Текст книги "Кремнистый путь"

Автор книги: Георгий Чулков

Георгий Иванович Чулков
Кремнистый путь

 
Выхожу один я на дорогу,
Сквозь туман кремнистый путь блестит.
 

Лермонтов

Зарницы

 
Одни зарницы огневые,
Воспламеняясь чередой,
Как демоны глухонемые,
Ведут беседу меж собой.
 

Тютчев

Вступление

 
Я хочу и я буду кричать среди звуков безумья и слез;
И мои диссонансы нужны – возрожденье израненных грез.
 
 
Я гармонию вашу порву, разорву ее сладкий напев;
Я ни роз, ни венца не приму от народа, от юношей, дев.
 
 
Я стою на скале. Я высок. Не достанут меня палачи;
И напрасно глупцы мне кричат: замолчи, замолчи, замолчи!
 
 
И мой стон, и мой вопль, и мой крик – это путь от равнины к звезде
И везде мой разлад я ношу – в небесах, на земле и в воде.
 
 
Я познал окрыленный чертог на пороге безбрежных ночей;
Я в разладе моем одинок: я не ваш, я не их, я ничей!
 

Диссонансы

 
Луч узорный, запах знойный,
Убегающая тень.
Хмурый лик и дух нестройный,—
Разногласия ступень.
 
 
Птица в небе блещет, реет:
Насекомые звенят.
Мысль упорствует, немеет,—
Грезы алчные томят.
 
 
Все так ярко, все так стройно;
Все рождает и творит;
А в душе так беспокойно,—
Что-то черное стучит.
 
 
И в зачатье, с упоеньем,
Все стихийно, все светло.
Для меня же все – сомненье:
Было все и все прошло.
 

«Под тяжелыми пластами…»

 
Под тяжелыми пластами,
Среди хмурых, грозных стен.
В полумраке, с молотками,
Мы идем от смен до смен.
 
 
Наши жизни, наши силы
С нами вместе в глубь идут.
Там, где мраморные жилы,
Наши кости отдохнут.
 
 
Нас раздавят камни, скалы,
В прах вотрет стопа иных.
Уголь, яхонты, опалы —
Вместо вольностей степных.
 
 
Правда ль это? Неужели
Не сумеем отомстить?
Неужели мы без цели
Будем жить, чтобы не жить?
 
 
Поднимайте тяжкий молот
И дробите камни стен;
Тот, кто горд, и тот, кто молод,
Презирает прах и тлен.
 
 
Под тяжелыми пластами
Среди хмурых, грозных стен,
В полумраке, с молотками,
Мы идем от смен до смен.
 

«Среди черных сновидений…»

 
Среди черных сновидений,
Среди криков и борьбы,
Я пришел к вам привиденьем
Роковой, слепой судьбы.
 
 
Я пришел, как демон ада,
Освящая кровью путь;
Я несу огонь разлада,
Чтобы им во тьме сверкнуть.
 

 
Пусть плещется вокруг меня
Толпа кудрявых волн;
Скалой стою, любовь кляня,
Надменностию полн.
 
 
И ласке я шальной волны
Уж не поверю ввек;
Мои мечты, как смерть, вольны,
Я вольный человек!
 

«Звуки труб…»

 
Звуки труб
Унылые,
Тени дум
Постылые!
В прах метнитеся,
Испылитеся!
Я – разгневанный,
Окровавленный;
Я – измученный,
Я – раздавленный.
Стоны труб
Унылые,
Тени дум
Постылые!
Испылитеся,
В прах метнитеся.
 

Тайга

 
На берегу Амги, когда по ней шуга,
Сверкая, как алмаз, теснилась между скал,
Я увидал тебя, владычица Тайга.
Я понял твой язык, тебя я разгадал.
Ты грозная стоишь, предчувствуя во сне
Грядущие дела раздвинувшихся стен;
Познала тайны ты и их открыла мне,
Мне – страстному борцу за право перемен.
И я вошел в тебя, упал на грудь земли,
Со стоном, скрежеща, я бился среди мха, —
И был я, как и ты, корявый и в пыли,
И стала вся земля покорна и тиха.
И падал первый снег, убранство долгих дней;
Смешалися мечты, свернулися листы;
Мне чудился порыв разгневанных ночей;
Смутилася душа, нахмурились кусты…
Ты, брови надвинув, стоишь
И, снега убравшись венцом.
В пространство надменно глядишь,
С землей обручившись кольцом.
Ты молот подъемлешь на миг,
Ты хочешь кольчугу ковать;
Напрасно! Судьбу я постиг:
Не смеешь ты цепи сорвать.
И ныне под шепот кудрявых берез,
Ропот колючих ветвей,
В сказке таежной живу среди грез,
Чуждый людей…
Всклокочена, как леший твой – таежное дитя
Мохнатую вздымаешь грудь,
Вздыхая, жаждешь ты все прошлое вернуть,
В борьбе с насилием, за раны мстя.
 

«Люблю я вас, дети, и ваши забавы…»

 
Люблю я вас, дети, и ваши забавы,
Люблю ваши слезы, капризы и смех.
Вы чисты, как боги; как боги, вы правы.
Не нужно вам правды, не нужен вам грех.
 
 
Кровавые пытки, удары и муки —
Для вас это сказка, для вас это бред.
Цветы вас пленяют, вас радуют звуки;
Сомненье вам чуждо, разлада в вас нет.
 

Каинит

 
Ушел я в глубь распавшихся времен,
И в недрах меркнущих мгновений
Стою беззвучьем окрылен.
 
 
Я не хочу толпящихся сомнений,
Я – каинит, восстания глава,
Я – отблеск дьявольских видений.
 
 
Напрасна лживая молва
Рабов божественного плена:
Кровавые дрожат слова!
 
 
Отступники немого тлена,
Горите вы в сиянье голубом.
Постыдных дней живительная смена!
 
 
Я не умру раздавленным рабом,
Погибну я, восставший, как борец;
Я горд собой, своим умом, —
 
 
Я знанья луч, предвечности творец.
 

«Не хочу я напрасного…»

 
Не хочу я напрасного
Искажения грез;
Много есть и прекрасного
Среди гнева и слез.
Пусть приводы и молоты
Мстить сумеют за честь,
И о гибели золота
Пусть узнают все весть.
Не хочу я обратного
Совершенья пути,—
И от ложа развратного
Я хочу отойти.
Не хочу подражания —
Боязливости грез;
И пойму я желания
Среди гнева и слез.
 

«По тесной улице, взиравшей безучастно…»

 
По тесной улице, взиравшей безучастно,
Я шел угрюмый, жаждущий, больной;
Звучала тьма упреками напрасно…
 
 
Я шел угрюмый, жаждущий, больной,
Фигуры темные скользили торопливо;
Мне голос чудился невнятный, неземной…
 
 
Фигуры темные скользили торопливо;
Дрожал усталый свет печальных фонарей;
Шли женщины безумные пугливо…
 
 
Дрожал усталый свет печальных фонарей;
Звучала тьма упреками напрасно,
Зияя глубиной открывшихся очей.
 
 
И было все преступно, сладострастно…
 

«В узком коридоре, ощупью-рукой…»

 
В узком коридоре, ощупью-рукой,
Я блуждал объятый жадною тоской;
Я блуждал в смятенье между темных стен
Не было движений, непрерывных смен.
 
 
И впотьмах набрел я на любовь земли,
Женщину нашел я на полу, в пыли;
С нею в страсти корчась, стали мы играть, —
И успел покров я с Вечности сорвать.
 
 
Но лица не видел женщины я той,
Был я с ней, как раньше, страстный и слепой.
И опять пошел я вдоль немой стены,
И опять мне снились тягостные сны.
 

«Не спешите, пробуждаясь, уклоняться от борьбы…»

 
Не спешите, пробуждаясь, уклоняться от борьбы,
И надменно не бегите от веления судьбы.
И в лучах сверхмерной жизни, предвкушая сны небес,
Не забудьте чрез зигзаги видеть Вечности отвес.
Там, где Вечность, есть и бездна. Бездна Вечности раба.
А для нас, людей раздолья, дорога в крови борьба.
Если будете дремать вы в сладострастии утех;
Если только вы поймете звезды, тело, блеск и смех;
Если пытки и мученья не сумеете изъять, —
Вам придется в лоно скуки возвратить себя опять.
Не спешите, пробуждаясь, уклоняться от судьбы
И в горниле мстящей жизни куйте меч вы для борьбы.
 

Поэту

 
Я расчленил мечты с насмешкой ядовитой.
Стих – образ утренний – сияющий кристалл
Беспомощно лежит твоей рукой убитый.
 
 
Но чую я в тебе исчадье скрытых сил,
В глаза мне брызжут чары окрыленья;
Поэт сомнительный разрушенных могил,
Безвременно умри для бездн и возвращенья!
 
 
На пиршество слепцов явился ты незван,
Но понял я тебя, собрат по вдохновенью:
Вкусил я полусны, вериги и обман,
И вере дань отдал, как отдал дань сомненью.
 

«Беспредметный, внепространный, запредельный дух…»

 
Беспредметный, внепространный, запредельный дух,
Звуком странным, маловнятным не тревожь мой слух;
Между комнат, на пороге, там, где луч блестит,
Ты колеблешься безмолвно. Грозно все молчит.
В беспредельности безмерной, вне предела дней,
Мчится в вечности бездонной вечных рой теней, —
Звуком странным, маловнятным не тревожь мой слух,
Беспредметный, внепространный, запредельный дух.
 

«Пустыня времени, блуждание теней…»

 
Пустыня времени, блуждание теней,
Твоя таинственность меня гнетет!
Меня томят однообразье дней…
А день за днем с беззвучностью идет.
 
 
Суровых дней настойчивый уклон,
К ступеням тартара ползущий, как змея,
Меня влечет, как зыбкий звон,
Как отблеск вечности в просторе бытия.
 

«Не люблю людскую я молву…»

 
Не люблю людскую я молву,
На высокой башне я живу.
Но порою на земле
Что-то страшное вращается во мгле,
И крутится, и чернеет, и рычит,
И стучит, стучит, стучит…
Я от ложа поднимаюсь и встаю,
Слышу окрики: убью! убью! убью!
Открываю я скрипучее окно;
Вижу, мглисто все, угрюмо и темно.
Слышно внятное шуршание костей
Среди сдавленных раздробленных камней.
Сердцем слушаю я вопли в полусне;
Кто-то крадется по каменной стене.
Понимаю я, внимаю я всему.
Мысли страшные швыряю я во тьму.
Мысли мечутся, кружатся и звенят…
В башне-крепости безумьем я объят.
 

«По горам и по оврагам…»

 
По горам и по оврагам —
Я карабкался меж круч;
И стремительным зигзагом
Предо мной носился луч.
 
 
Я, горбатый и корявый,
Внес тревогу в их покой,
И мой плащ гнилой, дырявый,
Развевался, как шальной.
 
 
И блудливо хохотали
Над горбом моим рабы;
И мои мечты сверкали —
Песни царственной судьбы.
 
 
И, осмеянный толпою,
Колпаком шута звеня,
Хохотал и я порою
Песней злобною шаля.
 
 
Смех растленный, изъязвленный
Раздавался вкруг меня;
Дух мой стройный, окрыленный
Разгорался, как заря.
 

«Во мне душа Пигмалиона…»

 
Во мне душа Пигмалиона;
Я сделал статую и я в нее влюблен
Я выше демонов, судьбы, закона;
Я сам творю. Я упоен.
 
 
О, знойно-нежная, святая Афродита,
Вдохни в нее волнение огня;
Иль будет статуя моей рукой разбита,
И я умру, любовный дар кляня.
 

«Я узнал зыбкий сон…»

 
Я узнал зыбкий сон
Безмятежных и нежных дубрав.
Разгадал тихий стон
Этих жаждущих, меркнущих трав.
 
 
Шелестели листы,
И деревья роптали во сне;
И шептали мечты
Непрестанно, так странно во мне.
 
 
И алела заря, —
Я вникал, понимал ее цвет;
И дарила, горя,
Та заря этот явственный свет.
 
 
И вдруг пятна и тень,
Непонятный, невнятный раскат;
И пугливо колеблется сень;
И во мраке – грохочущий ад:
 
 
Этот хохот и вздох;
Этот визг, этот грохот и мгла;
Обожженный на дереве мох;
Окровавленный отблеск стекла…
 

Стрела

 
В протяжно стонущем тумане
Лечу я – жадная стрела.
Хочу я кровь найти в обмане.
 
 
Повсюду – хаос, недра, мгла.
Среди недвижного забвенья
Немая даль в просвет вошла.
 
 
Во мраке – миг разъединенья;
Кровавый цвет живой зари, —
Безумных красок отраженья;
 
 
И свист стрелы: усни, умри!
 

Молчание

 
Молчание лесов, молчание души,
Тревоги Беклина живое отраженье!
Бездонности простор в немеющей тиши.
Бессмертия дрожащее томленье!
 
 
В отсутствие веков, в пролетах тишины,
Колеблется Молчание пред Богом;
И веют надо мной торжественные сны,
Зеркал зияние пред Вечности порогом.
 

Полуистлевшие цветы

Посвящение

 
О, медиума странный взор!
Владычица нестройных звуков, грез!
Ты для меня и счастье, и позор:
Везде, всегда – в стихах, на ложе, в перлах слез.
Ты – моря гордого безмолвное рожденье!
Ты выплеснулась на берег волной,
И, окруженная взволнованной толпой,
С наивной радостью отвернула сомненье.
И душу чуждого и страстного народа
Душою чуткою постигла ты;
И вся была ты луч, безумье и мечты;
Ты – образ царственной звезды
Лучистого на небе хоровода.
Шопена полонез, как зеркало воды,
Ты отразить могла в загадочных глазах.
Ты – в звуках, ты – в любви, в мучительных мечтах.
Красивая и оскорбленная!
Ты спишь убитая, ты спишь влюбленная.
Молю, безумная, молю, надменная,
Услышь рыдания, запечатленная!
Печать могильная пускай низринется,
И камень тягостный пусть опрокинется!
Явись, бессмертная, явись, прекрасная,
Явись влюбленному, как солнце, властная!
Прими лобзания, прими моления.
Возьми для Вечности мои творения!
 

I

 
В массивных книгах с тяжкими краями
Полуистлевшие увидел я цветы;
Отныне будете моими вы друзьями,
Увянувших стеблей прозрачные мечты.
 
 
Я разгадаю в вас былых легенд намеки,
Я вспомню девственный когда-то аромат;
Как звезды, вы печальны, одиноки…
Ваш грустный сон – надломленный возврат..
 

II

 
Полуистлевшие цветы и пряный аромат дыханья,
Иссера-темные, шуршащие листы,
И шелестящие впотьмах воспоминанья!
Я вас люблю, осенние мечты!
 
 
Я вас люблю, стесненные томленья парка!
Здесь тени прошлого и грусть минувших дней,
Разбитые фигуры нимф, надтреснутая арка,
И редкий ряд мелькающих огней.
 
 
Здесь трепет девственный смущенного объятья,
Здесь – грезы, здесь – любовь, здесь – смерть.
Минута красоты, мгновенье без изъятья.
Здесь отражается немеющая твердь.
 

III

 
Террасы шаткие ступени;
Увянувший безвременно букет;
Как жарко! Сколько томной лени!
Нет шороха. Ни капли влаги нет.
 
 
Здесь плющ и нежная гвоздика;
Прошедших ласк угаснувший рассвет;
Здесь грациозная густая повилика;
Нет шелеста. Безумной грезы нет.
 
 
Когда-то вздохи слышались в долине, —
Влюбленной жизни сладкий бред!
Увяло все в печальном, тяжком сплине.
Нет шепота. Любовной сказки нет.
 

IV

 
Тяжелые камни, ограды и стены,
Торжественных сводов надменный гранит;
Изгибов, карнизов красивые смены:
Все в смутном раздумье сурово молчит.
В зиянии черном слепой амбразуры,
И в жесткой улыбке угрюмых камней,
И в торсе разбитой когда-то фигуры —
Мне чудится прошлое канувших дней.
И диск окровавленный – цвет вырожденья —
Пятном отражается в сепии скал;
И древности гордой седые виденья
Сверкают меж камней…
 

V

 
Среди безмолвия, под сводами, меж арок,
Брожу отравленный к безмолвию враждой.
На плитах от луны железный отблеск ярок,
Печальный отблеск бездн, дрожащий и седой.
 
 
Какая тишина предвечных обещаний!
Я слышу отзвуки робеющих шагов,
Я сердце чувствую былых воспоминаний, —
И взоры мертвые угаснувших богов.
 
 
У тени я прошу: коснись меня рукою!
И чую на лице прикосновенье рук…
Объятый я стою безумною тоскою;
Душой стремлюсь уйти от сладострастных мук.
 

VI

 
Раскалились камни в знойности лучей,
И смесились краски побелевших стен;
Знаю я бессонные странности ночей
И люблю горячность беззаветных смен.
 
 
Жгучая истома лень в окно струит.
Нежится под сводом, зыблется в тенях;
Тени засыпают и просвет блестит;
Ночью все смешалось, то что было в днях.
 
 
Лунность безлучистая, непонятный свет, —
И ленивых линий безраздумный сон;
Взгляды и улыбки, полуяркий цвет;
Полуслов намеки, полувнятный тон.
 

Ночь на реке Лене

Посвящаю Нюре

 
Было ярко, безумно, светло;
По лазури скользил наш челнок;
Чайки белой сверкало крыло;
Свод небес был бездонно-глубок.
 
 
Ночь была, но казалось, что день
Раскрывает объятья свои;
Странных точек неясная тень
Колебала речные струи.
 
 
И река распростерлась меж скал,
Как владычица светлых ночей;
Ветерок, набегая, шептал
Сказки северных, властных лучей.
 
 
И смущенный дощатый наш челн;
И воды искушающий плеск;
И нестройных зыбление волн:
Было все – неразгаданный блеск.
 

VIII

 
Я помню этот переулок
И зыбкий ряд трепещущих огней,
Бессонное томление прогулок
В прохладной тишине внимательных ночей.
Какие жадные, глубокие объятья!
Безумно-странные, немые небеса,
И счастье сладкое – без крови, без изъятья —
И внятно-страстные признанья, голоса.
Я не забыл весны смущенное волненье,
Томительную дрожь раскрывшихся страстей, —
И чары юности – роскошное забвенье
Страданья тяжкого, изломанных путей.
 

Пляска звезд

Памяти Тютчева

 
Тебе, поэт разлада, раздвоенья,
Я воскурю душистый фимиам;
Предчувствие твое, твое томленье
В себе пересоздам.
 
 
Наметил ты стопою дерзновенной
Пути опасные в хаосе зыбких скал;
И я – твой спутник неизменный —
На них вступал.
 
 
И ныне жаждущий святого возрожденья
И чуждый тлеющим гробам,
Предчувствие твое, твое томленье
В себе пересоздам.
 

«Слышишь трепет безмолвных ночей?..»

Toute la vie est dans l’essor.

Emile Verhaeren.

Душа хотела б быть звездой.

Тютчев.

 
Слышишь трепет безмолвных ночей?
Понимаешь безумье стремнин?
Будь лучистой, пылай горячей…
Я стихии и звезд властелин.
 
 
Видишь Вечности странный просвет?
Чуешь линий изломанных ход?
Я во сне. На земле меня нет;
А вокруг меня звезд хоровод.
 
 
Угадаешь загадку теней?
Жизни смутной туман разорвешь?
Будь, как я, меж лучей, —
И тогда ты безумье поймешь!
 

«Обрыв и тьма…»

Чуешь линий изломанных ход?

 
Обрыв и тьма. Зигзаги и откос.
Вода недвижная с огнями на груди.
И жажда знойная томления и роз.
В тумане жду тебя. Приди ко мне, приди!
Небес изогнутых раздвинувшийся свод;
Перила темные, скользящие с высот;
И пляска звезд – лучистый хоровод;
И роза влажная на девственной груди…
Хочу я розу смять! Приди ко мне, приди!
 

«Мне понятно все, где краски…»

 
Мне понятно все, где краски,
Где узор лучей;
Мне понятны жизни ласки
И восторг ночей.
В беспредельности уклона
Мгла, изъяны, свет;
В недрах вечного закона
Красок внешних нет.
Мне понятно все, где звуки,
Ход воздушных волн;
При свиданье и разлуке
Дух мой красок полн.
Но мне ближе рой мятежный
Внепространных слов:
Звук беззвучный, бледно-нежный
Вечно юн и нов.
 

«Понимаю я и ландыш влажно-внятный…»

 
Понимаю я и ландыш влажно-внятный, ароматный;
Мне понятно все, что внятно, что проходит невозвратно.
 
 
Я живу, живу во сне, непрерывно, необъятно;
Звук и солнце – все во мне, все, как отблеск, мне понятно.
 

Сонет

 
Великий Пушкин дань любви отдал сонету,
Влюбленного Петрарки вспомнив сладкий стих…
Я их путем иду, служу я их завету;
Но не хочу в сонет вложить восторга миг.
 
 
Крылатый гимн заре, искание ответа,
Стыдливый блеск очей и трепет скрытых сил
Я не хочу стеснить оковами сонета!
В творениях других он сердце мне пленил.
 
 
Сонет – Италии роскошной пробужденье,
Желанье чувств продлить стесненное томленье,
Четырнадцать стихов – созвучия любви…
 
 
Я в вас мистический закон почуял ныне:
Четырнадцатый век, средневековья дни!
Дитя веков мечты! Ты – чудный звон в пустыне.
 

Стихийной

 
Я молюсь тебе, как солнцу, как сиянью дня!
И с восходом и с закатом я – у алтаря.
 
 
И стихийной безраздумно вечно я служу,
Гимном ранним, предрассветным я мечты бужу.
 
 
Тайна – ты. И в безднах Тайны вижу я себя;
И предвечно, не случайно ты моя, моя!
 
 
Не сомненье, рассужденье, а заря – ответ:
Только в ней себя познаешь, только в ней твой свет.
 
 
Принимай же мои жертвы. Я у алтаря.
Я молюсь тебе, как солнцу, как сиянью дня.
 

Песня песней

Вступление

 
Я хочу подняться на Ливана склоны,
Я хочу услышать голос Соломона.
Пусть мне кедры страстно говорят о счастье,
Кипарисы шепчут думы сладострастья.
Передам я внятно жизни древней сказки,
Древнего еврея вымыслы и ласки.
 Я пойму мечтою красоту запястья;
Жить душой устал я – жить среди ненастья.
Я пойду с надеждой на Ливана склоны,
Чтобы там услышать песни Соломона.
Пусть они дадут мне сладость вдохновенья,
Пусть они дадут мне бледных дней забвенье.
Нард, шафран, алоэ, мирра и корица,
Аромат любовный, страстность голубицы,
Виноградник, розы, смуглой груди трепет!
Ваши краски ярки, ваш понятен лепет.
Я пойду с восторгом на Ливана склоны,
Чтобы там подслушать вздохи Соломона.
 

I

 
Весна среди Ливана гор роскошная идет,
Смоковницы с надеждой почки распускают;
И в небе горлица поет,
И лозы пьяные в цвету благоухают.
 
 
Здесь пахнет миррой, сладостью греха.
У ложа с розами стоят корзины.
Пастушка ждет в волненьи пастуха,
Придет ли он из сумрака долины.
 

II

 
Кипарисы и кедры шумят среди скал,
Шепчут страстно любовные сказки;
Соловей застонал:
Ему нужны весенние ласки.
 
 
И на ложе одна,
Сновиденьем любви смущена,
В неге жадной пастушка томится…
Где же он? Почему же он в дверь не стучится?
 
 
– Где возлюбленный мой?
Почему мне одной
Нужно жить среди грез и томлений?
Я не вынесу знойных мучений!
 

III

 
– Приходи, приходи из долины ко мне,
Пропою тебе песнь о весне,
Ароматным вином моих уст напою
И, лобзая, змеей я тебя обовью.
 
 
Как печать, ты на сердце меня положи;
Чтобы не было душно, хитон развяжи…
А горячую жажду твою
Соком яблок гранатовых я утолю.
 
 
Моя ревность пылает, как ад;
И как острые стрелы – мой взгляд.
Приходи, приходи из долины ко мне,
Пропою тебе песнь о весне!
 

IV

 
– Моя любовь как смерть всевластна.
Стрела ее страшней огня;
Мое томленье сладострастно;
Все пожирает страсть моя.
 
 
Приди, возлюбленный, ко мне
И освежи меня душистыми плодами,
Дай сердце укрепить в вине,
Его янтарными струями.
 
 
Пусть левая рука твоя
Лежит на ложе под главою;
Хитона белого края
Ты правой подними рукою.
 

V

 
Лобзай меня лобзаньем уст твоих,
Не отрывайся жадными губами;
Хочу забвения на миг,
Хочу упиться пьяными плодами.
 
 
О, не смотри, что я смугла!
В лучах я солнца загорела:
Я виноградник стерегла,
Его стеречь мне мать велела.
 
 
За то свой сад и виноград
Я не хочу беречь, конечно;
Любви плодам ты будешь рад,
Я их отдам тебе беспечно.
 

VI

 
Я забыла мой сон и покой…
Дайте сладость любовных ночей!
Где возлюбленный мой?
Отвечайте, скорей!
 
 
Я шаги его слышу во тьме.
Я дрожу. Я в огне.
Чу! Стучится он в дверь,
Но боюсь отворить я теперь…
 
 
– О, голубка моя, я пришел!
Отвори, отвори поскорей…
В сердце жадное трепет вошел:
Я хочу твоих ласк и кудрей.
 

VII

 
– Не могу я, возлюбленный мой,
Мои двери тебе открывать:
Я сняла свой хитон шерстяной,
Не хочу его вновь надевать.
 
 
– О, впусти, дорогая, впусти!
Ты с плодами роскошными сад:
Я хочу за ограду войти —
И корицы вдохнуть аромат.
 
 
Твои губы алеют, как кровь,
И сосцы, как барашки в лугах;
Как змея извивается бровь,
И ты вся как заря на горах.
 

VIII

 
– Не хочу я от ложа вставать;
Я лампаду мою убрала;
Не хочу ее вновь зажигать!
Я тебя, дорогой, не ждала…
 
 
– О, впусти, дорогая, меня!
Ты горда, как знамена полков;
Ты роскошна, как жатвы земля,
Ты как пальма пустынных песков.
 
 
Я на пальму подняться хочу,
Я хочу ее ветви обнять…
И я снова с надеждой стучу:
Неужели не хочешь принять?
 

IX

 
Дай упиться мне грудью твоей!
Грудь твоя – винограда лоза —
Пахнет лучше янтарных кистей…
Дай мне груди, уста и глаза!
 
 
– Не хочу я от ложа вставать;
Умастила я ноги свои.
Не хочу я их вновь замарать;
Завтра ночью ко мне приходи…
 
 
Так пастушка с улыбкой твердит.
Вдруг хитон промелькнул под окном…
У красавицы сердце горит:
Звуков нет в полумраке ночном.
 

X

 
Здесь пахнет миррой, сладостью греха;
У ложа с розами стоят корзины;
Пастушка ждет в волненьи пастуха,
Вернется ль он из сумрака долины.
 
 
Весна среди Ливана гор роскошная цветет.
Смоковницы с надеждой почки распускают,
И в небе горлица поет,
И лозы пьяные в цвету благоухают.
 

Послесловие

 
Когда-то Соломон, устав от мудрых дел,
Покинув тьму забот, в кедровый лес бежал,
И там среди цветов любовь свою воспел…
А я с любви царя завесу вновь сорвал.
 
 
Пусть песнь его любви звучит для нас навек,
Пусть тайны страшный взор погаснет для меня:
Безгрешным буду я, как первый человек;
Я счастие вдохну, стихом любви звеня.