, задыхаясь, падая, поднимаясь, переносили в безопасные места раненых, снова возводили площадки у бойниц, разбирали завалы у выхода из подвала...

Шургалов на всю дальнейшую жизнь запомнил те бесконечные часы, проведенные в подвале. Потом ему пришлось переносить и более жуткие обстрелы и бомбежки, но та, почему-то именно та тяжелая бомбежка навсегда врезалась ему в память. Страшно было? Неимоверно страшно, трудно выразить словами охвативший их страх. И в то же время никакой паники он не увидел. Ее попросту не было. Чувство воинского долга помогало бойцам преодолевать и страх, и заставлять себя двигаться, и находить в себе силы выполнять то, что и положено делать солдату.

Улетели бомбардировщики, перестали взрываться и перепахивать руины снаряды. Смолкли орудия и минометы. А в голове все еще стояли грохот и звон. У многих бойцов из ушей и носа вытекали струйки крови. Лица в копоти и пыли. Шургалов помнит, как у него, да и не только у него, дрожали, подкашиваясь, ноги, как слезились глаза, как мучительный кашель раздирал грудь. И несмотря ни на что, бойцы, один за другим, по груде кирпича и бетона, спешно пробирались наверх, карабкались по лестницам, занимали свои места в оконных проемах и у амбразур. Каждый понимал – немцы снова пойдут в атаку.

Капитан Акимов приказал Шургалову и пулеметчику Ляхоновичу забраться на уцелевшую часть чердака и там оборудовать наблюдательный пункт. Капитан убежденно верил, что с часа на час должны прибыть наши воинские части и они вышибут гитлеровцев из крепости.

– Держись, ребята, – говорил он хриплым голосом, – как только в Москве узнают, что крепость в окружении, такие силы двинутся, что от врага и пылинок не останется!

Страшная картина разрушения открылась перед Шургаловым, когда он с пулеметчиком забрался на чердак и через проем посмотрел в сторону центра крепости. Шургалов, долгое время прослуживший здесь, сейчас плохо понимал, где и что было раньше. Все вокруг напоминало огромную каменоломню. Разрушенные здания, глубокие воронки от разрывов тяжелых бомб и снарядов, горящие автомашины, кирпич, куски железа и бетона, трупы своих и немцев, и средь них тела людей в штатском, женщин. Воздух пропитан смрадом и гарью. Но несмотря ни на что, крепость боролась. В разных местах звучали выстрелы, трещали пулеметы, ухали пушки. Крепость жила, сражалась отдельными очагами. Одним из таких очагов обороны была и их угловая массивная двухэтажная полуразрушенная, стоявшая на отшибе казарма... И сознание того, что они не одиноки, что и другие сражаются, обороняя свои участки, придавало силы, рождало уверенность. Будем держаться! Держаться до конца, дорого продавая свои жизни. И в то же время давило щемящее чувство обреченности, возникли как-то сами собой и острые вопросы, которые задавали солдаты в первые минуты внезапного нападения, они снова вставали со всей своей страшной обнаженностью: почему гитлеровцы оказались в самой крепости? Почему даже не объявили боевой тревоги? Почему проспали нападение? Как же так все это могло произойти? Вопросы, вопросы, вопросы... И ни на один из них не было ответа. Только жуткая действительность, страшные разрушения, неимоверные страдания, потоки крови и безжалостное дыхание смерти...

Разве мог он, старший сержант, даже в самом кошмарном сне предположить, что война начнется именно так, обрушится внезапно и губительно. Для чего же они тогда тренировались и готовились, проводили стрельбы, марш-броски, учения, часто поднимались среди ночи по учебной тревоге, одевались в считанные секунды и, схватив свое штатное оружие, занимали места в общем строю, выполняя приказы своих старших командиров? Все выполняли, как и положено Уставами и Наставлениями, за сноровку получали поощрения и благодарности, подразделение числилось в передовых. И вдруг – такое!

Брестская крепость с ее центральной мощной Цитаделью, расположенной на острове, образованном рукавами реки Муховец при ее впадении в Западный Буг, была серьезным военным объектом. Сама Цитадель с двухэтажными оборонительными казармами (кирпичные стены их, которые кольцом опоясывали остров, толщиною почти в два метра) еще имела, как слышал Шургалов от старших командиров, более пятисот укрытых от огня артиллерии казематов, не говоря уже о других инженерных сооружениях. А вокруг Цитадели, прикрывая подступы к ней, располагались Волынское, Корбинское и западное Тераспольское укрепления, также сооруженные из кирпича и бетона, окаймленные рвами с водой и нешироким рукавом Буга. Таким образом, вся крепость располагалась на четырех островах. Да еще были предместные укрепления с земляными валами и оборудованными огневыми точками, гнездами и узлами. И размещались в крепости полки двух дивизий, несли службу пограничники Краснознаменного отряда, дислоцировались спецчасти, спецслужбы, штабы, школы... Тысячи людей, главным образом кадровых военных, с оружием, артиллерией, танками, складами боеприпасов и продовольствия. Огромная сила, и эту силу Шургалов ощущал сам, особенно в дни празднований и общих построений, когда вместе с другими стоял в строю или маршировал перед трибуной, на которой находились военачальники. И как могла эта отлаженная крупная воинская часть, располагаясь в такой солидной крепости, в первые же минуты нападения врага, на борьбу с которым готовились давно, растерять свои боевые возможности, перестать быть единым боевым организмом, крепостью, и превратиться в отдельные очаги отчаянного сопротивления...

От грустных размышлений его отвлекли радостные крики. Могучее «ура!» потрясало воздух, перекрывая грохот боя. Шургалов с чердака видел, как в разных местах крепости восторженно махали руками, взлетали вверх пилотки, фуражки. Шургалов тоже чуть было не сорвался с места и не закричал восторженно и радостно.

Наши! Над крепостью пролетели на небольшой высоте пять бомбардировщиков с красными звездами на крыльях и хвостовом оперении. Самолеты одним своим появлением укрепили надежду в сердцах защитников крепости.

Бомбардировщики, сопровождаемые разрывами снарядов и трассирующих пуль, улетели на Запад, в тыл врага, наносить удары по каким-то важным объектам. А в крепости короткое затишье сменилось яростным шквалом огня. Гитлеровцы со всех стволов стали палить по ее защитникам. Снова заухали разрывы тяжелых снарядов, с треском разрывались мины, строчили пулеметы, автоматы, беспорядочно стреляли винтовки, и все эти звуки слились в один сплошной грохот. Шургалов увидел, как на площадь выползли два немецких танка. Один из них остановился, наткнулся на что-то, из-под гусениц взметнулся фонтан взрыва, и танк вспыхнул факелом, зачадив густым черным дымом. А другой двигался по площади и гусеницами стал давить раненых. Шургалов, сжав зубы, смотрел на это тупое варварство. Страшно было сознавать свое бессилие. Он знал, что гранаты кончились, вернее, они еще были, но к ним не имелось запалов. А танк, расправившись с ранеными, приблизился к казарме и вдруг выпустил по амбразурам слепящую струю огня. Там за амбразурой что-то вспыхнуло. У Шургалова похолодело в груди.