Текст книги "Темпоград. Научно-фантастический роман"

Автор книги: Георгий Гуревич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Георгий Гуревич
ТЕМПОГРАД

Хуже нет – ждать и догонять.

Обещанное три года ждут.

Поговорки

1. НЕПРОСТИТЕЛЬНАЯ ОПЛОШНОСТЬ

2099 год. Вторая неделя мая

Астронавтов закатывали в золото.

Оба – старый и молодой – лежали на тугих струях воздушной перины, в то время как миниатюрные, не больше жука, ползуны, монотонно гудя, обматывали почти прозрачной, красноватой на свету ленточкой пальцы ног, плюсну, пятки, щиколотку. Людей закатывали в последнюю очередь. Весь багаж – аппаратуру, контейнеры, мебель уже озолотили. Глазам больно было от сверкания.

– Золото! – задумчиво сказал старший из путешественников. – Универсальное мерило стоимости у предков! Интересно, сколько мы стоили бы в прошлом веке? Наверное, нас запрятали бы в подвалы банков, заперли в сейф с секретным замком. А предки предков лет тысячу назад в храме бы выставили для поклонения.

– Конструкторы признали золото наилучшим материалом, Юстус, – отозвался астродиспетчер, внимательно провожавший взглядом каждый оборот фольги. – Золото – превосходный проводник, хорошо прокатывается в тончайшие ленты, химически инертно, гигиенично, безвредно. И сверх всего, солидная плотность – девятнадцать с дробью. Концентрированный резерв массы для восполнения недостач.

– Могут быть недостачи? – быстро переспросил астронавт. – Мне не хотелось бы, чтобы вы потеряли мою голову ори пересылке. – Шуткой он прикрывал беспокойство.

– За утрату несем ответственность. Потеряем подержанную, поставим новую. – И астродиспетчер отшутился, оберегая необходимую бодрость.

– Извини, друг, но я как-то к своей привык.

– Притерпишься. Ну вот и ножки обуты. Можешь поставить, не надо держать на весу.

Золотые сапожки мелодично зазвенели, коснувшись пола. Астронавт оглядел их с удовольствием, потом поморщился. Сапожки выглядели нарядно. Ноги не понравились владельцу. Как ни старайся, возраст берет свое. Бледные, тощие стариковские голени со вздутыми венами. Юстус со вздохом перевел взгляд на своего спутника – молодого гиганта с тонкой талией, развернутой грудью и гордой головой античного бога на атлетических плечах. «Вот натура. Хоть сейчас лепи с него молодого Геркулеса!»

– Дышите глубже, учитель, – сказал молодой. – Запасайте кислород в тканях.

Юстус не был его учителем. Как раз наоборот. В космосе он был новичком, младший его инструктировал. Но старшего принято было почтительно называть учителем.

– Так какие же бывают недостачи? – настойчиво переспросил старик с позолоченными ногами.

Астродиспетчер понял опасения новичка.

– Юстус, – сказал он, – будь же благоразумен. Еще не поздно: дублер за дверью, и все можно переиграть. Претензий не будет никаких. Межзвездный транспорт – риск всегда, для пожилых – риск тройной. А ты большой ученый, таких надо беречь для науки.

Астродиспетчер не только беспокоился за друга. В самой глубине души, не отдавая себе отчета, он немножко завидовал Юстусу. Они были сверстниками, даже соучениками одно время: вместе изучали звездное небо. Потом пути разошлись. Юстуса тянуло к теории, спектроскопу, микроскопу; Марк предпочитал на пыльных тропинках далеких планет оставлять свои следы. Ему сопутствовала заслуженная слава. На конференциях почтенные ученые внимательно выспрашивали подробности его впечатлений. Из каждого рейса он привозил целые ящики с пленками – материалы для работы нескольких институтов. Такие, как Юстус, по старой дружбе выпрашивали у него полчасика, надеясь, что очевидец подтвердит их земные кабинетные догадки. Так было лет до сорока пяти… до пятидесяти. Увы, дальние планеты с их гравитационными фокусами не санаторий для лиц выше среднего возраста. Некоторое время опыт еще помогает бороться с усталостью сердца. Потом, как и полагается, чемпион становится тренером, астронавт переходит на астродром. Марк писал воспоминания, делился умением, наставлял и провожал в чужие миры античных красавцев с развернутыми плечами, сам выспрашивал у них подробности, их материалы комментировал, уже не дорожа получасиками, обыкновенными, не переполненными, не бесценными. Принял свою судьбу без горечи. Бабушка не может завидовать внучке. Невестой она сама была в свое время, теперь радуется за молодое поколение.

Но у Юстуса судьба сложилась иначе. Десятки лет Юстус рассуждал, наблюдал, считал, вдумывался и постепенно стал уникальным, единственным в своей области специалистом. Стал настолько незаменимым, что вот сейчас на неизведанную планету, несмотря на солидный возраст и отсутствие космического опыта, посылали, его, нетренированного старика… а Марк, герой звездных троп, всего лишь следил, чтобы ползуны-автоматы как следует наматывали золотую фольгу на тело ровесника.

– Будь же благоразумен, Юстус.

– Марк, я очень благоразумен, я рассудителен и даже расчетлив. И я подсчитал точно: грош цена мне будет как ученому, если я откажусь от сегодняшнего рейса. Пойми, я написал о новых звездах десяток трактатов, я предложил гипотезу о причинах и механизме взрыва, я вывел формулы для прогноза сроков, сотни раз письменно и устно я описывал эти взрывы, насилуя воображение. Нет, я не уступлю свое кресло в первом ряду этому милому дублеру, который ждет там, за дверью, уповая, что я упаду в обморок. Я должен видеть взрыв собственными глазами. Если не увижу, пустослов я буду, полководец, не нюхавший пороха.

– Но ты там не очень играй с этим порохом, – напомнил диспетчер. – Не увлекайся как мальчик, не забывай о дисциплине. Уточни сроки и за трое суток до взрыва – в обратный путь. Для науки никакой пользы не будет, если ты разлетишься на атомы вместе с этой несчастной планетенкой.

– Это не совсем так, Марк, разреши тебя поправить. У нас преувеличенное представление о силе взрыва новых. Да, катастрофа чудовищная, да, вздувается целое солнце, да, из него вырывается газовая струя в сотню земных масс, огненный Юпитер рождается. Но ведь космос так обширен. Юпитер родится и рассеется. До упомянутой «планетенки» дойдет одна десятимиллионная доля земной массы – всего лишь огненная туча. Да, она опалит и оплавит горные породы, вскипятит метровый слой воды в океане. Но камбалы на дне, если там есть камбалы, даже не узнают о катаклизме. Для них водичка станет чуть-чуть потеплее. Даже в глубокой пещере можно будет спастись, если замуровать ее наглухо.

– Но-но-но, Юстус, никаких экспериментов с пещерами. За трое суток до взрыва ты обязан отчалить, такова программа, таков приказ. А ты, Свен, – астродиспетчер обратился к молодому, – ты проследи за выполнением программы. Головой отвечаешь, чтобы этот легкомысленный учитель не застрял до самого взрыва.

– Есть проследить, чтобы легкомысленный учитель не застрял до самого взрыва, – четко и бесстрастно повторил молодой.

– В тебе-то я уверен. Ты не потеряешь голову.

– Есть не потерять голову.

Даже среди выдержанных астронавтов Свен славился своим хладнокровием. Но он никогда не признавался, что хладнокровие приелось ему. Ему хотелось волноваться, хотелось, чтобы сердце билось чаще, пульс ускорялся, кровь стучала в висках. В школьные годы волнение доставлял слалом, рискованные гонки по краю пропасти. Когда и к лыжам привык, кровь согревал парашют; когда привык к парашюту, потянулся в космос. Вот и сейчас, молча, с неподвижным лицом, он предвкушал возможные приключения. Планета у взрывчатого солнца обещала каверзные неожиданности. «Есть проследить, чтобы учитель не застрял!» – рапортовал он привычно, но про себя подумал: «Учитель… не я же. Я могу и под водой остаться, могу и в пещере. Программой не предусмотрено… но бывают же непредвиденные обстоятельства».

– Кстати, о камбалах и прочих водных и земноводных. Перечитай на досуге главу о контактах, Юстус. В развитие общества ты не имеешь права вмешиваться ни-в коем случае.

– Марк, не смеши меня. Какое общество под взрывчатым солнцем? И вообще, сколько мне помнится, вы, астролетчики, осмотрели шестьсот планетных систем, но разум встречали только трижды, и то в первобытных лесах, под водой ни разу.

– Я обязан напомнить, ты обязан не забыть.

Юстус не ответил. Жук обматывал ему грудь золотой тесьмой. Дышать становилось труднее; металл резал кожу при вдохе.

– Скорее бы!

– Терпи и терпи! – сказал диспетчер наставительно. – Дыши часто и мелко. Сейчас тебе замотают шею, щеки, лоб. Потом глаза, ноздри и рот. Когда я скажу «выдох», выдыхай, выдыхай, что есть силы. Чем меньше воздуха в легких, тем надежнее ретрансляция. Как выдохнешь, считай до двадцати. Считай неторопливо: «Раз-и, два-и, три-и» – и так далее. Не меньше, чем до двадцати. Потом сорвешь ленточку со рта.

Юстус не ответил. Он дышал сосредоточенно, глядя на свои позолоченные руки с растопыренными пальцами. Автомат навивал тесьму на подбородок. Было холодно и душно. Сердце побаливало, как обычно в духоте.

«Скорее бы!»

Жук монотонно гудел на скулах, трещал, вдавливая фольгу в уши. Пронзительно холодный металл лег на веки.

– Выдох!!! Сильнее!!!

– Фу-у-у-ухх!

Тампоны заткнули ноздри.

– Считай!

– Раз-и, два-и, три-и… девять-и, десять-и…

Грудь распирало от желания набрать воздух. Горло напрягалось. Астронавт стиснул зубы.

– Одиннадцать-и, двенадцать-и… Не могу больше.

Боль! Обожгло снаружи и внутри, все нервы опалило. Юстус удивился, на миг забыл про счет и даже про дыхание. Не сразу спохватился:

– Тринадцать-и…

И тут же услышал голос:

– Дышите, учитель, можно.

– Уффф!

Приборчик зашевелился на верхней губе. Переполз через нос туда-обратно, стянул холодную ленточку с глаз. Брызнул свет… золотой. В загроможденной золотом комнате прямо перед Юстусом сидел позолоченный атлет. Один! Марка не было, провожающих не было.

– Все, учитель. Мы на месте.

– Уже на месте? Я и до двадцати не досчитал. Миг!

На самом деле, конечно, прошел не один миг, а несколько суток условно приведенного времени, пока сигналы межзвездного транспорта мчались к планете назначения. Но в этом условном времени-пространстве астронавты не существовали. Их превратили в кодовые знаки, а код не осознает себя, не чувствует. В метакосмосе летела как бы роль человека, записанная партитура. Есть разница между ролью и артистом. Роль не заговорит, пока артист спит. И Юстус не ощутил перерыва в своей жизни. Закрыл глаза и открыл глаза.

– На месте? Ты хочешь сказать, что мы прибыли, Свен?

– Да-да, прибыли, учитель. Разве вы не замечаете прибавки веса. Здесь гравитация 1,2. Двадцать процентов, для нас с вами это добрых пятнадцать кило.

Верно, Юстус ощущал, что двигаться тяжело. Но считал, что так полагается после межзвездной встряски. Поднялся на ноги. Нелегко, но ходить можно, пожалуй.

Все помещение было наполнено гулом. Десятки жуков-автоматов сматывали золотые ленты с ящиков, столов, аппаратов, тюков. Угасал желтый блеск, зато возникало приятное глазу разнообразие красок: теплое дерево, пестрые пластики, узорные ткани.

Между тем Свен, не дожидаясь, чтобы его раскатали окончательно, деловито перемещался по помещению, выполняя заранее расписанную программу расконсервирования: что-то включал, что-то выключал, вынимал, расставлял, развешивал, успевая поглядывать на датчики.

– А дышать можно на этой планете, – сказал он, всматриваясь в показания анализатора. – Вполне приличная атмосфера: водяные пары, CO2 в пределах допустимого, азот, кислород. В долинах давление будет досаждать, но здесь, в горах, обойдемся без скафандров даже. Только не торопитесь, учитель. Проверим.

Свен не в первый раз посещал незнакомые планеты. На вокзале МЗТ он чувствовал себя уверенно, словно в гостинице. Город чужой, но порядки известные. Администратор в вестибюле, на первом этаже ресторан, а на самом верхнем – буфет. Душ в номере, завтрак с семи утра… До семи надо успеть побриться. И он уверенно делал свое дело в ожидании рассвета. Юстус почувствовал себя спокойнее. Приятно, если рядом с тобой оказался старший – не годами, но опытом.

И, охотно подчиняясь этому младшему старшему, астроном обтер тело губкой, накинул теплый халат, выпил кофе из термоса и уселся в кресло, ожидая, чтобы жуки смотали все ленточки и утащили золотые диски в специальные стойки с отделениями, какие делают для музыкальных пластинок.

Обтирался губкой, кофе прихлебывал, халат застегивал… Вот так буднично, неромантично началось его пребывание в чужедальнем мире, на планете взрывчатого солнца.

– Свен, скоро можно будет выглянуть наружу?

– Сейчас, учитель, скафандры еще не раскатаны.

– Но ты говорил, что и без скафандра можно дышать.

– Говорил. Но в уставе сказано: «Рисковать ты имеешь право на Земле. Там ты подводишь только себя». Ваш визит на эту планету, учитель, стоит дороже, чем постройка стоэтажного дома.

– Ужасно рассудительный народ вы, молодые.

Томительно долго длилась процедура надевания скафандра, проверка каждого шва, герметизация, разгерметизация. Наконец-то отсосан воздух из шлюза. Можно распахнуть дверь и ринуться… на вокзал. Вокзалами называли приемные станции межзвездного транспорта. Такие же стояли уже на шестистах планетах. Эта прибыла несколько дней назад; отныне можно было переправлять сюда и людей, и любые вещи.

Планировка у всех вокзалов была стандартная: против каждой двери окошко. Юстус кинулся к окну.

Ночь была в чужом мире черная, безоблачная и безлунная. Небо расписано чужими звездными узорами.

Какое-то подобие паука намечалось, голова жирафа на длинной шее, горбоносый профиль, туго перевязанный сноп. Астроном подумал было, что может взять на себя почетную, хотя и бесполезную, обязанность: распределить здешние звезды по созвездиям и придумать для них названия. Но, всмотревшись, понял, что созвездия не так уж отличаются от земных. Сноп это, конечно, Орион. Правда, здесь небесный охотник изящнее, в поясе туго перетянут в рюмочку. А вот и Альдебаран, хотя и не на кончике рога Тельца. Кучка Плеяд тоже видна. Где-то в том же направлении Солнце… и родная Земля. Не верится, что сам прибыл оттуда, из какой-то точечки на небе.

– Свен, как у нас с оптикой?

– Как только рассветет, налажу вакоскоп.

– Большой?

– Метров двадцать в диаметре. Если удастся по рельефу, растянем на сто.

– Сто метров, недурно…

Как обычно, старый астроном с удовлетворением подумал о вакоскопе, вакуумскопе, если быть грамматически точным. Прекрасное изобретение, благословение астрономии XXI века. И принцип такой простой, а не могли додуматься пять веков. Варили стекла, шлифовали стекла, подгоняли стекла, чтобы отражать, преломлять и собирать лучи. Но ведь нужны были не стекла, а преломление. Вакоскоп искривлял вакуум, вогнутая пустота в нем преломляла лучи. И в результате не надо было транспортировать громоздкие стекла. Вакуум имелся на каждой планете.

– Станет светло, выберем место, – добавил Свен.

Рассвет уже приближался. На одной стороне неба звезды выцветали, под сероватым сегментом обозначился горизонт – острые позвонки зубчатого хребта. Приемные станции МЗТ почти всегда ставились в горах, чтобы воздух не мешал наблюдать звезды. Вскоре сероватое превратилось в ржавое; силуэты хребтов сделались бурыми, цвета запекшейся крови. Но вопреки законам физиологии горная эта кровь постепенно светлела, становилась малиновой и алой. (Снега! Вдоволь воды на этой планете!) Из тьмы выступили розовые и алые вершины: конуса, сахарные головы, зубы, клыки, шлемы. Они казались прозрачными – не лед, ягодное желе. И вдруг одна из вершин зажглась огнем. Из-за нее проворно выкатилось на небосвод небольшое солнышко, меньше и тусклее нашего, ярко-красное, цвета догорающих углей. Это и была Лямбда В – взрывчатая звезда, ради которой на склоне лет примчался сюда астроном Юстус.

– Свен, пора заняться вакоскопом. Хочется понаблюдать, пока Лямбда А за горизонтом.

Лямбда А – основное солнце двойной системы – было гораздо больше и ярче. И по всей видимости, оно не собиралось медлить. Один из перевалов уже начинал наливаться расплавленным золотом.

– Свен, ты слышишь? Я спрашиваю, не пора ли заняться вакоскопом?

Младший ответил не сразу. Он тоже вглядывался в иллюминатор, но в противоположный.

– Учитель, – начал он неуверенно, – учитель, разве тут может быть жизнь? По-моему, я вижу леса… И дорогу… Просеку по меньшей мере… И что-то прямоугольное, ступенчатое… Очень похоже на строение.

Юстус порывисто повернулся, прильнул к стеклу… и откинулся, отирая пот.

– Какая непростительная оплошность! – вздохнул он. – Вот он, хваленый разум природы. Жизнь, конечно. И она испарится через два месяца, восемнадцатого числа.

2. ЭТНОГРАФИЧЕСКОЕ

2099 год. Начало мая по земному календарю

Охотник танцевал перед черепами рогатых.

Он танцевал усердно; тело его блестело от пота и жирного сока травы кхан, руки были обвиты пахучими острыми листьями, то и дело он подносил их к пожелтевшим костям. Кричал: «Нюхай! Сладко! Сладко!»

Трава кхан дурманила рогатых. Звери пьянели, как охотники от хмельного гриба, катались, словно телята, бодали деревья, нестройно ревели, будто пытались петь хором.

Охотник просил прощения за убийство, вынужденное убийство. Он обещал взять только мясо (в животе урчало при мысли о сладком мясе рогатых), душу обещал отпустить в небесные пастбища, а черепа бережно выскоблить, закоптить, вывесить перед костром совета и перед каждой охотой услаждать пачухим дымом травы кхан.

Считалось, что, прельстившись этим дымом, души и черепа съеденных рогатых позволят съесть своих собратьев.

Всю ночь после танца охотник копал яму на тропе у водопоя, мостил ее тонкими жердями и маскировал все той же пахучей травой кхан. Подгонял себя, привычно пересиливая усталость. Надо было успеть до рассвета. На рассвете рогатые пойдут на водопой и, учуяв траву кхан, потеряют соображение и осторожность. Могут прыгнуть в яму, могут погнаться и за охотниками, чьи тела тоже пахнут травой кхан, вонзить под ребра острые рога.

Быстрее! Быстрее!

А горизонт уже алеет. Выходит это странное второе солнце. Откуда оно явилось? Кому нужно? Красное, как гаснущий костер, не греет, только светит, ночь укорачивает.

Проворней, проворней! Уже потрескивают ветки, подрагивает почва. Рогатые идут по тропе.

Звезды, звезды на черном небе! Сколько их? Больше, чем чешуек на теле, больше, чем рогатых в стаде племени.

Пастух развалился на кошме, прислушивается.

Рогатые рядом во тьме. Сонно вздыхают, ворочаются. Дремлют матки и телята, а вожак не спит, не ложится, сопит, втягивая воздух. Вот его силуэт на фоне неба. Как врытый.

Нет, тихо все. Чужие боятся племени, зубатые сыты летом.

И пастух сыт. Вдоволь сладкого мяса. Тут оно, под рукой. Хватай любого теленка, вали, пей горячую кровь, вари мясо на костре.

Сыт пастух и думает. Не для мужчины эта разнеживающая лень. Муж рожден для битвы. То ли дело скакать с копьем наперевес, диким воем пугать жалких травоедов. Пожиратели травы хилы и трусливы. Десять в панике бегут от одного всадника. А добра-то у них, добра-то! Мягкие ткани, расписные горшки, золотые резные обручи на лоб, на руки, на ноги. Травоеды мягкотелы, и женщины их нежны и желты, как масло. Эх, схватить бы такую, перекинуть через хребет скакуна, на руках внести в кожаный шатер. Тело млеет, когда думаешь о таком.

Пора, пора! И сезон подходящий. После весенних дождей колодцы полны воды. Но старики отложили набег. Непорядок на небе. Два солнца не к добру. Разгорелась красная звезда, половину ночи превратила в зарю.

Старики говорят: надо ждать, пока она уберется назад, в свою небесную пору.

Не торопятся старики. Нет у них томления в теле, перегорели.

Ладно, гуляй пока, девушка, желтая и нежная, как масло. Никуда не уйдешь ты от быстрого всадника, никуда!

Злой дух принес эту красную звезду!

Крутись-крутись, мой жернов, мели-мели все зерна, мети-мети, метелочка, сметай, пушистый хвостик, из желобков-бороздок отличную муку.

Утром крути плоский камень, днем крути, вечером крути! Молоть – женское дело. Мужское – доставать, добывать, женское – крутить. Руки заняты, голова свободна. Женщине все надо обдумать заранее. Мать говорит: «Женская доля – долго ждать, быстро отвечать».

Если топот всадников на околице, не раздумывай, сломя голову – в камыши. Нерасторопную перекинут через седло, и будешь всю жизнь жевать сырое мясо в кожаном шатре.

Если оборванный раб скажет: «Будь моей женой», – быстро отвечай: «Нет-нет-нет, ни за что! Иди прочь, ты мне противен».

Если солдат-рубака скажет: «Будь моей женой», – быстро отвечай: «Нет-нет, я еще молода, я подожду год-два». С уважением отвечай. Солдат опасен и зол. Пусть не сердится, не хватается за меч.

Но кому сказать «да»?

Хочется самому замечательному.

Вчера, когда воду набирала в кувшин, сидел у родника незнакомец, прищурившись, смотрел на мокрые камни. Подруги сказали: «Мастер, во дворце Властелина узоры выкладывает». Вот почему глаза такие удивительные: сквозь камни смотрит. Ему сказала бы «да». Но ведь гордый, красоты не заметил, игривым словом не задел.

Как сделать, чтобы заметил?

Крутись-крутись, мой жернов, мели-мели все зерна, мети-мети, метелочка…

Как сделать, чтобы заметил?

Крутись-крутись, мой жернов, мели-мели все зерна…

Всю жизнь крутила. Мужчина – стрела, женщина – маятник. Туда-сюда, туда-сюда. Руки заняты, голова свободна, потому что все надо продумать заранее. Долго жди, быстро отвечай.

Но что обдумывать старухе?

Какая ни на есть, жизнь прошла. Всякое бывало – плохое и хорошее. Бывало холодно, бывало и солнышко, бывало голодно, бывало – живот лопается. Пожалуй, хорошего больше – дожила все-таки до серебристой чешуи. Три набега пережила, отсиделась в камышах. Сестер уволокли пастухи, заставили сырым мясом давиться, под вонючими шкурами спать. Но ей повезло – осталась со своими, где лепешки жарят на огне, и по ночам крыша над головой, не звезды. И муж был. Сейчас-то нет, умер, но был. Семерых родила ему, троих унесла лихоманка, а четверо выжили, выросли; сыны свои семьи завели, но помнят, уважают, приносят зерна – то один, то другой. Только меньшая не пристроена, последняя заботушка. Боги, избавьте ее от голода, лихоманки, от зубастых змеев речных, от горластых всадников степных. Не пожалею жертвы богу полей, и богу болей, и богу змей, и богу войны… ну и богу свадеб, конечно. Голодранца-раба отшить надо, не след обрекать дочку на жизнь в лохмотьях. А солдата-рубаку и приветить не грех. Хоть и не молод и урод уродом, но копье семью кормит, без муки не оставит. Взял бы девку солдат, тогда и помирать не страшно.

– Ты бы сходила по воду, дочка. Ноги у меня болят. Я уж за тебя молоть-молоть буду.

– К роднику, мама?

«Не там ли Он и сегодня?»)

Богам угодна пара: добро и зло, день и ночь, лицо и изнанка, живое и неживое, краски живые, краски неживые. Неживые запечатаны в неживом камне: осколки неба в бирюзе, в кварце – прозрачная вода, молодая желтая кожа – в сере, а в киновари – кровь. Зеленые глаза хищников – в редкостных изумрудах, звездное небо – в диорите, в яшме – восходы и закаты, силуэты гор и городов.

В камне краски затерты, запылены, выцвели, скрыты от неопытного взора. Только живая вода пробуждает их, открывает миру заснувшую красоту.

На том и основано древнее искусство хаиссауа – оживление камня водой.

Он мастер хаиссауа. Признанный. Среди молодых нет ему равных, никто не умеет видеть так ясно скрытую красоту камня. Даже во дворец владыки призвали его клеить камни. Сказали: «Придумай необыкновенное, такое, чего нет в обоих царствах, во всем мире от Истока до Дельты».

Необыкновенное?

Вот и ходит он от родника к роднику, вдоль реки и по берегу моря, где волны целуют камни, обнажая спрятанную красу.

Невиданное?

Не сделать ли на дворцовой стене восход второго солнца? Жрецы говорят: такое бывает один раз за шесть веков. А шесть веков назад еще не знали хаиссауа.

Из диорита он составит звездное небо, из антрацита – черные силуэты гор, лица – из янтаря… А солнце? Говорят, на дальних островах есть особенный камень – зеленый вечером, красный при дневном свете. Солнце будет загораться и гаснуть, гаснуть и загораться.

Так он и скажет казначею: «Посылай корабли на дальние острова». И Властелину скажет: «Руби мне голову, владыка, но, если хочешь во дворце невиданное, вели достать двухцветный камень!»

Кто кому диктует волю: владыка искусству или искусство владыке?

Властелин сказал: «Достать двухцветный камень, сколько требуется. Казна пуста? Придумай новый налог. На то ты и казначей. Кораблей нет? Построить!»

Он сказал еще: «Кто владыка реки: я или жалкий самозванец, царек Верха? Неужели я не могу выложить стену в моем дворце какой-то жалкой двухцветной глиной? Доставить!»

На самом деле он был глубоко равнодушен к мозаике хаиссауа, к мастерам, камням, живым и неживым, к десяти тысячам новых солнц. Но искусство увязывалось с политикой. Пусть у него – у Властелина Низа – дворец будет роскошней, чем у узурпатора Верха. Пусть послы видят своими глазами, что он богаче, и, следовательно, сильнее. Колеблющиеся князьки предпочтут поддерживать сильнейшего. Казну им не покажешь, солдат не приведешь для подсчета, а дворцовые стенки у всех на виду.

Кто сильнее в действительности, сказать трудно. В истории всякое бывало: и Верх был победителем и Низовья. Низ, пожалуй, был богаче сейчас, он торговал с заморскими странами. Зато Верх мог перекрыть плотины, оставить Низ без полива и без хлеба. Естественно, Властелин Низа мечтал завоевать Верх, раз навсегда устранить угрозу голода и стать единственным господином Реки.

В дальнейшем, утихомирив Верх, можно будет справиться и со Степью. Проще простого: поставить гарнизон у каждого колодца. Кочевники на коленях приползут, умоляя, чтобы им разрешили напоить стада. Сейчас солдат не хватает на все колодцы, потому что Низ стережет Верх, а верхние стерегут нижних. Но когда Река станет единой, Степь покорится немедленно. И тогда… что тогда? Тогда Властелин посадит солдат на корабли и завоюет дальние острова: и медные, и золотые, и меховые, благовонные, целебные, пряные… и острова двухцветного камня. Не покупать будет, а приказывать. И станет властителем всего мира. И объявит себя божественным. Выше всех богов. И… И тогда придумает, что еще…

Но пока надо начинать с покорения Верха. Обстановка благоприятная: владыка Верха стар и немощен, сыновья его смотрят косо друг на друга, знают, что победитель обезглавит всех братьев. Если младших поддержать против первенца – законного наследника, каждому обещать по уделу…

Время подходящее: колодцы полны после весенних ливней. Но на небе кровавая звезда. Что означает это знамение?

Кто обольется кровью – Верх или Низ? Старший жрец – Уста богов – говорит, что надо обождать. Сколько ждать? Надоело ждать! Надо еще раз спросить, пусть скажет точно!

– Эй, слуги, есть тут кто-нибудь? Великого Толкователя ко мне!

Устами богов называли верховного жреца, Толкователя знамений.

Он и сам верил, что боги через него выражают свою волю, подсказывая слова и мысли. Ему было легко жить: всякая мысль от богов. И трудно жить: ошибся, значит, не понял богов, значит, боги им недовольны, выберут другие уста.

Боги представлялись ему подобием земных владык, только мощнее, но такими же жадными, самолюбивыми, самодовольными и капризными.

Жадность их насыщалась жертвами. И к счастью – без труда. Неосязаемые боги охотно питались дымом, не протестуя, чтобы мясо поедали жрецы; довольствовались не жертвами, а изображением жертв и соглашались, чтобы преподнесенные меха, золото и медь хранились в храмах.

Самодовольство богов удовлетворялось торжественными празднествами, обрядами, униженно льстивыми молитвами.

С капризами труднее всего было. Как известно, пути богов неисповедимы. О своих намерениях боги молчали, изредка отделывались невнятными знамениями, которые можно было толковать так и этак. Кровавая звезда распухла! Явное знамение. Кто-то обольется кровью, но кто?

Долгий опыт научил Толкователя рассуждать, угадывая будущее.

Ведь и капризный смертный владыка может задумать все, что угодно, но при всем своем великолепном могуществе он не всесилен. Приказ он может дать, может повелеть войску выступить в поход хоть сегодня. Но чтобы выполнить приказание, нужно время. Войско пойдет пешком от колодца к колодцу, двадцать дневных переходов от столицы Низа до столицы Верха. И уже дней через пять стражи колодцев предупредят вражеского властителя. У него будет пятнадцать дней, чтобы приготовиться к отпору. Силы примерно равны, но нападающие устанут в походе. Можно предсказать исход битвы?

Приказы мгновенны, на походы потребно время на Реке и на небе.

Боги могут занести карающий меч, послать кровавую звезду куда угодно. Звезда послушно поскачет по небесным степям, будет скакать и скакать из созвездия в созвездие. Глядя на небо еженощно, можно подсчитать, когда и куда придет небесный огонь. Вот ныне Красный демон послал свой пылающий ковчег на государства Реки. Такое было, бывало шесть веков назад. Но обошлось. Ковчег пришел и прошел. Солнца разошлись, словно всадники на скаку, помахав саблями. Когда разойдутся на этот раз? Если скоро, колодцы не успеют пересохнуть от лишнего жара, можно выступать в поход. Если не скоро, воды не будет в колодцах; кто первый выступит, тот и останется без войска. Но огненному ковчегу нужно время. Сколько?

– Эй, кто там, призовите ко мне жреца Красного демона!

Любопытство было главной чертой Клактла.

С детских лет ему хотелось знать все: тайны суши и моря, тайны камня и дерева, тайны души и тела, жизни и смерти, тайны страны Реки и чужих, заморских.

Тайны были ведомы только жрецам.

Сам Клактл вышел из простого сословия – купеческого, но он упросил отца отдать его в обучение жрецам. Отец понес в храм дары, братья были довольны – и стал Клактл послушником, старательным, даже истовым: по ночам твердил священные тексты старинных книг, изнурял тело и закалял дух постами. Заслужил посвящение в первую степень, потом во вторую… Все равно главные тайны ему не открыли. Младшим жрецам приоткрывали только часть тайн: или тайны исцеления тела, или тайны Реки, или тайны стихий, или тайны светил, и то далеко не все. Например; «Планета Айтл, встречая Тектл в доме Ящера, порождает мошенников и воров».

Клактлу поручили следить за планетой Цхоктл – самым ярким из светил – красным Глазом Демона.

Клактл был прилежен, отмечал положение Глаза ежедневно, подметил, что Глаз перемещается все быстрее и становится ярче.

Сам Великий Толкователь – Уста богов – выслушал его со вниманием и похвалил усердие.

Мало того: приказал докладывать о Глазе регулярно.

Клактл не ведал, что жрец Уста богов знал о предыдущем сближении двух солнц шесть веков назад. Клактл был потрясен прозрением Толкователя.

А Глаз рос и рос, стал как уголек, как фонарь, как пламя костра. И уже на Глаз непохож, на звезду непохож, как бы второе солнце оказалось на небе, а ночь съежилась чуть ли не вполовину.