Текст книги "Навстречу огню"

Автор книги: Георгий Гулиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Георгий Гулиа
Навстречу огню

Голубая чаша Кумского (Неаполитанского) залива обращена к западу. Ее северный край выдвинут еще далее на запад, как бы притягиваемый к себе островом Исчия. На востоке, если стоять на виду острова, в Мизенуме, – Везувий, возвышающийся почти на семь стадий над морем. А прямо, на той стороне залива, город Геркуланум, а еще дальше – Помпеи и Стабии. Южный выступ залива отделен от острова Капреи неширокой полосой воды.

От Мизенума до Везувия почти семьдесят стадий. Отсюда хорошо видна конусообразная гора, окрашенная в серо-голубой цвет.

В августовский день семьдесят девятого года нашей эры Везувий был особенно красив. Его точно нарисовали прилежные художники на огромном ярко-синем холсте. Чистота воздуха была необыкновенной.

Командующий римской эскадрой, бросившей якоря в Мизенуме, тучный Гай Секунд Плиний принимал ванну. Способный грек по имени Архелай записывал мысли флотоводца и ученого. Но по воле богов этот сегодняшний диктант не вошел в его знаменитую «Естественную историю», в которой заключены чуть ли не два десятка тысяч выписок из ученых трудов почти пятисот авторов. Плиний Младший свидетельствует: «…у него был острый ум, невероятная усидчивость, редкая способность бодрствовать». И еще: «Он ничего не читал без выписок и любил говорить, что нет такой плохой книги, которая в чем-нибудь не оказалась бы полезной».

Итак, ученый не терял зря ни единой минуты. Он отдыхал только во время сна. И это тоже было временем отдыха писца Архелая. Все, что видел достопримечательного, все, что могло заинтересовать современников и потомков, все, что удивляло воображение, Плиний заносил в свою книгу.

И когда его племянник Гай Плиний Цецилий Секунд (в отличие от дяди – Плиний Младший) потревожил командующего эскадрой, Плиний Старший нахмурил брови. Ему было пятьдесят шесть, морщины покрывали лицо густой сеткой, однако энергией и выдержкой мог потягаться со своим племянником, которому всего семнадцать.

– Дядя, – сказал племянник, служивший младшим офицером в эскадре.

– Что тебе? – недовольно проворчал дядя.

– Мама говорит, что Везувий ведет себя странно…

– Гора, что ли?

– Она самая.

– Что значит «ведет себя странно»? – удивился Плиний Старший. – Она пустилась в пляс, что ли?

– Может статься, и так…

Плиний Старший приподнялся, удивленно взглянул на писца:

– Что это значит, Архелай?

– Может, то самое, что и семнадцать лет назад? – ответил писец.

– Ты хочешь сказать?.. Впрочем, что там стряслось?

Племянник сообщил, что его мать встревожена: из Везувия валит дым. Валит столбом. То белый, то бурый. И он доходит до неба. А наверху разветвляется наподобие раскидистого дерева.

Плиний Старший всполошился:

– Скорее полотенце! Дайте мне одежду! Это вулкан заговорил…

Вскоре он стоял на берегу. Перед ним расстилалась гладь залива. Вдали красовался Везувий, особенно привлекательный сегодня: из него действительно валил дым, поднимался высоко-высоко и там, под синим куполом, распускался пышным белолепестковым букетом. Земля колебалась не более обычного, и это здесь случалось довольно часто. Море было спокойно. Все дышало спокойствием, один лишь Везувий пофыркивал, словно горячий конь, и белый дым особенно украшал летний пейзаж.

– Семнадцать лет назад, – сказал Плиний Старший, – он погорячился. Геркуланум был наполовину разрушен. Меня в то время не было здесь, я был в Галлии. Увидеть вулкан собственными глазами – большая редкость. Пиши, – обратился он к писцу. – Не ленись.

– И долго он будет так? – спросил племянник.

– Этого никто не знает. Пиши, Архелай: двадцать третьего августа в час пополудни я увидел дымящуюся гору… Казалось, от нее шел пар. Но это был дым, ибо время от времени он становился бурым, как если бы в очаг подбросили сырых поленьев. Легкое шипение доносится в Мизенум. Я отдал приказ снарядить шуструю либурнику, чтобы направиться поближе к вулкану. Ибо виденного глазами ничто не заменит, особенно если разглядываешь с близкого расстояния.

– Как?! – воскликнул племянник. – Ты собираешься туда?

– А куда же еще? Только туда!

– Сейчас, дядя, наверняка все бегут оттуда, а ты торопишься туда?

– Выходит, так. Ты тоже поплывешь или останешься доканчивать сочинение?

– Если можно, я останусь с мамой.

– Оставайся.

В это время командующему подали записку. В ней излагалась просьба о помощи. Пришла она от тех, кто жил недалеко от Везувия, – из Стабий.

Плиний Старший немедленно отменил свое распоряжение о либурнике и приказал снарядить пять кораблей-квадрирем, чтобы вывезти из Стабии побольше людей. В нем заговорил уже воин – настоящий герой…

Корабли пересекали залив. Командующий стоял на носу головного корабля. Он подбодрял рулевого:

– Вперед! Только вперед! Ведь такое случается в жизни раз.

По левую руку от него находился Архелай. Ему, говоря откровенно, было страшновато: по морю начинали ходить волны – сначала маленькие, но с каждой минутой все большие. И вместе с волнами рождался некий гул, гул морской пучины, подобно дыму, возносящийся к самому небу.

– Беда, – прошептал Архелай, – может, повернуть назад?

– Это еще почему? Разве не интересно тебе взглянуть на это огнедышащее существо? Посмотреть ему в глаза и запомнить на всю жизнь. Только вперед! Эй, рулевой, право руля! Правь на Стабии!

Писец широко раскрыл глаза: то ли от любопытства, то ли от испуга. Плиний точно определил – от испуга. И, положив ему на плечо тяжелую руку, продолжал диктовать:

– По мере приближения к Стабиям дым над Везувием становился бурым, его снизу кто-то словно бы освещает ярким пламенем. Можно подумать, что дым валит из огромной печи, в которой нестерпимый огонь…

– Вот! – вскричал писец. – Я поймал его.

На его ладони лежал матово-черный пепел. Словно лепесток черной розы – неясный, легкий, слегка колеблемый воздухом.

– Да, пепел, – подтвердил Плиний. – А вот и еще…

Немного спустя квадриремы шли сквозь пепельный дождь. Они могли потерять друг друга из виду, ибо начинало смеркаться по вине этого самого пепельного ливня.

– Курс на Стабии! Маяк по левому борту!

Рулевой передал приказ на корабли, шедшие кильватерной колонной.

Плиний Старший с большим интересом рассматривал приближающийся берег сквозь пелену сплошного – или почти сплошного – пепла. Море заметно изменилось: по нему пошли хмурые волны. А над конусом Везувия загорелся настоящий огонь, как в хорошей греческой пекарне. Огромные языки пламени, казалось, силились взметнуться до самого солнца. Но пока для этого, как видно, им недоставало силы: И гул тоже стал явственней – такой четкий, предупреждающий гул, исходящий из недр земли.

– Ты когда-нибудь слышал что-либо подобное, Архелай?

Писец ответствовал:

– Нет.

– Так запиши же! А на берегу видишь людей?

– Они куда-то бегут. Им, должно быть, страшно.

– Запомни и это! – И командующий продолжал диктовать: – Люди метались. Их было плохо видно сквозь пепельную мглу, но все же видно. Лица их выражали ужас… Они почему-то смотрят наверх… Ах, да! Это падали небольшие осколки пемзы… Они горячие. Один из них у меня в руке. Он легок, красив на вид, едва ли может причинить вред – в худшем случае жди небольшой царапины… Мы подвигаемся вперед осторожно, солнце скрылось, оно все реже появляется из-за плотной завесы. Потом снова скрывается…

Командующий скашивает глаза на писца. Тот явно скис. Наверное, поджилки у него трясутся, и Плиний решает подбодрить его:

– Послушай, землетрясение – бедствие. Согласен? И я так думаю. В таком случае, это бедствие надо знать. Досконально. Надо изучить его. Описать его. Знать начало его и конец. Это опасно? Думаю, что да. Я убоюсь, ты убоишься, Архелай… Кто же будет описывать? Кто же людям поможет? Кто расскажет обо всем правдиво? Вот я и полагаю: надо идти навстречу грозному огню, постоять рядом с ним и понять, кто он и что он. И только так! Ну, посмотри на меня: не бойся! Видишь? Я совсем не боюсь…

Так говорил Плиний Старший в день двадцать третьего августа, когда наступили сумерки взаправдашние, а не как следствие многочисленного пепла и пемзы.

Командующий направил квадриремы к судам Помпониана – боевого помощника, имевшего постоянную стоянку в Стабиях.

На берег сошли благополучно. Корабли выстроились в двух стадиях от него. Стабии оказались пустынными – ни души, не было даже собак и кошек. Все живое сбежало – благо море рядом, а многие просто на повозках уехали в сторону Рима, только бы подальше от этих мест.

Для командующего подыскали приличный дом, в котором еще не погас очаг. Устроились уютно.

Плиний Старший вышел на улицу. Отсюда хорошо был виден Везувий. Гора удесятерила свое огненное дыхание, все вокруг шипело и свистело, пепел сыпался сверху пуще прежнего, и пемза – тоже. Словом, стоял невообразимый хаос. В довершение жуткой картины засверкали молнии вокруг дымового столба Везувия. А раскатов грома пока не слышно было.

Архелай стоял рядом с восковой дощечкой и стенографировал.

– Это будет новая книга, – говорил Плиний Старший. – Надо все описать правдиво, а прежде того – все досконально узнать и понять.

Помпониан держался возле командующего, чтобы не сочли его трусом, ибо невозможно при здравом рассудке наблюдать происходящее хладнокровно да к тому же еще и диктовать свои впечатления стенографу.

Помпониан дивился: чего больше в Плинии Старшем – безрассудной военной храбрости или неподражаемого любопытства? И в том и в другом случае Помпониан не находил оправдания. Зачем лезть в пасть жестокому зверю? Зачем совать голову в гудящее и горящее жерло? Неужели в пятьдесят шесть лет надоела жизнь? А может быть, все это не так уж и опасно? Ведь Плиний Старший – настоящий ученый, многоопытный… Значит, надо довериться ему, не бежать от огня. Уверенность – большая защита в беде. И все-таки…

Помпониан говорит:

– Мне не нравится, что куски пемзы становятся все тяжелее. Голова у нас одна, и мне…

Командующий перебивает его, громко смеясь:

– Представь себе, и мне они тоже не по нутру. Один из них даже поцарапал мне руку. До крови. Но я думаю, что по ошибке.

– Ты хочешь сказать, что ему хотелось просто отрезать руку, но это не удалось?

– Да, примерно так. Видишь ли, отсюда совсем другое впечатление, нежели из Мизенума. Издали все это слишком красиво. Когда к этой красоте прибавляется страх – дело совсем другое. Должен сказать, что сами по себе ни огонь, ни дым не вызывают трясения почвы. Возможно, сильного трясения и не будет. Архелай, отметь это…

Однако Архелай не успевает сделать этой записи – огромный булыжник падает у самых его ног. А вслед за ним другой. Тоже поблизости от первого.

– Войдем в дом, – советует рассудительный Помпониан.

– Лучше под кровлей, – соглашается с ним Архелай.

– Ну что ж, в дом так дом!..

Что же было потом?

Назло всем трусам командующий неторопливо поужинал и улегся спать. А ведь по кровле уже стучали настоящие камни вкупе с пемзой. Молнии сверкали все чаще и чаще, по улицам текли потоки воды, выливавшиеся неведомо откуда.

Рано утром один из матросов сообщил, что наружная дверь не открывается – она завалена камнями. Что делать? Будить командующего? Кто рискнет разбудить?

– Я, – сказал Помпониан, человек худющий и жилистый, пропитанный морской солью.

– В чем дело? – спросил недовольный командующий, щуря заспанные глаза.

– Может быть, нам лучше удалиться отсюда?

Объяснять что-либо уже не требовалось: земля тряслась, как сумасшедшая. Дом мог развалиться в любое мгновение.

– Ну, что ж, – проговорил командующий. – Пойдем на берег.

– Темно, – сказали ему. – Темно от пепла.

– Зажгите факелы!

– Каменный дождь не унимается!

– Накрыть головы подушками! Живо!

Так и пошли. С подушками на головах. С факелами в руках. Почти в полной темноте, хотя утро было позднее.

Решено идти к морю. А на берегу ждет неожиданное и очень неприятное: ветер гонит волны на сушу, и кораблям не прорваться на волю…

– Ничего, – успокаивает командующий. – Принесите мне свежей воды, тащите парус, постелите его вот здесь. Я вздремну немного.

Подчиненные разводят руками: вот так храбрец этот командующий!

Земля все ходит ходуном, по улицам бегут потоки воды и вливаются в море, предварительно заполнив все подвалы, комнаты и дворы в Стабиях. Над Везувием – настоящая гроза: с молниями, с раскатами грома.

Командующий встает. Делает несколько шагов к воде и вдруг валится на песок, как подкошенный, – это налетело на него небольшое тяжелое серное облачко. И убило.

Позже Плиний Младший так объяснит случившееся Тациту: «Он… упал задохнувшись, как я предполагаю, от плотных паров, закрывших ему дыхательные пути, которые у него от природы были слабы, узки и часто сжимались…»

И в ту минуту, когда огнедышащая лава несется по склонам Везувия прямо на Стабии, моряки кое-как преодолевают могучий прилив и достигают квадрирем.