Текст книги "Тополь стремительный"

Автор книги: Георгий Гуревич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

– Росточек! – еле слышно выдохнула Вера.

А Зоя Павловна всплеснула руками:

– Смотрите, Иван Тарасович, здесь целых четыре!

Я был ошеломлен: как росточки? Неужели из тех семян, которые мы только что посеяли? И как же это может быть?

Не веря самому себе, я шарил глазами по квадрату. Кончики ростков виднелись повсюду. Бледные, бескровные жители подземелья дружно выбивались на свет, энергично расталкивали комочки почвы, продвигали вверх семядоли.

И мне уже начинало казаться, что я могу глазами уследить за их ростом. Но, конечно, это была иллюзия. Как я узнал позже, деревцо Кондратенкова поднималось не больше чем на полмиллиметра в минуту. И тем не менее стоило тричетыре минуты не смотреть в какой-нибудь уголок, и уже наглаз можно было заметить перемены.

Нет, этого я не ожидал. Конечно, уезжая из Москвы, я знал, что Кондратенков занимается быстрорастущими деревьями. Но что такое быстрорастущее дерево? Я полагал, что Иван Тарасович привезет меня в лесной питомник, где будут в ящиках под парниковыми стеклами однолетки, а рядом с ними, на соседних грядках, – двухлетние и трехлетние деревца и тут же для сравнения обычные растения раза в полтора-два ниже. Я готовился запоминать цифры роста и списывать с фанерных дoщечек латинские названия, соединенные знаком умножения (так обозначают гибриды).

И вдруг вместо этого мне показывают рождение дерева как химический опыт в пробирке. Подогрели, налили воды, взболтали – и трах: было семечко – стал росток.

Напряженное молчание сразу сменилось оживленным шумом. Все говорили сразу, шутили, смеялись, и все – ученые агрономы, шоферы, лаборантки и рабочие радостно кричали друг другу, показывая пальцами:

– Смотрите, как здесь пошли!

– А тут уже обгоняют!

– Нет, вы подойдите сюда!..

Во всех пяти гнездах одинаково тянулись к свету остроконечные росточки. Кондратенков решил пожертвовать одним из них, и я выковырял из земли почти прозрачный росток с корешком телесного цвета. Мы сфотографировали это дерево, родившееся десять минут тому назад. Оно лежало у меня на ладони – клочок кожуры с двумя белесоватыми отростками.

Между тем Вера, присев на корточки, проверяла, все ли питомцы вылупились на свет. Она первая заметила важную перемену в жизни растений и, бросив на землю блокнот, захлопала в ладоши:

– Иван Тарасович, зеленеют! И уже листочки! Гляньте, какие крошки! Словно шляпка гвоздя, не больше... Кондратенков взглянул на часы:

– Запишите себе, Григорий Андреевич. Произошло ответственное событие в биографии дерева. Растение зеленеет – это значит, что оно стало самостоятельным, детский период кончился. Сухой паек съеден без остатка, пора добывать пищу своими силами. И вот появилось зеленое вещество – хлорофилл. Его задача – улавливать из воздуха углекислый газ и превращать его в крахмал. А затем уже из крахмала, воды и солей растение построит и белки, и жиры, и клетчатку, и все клетки своего тела – для листьев, стеблей, корней и коры...

Минуты складывались в часы, а мы всё стояли и смотрели, переходили к соседнему гнезду и снова стояли и смотрели. Мы сравнивали, удивлялись, считали листочки, восхищались их нежной зеленью и быстрым ростом, уходили и снова возвращались, всякий раз– находя всё новые, а может быть, только ранее не замеченные подробности.

Понемногу разгорелся день, жидким золотом разлилась заря, и вот на востоке вспыхнула малиновая искра, заливая розовым светом бледные лица, серые от бессонницы.

– Ночь! – неожиданно скомандовал Кондратенков.

И эта команда была выполнена так же четко, как все предыдущие. Сотрудники извлекли из неистощимого грузовика складные металлические ящики и прикрыли сверху гнезда.

Снаружи ящики были отполированы, как зеркало, и в них тотчас же отразились наши ноги и колосья.

– Ну и всё! – весело сказал Кондратенков. – Больше смотреть нечего... Борис Ильич, распорядитесь дежурными. А пока пойдем завтракать. Сегодня нас угостят пончиками.

Уже возле самого института я нагнал Леву и взял его под руку.

– Ну как, – спросил я, – видали вы что-нибудь подобное на Курильских островах?

Но Леву не так легко было смутить:

– Конечно, в точности такого не видел, но зато было там другое, не менее удивительное. Не буду голословным, в свое время я вам покажу. И тогда вы сами оцените.

Я отошел несколько смущенный: неужели у профессора Рогова были "не менее удивительные" достижения?

ГЛАВА 3

ЗАЧЕРКНУТО КРЕСТ-НАКРЕСТ

В честь рождения замечательных деревьев был устроен торжественный завтрак. Повар решил блеснуть искусством, и после пончиков, на удивление всем, появился гигантский торт, где на целой клумбе кремовых лилий и роз возвышался шоколадный тополь. Когда эта бисквитно-кремовая скульптура была разрезана на кусочки, за одним из столиков встал Борис Ильич – заместитель Кондратенкова.

Он протер очки и, поднимая тарелочку со своей порцией, сказал:

– Перед началом рабочего дня не полагается пить вино, но я считаю, что этот торт вполне заменяет бокал вина... Итак: за новое, небывалое дерево, за тополь стремительный, за первого представителя будущего семейства стремительных – Виоленти, нового семейства, еще не занесенного в ботанические каталоги! Я предлагаю окрестить новорожденного по правилам ботаники: Популюс Виолентус Кондратенкови...

– Не Кондратенкови, а популярис, то-есть народный,– перебил Иван Тарасович.

– Тополь советский!.. Тополь научный!.. Нет, обязательно Кондратенкова! послышались голоса.

Но в это время на пороге столовой появилась Верочка.

Она была назначена дежурной на утренние часы и поэтому пришла только к концу завтрака. И сразу споры смолкли. Все повернулись к дверям, и несколько человек сказали хором:

– Ну как?

Прошло не больше часа с тех пор, как они ушли от ростков. Но за это время, наверное, они уже подросли. И вот живой очевидец...

– Иди сюда, Верочка, иди к нам! Рассказывай, как там? "Как там?" – этим вопросом жил весь институт Кондратенкова. "Как там?" спрашивали мы каждого, кто приходил из-за лесной полосы. И всякий вновь прибывший с гордостью торопился сообщить самые свежие новости:

– Товарищи, я только что видел листья. Листья громадные, больше моих часов.

– Слушайте, а как точки роста?

– Точки роста? Будьте уверены, самые надежные! Последние сводки получались каждые полчаса. Мы обсуждали цифры, спорили о них, сравнивали, отмечали красным карандашом на диаграммах. О росте говорили в лабораториях, на полях, в клубе, в столовой, в библиотеке. А когда после обеда я лег подремать, в мою комнату влетел Лева и закричал во все горло:

– Вы слышали, четырнадцать сантиметров уже!.. Ох, извините, Григорий Андреевич, я вас разбудил, кажется...

Четырнадцать сантиметров... семнадцать... девятнадцать... Мы с увлечением следили за успехами своего детища. Первый листочек, второй, третий... Дело двигалось, дело шло. А мне кажется, это самое радостное в жизни: работать и видеть, что дело движется – то дело, в которое ты вложил душу.

Например, строить дом. Ряд за рядом класть кирпичи на фундамент, следить, как растет стена... второй этаж... третий... четвертый... Вот она уже переросла соседние здания, горделиво смотрит на их железные макушки, усаженные трубами... Вот и карниз. Широко расставив стропильные ноги, на нем утверждается шумная железная кровля... Лестничные ступени, паркет елочкой, двери, оконные рамы...

В забрызганных краской комнатах возятся веселые маляры, набивая узор по трафаретам. И вот уже визгливый алмаз режет стекла и мраморщики в последний раз полируют цоколь. И какие-то детишки, стоя на мостовой, показывают друг другу: "Смотри, это наши окна, здесь мы будем жить".

Или растить человека, слышать, как в первый раз, раскрыв беззубый ротик, он выговорит первое человеческое слово: "ма", потом, через несколько лет, начертив две косые палки с перекладиной, сказать ему: "Это буква "а"; год за годом передавать ему все достижения предшественников – от таблицы умножения до квантовой механики, учить ребенка гордиться своей Родиной – ее героями, рабочими, учеными, ее победами, славным прошлым и великим будущим, чтобы однажды прочесть в газетах, что за особые заслуги перед Родиной награжден такой-то – твой сын, или воспитанник, или ученик...

Или еще... Но примеры можно умножать до бесконечности. Я только хочу рассказать, какая праздничная атмосфера царила в институте в эти дни.

– Тридцать четыре сантиметра! – объявлял Кондратенков. – Сильно вытянулись междоузлия.

Кто-то пожимал руки, кто-то хлопал кого-то по плечу, кто-то поздравлял Ивана Тарасовича. Кондратенковцы так гордились удачей своего небывалого опыта!

– Видишь, – корила Верочка Леву, – а ты сомневался!

– А что такое междоузлия? – допытывался я. – Это хорошо, если они вытянулись?

И мне снисходительно объясняли, что междоузлия – это расстояния между двумя узлами, то-есть зачатками листьев, и что в узлах клетки растений делятся, а в междоузлиях они растягиваются, поэтому обычно стебель удлиняется за счет междоузлий.

Я записывал, кивая головой:

– Понятно, понятно... А когда дерево зацветет?

Читатели постарше не забыли, наверное, 1944 год. Они помнят, как, увидев красные и зеленые созвездия салюта, незнакомые люди спрашивали друг друга на улицах:

– Салют? В честь чего это? Говорят – Лида. А что такое Лида? Объявляли: важный узел железных дорог. Вчера тоже был салют... теперь каждый день. Какие молодцы наши солдаты! Да, и солдаты и генералы. Гитлеровцам каюк – они сами это чувствуют. А далеко от этой Лиды до Берлина?

Вот так же единодушно и в нашем маленьком мирке мы воспринимали известия о росте деревьев. Сухие цифры были насыщены для нас глубоким смыслом. Тридцать девять сантиметров. Это была новая ступень, новый шаг к победе. Всего час тому назад было тридцать семь... А листья растут хорошо? А какого цвета кора?..

Когда кончился беспокойный день, насыщенный сводками о сантиметрах, я забрал одеяло и отправился ночевать возле посадок. Как можно было спокойно спать до утра и не знать, что происходит с растениями! И я постелил плащ в пушистой пыли, подложил под голову кожаное сиденье из кабины трехтонки. От прохладной кожи приятно пахло бензином, пружины уютно поскрипывали под головой. А высоко надо мной висели неестественно яркие звезды, мелкая пыль Млечного пути; и Лебедь несся, вытянув шею, мимо яркоголубой Веги.

– Григорий Андреевич! Ого-го, сюда! Кончаю ночь.

Это Петя Дергачев – шофер – звал меня посмотреть, насколько поднялись растения за последний час.

Дело в том, что растения, как мне объяснили, неодинаково растут днем и ночью. При свете они создают и накапливают материал. Рост идет главным образом в толщину.

В темноте же, расходуя запасы, накопленные днем, растения тянутся ввысь. Поэтому для нормального роста необходимо чередование дня и ночи. И Кондратенков решил установить для своего быстрорастущего гибрида особый режим: в течение дня несколько искусственных "ночей" под ящиками, а в ночное время светлые промежутки при помощи прожектора. "Кончаю ночь" – это означало: "зажигаю прожектор".

Услышав крик, я быстро вставал и спешил к посадкам.

Петя уже ожидал меня, держа руку на рубильнике. И вот ослепительно белое пятно ложилось на гнезда. Из темноты появлялись квадраты зелени. Они резко выделялись на фоне желтеющих колосьев. Широкие листья, отдельных растений перекрывали друг друга, образуя единую глянцевито оливковую поверхность, и от этого казалось, что гнездо растет сплошной массой, вздымаясь, как опара.

Мы осторожно погружали линейку в густую листву, стараясь нащупать почву.

– Как у вас, Григорий Андреевич?

– Пятьдесят один. А у тебя?

– То же самое. А как на крайнем квадрате?

– Как всегда, выше всех.

– Ну еще бы! Туда "ПН-55" светит – у него самый полезный свет.

И мы всерьез принимались обсуждать, почему у прожектора "ПН-55" самые полезные лучи.

Днем Петя Дергачев был шутником и балагуром, но ночью звезды настраивали его на задумчивый лад. Засветив прожекторы, он подсаживался ко мне и, рассеянно чертя щепочкой в пыли, неожиданно спрашивал:

– А как по-вашему, Григорий Андреевич, что в жизни нужнее всего?

Если поблизости был Лева – а это случалось чуть ли не каждую ночь: либо он дежурил сам, либо дежурила Вера, и он навещал ее, – юноша начинал отвечать не задумываясь:

– В жизни нужнее всего наука, и раньше всего наука о растениях.-Мы живем за счет растений: пища, одежда, топливо, строительный материал, краски, лекарства, даже кислород, которым мы дышим, – все это дают нам растения.

Какое бесконечное разнообразие форм! Дуб и плесень, рожь и одуванчик... Удивительная песчаная акация, которая _может расти вниз головой, если ее вырвать с корнями, росянка – растение-паук... Да разве можно все перечислить!

И каждое дерево – это целый мир, где живут миллионы клеток, и каждая клетка – в свою очередь, сложнейший организм. Подумайте о хлорофилловых зернах, умеющих из воды и газа готовить сахар, растительное масло, хлопковое волокно, картофельный крахмал и ароматный сок ананаса. Подумайте о росте дерева – о том, какие силы поднимают многотонную крону дерева на десятки метров вверх. Понять этот мир, познать его законы, жизнь, структуру – это значит найти путь к изобилию и счастью для всех людей.

– А ты не увлекаешься, Лева? – осторожно спрашивала Верочка.

Эта деловитая и неуемная девушка как-то особенно бережно и любовно относилась к Леве. Она не спорила с ним, не поучала его, только чуть предостерегала: "Лева, опомнись... Лева, ты увлекаешься..."

Петя Дергачев внимательно слушал "за" и "против". Лидо его выражало неудовлетворение. Некоторое время он молчал, а потом обрушивал на нас следующий вопрос:

– А что такое счастье?

– Счастье, – начинал Лева, – это такая категория, которая...

И снова начиналась дискуссия, пока кто-нибудь не спохватывался:

– Петя, пора давать углекислоту! Заговорились...

В атмосфере содержится три десятитысячных доли углекислого газа. Но если его несколько больше, растение развивается лучше. Поэтому, по указанию Кондратенкова, наш быстрорастущий гибрид получал добавочную порцию.

Итак, дежурный и Петя Дергачев отправлялись подкармливать посадки углекислым газом, а я закрывал глаза до следующего прожекторного "утра" через два часа.

Конечно, далеко не все и всегда проходило гладко. На третий день, когда быстрорастущие уже давным-давно переросли пшеницу и возвышались над нивой широко разросшимися густозелеными купами, Кондратенков решил вырубить лишние деревья, чтобы оставшиеся могли свободнее куститься... Два часа спорили они с Борисом Ильичом, какие стволы убрать, какие оставить, и каждый из нас, стоя в отдалении, беспокоился о судьбе своего любимца. Но как только рубка была закончена, налетел вихрь-и какой., не хуже чем в день нашего приезда! Низкорослые еще лесопосадки вокруг пшеничного поля не смогли прикрыть от ветра наши гнезда. Буря всей силой обрушилась на бугор. Два быстрорастущих деревца были сломаны, у других облетели листья.

Металлические ящики были уже малы, а специальные сборные домики еще не готовы, и нам пришлось сооружать перед гнездами баррикаду из автомашин, ящиков, кожаных сидений и бортовых досок в ожидании, пока плотники в мастерской закончат подгонку щитов.

Наконец домики были собраны, растения укрыты, обмыты, подкормлены углекислым газом. Но тут случилась новая, беда – утечка газа в кране. Выяснилось это не сразу, только к вечеру, и многие растения просто захлебнулись от избытка углекислоты. Пришлось их проветривать, даже снабжать кислородом, как тяжелобольных.

Борис Ильич, отчаявшись, предлагал бросить всё и посадить новые гнезда, но Кондратенков сказал:

– Не страшно, если иные пропадут. Зато выживут самые крепкие!

И настойчивость его оправдала себя. К вечеру все пришло в норму. Деревья снова тронулись в рост, и опять мы могли радоваться, сообщая друг другу:

– Сто семьдесят один... есть даже сто семьдесят три... Вот настолько выше Верочки, честное слово! А вы заметили в самой яркой зелени красноватый оттенок?.. Да, да, это говорит о изобилии хлорофилла...

Так продолжалось дней шесть или семь – я уж не помню точно, сколько именно. К этому времени наши питомцы выросли метра на два с лишком. Во всяком случае, мы смотрели на них снизу вверх. Теперь это были тоненькие, стройные молодые деревья, увенчанные неширокой кроной, с огромными, в мою ладонь величиной, красновато-зелеными глянцевитыми листьями. На каждом квадрате оставалось только два дерева, остальные отстали в росте и были вырублены. Зато внизу Кондратенков вместо так называемого "подроста" посадил еще раз семена, и новое поколение бурно развивалось под защитой листвы старших товарищей.

Понемногу мы привыкли к успехам наших растений, даже начали воспринимать как нечто само собой разумеющееся, если они поднимались на тридцать-сорок сантиметров в сутки.

Но вот однажды, выйдя к обеду, я заметил, что настроение в столовой какое-то неуверенное. Не было ни горячих споров, ни новых цифр, ни веток, ни листьев, ни междоузлий, ни узлов. Я трижды переспросил Веру, прежде чем она решилась нехотя ответить мне:

– Всего четыре сантиметра с самого утра.

Всего четыре сантиметра с самого утра! Для нашего дерева это была катастрофа.

После обеда весь институт собрался вокруг посадок.

Надо сказать, наши питомцы не понравились мяе на этот раз. Вид у них был какой-то несвежий и понурый. Широкие листья уныло повисли; даже цвет у них чуточку изменился: вместо красноватого оттенка появился коричнево-желтый.

А у многих кончики подсохли и края пожелтели.

Я обратил внимание Кондратенкова на эти подсохшие края.

– Само собой разумеется, с влагой неладно, – согласился он. – Мы даем им пить вволю, но, очевидно, этого недостаточно. Для дерева нужно, чтобы самый воздух был влажным.

– А нельзя ли поливать их сверху? – спросил я.

– Мы так и делаем, но это не достигает цели. Весь воздух над пустыней нельзя увлажнить. Конечно, лучше всего растить дерево в стеклянной банке – там оно у себя дома и само регулирует влажность. Мы могли бы заказать и трех– и пятиметровую банку, но я не хотел этого. Наша задача дать в колхозы массовую здоровую, выносливую породу, способную бороться с невзгодами. Все эти искусственные укрытия, прожекторы, углекислый газ я разрешал только в первые дни, чтобы задать темп. Со вчерашнего вечера домики отменены. Пусть деревья привыкают к естественной обстановке.

– А вы не думаете, что они из-за этого заболели?

– Н-н-не знаю... не лишено вероятия. Может быть, получился слишком резкий переход. Во всяком случае, я заказал в мастерской новый каркас для больших домиков... Посмотрим...

На ночь над гнездами был поставлен новый домик, чтобы деревья, укрытые от ветра, могли установить нужный им водный режим.

Часа в четыре утра Кондратенков, который провел возле автомашин бессонную ночь, приказал разобрать постройку. Мы растащили щиты и убедились своими глазами, что хлопоты не помогли: деревья почти не выросли за ночь, а листья у них заметно пожелтели.

И снова мы молча стояли, глядя на наших питомцев, беспомощные врачи у постели немого больного. А так хотелось подойти к дереву и ласково спросить его: "Что с тобой, дружок? Что у тебя болит? Хочешь пить? Может быть, тебе холодно здесь? А может быть, слишком жарко?"

Деревья молчали. Только когда пробегал ветерок, непонятно о чем шелестели их выцветшие листья. А один листок, весь лимонно-желтый, оторвался от ветки и, покoлыхавшись в воздухе, спланировал под ноги Кондратенмову.

Иван Тарасович подобрал его.

– Вполне сформированная разъединительная ткань, – сказал он тоном лектора и добавил, обращаясь ко мне: Такая ткань образуется на черенках осенью. Она отделяет увядшие, уже ненужные листья от ветки.

Помню, что я залюбовался спокойствием Кондратенкова.

А ведь это был тот же самый человек, который в день нашего знакомства поразил меня своим живым и увлекающимся характером!

–.Иван Тарасович, может быть это действительно осень? – спросил я; пользуясь своим положением неспециалиста, я позволял себе высказывать самые невероятные предположения. – Я хочу сказать, что ваше дерево уже прошло свой сезон роста, а теперь ему нужна передышка, как бы зимний отдых, и оно теряет листья.

К моему удивлению, Кондратенков серьезно обдумал мой вопрос.

– Дело у нас новое, небывалое, – сказал он, – могут быть всякие неожиданности. Мы еще не знаем до конца все, что происходит в живой клетке. Но не думаю, что вы правы... Вот, посмотрите: подрост, который моложе на четверо суток, тоже желтеет. Значит, дело не в возрасте и не в темпе роста, а во внешних условиях. Во всяком случае, мы уже знаем, что влага здесь ни при чем. Будем исследовать остальное: воздух, свет, почву, тепло...

И он ушел от нас, спокойный, выдержанный, не растерявшийся ни на секунду.

– Эх, жалко, профессора Рогова нет!-вздохнул Лева.

– А что твой Рогов, – возмутилась Вера, – о двух головах, что ли? Чем он лучше Ивана Тарасовича? Разве он выращивал деревья за неделю?

Лева пожал плечами.

– Я ничего не имею против твоего Ивана Тарасовича, – сказал он с обидой, подчеркивая "твоего". – Они оба великие ученые и, работая вместе, творили бы чудеса. Так я думаю. У профессора Рогова тоже было чем похвастать.

Но я молчу. Еще придет время вам удивляться.

Девушка промолчала. Она даже не спросила: "Не увлекся ли ты, Лева?" Сегодня Верочка была нздовольна своим другом.

Лева собрался съездить на станцию за своим багажом и узнать заодно, нет ли известий о Рогове. И девушка никак не могла понять, как можно в такое время покинуть посадки и равнодушно уехать по своим делам...

Последовательно выполняя свою программу, Кондратенков в течение дня проделал множество экспериментов. Были поставлены опыты с углекислым газом – с уменьшенной дозой и с усиленной.

Для одного гнезда была создана атмосфера, насыщенная кислородом. Проводились опыты с длинной и короткой ночью. В лаборатории изучались пробы воздуха, почвы, срезы листьев и древесины.

К вечеру наши деревья потеряли почти все листья, стояли серые, голые, как будто действительно наступила зима. Но в это время Борис Ильич предложил новый метод лечения.

У помощника Кондратенкова была удивительная память.

Он один заменял в институте справочный отдел, сельскохозяйственную энциклопедию и библиографическое бюро.

В голове его в стройном порядке хранились даты, номера, названия и точные протоколы всех агротехнических опытов за последние тридцать лет.

На этот раз Борис Ильич вспомнил, что еще в 1939 году в одном из украинских институтов удавалось ускорять рост дубов чуть ли не в десять раз, выращивая их в атмосфере искусственных тропиков. Мысль казалась правильной: на юге, в жарких и влажных странах, растительность богаче, чем на севере. Но сам Борис Ильич, выдвинувший новую идею, не решался ее отстаивать: кто знает, а вдруг получится хуже!

– А как же иначе! Сидеть и смотреть, как деревья сохнут? – горячилась Верочка. – Надо пробовать, надо рисковать. Деревьям нужна решительная встряска... Это поможет им!

– А ты не увлекаешься, Верочка? – поддразнивал подругу уже вернувшийся со своим багажом Лева.

Анализы пока что результата не дали, и Кондратенков принял разумное и осторожное решение: одно гнездо перевести в "тропики", прочие же оставить для контроля. Призванный для совета Петя Дергачев взялся в трехчасовой срок оборудовать электрическую баню.

Трудно было сказать заранее, приведет ли этот опыт к удаче, но все сразу оживились: все-таки появилась хоть какая-нибудь надежда.

Желающих помочь нашлось сколько угодно, и через два .часа и двадцать минут домик был установлен, оборудован электрическими каминами, шлангом для подачи теплого пара и стеклянными окошечками для приборов.

Иван Тарасович сам приготовил нормальный раствор, то-есть раствор всех необходимых для растений солей: калийных, фосфорных и азотных, и заставил Зою Павловну полчаса размешивать и взбалтывать воду, чтобы крупинки не оседали на дно. Больные деревья были тщательно политы, причем старательный Лева даже опрыскал листья и ветки. "У нас на Курильских островах всегда так делали", сказал он.

Выждав около десяти минут, Кондратенков распорядился устроить "полную ночь". Одно гнездо было спрятано в "домик", прочие же контрольные гнезда остались открытыми, и Борис Ильич стал возле приборов. Теперь нам ничего не было видно, но никто из нас не ушел в институт. Больше того, закончив работу, сюда, к посадкам, пришли все сотрудники – ученые и неученые: агротехники, старшие и младшие лаборанты, садовники, плотники, повара, уборщицы, фельдшер и киномеханик. Вокруг гнезд собралась целая толпа. Кое-кто старался заглянуть в окошечки и рассмотреть позади термометров подопытные деревья. И йсе мы, волнуясь и надеясь, строили предположения о результатах опыта.

Наконец срок прогревания кончился. Иван Тарасович выпустил пар, подождал, пока внутри установилась прохладная температура, подал знак. Передняя стенка домика была снята в одно мгновение, и мы увидели... нет, лучше бы мы не смотрели совсем!

Да, деревья выросли, но как! Стволы их искривились, изогнулись винтом, на них появились шишки размером с кулак и узенькие шейки, не толще пальца. Редкие листья, такие же желтые, как прежде, разрослись невероятно и стали похожи на какие-то скрюченные, шероховатые ослиные уши. Отдельные ветки свешивались до самой земли, а дм навстречу вылезали бледные крючковатые пальцы и колени корней.

Никто не проронил ни слова. Безмолвным вздохом толпа встретила появление этих уродов.

Что произошло? Недоумевая, я искал ответа в глазах сотрудников. Напротив меня стоял Борис Ильич – он как-то сразу постарел, обмяк, стал меньше ростом. Зоя Павловна была поражена – полные губы ее приоткрылись, в глазах стояли слезы. Вера смотрела в землю устало, покорно и терпеливо. За ней я видел Леву, бледного, растерянного, с выражением откровенного ужаса в широко раскрытых глазах.

И только Кондратенков стал еще суше, строже и прямее, и на скуластом лице его была написана непреклонная решимость.

С минуту стояли мы пораженные, не находя слов. Затем одно из ужасных деревьев вздрогнуло и, медленно перегнувшись пополам, положило на землю свою уродливую крону. Зоя Павловна вскрикнула, шарахнулась в сторону и толкнула другой тополь. И это дерево, точно сломавшись посредине, там, где был узенький перешеек, упало на первое. Стволы легли крест-накрест, как бы перечеркнув гнездо, словно хотели сказать, что вся работа пошла насмарку: то, что сделано, никуда не годится, и нужно начинать с самого начала.

ГЛАВА 4

МНОГО ВОПРОСОВ И НИ ОДНОГО ОТВЕТА

Обычно после ужина весь институт собирался на террасе. Молодежь танцевала, старики курили, читали газеты,и все вместе горячо обсуждали диаграммы роста. Но в этот день разговор не клеился, сотрудники сразу же разошлись с вытянутыми лицами. Петя Дергачев, который прежде, играя со мной в шашки, неотвратимо запирал мне штуки три-четыре, сегодня подставил под удар три простых и дамку. Проиграв партию, он вдруг спросил меня: "А что такое злокачественное перерождение?" и, не получив ответа, уклонился от реванша.

В половине одиннадцатого пришлось отправиться спать.

Но и заснуть мне не удалось. Ночь была душная, парная.

Я долго ворочал нагретую подушку и все не мог найти прохладного местечка, чтобы положить щеку.

В самом деле, отчего бывает злокачественное перерождение тканей? Отчего оно бывает у людей и может ли быть у дерева?

Я вздохнул, выпутался из горячей простыни и подошел к окну. В саду было так же душно, как и в комнате. На меня пахнуло запахом цветов и преющей земли. На секунду вспыхнула зарница, осветила темноголубое небо и округлые силуэты деревьев, четкие, словно вырезанные из черной бумаги. Затем снова все погрузилось в непроглядную тьму.

– Значит, ты из-за этого поехал? – услышал я шопот где-то совсем близко.

– А ты думала-зачем?

– Я думала, из-за болезни профессора Рогова.

– Профессор уже выздоравливает.

Вера вздохнула, потом снова принялась выспрашивать:

– Отчего же ты мне сразу не сказал?

– А ты бы сразу сказала на моем месте?

– Не задумываясь.

– Это только так кажется.

– Теперь мы должны сказать всем.

– А как ты думаешь, они поймут правильно?

– Обязательно поймут. Хочешь, я скажу?

– Нет, ни в коем случае! Это неудобно. Почему же это девушка будет говорить!

– Ну что ж, я девушка, ты юноша– какая разница?.. Всердцах я захлопнул окно. Эх, молодость, молодость, у нее свои заботы! "Ты скажи – я скажи, мне неудобно тебе неудобно..." Пошли прахом многолетние труды, провалилась работа целого института, а Лева с .Верой объяснились в любви и счастливы. И всерьез еще обсуждают, кому из них нужно объявлять об этом и что мы, посторонние, подумаем. Что подумаем? Снисходительно улыбнемся и вздохнем от зависти.

Я закрыл окно на задвижку (все равно духота) и лег в постель, твердо решив немедленно заснуть.

Во втором этаже над моей головой кто-то ходил по комнате из угла в угол. В ночной тишине гулко и резко отдавались шаги. В них не было однообразия, и это мешало мне заснуть. Мне казалось – я могу по походке проследить мысли этого человека. Вот он спокойно обдумывает что-то: шесть шагов по диагонали, поворот на каблуках и снова шесть шагов по диагонали. Вот найдено удачное решение: довольный собой, он печатает каждый шаг, ставя ногу на каблук и прихлопывая носком. Вдруг остановился: неожиданное возражение. Теперь начинается сумбурная беготня мелкими шажками – так суетятся звери, запертые в клетку. Наверное, он, шагающий, тоже думает о перерождении.

В самом деле, почему такие полезные вещи, как тепло и влага, могли отравить деревья? Неудачное сочетание? Но ведь такие же, похожие на "тепловую баню", парные южные ночи сами по себе бывают здесь, в степи. Сегодняшняя ночь, например. Или растения заболели еще раньше? Может быть, скоростной рост – тоже болезнь?

Теперь человек наверху пришел к какому-то выводу. Беспокойные шага опять сменились ритмичной походкой с каблука на подошву: раз-два, раз-два, раз-два и пауза. Сколько же можно? Когда, в самом деле, прекратится эта чечотка? Люди устали и хотят отдохнуть. У всех нервы. Пойти постучать к нему, что ли?

И я отправился на второй этаж.

Здесь был такой же коридор, как и внизу, со скрипучими дощатыми полами и такие же двери, выкрашенные цинковыми белилами. Я отсчитал третью слева комната No 24.

В ответ на мой стук шаги приблизились, отрывисто щелкнул английский замок.

– Войдите! – сказал Кондратенков. – Входите, Григорий Андреевич.

Я был смущен: как же мне не пришло в голову, что надо мной может быть квартира Кондратенкова!

– Извините, я не хотел мешать... – сказал я. – Я думал, что это кто-нибудь из сотрудников.