Текст книги "Город принял"

Автор книги: Георгий Вайнер

Соавторы: Аркадий Вайнер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Сиротства, слава Богу, не было, а судимости… Эх, вспоминать неохота! А все оттого, что я неудачник с самого рождения. Представляете, мадам, уже в родильном доме у меня украли клеенчатую бирку, на которой были обозначены мои фамилия, возраст, а главное – пол! И с тех пор я мучаюсь по белу свету…

Я захохотала, и на сумрачном лице Рудика тоже промелькнула тень улыбки, но Стас недовольно покосился на меня, и я умолкла, а он сказал:

– Во сколько у вас здесь, в больнице, прогулка?

Рудик помотал головой:

– В четыре, допустим, но…

– Давай только сразу условимся, – перебил Стас. – Ложные показания допустимы только в отношении фактов, которые я не могу проверить!

– М-да-а, я только хотел сказать, что прогулкой не пользуюсь, – огорчился Рудик.

– Ну вот и не надо говорить неправду, – сказал Стас. – Я тебе сейчас коротенько расскажу насчет вчерашнего, если что не в цвет, ты меня поправишь.

– Расскажите, – согласился Рудик. – Только чего не было, не шейте.

– Марчелло, ты же меня знаешь, – развел руками Стас. – Разве хоть один блатной имеет право сказать, что я когда-нибудь липовал?

Рудик покачал головой:

– Не, это я на всякий случай, не обижайтесь, капитан.

– Ну и договорились. Только условимся: не перебивать.

– Вери вел, – сказал на чистом английском Рудик.

– Недели две назад ты возник в одном министерстве. Ты ходил туда, как на работу. Уже через неделю ты дружил со всеми секретаршами, швейцарами, лифтерами. С лифтерами ты перекуривал, швейцаров одаривал двугривенными, а секретарш покорял фигурными шоколадками. Со всеми здороваешься за руку, начальников называешь по имени-отчеству – словом, ты всех знаешь и тебя все знают. После этого ложишься в больницу. Тем более что у тебя в самом деле язва, и я совершенно согласен, что это от нервных перегрузок. Осваиваешься с больничным режимом и назначаешь операцию «Явы» на вчерашний день.

Рудик слушал внимательно, иногда кивал, иногда несогласно покачивал головой, но условие Тихонова выполнял – не перебивал.

– Вчера ровно в шестнадцати ты вышел на прогулку в парк, одетый в эту самую распрекрасную пижаму. Не торопясь и не привлекая внимания, дошел до выхода на Петровку, где тебя ждал дружок на бежевом «Москвиче». Переодеться в машине, пока она мчится к магазину «Ява», в джинсы и замшевую курточку – плевое дело. А около магазина уже маются два молодых «лоха», им до смерти хочется новеньких, исключительно привлекательных красных мотоциклов, а в карманах полно денег. Вы с дружком берете их на крючок, объясняете про наряды из министерства, везете их туда, там заставляешь их писать заявления, на столе у секретарши, пока парни ждут в коридоре, накладываешь от имени Бориса Иваныча красную резолюцию и тащишь к бухгалтерии. Там забираешь две тысячи сто и уходишь через второй коридор. Классический «сквозняк». Дружок доставляет тебя к больнице, забирает свою долю, а ты, переодевшись в пижаму, возвращаешься болеть дальше. И дело сделано, и алиби железное.

– А что, нет? – по-птичьи склонив голову, спросил Рудик, но особой уверенности в его голосе не было.

– Нет! – жестко сказал Стас. – Пора тебе менять профессию, Марчелло. Ты ведь умный, когда же ты поймешь, что уже примелькался, тебя не то что по фотографии, тебя по одному почерку в МУРе расколют!

– Почерк можно подделать… – лениво сказал Рудик, откинул голову на подушку, устало закрыл глаза. – Есть что-нибудь еще?

– Есть. Двое потерпевших, которые опознали тебя по фотографиям – не только свежим, но и десятилетней давности. Раз. – Тихонов для верности загнул палец. – Они же опознают тебя лично. Два. Пятнадцать человек в министерстве, ты им достаточно там намозолил глаза, опознают тебя безоговорочно, а сказать, что именно ты там делал, не смогут, они же не знают! Самое смешное, что и ты – даже для приличия – не сможешь придумать нам какое-нибудь объяснение: зачем ты там неделю – и вчера также – болтался. Ну, скажи мне вот так, с ходу: какие такие были у тебя срочные дела в министерстве, что ты туда с больничной койки смотался, а?

Рудик открыл глаза:

– Я человек серьезный, капитан, и с ходу ничего говорить не люблю. Придет время, скажу, подумавши.

– Ладно, – согласился Стас. – Я тогда спущусь сейчас в вестибюль, там ребята дожидаются, которых ты облапошил. Мы поднимемся, чтобы они тебя в натуре опознали, и тогда поедем к нам…

– Нельзя! – яростным шепотом сказал Рудик. – Я больной!

– Ну, я самовольничать не буду, – ответил Тихонов. – Я с врачами здешними посоветуюсь: можно или нельзя тебя транспортировать. Да и Маргарита Борисовна – доктор…

Я укоризненно посмотрела на Стаса:

– Лечащего врача достаточно… он знает.

– А где вы собираетесь всю эту комедию устраивать, с опознанием? – спросил Рудик. – Прямо здесь, в палате?

– Зачем же людей беспокоить? – Тихонов кивнул на больных. – В конце коридора есть ординаторская, нам ее минут на десять уступят. Не беспокойся.

И вышел. А через двадцать минут процедура опознания в ординаторской была уже окончена; потерпевшие, не колеблясь, указали на Рудика как главного героя их вчерашней одиссеи. Когда официальная часть была окончена, Рудик упрекнул горе-покупателей:

– Эх, вы-ы! Ребята вроде грамотные, неужели не понимаете: разве можно первому встречному доверяться!

На что Сергей мрачно ответил:

– Кто ж вас, жуликов, знал-то? У нас так не водится, сказал человек – значит, сделал. – И, обернувшись к Стасу, пояснил: – Местечко у нас небольшое, кабы такой ловкач появился, его бы живо на запчасти разобрали… Деньги отдашь?

– Придется… – вздохнул Рудик. – Полторы тыщи под матрасом лежат, не оставлять же их няньке здешней!

– Как полторы тыщи? А остальные где? – взъелся Серега. – Две сто было!

– Остальные у компаньона моего. Найдут его – значит, ваши, – спокойно сказал Рудик, ласково мерцая своими добрыми глазами.

– А не найдут?…

– А не найдут – значит, штраф с вас, лохички, штраф, чтобы ушки свои не развешивали.

– Найдем, найдем, – успокоил Стас. – Твой компаньон, я думаю, скорее всего Валера-Трясун. Куда он денется!.. Давай, Рудик, собирайся, у нас доболеешь…

Рудик горестно вздохнул:

– Эх, мать честная, вот невезуха. А я-то думал, последний раз стрельну и смоюсь от вас – так, что меня и на льдине под Шпицбергеном не разыщут…

– …Милиция слушает. Замдежурного Дубровский…

– Докладывает дежурный двадцать второго отделения Газырин. На Переяславской улице бульдозерист Симонов и крановщик Костюк на разборке старого дома обнаружили в обломках стены клад – алюминиевый бидон с золотыми монетами, украшениями, пачками истлевших денег выпуска 1947 года…

14
Следователь Капитан Анатолий Скуратов

Севергин положил трубку и повернулся ко мне:

– Слушай, дружок, надо тебе сходить в КПЗ, там Серостанов снова буянит…

– И без старшего следователя с ним нельзя разобраться? – усмехнулся я.

– Можно, – кивнул спокойно Севергин. – Но он перекусил себе вену. Сейчас подойдут туда, с минуты на минуту, Тихонов с врачом. Окажите помощь и оформите протокол. Выполняйте.

Не надевая плаща, я отправился в КПЗ, раздумывая не спеша о том, что за долгие годы работы дежурным Севергин забыл нормальную человеческую речь и вполне обходится короткими репликами и руководящими замечаниями. Наверное, у себя дома он так же коротко, деловито и доходчиво указывает жене на последовательность подачи супа, жаркого, компота, обозначает диспозицию приема гостей, делит наряды по уборке квартиры между детьми.

А в глазах у него печаль.

Впрочем, может быть, дома он совсем другой. Безгласный, сговорчивый, тихий – весь ресурс командных эмоций полностью израсходован за суточное дежурство…

А мне не нравится кем-либо командовать. И очень не люблю, когда командуют мною. Я ношу форму по недоразумению. Форма – это ось, на которой обращается двуединство командования и подчинения.

Сегодня мое последнее дежурство. С завтрашнего дня я слушатель адъюнктуры. Сколько лет мне понадобилось отмаяться на моей суматошной службе, чтобы понять, какое это счастье – просто учиться! Учиться на кандидата наук. Когда мы с Тихоновым сдавали госэкзамены в университете, то не могли дождаться дня начала работы – настоящей работы, с пистолетом, удостоверением, при форме и «исполнении служебных», с опасными рецидивистами, ворами «в законе», «малинами» и «хазами», с обысками, погонями и засадами.

И все это было. Семь с половиной лет.

Слава Богу, я прошел последний поворот, я на финишной прямой. Покончено с этой «волнительной» романтикой, и никто вдруг не пошлет меня разбираться с грабителем, алкоголиком и наркоманом. Серостановым, который почему-то перекусил себе вену. Перекусил? Ну и Бог с ним. Меня сие не касается, как не касается, не волнует всех этих прекрасных, благодушных людей за оградой нашего учреждения.

Мне надоело учить правильной жизни всяких прохвостов. Я сам хочу учиться правильной жизни. Я контрамот, мое время движется вспять.

Это не мое осеннее минутное настроение. Я, наверное, устал от моей работы. Себе я могу в этом признаться. И мне кажется, что в этом нет ничего стыдного. Жаль, что Севергин и Тихонов не хотят это понять. Или не могут. А ведь это так просто! Наша работа требует стайерского дыхания – на много километров, на много лет, на много тягот. А я – спринтер.

Не знаю, беда ли это моя, но уж, во всяком случае, не вина.

Вошел в предбанник КПЗ, а Тихонов и врач уже там. Пока Тихонов сдавал свой пистолет дежурному – в КПЗ вход с оружием воспрещен, – я сказал эксперту:

– Вы знаете, что по-гречески «Маргарита» значит «жемчужина»?

Она не успела ответить, только улыбнулась быстро, и сразу же раздался пронзительный вопль, жуткий, утробный рев обезумевшего от злобы и боли животного. Михей Серостанов, арестованный вчера ночью во время нападения на шофера такси, «качал права». Тихонов и надзиратель бегом рванули по коридору к открытой двери «бокса», откуда доносился голос нашего младшего брата по разуму.

Маргарита от неожиданности сначала вжала голову в плечи, испуганно переводя глаза с меня на удаляющуюся спину Тихонова, а потом спросила побелевшими губами:

– Эт-то что т-такое?…

Я усмехнулся:

– Ваш великий учитель Бюффон говорил, что животные не знают добра и зла, но боль они чувствуют, как мы…

Маргарита испугалась еще сильнее:

– Его… что… бьют?!

– Кого? Серостанова? Н-да-с! Странные у вас, однако, представления о нашей работе… – Тут уж озадачился я.

Маргарита смутилась и пробормотала невнятно:

– Но он так кричал… ужасно…

– Он перекусил себе вену, а это, по моим представлениям, довольно больно. Кроме того, он хочет использовать свой вопль как психологический прессинг на слабонервных…

Мы вошли в камеру и увидели картину, словно на полотне Сурикова «Утро стрелецкой казни». Тихонов в углу от ярости раздувает ноздри, как Петр Первый, а в центре композиции Серостанов, всклокоченный, с синими веревками жил на шее, в порванной рубахе, забрызганный кровью, вырывается из рук надзирателей, выкатывает белые буркалы и вопит истошно. Прекрасное зрелище. Всех, кто учится сейчас на последнем курсе и жаждет следственной и криминалистической романтики, я бы привел сюда на производственный практикум. Многие – кто тоже со спринтерским дыханием – призадумались бы.

Вот и Тихонов сейчас стоял, раздувал ноздри и думал. Да и мне, не скрою, было любопытно, как он будет угомонять эту скотину. А Маргарита топталась у меня за спиной.

– Серостанов! – негромко позвал Тихонов.

Уголовник с новой силой взвился в истерическом восторге. У рецидивистов часто бывает расшатанная психика, и, добиваясь поблажек, они запросто распаляют себя до припадочного состояния.

– Але, ты зря так надрываешься – я все равно не поверю, что ты хотел порешить себя, – сказал со смешком Тихонов.

Серостанов пронзительно завыл, а Тихонов, не обращая внимания, так же негромко долбил свое:

– Ты мне очень сильно надоел, поэтому я сейчас вернусь к себе и напишу в колонию письмо Дорогану и Сапогову. И поделюсь с ними всем, что ты мне нашептал в прошлом году. Глядишь, они тебя и встретят с цветами.

Как говорит наш шофер Задирака, это была езда «на грани фола». Но, судя по воплю, сразу упавшему на два децибела, вполне успешная.

– Не докажешь! Гад! Мент! Мусор проклятый! Выйду отсюда – не заживешься…

Тихонов громко засмеялся:

– Да ты совсем с ума сошел! А-а? Это ты мне, что ли, грозишься? Ну, дуралей! Последний умишко, я вижу, пропил. Когда же это я вас боялся, шантрапу? А ты дружков-то своих бывших опасаешься, похоже. А-а?

– Не дока-а-ажешь!! Не дока-а-ажешь!..

– Да что они мне, народный суд, что ли! Чего мне им доказывать? Они и так поверят. Они ведь знают – я не вру. Я ведь не вру, Серостанов?

И опять уровень шумов понизился вдвое. Тихонов твердо сказал:

– Рита, подойди к нему, перевяжи…

– Но он же… – неуверенно сказала врачиха.

– Подойди! – крикнул Тихонов и неожиданно мягко добавил: – Не бойся, Рита, перевяжи его. Он тебя сам боится. Ты ведь боишься, Михей? Смотри, Серостанов, не дай Бог, чтобы я ошибся…

Мы шли через двор обратно в дежурную часть: впереди на три шага, как разводящий, Тихонов, мы с Маргаритой следом. От всего виденного ее слегка пошатывало. Она вдруг остановилась, взяла меня под руку и, глядя мне прямо в глаза, сказала-спросила-взмолилась:

– Это же ведь ужасно?!

Я пожал плечами:

– Сэмуэл Беккет написал, что все мы рождены безумными, но некоторые такими и остаются.

Она махнула рукой и пошла дальше. А Тихонов, видимо слышавший разговор, громко хмыкнул и что-то стал насвистывать сквозь зубы. Когда мы поднялись на второй этаж, он на миг задержался и сказал мне:

– Если ты такой ценитель писательских афоризмов, прочти Рите и этот, – и кивнул в сторону плаката.

«Нужно любить то, что делаешь, и тогда труд – даже самый грубый – возвышается до творчества.»

Максим Горький

Капитана милиции Скуратова Анатолия Петровича, 1948 г. р. русского, образование высшее юридическое, старшего следователя Следственного управления ГУВД Мосгорисполкома, стаж работы – 7,5 лет, зачислить в адъюнктуру Высшей школы милиции МВД СССР с 15 ноября с. г.

Из приказа

15
Рита Ушакова

В оперативном зале около главного пульта сидела на стуле удрученная старушка. В теплом платке, плисовом полупальто и тяжелых войлочных ботах на застежке. Серегин разговаривал с кем-то по селектору, а старушка испуганно и озадаченно озиралась в этом странном помещении, набитом электроникой, светящимися экранами, беспрерывным перемигиванием разноцветных лампочек, оглушающим трезвоном телефонов, громкими командами и деловой суетой подтянутых, быстрых, ловких, пугающе вежливых офицеров. В старушке – в ее согбенной позе, отрешенности лица и бессилии вытянутых на коленях рук – было что-то абсолютно несовместимое с пружинистой атмосферой напряжения дежурной части, хлестким ее ритмом, слышной даже мне звонкой готовности к мгновенному ответному действию. В старушке было утомление временем и покорность неизбежному. Она была чем-то похожа на мою мать.

– А кто там участковый? – крикнул в селектор Севергин.

– Соломатин, младший лейтенант. Никакой управы на него нет! – доносился обиженный голос из динамика.

– Так. И что он, Соломатин?

– Сабля на стене, с гражданской еще, дареная. Можно сказать, наградная! А он прицелился: парень у вас озорной, не натворил бы чего… Притащил сам напильник и давай саблю стачивать… Ну, вернее сказать – тупить. А сталь хорошая, он весь потом залился, а пыхтит, усердие показывает… Два часа ее скоблил…

Севергин ухмыльнулся, но сказал очень строгим тоном:

– Все понял, пусть мне позвонит, передайте…

Посмотрел на меня, покрутил головой, будто воротник рубахи тесен, сказал задумчиво:

– Я как кит: горло с пятачок, а за день столько планктона наглотаешься…

– Жалуетесь? – спросила я.

– Не-ет! И с чем только не идут к дежурному. – Он кивнул на старушку, снял очки, долго тер стекла фланелькой, и глаза у него в это время были беззащитные, красные. – Вот бабуся получает телеграмму от сына: «Встречай внука, привезет жена сослуживца». Бабуся на вокзал, а поезд давным-давно пришел: телеграмму, оказывается, поздно доставили.

Старушка повела головой, ее запавшие глаза на морщинистом лице скользнули по всем и остановилися на мне:

– Да, дочка, вот напасть какая навалилась! Весь перрон избегала, всех спрашивала – никто не знает, куда Ленечка, внучок мой, подевался. Ах, беда какая, горюшко-то какое… Где ж мне теперь маленочка искать?

И оттого что старушка спрашивала про «маленочка» меня, а не этих ловких сыскных молодцов, меня, случайного, в общем-то, здесь человека, впервые попавшего в оперативный зал, всего за несколько часов до нее, – я вдруг остро почувствовала, что старушка угадала уже дремлющей материнской, бабьей интуицией, что ко мне надо обращаться не потому, что я могу что-то сделать, а потому, что я своя, штатская, женщина, что мне самой здесь малопонятно, неуютно и боязно. Она спросила меня не о помощи, а о сочувствии.

И я здесь так же неуместна, беспомощна, нелепа.

А Тихонов, писавший что-то за столом, поднял голову и сказал:

– А чего сына-то не запросили, с кем мальчишку послал?

Севергин развел руками:

– То-то и оно: сын – геолог, отбыл на полевые работы, связи с ним нет…

– Ну и что же сейчас происходит? – спросил Тихонов.

– Я уже скомандовал, проводников с поезда разыскали, они подтверждают: ехала до Москвы женщина с ребенком. На перроне долго стояла, кого-то дожидалась.

– А куда же она могла деться? – вслух подумала я: мне и в голову не приходило, как можно подступиться к поискам женщины.

– Поезд ушел в депо-отстойник, больше проводники ее не видели. Она-то вот, жаль, в милицию не догадалась обратиться. А билет у нее транзитный – через Москву до Бреста.

– Похоже, она сразу и уехала, – покачал головой Стас. – Поезда были?

– Через час двадцать.

– Что же она, мальчика с собой увезла, что ли? – удивилась я.

– А что? – хмыкнул Севергин. – За милую душу. Бабку не дождалась – куда ж мальца денешь? Они, видать, между собой хорошие знакомые – с отцом-то. Только для бабушки это пока не утешение…

– А по работе сына нельзя установить, с кем он мог послать парня? – настырно задавал вопросы Тихонов.

Севергин неожиданно подмигнул мне, мотнул головой в сторону Стаса:

– Шестой год он при мне тут работает, а все не устает проверять меня на сообразительность…

– Ничего-ничего, – заверил Тихонов. – При самой лучшей сообразительности еще одна голова не помешает!

– Особенно такая… – усмехнулся Скуратов.

Тихонов хотел что-то сказать, но Севергин опередил:

– Правильно, Стас, добрый из тебя дежурный получится. Иди ко мне в помощники. Все, что мне советуешь, сам и сделаешь, меня, старого, утруждать не будешь…

– А сколько лет мальчику? – спросила я у старушки.

– Пять годков.

Пять годков, как Сережке. Сережка, серенький мой, дорогой дракон, как ты там поживаешь? Подошли ли тебе заячьи уши? Не чувствуешь ли ты себя ущемленным?

Несколько дней назад ты напугал меня. Пришел и заявил твердо: «Мама, мы скоро все погибнем!» «Почему?» – «По радио сказали, что через миллиард лет погаснет солнце и все живое на земле погибнет. И мы тоже?»

И мы тоже. Правда, не так скоро – миллиард лет нам не грозит.

Меня отвлек от этих мыслей громкий голос замдежурного Микито:

– Проверили, проверили… В морге ваш Казанцев. В морге, говорю. Записывайте: тринадцатая больница, морг…

Все повернулись в сторону Микито. Старушка вздрогнула и впилась в него испуганным взглядом. Микито густо, надсадно крикнул:

– Да нет, не умер!.. Он там пятнадцать суток отбывает за мелкое хулиганство… Как «чего делает»? На черных работах, уголь в котельную таскает… Ну хорошо, отбой…

Севергин грозно посмотрел на Микито, потом повернулся к старушке:

– Бабушка, вы посидите в коридоре пока. Как что будет новенькое, я вас сразу позову…

Потом Севергин уселся в кресло, закурил, и искры полетели от сигареты во все стороны:

– Это ты с кем так поговорил душевно, а-а?

Микито почесал карандашом толстую щеку, невозмутимо ответил:

– Да из районного управления запрашивают, куда гражданин подевался. А что?

– Ничего, – сердито буркнул Севергин. – Я думал, что ты родственников так оглоушил: «В морге ваш Казанцев…» У человека эдак разрыв сердца может приключиться…

– Скажете тоже, Григорий Иванович! – обиделся Микито. – Что ж я, первый день замужем?

Севергин махнул рукой и ушел в зал справочной службы. А я подошла к Стасу, присела за стол. Он ободряюще, рассеянно улыбнулся:

– Как, привыкаешь помаленьку? – А сам думает о чем-то своем, далеком.

Я ему неинтересна. Да это и понятно. Все прошло давным-давно. Но и он не производит впечатления счастливого человека. Их жизнь чем-то похожа на кинематограф – там тоже за час проходит два года, – и так она, жизнь эта, плотно набита маленькими быстрыми событиями, что не остается места для каких-то больших, самых главных свершений. А может быть, я не права, может быть, мне чего-то главного в их жизни не видно – что-то ведь должно им нравиться в этой гонке, непрерывной нервотрепке…

Пронзительно заверещал телефон.

– Дежурная часть. Помдежурного капитан Дубровский слушает…

Я сказала Стасу:

– Ну и работенка у вас!

– А что? – удивился он.

– Никогда не представляла себе, что такое в мире творится…

– Ничего не попишешь – девять миллионов населения. Это тебе не шуточки.

– Не знаю, у меня прямо голова идет кругом: то воруют, то режут, то дерутся… И сплошным потоком: ты глянь – телефон ни на минуту не замолкает…

Тотчас зазвонили сразу два телефона.

– Дежурная часть. Помдежурного Дубровский…

– Дежурная часть. Замдежурного Микито…

Стас засмеялся:

– За телефоны не беспокойся – после ноля притихнут. А что касается «потока», то вспомни, как ты первый раз к себе в «Скорую» на практику пришла? Тоже, наверное, не очень-то весело показалось?

– Ах, это так давно было! Мне тогда казалось, что весь мир состоит из больных и болезней.

– А мир, Ритуля, состоит, к счастью, из здоровых людей; Вот и здесь свежему человеку покажется черт те что…

Отворилась дверь – пришел Севергин, и сразу же раздался трезвон на пульте. Он снял трубку и, прижав ее плечом, стал что-то быстро записывать. А разговор его как кибернетическая формула: «Да… да… нет… да… нет… да…» И замкнул напоследок: «Добро!» Бросил трубку и сразу же набрал новый номер:

– Алексей Иваныч! Севергин у аппарата. Забронируй на меня местечко до Бреста… На ближайший… Восьмая? Добро… Привет… – и повернулся ко мне: – Ну вот, разыскали в поезде бабушкина внучка…

Сережка, Сережка, прыгаешь ты в заячьих ушах на своем празднике, без белых колгот, весь совершенно ущемленный, и не представляешь, что уже нашелся бабушкин внук Ленечка, неведомый нам с тобой паренек, твой ровесник, пятилетний человечек, единственный спокойный во всей этой поисковой суете. А чего ему волноваться: он ведь, как и ты, безусловно уверен, что миллиард лет – это очень скоро…

А Севергин уже объяснял старушке:

– Порядок, Ксения Ивановна, едет ваш Ленечка в Брест с гражданкой Левитиной, поезд шестой, вагон одиннадцатый, купе третье…

– Господи, а как же я теперь? Как же его заполучить? – И бабка вся в испуге и радости.

– Вот здесь моя фамилия, – Севергин протянул ей листок бумаги. – Сейчас вас подбросят в Аэрофлот, восьмая касса, возьмете билет – и в Брест. Там своего маленка и встретите. Задирака, давай быстренько…

– А поспею? – с надеждой спрашивает старушка.

– Их на всякий случай встретят на вокзале работники милиции…

– Милый ты мой, дай тебе Бог…

Миллиард лет. В самом деле, что это – много?

– …Говорит Севергин… Передаю сводку: с одиннадцатого по тринадцатое ноября сего года в политехническом музее пропала со стенда трубка оптического газового квантового генератора «ЛГ-55». Розыск ведет сорок шестое отделение. Обстоятельства проверяются. Отбой…