Текст книги "Крепкие орешки"

Автор книги: Георгий Костылев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Куда стреляем-то, хлопцы?

Описать их смущение и стыд я не берусь да и не хочу. Этот случай растерянности в бою был единственным на моей памяти в батальоне, устранен был в рабочем порядке, без дисциплинарных санкций, а посему ценен только в качестве контрастной иллюстрации ко всему предыдущему – и дальнейшему! ... Площадка зенитного автомата No 2 представляла собой капитальное дерево-земляное сооружение в углу железобетонного забора, связанное из толстого березового кругляка и забутованное речной галькой. Наверх, к автомату, вел короткий мостик-пандус. Тут, под пандусом, я и увидел первого своего раненого в этом бою. Есть в зенитных расчетах такая должность (номер) – мастер орудийного расчета, т. е. главный механик пушки. Вот механика-то у меня и подстрелили. Рядовой Дмитриев сидел на снарядном ящике, а кто-то, чьего лица я не видел, сноровисто бинтовал ему простреленную выше колена ногу. Я тронул парня за плечо:

– Как оно?

На бледном, несколько напряженном лице солдата не отразилось ни страха, ни боли, ни каких-то других эмоций. На меня он тоже не смотрел – только губы шевельнулись:

– Ничего, нормально.

Эх, сколько раз я слышал это самое "ничего"! Извините, ребята, привал не здесь, а через десять километров – ничего, командир! Ответный огонь открывать запрещено – ничего, командир! Хлопцы, жратвы сегодня не будет -ничего, командир! В общем, так: ни враг, ни природа, ни какие-либо другие объективные обстоятельства не в состоянии победить Русского Солдата. Одолеть его может только предательство.

– Промедолом ширнули?

– Обижаете, товарищ капитан!

Голос, раздавшийся сзади, и впрямь выражал тихую, но обиду. Да, самый длинный в батальоне дядя, сержант контрактной службы Саша Филатов, имел основания обижаться. Если бы вы прошли школу срочной службы в частях ВДВ так называемого "застойного" периода и маленько повоевали в Карабахе, вы бы тоже обиделись. Бывший десантник, бывший водитель-дальнобойщик, бывший камский браконьер и бывший рыбинспектор, неподражаемый рассказчик, длинный и тощий, как складной метр, дядя Саша мог аккуратно сложить в штабель десяток накачанных бойцов разведвзвода, влепить с трехсот метров пулю в мишень размером не больше сковородки и прикурить сигарету от горящей тротиловой шашки.

Выдернув из-за пазухи бинокль, я уже карабкался на площадку, когда чьи-то железные пальцы вцепились мне в штанину.

– Не надо, товарищ капитан! Там.........! Поберегитесь!

Я круто обернулся. Простой рядовой боец без малейших эмоций (и, добавим, усилий) держал меня за штанину, а дядя Саша неодобрительно помавал в воздухе пальцем.

– Э-э-э, ни к чему бы, товарищ капитан, – словно мимоходом, заметил Филатов. – Мы тут как-нибудь сами разберемся, а там, однако, стреляют!

Толковать происходящее можно было по-всякому, и любая трактовка была для меня негативной. Поэтому я ничего трактовать не стал, а постарался максимально кратко пояснить свои действия:

– Раз там, однако, стреляют, дайте-ка мне, однако, глянуть, откуда они, супостаты, это делают!

Скорее всего, подействовало не объяснение, а юмор, но, так или иначе, мою штанину отпустили, и я, с биноклем наперевес, задумался над смыслом жизни, повиснув над забором в сотне метров от вражеских позиций.

А лупцевали по нас хорошо, с чувством, с толком, с расстановкой. Солнышко, клонясь к закату, играло в моей команде, маскируя меня от глаз снайперов в своих лучах и лишая их удовольствия засекать нашу оптику по вспышкам солнечных зайчиков. Дело за биноклем!

Лирическое отступление 4

После вывода батальона из Чечни мне пришлось отчитываться (а иногда и платить) за множество утраченного вооружения и снаряжения. За противогазы, сгоревшие в каптерке, за истлевшие в труху под дождем и солнцем плащ-палатки, за пробитые термосы и исчезнувшие в бездонной прорве госпиталей перемазанные кровью одеяла, в которые кутали отправленных воздухом раненых (и, добавим, убитых). Бог свидетель – ни единого гвоздя не было украдено, продано и пропито. Потери в оружии составили 1 (один) зенитный автомат, сгоревший в уличном бою вместе с "ЗИЛом"-носителем, и 1 (один) автомат АК-74, принадлежавший убитому зенитчику, сгоревшему в луже бензина под этим "зилом". Офицеры финслужбы бригады, проводившие инвентаризацию, отлично знали все наши обстоятельства и, к их немалой чести, изо всех сил вытаскивали нас из-под лавины консервно-тряпочно-резиновых подозрений и санкций. О том, чего и сколько должно нам родное министерство и родное правительство и как они относятся к расчету по своим долгам -отдельная, ба-а-а-льшая и увлекательная тема! В общем, семь бед – один ответ: хоть на грош, а со своей конторой я посчитался. Я тщательно оформил и списал, как утраченный в бою, свой верный бинокль. Ей-Богу, уж кто-кто, а он-то заслужил пенсию! Этот бинокль да протертая на сгибах карта-двухсотпятидесятка – вот и все, что я могу предъявить в доказательство своего участия в войне. Кроме памяти, разумеется. ... А посмотреть было на что! Прямо передо мной уходила строго на восток широкая асфальтированная дорога, с обеих сторон зажатая границами серых железобетонных заборов: справа – механического завода "Красный молот", слева – цементного завода. С цементного нас щедро поливали огнем из окон административного корпуса и из огромного склада-ангара, когда-то крытого гофрированной жестью, но ныне, с помощью артобстрелов и мародеров, превратившегося в жуткое нагромождение балок и жестяных лохмотьев. Даже такие патентованные извращенцы от искусства, как Шагал и Пикассо, не могли бы сочинить ничего, подобного этому бывшему ангару.

Но особенно ожесточенно, взахлеб, стрелял большой, элегантный цех завода "Красный молот". Во главе угла цеха, выходящего на нас, находилась прочная четырехэтажная железобетонная коробка – административный отсек. Дистанция по прямой от него до нашего штаба составляла не более семидесяти метров, до огневой зенитного расчета No 2 – пятьдесят пять – шестьдесят. Вот в этой-то, можно сказать, естественной крепости и засели самые отчаянные вояки Хаттаба.

– Вон он, гад, на четвертом, – деловито прокомментировал мои наблюдения Филатов. – И еще бригада гранатометчиков на крыше. И автоматчики в каждой дырке.

Так оно. Справа от угла, на четвертом этаже, в глубине – в глубине, не на виду, мать его! – комнаты сверкала характерная вспышка, сопровождаемая звонким, с металлическим лязгом, грохотом пулемета ПКМ. Где-то там же, судя по звуку, работали, как минимум, двое снайперов, вернее, двое стрелков с СВД, потому что снайпер делает один труп двумя, максимум – четырьмя пулями, а я, черт возьми, все еще был жив. И не только я.

Комментарий 1

Тут требуется небольшое – не лирическое – отступление. Слова у нас, до важного самого, в привычку входят, ветшают, как платье. Тут В. В. Маяковский не ошибся: девальвация слова и эрозия его этимологии в наше время достигли катастрофических величин. "Снайпер" в переводе с английского означает "стрелок по бекасу", причем генезис слова предполагает еще более конкретную формулировку – стрелок по бекасу пулей, пулей – не дробью! Бекас много меньше голубя, но много проворнее воробья. Но и это еще не все: бекас – единственная из птиц, выполняющая на взлете тактически грамотный противозенитный маневр: сложный зигзаг с изменением курса и высоты. Не верите мне – прочитайте великолепный роман Лена Дейтона "Бомбардировщик", там британский тяжелый бомбер именно так уходит от преследования германского ночного истребителя.

А теперь представьте себе стрелка, способного пулей, выпущенной из гладкоствольного охотничьего ружья, влет поразить быстро и активно движущуюся мишень размером с кофейное блюдечко на дистанции 30– 50 метров БЕЗ оптического прицела. Представили? Вот это и есть снайпер. Может такой стрелок промахнуться из великолепной нарезной винтовки с оптическим прицелом по практически неподвижной цели с дистанции в 60 метров? Нет, не может! Черт побери, я, в конце концов, не мазал и с 500 метров. А если промахивается -значит, он не снайпер. Мне повезло – я дружил и убивал с настоящими снайперами, я имел возможность сравнивать. Так вот, вся общесоюзная болтовня СМИ о сверхметких чеченских снайперах укладывается, как в портсигар, в четыре слова: стреляющий из-за угла. У этой темы есть подраздел – баллада о "Белых колготках". Увы, нет времени и места; о снайперах и снайперских чудесах – как-нибудь в другой раз. Я-то на что тратил бумагу? А на то, что бандиты – никудышные стрелки. Кто бы их ни учил. Сколько бы им ни платили. Я даже знаю, почему. И когда-нибудь это объясню.

Справа от меня пушкари в это время споро, но без лихорадки "раздевали" автомат. Я сунул бинокль на место и не без облегчения нырнул под защиту забора.

– Что с пушкой-то? – процедил я сквозь сигаретный фильтр, сосредоточенно прикуривая.

– Попали, ублюдки. – Филатов огорченно цыкнул зубом. – В лафет и в правый автомат. С одним-то рабочим стволом много не настреляешь!

Что верно, то верно: при стрельбе одним стволом из-за несимметричности отдачи установку с каждым выстрелом все больше разворачивает в сторону рабочего автомата. И вновь я мысленно снял кепи перед бойцами: кромка забора перед ними исходила пылью и бетонной крошкой от частых ударов пуль, трещало и топорщилось щепками дерево, дребезжало и гремело железо, а второй зенитный расчет орудовал на пушке сноровисто и грамотно, как будто прошел с боями, как минимум, от Курска до Берлина. Их нечему было учить, учить ученого -только портить.

– Саша, клоун с пулеметом – на твоей пролетарской совести! И башкой без нужды над плечами не размахивайте. Я – в "сундучок на колесиках", оттуда – на минометную огневую. Не забывай, пиши!

– Непременно, командир! Заказным!

Направляясь вдоль забора к КШМ – командно-штабной машине на базе ГАЗ-66, действительно – ни дать, ни взять, сундуку с антеннами, я неожиданно наткнулся на своего доброго знакомого, замполита третьей роты капитана Ламбина. На должности он находился аж целую неделю, будучи выдран по продразверстке с одной из режимных комендатур ядерного объекта. После драконовских мер по обеспечению стерильности и дамочек-контролерш Ламбин безо всякого перехода очутился в траншее с "калашниковым" в руках и в компании отнюдь не питомцев школы с гуманитарным уклоном. Надо отдать ему должное – мужиком он оказался что надо, ухитрился даже не растеряться в первом бою, упавшем ему на голову, как ведро с белилами в фильмах Чарли Чаплина. С печатью философского смирения на лице (как-никак, марксист) Ламбин заколачивал в магазин патроны.

– Как дела, комиссар? – заорал я во все горло, во-первых, чтобы перекричать канонаду, а во-вторых, от удовольствия видеть деликатного, воспитанного Ламбина за настоящей солдатской работой.

Николай Владимирович подарил мне выразительный взгляд поверх очков, став удивительно похож на Папу Карло из ломового детского триллера про деревянного шалунишку и его подельников.

– Дискриминация, Митрич! Я бы даже сказал, апартеид!

– Что такое? "Дедушки" обижают? – удерживая чуть ли не руками рвущийся наружу смех, притворно удивился я.

– И не говори! Совсем дембеля разбушлатились – целому капитану пострелять не дают!

Возмущение в голосе Ламбина было столь неподдельным, что удержаться мы не смогли. Раскат хохота перекрыл даже трескотню выстрелов.

– Чего вы ржете, кони колхозные?! – Комиссара самого разбирал смех, но он честно выдерживал роль до конца. – Я, понимаешь, как порядочный, к амбразуре, а они мне – дескать, не барское это дело, рулите, мол, войной, а насчет пострелять – мы и сами с усами!

Ох, Владимирыч, не быть тебе четырежды Героем – Ильич-бровеносец в дивизионном тылу вон как навоодушевлял – самого Жукова обставил по части "нагрудных гаек", а тебе и приступить, значит, толком не дают!

– А мы по беспределу, товарищ капитан! – скалился плотно сбитый сержант, оторвавшись на минуту от амбразуры, чтобы взять у молодого новый магазин и подправить прицел подствольного гранатомета. – Дедовщину в армии никто не отменял!

– Факт! – Я махнул им рукой. – Бывайте, мужики! Главное в нашем деле – ...

– Не суетись! – проревели мою любимую присказку пехотинцы.

Ну, разве можно победить таких людей? Крутые парни, крепкие орешки!

В капонир, глубокий окоп с подковообразным валом вокруг, за которым укрылась КШМ, я спрыгивал в весьма приподнятом расположении духа. Поэтому, право слово, почувствовал себя весьма неловко, шагнув в кунг КШМ и увидев за командирским столиком Иванова. Капитан посерел и постарел лет на десять; шутка ли – принимать первый бой, не имея ни капитальной тактической подготовки, ни полевого опыта, и сразу – в ответе за целый тяжелый батальон! Я от души возблагодарил Господа за то, что начал войну Ванькой-взводным, а затем напустил на себя туповато-бравый вид, лучше всего говорящий об уверенности в себе, и четко козырнул:

– На батарее и в третьей роте все путем! Я только что с позиций -мужики бьются, как львы, только бесхвостые. Ничего, что я с сигаретой?

Я знал, что Иванов не курит, поэтому мой невинный вопрос, как и кирзовый юмор, были "красной селедкой" – приманкой, чтобы отвлечь командира и ослабить то нечеловеческое напряжение, в котором он находился.

Иванов кривовато улыбнулся. Высокообразованный человек, опытнейший педагог, он меня, скорее всего, раскусил, но цели своей я-таки добился.

– Спасибо, Дмитрич. – Иванов потер лицо ладонью. – Как люди?

Ай, молодец! Профи! Вождь! Не надо шар земной переворачивать и Америку открывать – выслушай доклад своего офицера, спроси его о том, что его самого сильней всего щемит, кивни головой – и ринутся подчиненные исполнять свои здравые задумки, как твой собственный, гениальный, непререкаемый приказ! И голову за него положат, да не по присяге – вдохновенно и самоотверженно! Одно только маленькое условие: выслушай так, чтобы он поверил в необходимость и ключевую важность своего сообщения, спроси так, чтобы умереть или воскреснуть от его ответа, кивни так, словно твой кивок -карт-бланш и индульгенция одновременно. И не сыграть все это нужно -пережить.

Капитан спецвойск МВД Олег Иванов это сделал.

– Одного подстрелили, в мякоть. – Я плюхнулся на сиденье. – Что говорят вожди в Ханкале?

– Да что они могут сказать? – Командир презрительно махнул рукой.

– Ну как что, – невозмутимо пустил я дым через ноздри. – Удар "воздушной кавалерии", десант спецназа или рейд стратегических бомбардировщиков, а?

Иванов посмотрел на меня, явно сомневаясь в моей вменяемости, но понял, что я, по обыкновению, вышучиваю ситуацию, и вызывать санитаров не стал.

Я вкратце обрисовал ему обстановку.

– В основном работают с автобазы и заводских корпусов, но гаражи от нас в двухстах пятидесяти – трехстах метрах, а до цехов рукой подать, да и скучились там правоверные. Считаю нужным работать всем минометным взводом в одни ворота, то есть попеременно по каждому цеху. Автобаза не так опасна.

– Действуй, Дмитрич, – кивнул Иванов. – Если что – сразу доклад.

Выйдя из кунга, я еще с минуту постоял в тени высокого бруствера. С Олегом нам определенно повезло! Будь на его месте псих, неврастеник, да просто неуравновешенный человек, – не сносить бы нам голов, как было в Отдельном милицейском полку нашей же бригады. В нашем положении определяющими победу факторами были выдержка и хладнокровие – Иванов обладал ими в полной мере!

Прежде чем снова сквозануть через плац на батарею, я не смог устоять перед искушением "зайти в гости" к своему закадычному другу, командиру взвода братской третьей роты, оборонявшему, согласно боевому расчету, здание штаба. Вот кому доставалось-то! Полежать несколько часов с биноклем в укрытии и вычислить в лагере штабной барак или палатку – плевое дело, что бандиты и выполнили, обрушив на двухэтажную кирпичную коробку лавину огня. Резон понятен: в первые же секунды боя выбить командиров, нарушить управление боем. Да вот ведь незадача: мозг-то батальона находился к тому времени в надежно защищенной КШМ, а в здании штаба скрытно засели сорвиголовы старшего лейтенанта Михаила Червонного, а в самодельном каменном бастионе на крыше – хладнокровные, как удавы, и бесстрашные, как берсерки, бойцы взвода автоматических гранатометов "пламя", оперативно входивших в состав моей батареи.

Если Ламбин попал на войну "на халяву", то Михаил Червонный (век свободы не видать, такая уж звонкая фамилия у человека! ), можно сказать, удостоился "халявы в кубе". По жизни его интересовали две вещи: блюз и винь-чунь. С целью избежать обвинений в тунеядстве и кретинизме Миша с успехом окончил Новосибирский лесотехнический институт с военной кафедрой и – ушел в первый нокдаун: его, человека сугубо мирных наклонностей, соло-гитариста и вдребезги даоса, законодательным порядком призвали в армию, да не просто в армию, а в очень армию, т. е. повесили на плечи по две звездочки и поставили во главе взвода лоботрясов-вэвэшников. Будучи прирожденным офицером и джентльменом, он не смог выполнять свои обязанности плохо и в результате, не успев опомниться, получил третью звездочку и предписание убыть на формирование оперативного батальона, предназначенного для Чечни. На лице его, казалось, намертво застыло выражение: Вот-Ничего себе-Сходил в булочную! Тем не менее инженерный подход к делу, вбитый в него техническим вузом, плюс даосское отношение к невзгодам и природный юмор позволили ему стать первоклассным офицером, способным дать сто очков вперед многим кадровым военным.

То, что я застал на втором этаже штаба, заставило меня мгновенно исчезнуть в ближайшей тени. Я не узнавал помещений: там, где должен был быть коридор с примыкающими к нему кабинетами, привольно гулял ветер, перемежая клубы кирпичной пыли с пороховой гарью. Сквозь густую пылевую завесу угадывались контуры довольно большого помещения, которого раньше здесь не было. Свет врывался тремя мутными потоками сквозь неровные проломы, оставшиеся на месте заложенных кирпичом окон. Вместе со светом внутрь влетали также пули и прочие малоприятные гостинцы.

– Товарищ капитан, поберегитесь! Вон туда, за кирпичи!

Вот уж в чем, в чем, а в кирпичах недостатка не было. Все легкие перегородки под огнем противника превратились в неряшливые кучи кирпича, которые в мгновенье ока были преобразованы матерыми русскими солдатами во внутренние брустверы, повышающие живучесть пехотинца под огнем в оборонительном бою.

В углу такого экспресс-бруствера я и нашел старшего лейтенанта Червонного.

Миша флегматично покуривал, время от времени осторожно поглядывая то в одну, то в другую амбразуру. Уже зная заранее ответ, я не удержался от соблазна подколоть товарища:

– Господин поручик, а как насчет "личным примером", а?

Миша с недоумением посмотрел на меня, потом на висевший под локтем автомат, словно соображая, что это такое и откуда взялось, потом пожал плечами.

– Дмитрич, я вообще не пойму, что я здесь делаю. Сам смотри, как, по-твоему, им нужен поводырь или нет?

Рядом с нами перебрасывались короткими деловыми фразами два бойца в полном боевом снаряжении: хорошо подогнанных бронежилетах, шлемах СШ-40, самодельных разгрузочных сбруях для боеприпасов. Мысленно я самодовольно ухмыльнулся. Дешевые понты насчет ненужности касок и бронежилетов я, помнится, выжигал каленым железом еще в тренировочном лагере под Новочеркасском. Неизвестно откуда взятые "рассказы бывалых" (да полно, бывалых ли? ) о якобы вреде личной бронезащиты принесли армии больше потерь, чем все чеченские "снайперы", вместе взятые. Статистика – наука неопровержимая, поскольку оперирует только математическими параметрами: применение стальных шлемов в 1915 году снизило количество ранений в голову в британской армии на 70% – в три раза. Эта цифра не изменилась со времен Первой мировой войны и вряд ли изменится. Применение личной брони снижает потери в 4– 5 раз, в зависимости от типа брони. Мы носили отличную броню типа "Кираса-5М", неуязвимую для пуль АКМ и АК-74 и даже винтовочных пуль при стрельбе со средних и больших дистанций.

– Второй этаж, крайнее левое окно, – бросил, не оборачиваясь, старший боец – стальная башня, укрытая доспехами до бровей. – Я давлю, ты бьешь из подствольника! Готов?

– Угу, – немногословно кивнул второй номер.

Все это происходило в глубине комнаты, за наваленным кирпичным бруствером. Старший скользнул вдоль стены к амбразуре и, не выставляя наружу даже кончика ствола, коротко нажал на спуск. Очередь! Вторая! Третья! Хочет того засевший напротив бандит или нет, прицельный колючий огонь заставил его занервничать, ответные пули дуриком сыпанули вокруг амбразуры, и второй боец получил необходимое для наводки гранатомета время. С характерным полусвистом-полухлопком сработал ГП-25, и из намеченного мишенью окна рвануло дымом и пылью. Ребята немедленно укрылись, и вовремя: ожесточенно захлопал станковый пулемет бандитов, норовя добраться до смельчаков Червонного. Патронов не жалели – пули пачками втыкались во внутреннюю переборку, высекали фонтанчики пыли из подоконников, рвали косяки и прыгали рикошетом по бетонному полу. В ответ с крыши штаба заработал наш автоматический гранатомет, рыкнули бронебойщики, но подавить бандитский станкач никак не удавалось, а лент у воинов ислама, судя по всему, было немеряно – с такой щедростью они их разбрасывали.

Удар! Было даже удивительно, откуда в расстрелянной комнате уцелело столько штукатурки: так много ее посыпалось сверху. Еще удар! Стреляли из противотанковых гранатометов, и бародинамические удары, казалось, выколачивали мозги из головы прямо через уши. На секунду я оглох, но уже в следующий момент все звуки перекрыл знакомый рев зенитной установки. Там, где находился пулеметный расчет духов, вспухал непроницаемый клуб дыма и пыли, пронизанный ржаво-красными вспышками разрывов...

Лирическое отступление 5

Моджахеды-пулеметчики, слов нет, свое дело знали неплохо – мне совсем не стыдно признать за противником мастерство, если оно есть. Во внутренней поперечной перегородке, расположенной перпендикулярно капитальной стене, бандиты пробили очень небольшую – диаметром с чайное блюдце – амбразуру, а позади нее на конторском столе установили станковый пулемет ПКМС, стрелявший поверх подоконника капитальной стены. Таким образом, пулеметчики убивали двух зайцев: их защищали две стены – внешняя капитальная и внутренняя разделительная – и маскировалось их местоположение, т. к. огонь велся из глубины помещения, из тени. Поэтому-то оказался безрезультатным обстрел этой точки из АГС-17 и подствольных гранатометов: влетая в комнату через окно, они рвались внутри, не в силах пробить внутреннюю перегородку, т. к. фугасное действие ствольных гранат ВОГ-17 и ВОГ-25 невелико, а бронебойное вообще равно нулю.

И все же мы их сделали, не мытьем, так катаньем. В темпе заменив на зенитке ствол и пару деталей затвора, ребята врезали по пулемету прямой наводкой. Снабженная оптикой пушка не уступает в точности снайперской винтовке, а что касается пробивного действия, то бронебойный снаряд БЗТ преграду в один кирпич просто игнорирует. Абреков искрошило вместе с пулеметом. Судя по тому, сколько мы потом выгребли оттуда снаряженных, готовых к стрельбе пулеметных лент, мюриды собирались вколотить в каждого из нас по полпуда свинца. Погорячились... ... Ладно. Делу – время, потехе -час. Тем же маршрутом я затрусил обратно. Мать честная! Видимо, оттого, что я более-менее успокоился, я на этот раз замечал по дороге гораздо больше деталей. Плац был просто засыпан тускло-блестящими алюминиевыми стабилизаторами осколочных гранат ПГ-9. Между ними там и сям валялись искореженные хвостовики бронебойных гранат от того же гранатомета, обломки гранат ПГ-7 и неразорвавшиеся выстрелы от подствольников. Два железобетонных блокгауза на крышах высоченных двухэтажных гаражей – огневые позиции АГС-17 – выглядели так, будто их долго и с наслаждением пинали, хотя и без особого успеха. Листы жести и толя, прикрывавшие их сверху от непогоды, топорщились лохмотьями, сложенные из блоков-бордюрин стены были испещрены ожогами разрывов. Внутри блокгаузов кровью было залито все, от оружия до мундиров. И тем не менее обе огневых жили, короткими жестокими очередями затыкая глотки бандитам. Я выглянул из-за угла гаража проверить, куда бьет второй блокгауз – ему пришлось, судя по всему, хуже всего. Хлопцы методично расстреливали заводскую проходную и жестяной забор слева от нее, откуда перемигивались вспышками выстрелов бандиты. Очередь! Проходную затянуло дымом. В следующую секунду реактивная граната врезалась в стену где-то довольно близко от меня, потому что от ушей не осталось ничего, кроме звона, а перед глазами заплясали белые мухи. Падать было поздно: все осколки уже пролетели и, похоже, мимо.

Вытряхнув звон из ушей, я коротким броском достиг минометной огневой. Там жизнь била ключом; на площадке "чайханы" зенитный расчет с бешеной скоростью заколачивал в ленты длинные зеленые бутылочки 23-мм снарядов. Выглядит это так: на лоток заряжающей машинки кладется лента, один боец, поплевав на руки, берется за рычаг прибойника и быстро-быстро качает его вперед-назад, поливая потом и матом и снаряды, и врагов, а второй знай подбрасывает на подающий лоток снаряды из жестяной банки. Тридцать секунд -лента (50 снарядов) готова. Рядом тем же самым занимались пехотинцы из роты Манжурова; только заряжающая машинка системы Ракова для пулемета ПКМ больше похожа на мясорубку, а не на ручной бензонасос: патроны сыплют сверху в раструб, а сзади крутят ручку, как при накрутке фарша. Вот только жрать тот фарш предстоит врагу, и переедание, как правило, смертельно.

Наверху лязгала зенитка, сшибая кирпичи и душманов то с гаража, то с ангарного цеха, а в бочкообразных минометных окопах звонко ухали "русские Стоксы"*. Артиллеристы орудовали на огневой, как черти, с той особой лихостью, которая дается только в награду за мастерство и верность Правому Делу; это – сплав умения, отваги и готовности к смерти, древняя славянская боевая ярость, что медленно разгорается, но, разгоревшись, сметает врага в преисподнюю волной ледяного голубого пламени. Я был там, я видел это, и, черт побери, я знаю, что говорю.

– Как оно?

– Нормально, товарищ капитан! – На Косте Суранове красовался бронежилет внакидку на голый торс, в зубах – сигаретка. – Малышу вот ногу прострелили, но ничего, несильно!

– Лады, мужики! Наша ломит! Век свободы не видать, мы их сегодня уделаем, как Бог черепаху! – рявкнул я, доставая бинокль и устраиваясь на бруствере. Бойцы проорали в ответ что-то нестройное, но восторженное, и мы в три ствола начали рассаживать заводоуправление и "Красный молот". Спустя какое-то время я краем глаза (смотрел-то в основном в бинокль) заметил движение слева. Очередной разрыв вражеской гранаты – и в траншею свалился, волоча за собой ящик с минами, заряжающий второго расчета. Выглядел он вполне нормальным, только слегка ошалевшим. Крышка ящика сорвана, заряд основной, взрыватель – на фугас, огонь!

– За комбата, сволочи! За Сову! Получайте! – ревел боец, с предельной скоростью швыряя в ненасытное дуло мину за миной.

Из-под перекрытия траншеи вдруг мячиком выкатился плотный рыжий ефрейтор, санинструктор батареи Юра Перфильев. Правой рукой, как клещами, он молча вцепился в плечо заряжающего, а левой резко что-то дернул – и в ладони у него оказался черный осколок гранаты, размером с бритвенное лезвие и почти такой же острый, пробивший солдату бронежилет между титановыми пластинами и на излете воткнувшийся в ребро. Парень в горячке боя даже не заметил этой раны. Так вы думаете, он ушел в санчасть? Черта с два: Перфильев зашпаклевал ему рану, и миномет снова загрохотал на всю катушку.

Лирическое отступление 6

... Вот вам, господа, и очкарик! Хотел бы я посмотреть на бойца, которому пришла бы в голову неумная мысль обидеть невысокого, флегматичного очкарика – Юру Перфильева. Хладнокровию и профессионализму этого простого солдата срочной службы мог бы позавидовать бывалый фельдшер "скорой помощи". Незадолго до описываемой свистопляски я, с проста ума, подъехал к начальнику батальонного медпункта, чемпиону мира, чемпиону Олимпийских игр по велоспорту, капитану медслужбы Евгению Колечицкому с предложением: провести с санинструкторами подразделений цикл занятий по оказанию первой помощи при огнестрельных и рваных (осколочных) ранениях и переломах. Женя только почесал бороду:

– Митрич, кто бы суетился! Твоего Перфильева учить – только портить. Ему пора хирургическим медбратом работать, а он у тебя на санинструктора разменивается. ... А потом ссыпался в минометную "бочку" ефрейтор Корниенко, разведчик-наблюдатель из отделения артиллерийской разведки и самый меткий стрелок-автоматчик в батарее, из тех полусказочных ребят, что пулей бекаса на взлете валят (кроме шуток, у нас есть и такие). Левая ладонь его превратилась в карикатурную лягушачью лапу: нелепый лохматый пятиугольник, сочащийся густой кровью и матово белеющий оголенными костями. Недурное зрелище для кого угодно! Юра поправил на носу очки, критически осмотрел это кровавое месиво, руками развернул голову Корниенко к стене окопа и принялся за дело:

– Это – заживет, это – лишнее, это тебе вообще не понадобится, а это просто туфта, с такой херней к косметологу, а не ко мне...

Угадайте с трех раз, куда отправился Корниенко после перевязки? Правильно, вы выиграли сигару! Само собой, на огневую. Спустя три недели его левая кисть была в полном порядке – и это благодаря экспресс-операции, проведенной рядовым бойцом с помощью скальпеля и хирургического зажима буквально "на колене" в окопе, под гром выстрелов и перезвон стреляных гильз!..

Понимаете, это две большие разницы: читать о подвигах наших дедов во Второй мировой и быть свидетелем этих (таких же) подвигов лично. То, что было пятьдесят лет назад – о, это да, это вроде легенды; тогда и горы были выше, и реки шире, сахар – слаще, люди – крепче! Куда же нам до них?! А тут вот оно: твои ребята, не святые, от сохи, от станка, из-за парты, – и сражаются, как дьяволы, и подвиг для них – плевое дело, просто самое обычное, как чистка оружия или помывка в бане. Я не преувеличиваю – они в упор не видели своего героизма. После боя они смаковали особенно удачный выстрел, чесали в затылке, удивляясь тому, как умудрились уцелеть, смеялись до слез, вспоминая хохму, которую кто-то сгоряча отмочил под обстрелом, – и никто никогда ни словом не обмолвился: а вот, мол, тот-то – герой! Какой, мать вашу, подвиг?! О чем вы?! Пальнул метко, слов нет. Вовремя пальнул. Так это не подвиг; подвиг – это... ну, в общем, подвиг – это подвиг! А мы-то что – мы солдаты! Это – наша работа, наше дело – дело чести, гладить нечисть против шерсти, а иначе нашим пушкам – грош цена...