Текст книги "Как устроен этот мир. Наброски на макросоциологические темы"

Автор книги: Георгий Дерлугьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Чеченцы – спартанцы Кавказа

КРЕПКИЙ мужик Ахмад, радушно принимавший нас тревожным летом 1994 г., оказался архетипичным чеченцем [3]3
  Написано летом 2004 г.


[Закрыть]. Его просторный кирпичный дом за железным забором был отстроен на деньги, заработанные шабашкой на стройках Сибири и, судя по проговоркам хозяина, еще и какой-то нелегальной с точки зрения советской законности операции по линии подпольного «Треста Ингушзолото» Так, с ухмылкой, именовалась состоявшая преимущественно из вайнахов сеть вывоза и сбыта неучтенки с сибирских золотых приисков, корнями уходившая во времена сталинского ГУЛАГа. «А как семью поднимать, если в совхозах Чечено-Ингушской АССР официальная зарплата была 65–80 советских рублей?».

Семья у Ахмада немаленькая. На неправдоподобно чисто подметенном дворе и кухне суетились несколько улыбчивых, но подобающе молчаливых женщин с волосами, по-сельскому прикрытыми платками. Вокруг них резвились разного возраста дети. Как пояснил Ахмад, гордо перечислив тринадцать (!) поколений своих предков, в детях живут имена родственников, некоторые из которых геройски пали еще во времена газавата имама Шамиля, другие от рук белоказаков в 1918 г., а также дяди Ахмада – красноармейца, убитого весной 1942 г., и тети, которой было всего шесть лет, когда она умерла в вагоне во время депортации 1944 г. В поминальных молитвах непременно благодарили семью русского железнодорожника с безвестного полустанка на пути в Казахстан, которые взялись похоронить девочку по-человечески, если не по-мусульмански. Но не забыли и сталинских конвоиров.

«Наш шибздик Дудаев хочет быть президентом и командовать в Грозном военными парадами, это его дело, – растолковывал мне Ахмад свою философию либертарного индивидуализма. – А мое дело – челночный бизнес с Эмиратами. Мы с Дудаевым друг друга не трогаем. Но Джохар когда-нибудь доиграется со своими разговорами про вековую войну с Россией. Вот что печально, ребята! Когда на моей улице появится солдатик, мне перед памятью предков ничего не останется, как взять вот этот автомат и всадить ему пулю под каску. Понятно, что против армии мы долго не устоим. Дом разрушат, женщинам я дам по гранате на последний случай. Но воевать придется всем. Такая у нас, чеченцев, судьба – каждое поколение гибло и из руин восстанавливалось».

Летом 1994 г. режим Дудаева сжался до полуопереточной диктатуры в пределах Грозного. Остававшиеся в городе бюджетники скорее по советской привычке периодически заходили на работу, а дудаевское воинство казалось парой сотен скучающих рэмбообразных показушников. Были и парни с опытом войны в Абхазии, где отряды Шамиля Басаева и Руслана Гелаева кое-чему научились сами, либо у российских военсоветников. Но сам Басаев признавал в момент откровенности, что в первые дни декабря 1994 г. он сильно сомневался, выдержат ли чеченцы натиск настоящей армии. Вскоре окажется, что армия уже не та, где в советские времена служили многие боевики. В Грозный потянутся тысячи добровольцев со своими автоматами, вроде нашего Ахмада. Пока Дудаев раздавал интервью, молчаливому начштаба Масхадову оставалось лишь раздать ополченцам гранатометы и организовать их в подвижные бронебойно-стрелковые группы.

Вернувшись в Москву, я тогда наивно пытался объяснить, что Грозный – не Прага и не Вильнюс, что в танки бросать будут не тухлыми яйцами. Для загнанных в угол чеченцев их спартанская культура не предполагает иной реакции, как патриотическое единение этого анархичного этноса. В ответ недавно выдвинувшийся из провинции молодой функционер, минуту назад на моих глазах заказывавший по телефону выпивку на госдачу, вдруг процедил с кабинетной важностью: «Ты не понимаешь государственного интереса и какие люди в это задействованы. Войны нам и надо».

Страшно хотелось выдать ему каску и послать вместо новобранцев на ахмадову улицу. Это, конечно, фантазия бессилия. Преимущество социологии в том, что она, по примеру Макса Вебера, направляет эмоции в анализ социальных диспозиций и институтов в надежде помочь обществу обрести сущностную рациональность.

Соотношение интересов

Безусловно, ни в бизнесе, ни в спорте, ни в науке и тем более в сфере государственных интересов не обходится без фракционных и личных амбиций людей, которые формулируют и осуществляют стратегические цели с важной поправкой на их собственный уровень понимания (на выявление которого и направлен веберовский «понимающий» ферштеен-метод).

Как-то в Вашингтоне я едва не слетел от неожиданности с Коннектикут-авеню, когда шестилетний сынишка с заднего сиденья вдруг выдал грубую дворовую правду, подцепленную на Родине во время каникул: «Пап, а Паша-мерседес – муд…к? Чего было на чеченов лезть, если медаль хотел заработать или бабки отмыть? Там же все внатуре боевики». Такова сумма обыденных представлений об истоках этой войны, кстати, широко представленная и с чеченской стороны, где вдобавок упомянут и злокозненных сионистов вкупе с Березовским, стравивших великую православную державу с крутейшими из всех мусульман.

Выдвинуто и множество замысловатых политологических построений: нефть, ислам, криминал, национализм, геополитика имперских пространств. Создается гнетущее впечатление сверхдетерминированности конфликта – хватило бы любой из этих причин, что уж говорить об их совокупности. Однако и в Татарстане в избытке присутствовали все те же самые факторы, но после нервозных 1992–1993 гг. как-то покончили устойчивым компромиссом.

Логическое правило бритвы Оккама предписывает, что из объяснений следует выбирать простейшее и проверять его соответствием известным сущностям. Наверняка имели место запутанные интриги, которые свойственны тому типу личной и слабо институционализированной власти, которые возникли из распада СССР. Однако на каждый стратегический расчет приходился и колоссального идиотизма просчет.

Напомню, в августе-сентябре 1994 г. президент Ельцин побывал с визитами у «друзей» Клинтона и Коля. Эмоциональные ельцинские эскапады вроде дирижирования немецким оркестром, которые его советники либо разоблачитель Коржаков приписывали единственно злоупотреблению горячительным, могли быть и своеобразной реакцией на новоподтвердившуюся ельцинскую веру в свою удачу и предназначение московского собирателя земель.

Ради стабилизации потенциально крайне опасного района мира на Западе признали Ельцина единственным легитимным правителем, обещали кредиты и символическую поддержку в виде приглашения России в «Большую восьмерку». Вне протокола госсекретарь США Уоррен Кристофер, как признают дипломатические источники, одобрил действия Ельцина по вооруженному подавлению октябрьского мятежа 1993 г., итогом чего стало превращение красно-коричневой угрозы в мирную думскую оппозицию. Правительства Запада отнеслись бы с пониманием, если таким же образом пришлось бы покончить с наиболее опасными видами организованной преступности, этнических конфликтов и сепаратизма. По словам осведомленного британского журналиста, Запад летом 1994 г. «давал желтый свет» на вторжение в Чечню, который Ельцин истолковал как безусловно зеленый.

Преодоление в 1994 г. гиперинфляции и общее ощущение наконец-то достигнутой стабилизации (особенно на фоне позора и бедствий республик СНГ), казалось, открыли дорогу восстановлению государственного порядка на всем постсоветском пространстве. Несомненно, такие перспективы воодушевили традиционно мыслящие фракции правительственных элит и особенно людей в катастрофически обесценившихся погонах.

Поэтому полезнее задаться вопросом не о том, почему Ельцин решился на войну, а о том, какие комплексы сделали именно Чечню самой неудобной сепаратистской территорией, откуда такая вооруженная анархия, и что задает ее трагическую устойчивость. Есть ли нечто «имманентно-пассионарное» в кавказских горцах, или дело в более поддающихся анализу демографии и социальной организации, подвергшихся лишь частичной модернизации в советские времена? Современный классик Чарльз Тилли доказывает, что без точного картографирования путей из прошлого в настоящее нельзя проложить рациональный курс в будущее. Нам придется углубиться в историю и кое-какую теорию, что я обещаю сделать как можно доступнее.

Стереотипы

Опрос, проведенный осенью 1994 г., в самом начале ельцинского наступления на Ичкерию, показал, что тогда среди горожан России треть с трудом отличала чеченцев от чувашей и тем более черкесов. Лишь 7 % россиян лично знали кого-то из чеченцев, и среди таковых, кстати, большинство осталось с положительным мнением. Остальные примерно 60 % опрошенных основывали свои представления на текущей журналистике или литературной классике: Лермонтове, Толстом, Солженицыне. Конечно, в центре тут Хаджи-Мурат – который, между прочим, не был чеченцем.

Войне уже почти десять лет. Представления россиян о чеченцах менялись от отстраненных, если не сочувственных, в 1995–1997 гг., до преимущественно опасливых и негодующих в последние годы. Однако центральным оставался образ неукротимых боевиков.

Одновременно в массовом обиходе закреплялась целая галерея стереотипов: тейпы, горы, ислам, гранатометы, работорговля. За этими псевдообъяснительными мифами стоял социальный механизм, хорошо известный по распутинской легенде. Весной 1917 г. российская публика жаждала простого и сильного объяснения внезапного крушения монархии Романовых. Оно было найдено в кознях Распутина, наделенного якобы нечеловеческими качествами. Петроградские газеты той первой весны российской гласности 47 раз живописали, скажем, невосприимчивость Распутина к цианиду. По правилу многостороннего эха, рассказ стал восприниматься как общеизвестный факт, хотя тем временем в широко распахнутом архиве упраздненной охранки лежал акт анатомического вскрытия, не обнаружившего признаков яда в теле оглушенного и утопленного мужика-мистика.

В случае с чеченцами действует не просто многостороннее, но и многослойное эхо. Поэтому будем разбираться по пунктам.

Древности

Национальные права принято обосновывать исконностью. На Кавказе этой материи вдоволь. Древнеармянские христианские географы упоминают народ нохчиматьянов, что звучит прямо как самоназвание чеченцев – нохчи. Еще ранее греко-римлянин Страбон, чей дядя губернаторствовал в Абхазии, описал разноплеменность кавказских горцев, среди которых патриотические историки непременно находят и своих предков.

Языки и этнография Кавказа – радость ученого, эдакий Затеряный мир. С появлением в Великой Степи кочевой конницы примерно в IX–VIII вв. до нашей эры в горы были оттеснены народы, обитавшие в тех местах, наверное, еще с неолитических времен. Наряду с дагестанскими и адыго-абхазскими, чеченский принадлежит к экзотическому семейству языков, на которых некогда говорили и какие-то древние народы Средиземноморья, предположительно даже троянцы. Афинские грамматики возводили имя тирана Драко (дракон) к языку пеласгов, которые населяли Аттику до прихода индоевропейских греков. В абхазском языке лингвисты вроде бы находят тот же корень в слове, означающем гусеницу. Уважаемый во всем мире востоковед И. М. Дьяконов обнаруживал кавказские отзвуки даже в шумерском, но это скорее соседственные заимствования. Нет оснований для смелого вывода, будто бы клинопись изобрели кавказцы – им и без того есть чем действительно гордиться.

Суровый ландшафт Кавказа предопределил и сохранил многообразие языков, равно как и заставил людей научиться выживать при скудости ресурсов. Возникла очень экономная, даже минималистская материальная культура и соответствующий физический тип, кстати, близкий древнегреческому идеалу, отчего так ценились за красоту, неприхотливость и гордую выдержку рабыни и наемники-мамлюки из «черкесов» (как турки и генуэзцы собирательно именовали всех горцев Кавказа).

С античных времен на Кавказе захватывали невольников для выкупа или на экспорт через Крым, Анапу и Геленджик. Вывоз рабов – удел периферии древних мироэкономик. В этом деле соотношение издержек и прибыли было несопоставимо с любой мирной торговлей. При хроническом малоземелье на Кавказе, молодцу, мечтающему о шикарной сабле и более завидной карьере, чем мотыжить каменистые склоны, оставалось подстеречь девушку у источника и перепродать ее в ближневосточные гаремы либо самому продаваться в придворные гвардейцы в Багдад или Каир. При отсутствии государственной власти такого рода силовые предприниматели могли опасаться только мести кровников. В наши дни те же бойцовские навыки и диспозиции пригодились сельским молодцам, очутившимся в городах России в период, когда почти целиком государство ушло «налево», обычный труд обесценился, зато появились шестисотые мерседесы.

Феодальный рэкет

Веками Кавказ оставался зажат между жерновами всемирной истории: древние империи с юга, кочевники со стороны степи. Индоевропейских скифов, сарматов и аланов сметали тюркоязычные гунны, хазары, половцы. Остатки былых хозяев степи уходили в горы и там смешивались с исконными кавказцами. Видимо, так появились осетины, чей язык восходит к скифскому и аланскому, или кумыки, карачаевцы и балкарцы, которые по всем признакам совершенно кавказцы, только вот почему-то изъясняются на половецком наречии.

Последний удар из глубин Азии нанес узбекский воитель Тамерлан. В 1390-х гг. он опустошил Кавказ и добил Золотую Орду, уже ослабленную чумой и внутриэлитной конкуренцией. Полтора столетия спустя выдвижение русских стрелецких гарнизонов в нижнее Поволжье окончательно сняло вековую угрозу кочевников.

Возникший в предгорьях Кавказа геополитический вакуум на пару столетий заполнили местные тяжелые кавалерии из дагестанских кумыков и кабардинцев. Их власть в XV–XVII вв. укреплялась благодаря дани, которую профессиональные конники взимали с общин земледельцев за охрану в первую очередь от самих себя, а также от аналогичных воинств, чей княжеско-рыцарский образ жизни основывался на регулярных набегах, захвате пленников и наездах «в гости». Для чеченцев, ингушей, осетин и прочих горских народов, у которых не хватало средств на дорогие кольчуги и пастбищ для разведения боевых коней, доступ в плодородные предгорья оказался сопряжен с риском и унизительной зависимостью от соседей ниже по благодатному склону.

Сложился тот тип власти, который исторический социолог Чарльз Тилли классифицирует как упорядоченный рэкет. В европейском средневековье раннефеодальный рэкет (сравните с полюдьем на Руси) постепенно эволюционировал к государственности и замене набегов и дани долевым налогообложением на содержание постоянных армий и бюрократии. Однако даже в Европе с ее богатым римским наследием городов, монастырей и дорог были области, где централизаторская эволюция не прошла. Это Шотландия, Албания, страна басков, Швейцария. Общее у этих совершенно разных местностей – горы.

Горы + оружие = клановая демократия

Здесь нам придется сделать теоретическое отступление. Впитанная со школьной скамьи эволюционная схема, изложенная Энгельсом в работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства», не выдержала проверки современной наукой. Равно опровергнуты и либеральные схемы вроде «Стадий экономического роста» Ростоу. Общая их беда в однолинейности, предполагающей единый и необратимый перечень исторических ступеней на пути от первобытности к цивилизации.

Современные теории основаны на нелинейной многовариантности, экологической приспособляемости человеческих сообществ и допускают роль исторического случая. Иначе говоря, надо смотреть на конкретные комбинации природных, социальных и технологических факторов, которые люди реализуют – далеко не всегда мирно – в рамках достаточно широких эволюционных потоков. Попробуем прояснить эти положения на удивительном примере чеченцев.

К XVII в. в краю, позднее именуемом Чечней, сложились феодальные отношения с этническим элементом. Вайнахские крестьяне пахали и пасли стада, а кабардинские и кумыкские княжеские конники периодически наезжали для сбора дани. Однако централизованная монархия как-то не возникала, хотя попытки были. Горы препятствовали установлению централизованного аппарата изъятий и ведению войны большими армиями.

Более того, в XVIII в. крестьяне начали восставать с нарастающим успехом, покуда феодальные повинности не были уничтожены, а князья на вечевых сходах не были ритуально приравнены к бродячим псам, которым вообще не оказывают гостеприимства. Вольные общины теперь создавали собственные ополчения. Все общинники (что куда многочисленней княжеской дружины) обязывались обзаводиться вооружением на свой счет и воевать на равных. Фактически вместо феодального рэкета возникали кооперативы мелких собственников по совместной обороне отчих домов и полей. Предводителей избирали на основе личной доблести, а не по наследству. Возникла демократическая организация, которой немало аналогов в истории: раннее «беглое» казачество, ополчение-коммандо у южноафриканских буров, племена древних кельтов и германцев, но также и установление республик-полисов в Греции и Риме.

Дагестанский ученый М.А. Агларов первым обосновал эту историческую параллель, детально показав применимость античных терминов к описанию аульских республик Нагорного Дагестана. В советские времена такая теория граничила с ересью. Во-первых, она противоречила Энгельсу. Во-вторых, кавказским обществоведам хотелось подогнать свою историю под европейский стандарт. А тут вдруг попятное движение, от феодализма назад к первобытности? Наконец, где чеченцы и где древние эллины?

Однако вспомним, что наряду с высокой городской культурой Афин существовали и спартанцы, не занимавшиеся философией, а также пастушествующие македонцы, у которых вообще не было городов. Но оставим античность. Вот как эволюционный археолог Тимоти Эрл объясняет обычаи викингов: «Верность побратимам и сородичам, щедрое гостеприимство и непременная кровная месть служили единственными гарантиями жизни в этом безгосударственном и поголовно вооруженном обществе».

Откуда взялось вооружение у чеченских крестьян? По данным чикагского историка Михаила Ходарковского (не путать с олигархом), снаряжение кабардинского князя обходились в баснословную сумму, эквивалентную тысяче голов скота. Зато такой верховой витязь в броне сам выступал эквивалентом танка. Баланс сил изменило огнестрельное оружие. Вначале его завозили из Европы через турок, но вскоре и местные оружейники научились варить прекрасные нарезные стволы из сабельного полотна. Развилась целая индустрия и цена упала до дюжины овец – дороговато, но уже доступно горским крестьянам.

Такая винтовка заряжалась со ствола много медленнее гладкоствольного солдатского мушкета, зато пуля била точнее и, главное, сводила на нет преимущество княжеской кольчуги. На мужской Черкесске появилось типичное для горцев простое и остроумное изобретение – нагрудные газыри, по-адыгски «готовые» заряды.

Вопреки романтизации джигитовки, горцы, как правило, сражались пешими. Тактика по сути была охотничей, из обыденной жизни – скрадывание, засада из-за камней и деревьев и точный выстрел на подпорке из шашки. Не только княжеские конники, но и колонны солдат в лесу и горной местности страдали от невидимого противника. Как говорили русские офицеры XIX в.: «Легко в Чечню войти, трудно выйти».

Тейпы и народный ислам

Религиозность и клановая структура чеченцев – вовсе не архаические пережитки, а организационно-идеологические адаптации, сопровождавшие огнестрельную революцию. С ликвидацией феодального закона и прорывом групп поголовно вооруженных земледельцев на равнину потребовались коллективные нормы сдерживания и солидарности.

Кланы (именуемые в Чечне арабским термином тейп) существовали в децентрализованных обществах горцев от Шотландии до Балкан и Афганистана. В принципе, это не более чем объединение своих – людей, признающих себя дальними родственниками. В отличие от племени или гражданской общины, у клана нет четкой территории, вождя, жречества, формального совета старейшин, либо иной структуры управления. Поэтому не стоит приписывать тейпам тайное влияние на политические расклады.

Здесь происходит подмена понятий. Клан, весьма аморфная категория родства, сливается с патронажными сетями, которые периодически выстраиваются под конкретного родственника, добившегося того или иного вида социальной власти: военной, религиозной, экономической или бюрократической. Проще говоря, если кто-то стал начальником, бизнесменом или удачливым командиром, то ему и рулить в родственном кругу – если не забудет опираться на своих, которые, конечно, ему напомнят. Нарушений этого правила тоже хватает, потому что не все нужные люди бывают родственниками и земляками, а некоторые сородичи могут оказаться соперниками. Так что тейпы – не вещь в себе, а арена своей собственной сложной политики.

Сегодня, как и в былые времена, на тейпы возлагаются две функции. Во-первых, укреплять доверие среди своих в анархичной и нередко опасной социальной среде. Во-вторых, являть перед чужими репутацию коллективной силы и достоинства. Оттого столько времени чеченцы (как и шотландцы, и древние греки) проводят за выяснением родословных дел, либо подшучивая над клановыми репутациями друг друга или хвастаясь подвигами. То идет торг на бирже символических капиталов. В зависимости от котировок, кланы растут или хиреют, разделяются или поглощаются – поэтому точно неизвестно, сколько их в Чечне. В жизни бывает всякое, особенно в трудные времена.

Чеченские тейпы слабо изучены. В советские времена такая тематика не поощрялась, а потом наступила эпоха безудержной мифологизации на фоне социальных потрясений. Однако похоже, что кланы активизировались именно в эпохи потрясений, когда людям особенно требовалась защита. Это касается и религиозных объединений.

На Северном Кавказе до XVIII в. очень поверхностный ислам уживался с остатками еще византийской христианизации и традиционным языческим поклонением священным дубам и могилам предков (что и сегодня сохраняется у осетин и особенно абхазов). В борьбе с княжескими привилегиями вожди повстанцев обратились к изначальным исламским идеям равенства и главенства рационального шариатского закона. Это была типично простолюдинская моральная контридеология, аналогичная крестьянским войнам Европы и Реформации.

Роль протестантских проповедников на Кавказе сыграли самодеятельные наставники, поднимавшиеся из низов благодаря харизме, социальному чутью и организаторским талантам. В отличие от ближневосточных монархий, где духовенство состояло на государственной службе, кавказские проповедники собирали вокруг себя кружки последователей-мюридов, которые, в свою очередь, объединялись в саморасширяющиеся социальные сети. Ислам давал надежду на спасение после смерти, но уже при жизни ислам давал бойцу престиж праведности и сдержанности плюс социальные практики и солидарность, куда шире клановых. Отсюда организационная и идейная сила имамата Шамиля.

Завоевание

Российская империя вступила на Кавказ в довольно утопичном понимании геополитики и стремлении к центрам мировой торговли Персии и Индии, поскольку туда стремились все европейские державы. Сопротивления горцев в Петербурге не ждали, донесениям бывалых офицеров с мест предпочитали победные реляции штабных карьеристов и наместнику Ермолову предоставили всего 15 тысяч человек плюс нестойкое ополчение из туземных князей, однако с пониманием, что действовать можно не вполне по-европейски, как голландцы в Ост-Индиях.

Ермолов, как и наш современник генерал Лебедь, практиковал образ звероподобного вояки, способного внезапно блеснуть умом и очаровать грубовато-колоритной фразой. Обстоятельства представили одного генерала безжалостным завоевателем, а другого – миротворцем, но оба руководствовались громадными амбициями и правилом, что лучше сразу убить сотню человек, чем потом положить тысячу.

Будучи деспотом эпохи Просвещения, Ермолов читал в оригинале «Записки о галльской войне» Цезаря, пока его солдаты стратегически выжигали села и посевы бунтовщиков. Стратегия блестяще провалилась. Динамика Кавказской войны нарастала в течение 1810–1820-х гг. по раскачивающейся амплитуде – жестокие военные успехи Ермолова производили ошеломление, но затем в отместку происходили еще более дерзкие восстания и набеги, в ответ на которые следовали новые карательные меры. В 1830-х гг., уже после отзыва Ермолова, в Дагестане и Чечне разразился газават.

Эпопея имама Шамиля предельно замифилогизирована. (Хотя наконец в 2000 г. была опубликована лежавшая под сукном со сталинских времен блестящая монография Н. И. Покровского.) Ограничимся двумя не совсем обычными наблюдениями. Именно из-за общей для горцев угрозы Ермолова и под демонстрационным эффектом русской армии имаму Шамилю впервые удалось построить в Нагорном Дагестане и Чечне настоящее государство с налоговой базой, администрацией, армией и военными поставками. Ислам, в силу исторических обстоятельств его формирования, отличается законничеством и военно-государственной практичностью – Шамиль легко находил оправдание и прецеденты своим решениям в борьбе ранних мусульман Аравии против Византии и Персии. И, во-вторых, именно благодаря структурам управления, созданным Шамилем за 25 лет восстания, России в конце концов удалось покорить этот край. В 1859 г. измученный имам сдался на условиях, напоминавших почетную отставку. Часть его последователей, превратившихся в ходе долгой войны в профессиональных боевиков, погибли либо ушли вместе со многими тысячами горцев в изгнание в турецкие земли. Но немало кадров имамата перешло на российскую службу.

Перелом в Кавказской войне обеспечил совершенно штатский граф Воронцов, прежде отстроивший Одессу и Ливадию. Новый наместник, добившись у царя особых полномочий, защищавших его от кавказских генералов и петербургских чиновников, начал с обустройства Тифлиса, открывал гимназии и давал балы для местных элит. Благодетель Воронцов не просто щедро раздавал должности и бюджетные синекуры. Его цивилизующие меры начали изменять структуры повседневности и сам менталитет грузинского и затем всего кавказского дворянства. Заниматься набегами и кровной местью стало неловко, а тем временем новое поколение уже превращалось в интеллигенцию – впрочем, с предсказуемым уклоном к революционности.

Издержки воронцовского управления дадут себя знать позднее, когда набравшиеся европейских манер дворяне наберут и долгов на поддержание нового стиля жизни. Ради тех же элит империя обделила крестьян землей, тем самым жестко ограничив пределы роста товарных рынков. Особенно обделили чеченцев, у которых князей не было вообще, зато нашли нефть, которая привлекла в Грозный массу русских и европейских специалистов.

Истоки этнических конфликтов

На Кавказе много народов и мало земли. Между 1860 и 1914 г. прекращение войн, введение новых сельхозкультур и элементарной санитарии привели к настоящему демографическому взрыву. При узости рынков и городского найма, избыток в основном молодого, потенциально активного и при этом не находящего трудового применения населения превратился в социальный динамит, который взрывался, как только имперские власти давали слабину – в 1905-м и опять после 1917 г. Это, конечно, общий диагноз царской России. А ведь на Кавказе, помимо классов и сословий, еще и много разных народностей…

Исследование истоков постсоветских этнических конфликтов в Карабахе, Абхазии, Юго-Осетии, Ингушетии и Чечне повсеместно выявляет причинно-следственные цепочки, уходящие не в самое дальнее прошлое, а к периоду 1905–1921 гг. Дело не в культурных дискурсах, этнополитике или пресловутых цивилизационных разломах. Дело в том, что под воздействием военных поражений, паралича самодержавного управления и разброда в господствующих классах империю охватили аграрные мятежи, нередко сопровождавшиеся иррациональным насилием. Механизм массовых революционных паник и избиений подозреваемых хорошо изучен на примере Франции грозным летом 1789 г. Нечто подобное видится в волнах резни, которые сопровождали стихийный передел земли на Кавказе в период русских революций.

Сложности сословного землепользования стали совершенно непонятны нашим современникам. В памяти отпечаталось лишь простейшее «они жгли наши села». Значит, будут жечь опять, если ослабнет государственный порядок, как и случилось в страшном 1989 г. Надо самим готовиться, и тут лучшая гарантия – собственные суверинетет и оружие. Такая, вкратце, схема.

Национальные же суверенитеты, как классически показал американо-армянский историк Рональд Григор Сюни, сами были результатом некогда очень успешной стратегии большевиков по совладанию с аграрно-этническим насилием. Как гласит заглавие книги Р. Г. Сюни, СССР настигла «Месть прошлых успехов».

Революция тем отличается от бунта, что находится политическое движение, способное направить энергию против своих противников и на создание нового государственного устройства. Белогвардейцы проиграли во многом потому, что ввязались в борьбу на многих фронтах – против красных, против национальных формирований и всевозможных «зеленых». Соответственно, красные победили потому, что смогли увязать классовые и национальные конфликты и направить их против белых, а затем институционализировать национальности посредством республик и коренизации кадров.

Осенью 1918 г. деникинцы гнали с Кубани и Терека воспетый Серафимовичем «Железный поток». Часть разгромленных красных укрылась в горах Чечни и Ингушетии, где товарищи Киров и Орджоникидзе вступили в удивительный диспут с местными исламскими авторитетами на тему соотношения социальных учений Карла Маркса и пророка Мухаммеда. Итогом стало и вовсе удивительное богословское постановление, или фатва, признавшее рабоче-крестьянский красный полк под командованием тов. Николая Гикало армией газавата. Помогло и то, что деникинцы перед выступлением на Царицын для острастки смели артиллерийским огнем десяток чеченских и ингушских сел, враждовавших с терскими казаками из-за земли. Когда в 1919 г. белым оставалось едва сто верст до Москвы, Деникину пришлось отпустить терцев домой для борьбы с красно-зелеными (мусульманскими) партизанами. Так начался стремительный откат деникинской Доброволии.

Мобилизующая травма геноцида

Сталинская диктатура предала вайнахов, как предала их ельцинская демократия. В 1919 г. чеченцы и ингуши воевали за советы, потому что социалистическая Россия обещала превозмочь участь, постигшую их предков в Кавказской войне. В 1991 г. с демократической Россией связывали надежду превозмочь последствия сталинской депортации. Летом 1991 г. за Ельцина в Чечено-Ингушетии голосовали так же единодушно, как в его родном Свердловске.