Текст книги "У чужих берегов (сборник)"

Автор книги: Георгий Лосьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Не трудись... Ремни сыромятные. Гужевые...

Дьяконов не спеша закурил, протянул портсигар мне, потом Егорову и нагнулся над нашим воскресшим покойником.

– Амба, поручик Рутковский! Не ожидали? Дать папироску?

– К черту! – сплюнув кровь, ответил захваченный. – Кто выдал? Нюрка?

– Да не все ли равно? Народ! Слышите топоры?.. А теперь: послушайте еще...

Дьяконов поднял с земли валявшийся перед входом в землянку черен поломанной лопаты и пять раз раздельно, с интервалами, стукнул по стволу березы. Топоры замолчали...

– Обложили, как волка! – хрипло засмеялся арестант.

Когда Егоров вынес из норы углежога наган и кольт и пленника напоили, он спокойно спросил:

– От радости в зобу дыханье сперло, Дьяконов?

– Ну, встречались птички и покрупнее... А вообще, конечно – ведь вы собирались и здесь громких дел натворить, не говоря уже о прошлом...

– Да... Ремиз... Об одном жалею: не догадался я раньше тебя смарать!..

Это «блатное» словечко он произнес с особым вкусом, со смаком. Дьяконов передернул плечами.

– Хватит с вас и штабс-капитана Лихолетова...

Я, уже отчасти разобравшись в обстановке, вмешался в этот интересный разговор:

– Прошу снять с него брюки! Спустите галифе, товарищ Егоров!

Рутковский, извиваясь ужом, забился на земле, пытаясь ударить ногами Егорова. Тот укоризненно сказал:

– Ну что бесишься? Хватить тебя по башке рукояткой, что ли?

В паховой области этого человека был большой, округлой формы рубец – след от зажившей язвы...

– Ну хватит волынку тянуть! Расстреливайте и всё тут! Я – русский офицер и умереть сумею!

– Никогда вы русским офицером не были, господин Рутковский! – отозвался Дьяконов. – На германскую вас не брали, как нужного жандармам студента-провокатора... А потом вы пошли к белым. И это было закономерным. Стали анненковским карателем, затем комендантом розановской контрразведки, произвели вас, студента-недоучку, в прапорщики, а за кровавый разгром в Соболевке наградили чином поручика...

– У вас неплохая информация! – снова овладев собой, тоном похвалы сказал арестованный. – Откуда, если, конечно, не секрет?

– Теперь уже не секрет... от подполковника Драницына...

Арестант отпрянул к стене так, что ударился головой.

– Драницына взяли? Драницын сдался живым?!

– Никто его не брал. Сам явился. Надоела волчья жизнь... И не бейтесь головой об стенку. Получается не эффектно – землянка...

– Кончайте! Никуда я отсюда не пойду!

– Да я бы с удовольствием, Рутковский! – невозмутимо ответил Дьяконов. – И мне и вам – меньше хлопот. Вас за одну только Соболевку нужно десять раз расстрелять! Помните, как вы сожгли школу, заперев туда больше сорока человек из семей красных партизан? А казнь коммуниста Селезнева? Помните Селезнева? Как вы, лично, жгли его головней, вырезали у него на груди звезду!.. А «экспедиция» в Борках? А расстрелы большевиков в контрразведке? Так я-то, я бы с удовольствием. Но не могу! Приказано доставить вас в край... Судить будут. Сейчас мы развяжем вам ноги и пойдем. Предупреждаю: за попытку ударить кого-нибудь из нас ногой в пах – пуля в ногу! Это – полумера! На большее я не уполномочен, но полумеры в моей власти. Уйти не удастся. Если будете вести себя не корректно, привяжу вожжами к ходку и придется бежать за лошадью. Моцион на шестьдесят верст. Точно так же, как вы поступили с комиссаром Игнатьевым. Вспоминаете?

Рутковский посмотрел на Дьяконова с любопытством, сказал:

– А ведь с тебя, пожалуй, станется! Двух братьев твоих наши расстреляли... Черт с вами, развязывайте. Я хочу издохнуть сразу!

Потоптавшись немного, чтобы размять ноги, он пошел вперед спокойно и равнодушно, но, пройдя шагов с полсотни, обернулся.

– Все равно я покончу самоубийством!

Тут и я не вытерпел.

– Вы хотите эпизод сделать хроническим, Никодимов-Рутковский, или как там вас еще? Вы не только подлец, но и трус!

Он ответил выспренне:

– Я – Нерон! Я – поэт!

– Никакой вы не поэт, – вмешался Дьяконов. – Стихи писала ваша жена, создававшая вам... районную славу. Любила она вас без памяти...

– Баба как баба!.. А меня вам не понять!

– Почему же? Мы не чужды искусства. Товарищ народный следователь, когда вы изволили утопиться, заявил сразу, что вы одухотворенная натура. Верно, следователь?..

Я рассвирепел.

– Долго мы будем лясы точить?!

Тут Егоров ткнул «Нерона» в бок стволом нагана и сказал беззлобно:

– Шагай, шагай, гнида!..

Выражение лица Игоря, когда наше шествие вышло на его засаду, было, применяя литературный штамп, «не поддающимся описанию».

Егоров, сбросив узел с пожитками арестанта в повозку, подошел к Желтовскому и предупредил:

– Закрой рот, а то паут залетит!

– Садись сюда...

Виктор Павлович домовничал один. Жена с ребятишками ушла в гости.

Он подбросил дров в печку, подвинул к теплу два стула...

Ласковые дни побаловали недолго, и по возвращении в Святское на небо навалилась тяжелая осенняя хмарь, а в окна застучали холодные дожди...

– Самым трудным во всей этой истории был разговор со старухой-хозяйкой, к которой я ходил еще несколько раз. Полоумная бабка долго несла чушь, пока я не догадался применить вишневую наливку. После второй рюмки бабкины мозги прояснились и на горизонте замаячила фигура Нюрки...

– Той самой, что была в лесу?

– Той самой. Тогда она работала санитаркой в больнице, ходила к бывшему самоубийце стирать белье, мыть полы и помогала одинокому поэту скрашивать бытие другими доступными ей средствами. Короче говоря, Нюрка была любовницей Рутковского... Сомнения в отношении Никодимова начались у меня еще с прошлого года. Понимаешь, не подходил он как-то к нашим людям!.. Тип не тот. Не районного масштаба гусь!.. Так чего же занесло его к нам? Неужели такая даровитая личность не могла обосноваться где-нибудь... повыше, что ли? Проверил я тщательно анкету Никодимова. Сделал запросы, получил ответы... И тут сомнения одолели еще пуще. Понимаешь, по анкете с девятнадцатого года все правда, а до восемнадцатого – туман и много липы... Сделал еще запрос – по месту жительства, на Урал...

– Я тоже писал...

– Знаю. Но тебя интересовали манатки, а меня – фигура...

– Гм!

– Наша фирма установила, что семья Никодимовых была большевистской. В колчаковщину старика расстреляли, мать умерла в тюрьме, а Аркадий Ильич, сын, был отправлен в глубь Сибири с одним из колчаковских «поездов смерти». Интересовался когда-нибудь этими поездами? Страшная была штука! Ну, вот. Наши разыскали дальних родственников Никодимовых, хорошо знавших эту семью. Послал я на Урал фотографию Аркадия Ильича. И на Алтай послал фотографию для предъявления бывшим партизанам отряда, в котором, по анкете, в Гражданскую войну воевал Аркадий Ильич.

Вскоре пришел первый ответ: партизаны опознали по карточке своего бывшего помначштаба Аркадия Никодимова. Пять человек подтвердили: да, мол, это наш штабист. Пришел в отряд в августе или сентябре девятнадцатого измученным и оборванным. Заявил, что бежал из «эшелона смерти»... Как интеллигентный человек, оказался очень полезным – вел всю документацию отряда, умел работать с картой. Неоднократно просился в бой и в разведку, но командир отряда не отпускал Никодимова от себя: берег... В разгром колчаковщины все же вырвался в разведку вместе с одним товарищем и... не вернулся. Посчитали погибшим, но вскоре пришло от Никодимова письмо: сообщал, что вступил в регулярную Красную армию. Так, мол, сошлись, фронтовые дороги...

Казалось бы, все ясно: наш Аркадий Ильич – боевой партизан, заслуженный большевик-подпольщик и бывший красноармеец. Так ведь?. Но почему же он, беспартийный, пишет липовые анкеты, ни словом нигде не оговорился о пребывании у колчаковцев в заключении, партизанский стаж указывает не с девятнадцатого, а с восемнадцатого года?

Уральцы молчали, а тут я получил одно сообщение по своей линии: явился в органы с повинной некий подполковник Драницын, бывший начальник второго отдела одного из колчаковских формирований. Оный Драницын заявил, что больше не хочет быть врагом советской власти, и в числе прочих откровений сообщил, что в нашем районе скрывается бывший контрразведчик Рутковский Николай Николаевич. Кем работает Рутковский и под какой фамилией живет, Драницын не знал... Кроме того, подполковник сказал, что в наши Палестины выбыл на днях еще некий штабс-капитан Лихолетов. В свое время был другом Рутковского: надеялся встретиться с приятелем и просить у него материальной, так сказать, помощи...

Я немедля послал фотографию Никодимова для предъявления раскаявшемуся подполковнику и тут же получил письмо уральцев. Оба родственника, посмотрев карточку, категорически заявили: нет, это не наш Аркаша!

Таким образом, можно было сделать некоторые выводы. Но я медлил с арестом «Никодимова»: нужно было через него выследить и штабс-капитана, которого мои люди упорно не могли обнаружить. И вдруг – «Никодимов» утопился. Мой план полетел к черту! Понимаешь, Гоша, как обидно было?!

– Мне сейчас еще больше обидно: ты знал, кто такой Никодимов, и допустил, чтобы следствие пошло по ложному пути! Хорош друг!

– Видишь ли... дружба дружбой, а табачок врозь. Должен тебе сказать со всей откровенностью: первые дни я сам верил в самоубийство. Ничего удивительного – разве не мог, охваченный предчувствием нависшей над головой беды, Рутковский покончить со всем этим одним ударом? Примеры были! То, что наш «подшефный» перед «самоубийством» сильно переменился, это заметили все окружающие. Заметил и я. Даже побаивался: неужели допустил где-нибудь промашку? Такие матерые волки, живущие годами начеку, очень наблюдательны. Окончательно убедила меня в симуляции самоубийства марлевая повязка.

– Какая повязка? В следственном материале эта деталь не фигурирует.

– В твоем – нет. В моем – играет существенную роль. Марлевую повязку со следами сукровицы и сильным запахом керосина мои люди обнаружили в балагане на затопленном поле, в шести верстах отсюда, где состоялась тогда трогательная встреча старых друзей...

– Значит обнаруженный корсаковской милицией труп?..

– Штабс-капитана Лихолетова...

– Здорово! И тут ты мне ничего не сказал! Все же ты скотина, Виктор!

– Зря ругаешься. Все равно: то, что ты проделал, нужно было проделать по чисто юридическим соображениям. Будешь спорить?

– Нет, не буду... Ну, дальше?

– Дальше я вспомнил: в империалистическую и Гражданскую войну солдаты, чтобы избавиться от фронта, наносили себе ранки и при помощи керосиновых повязок растравляли страшные язвы... Сперва врачи верили, что это «солдатская медицина». Ведь и посейчас в деревне керосин – «лекарствие»... Но потом военно-полевые суды стали за керосин на ранках расстреливать... Я ведь старый солдат... А господин Рутковский в прошлом студент-медик... Вся эта вторая симуляция с «сифилисом» бесподобна по своей «искренней» простоте и лиричности. Не удивительно, что ты, как говорится, – «клюнул»!.. Ну, что ж дальше? Убив дружка и переодев труп в свое платье, Рутковский бросил покойника в воду. Вспомни: в те дни по реке густо шли бревна где-то разбитого плота. Они размолотили штабс-капитана так, что и родная мать не узнала бы. Все делалось с расчетом: попробуй, найди в груде человеческого мяса пулевую ранку или разбери черты лица!

После этого подшефный исчез, как провалился... Тем неприятнее мне было получить вскоре копию протокола допроса Драницына с перечислением всех дел нашего «Нерона», о которых я с ним кратко беседовал при аресте. А вслед за сим последовал мне выговор. Только об этом – помалкивай. Это для личного пользования. Я просто так: чтобы тебе легче стало...

– Не совестно, Павлыч?

– Ладно, ладно! Знаю я, что такое профессиональное самолюбие! Ну-с, так вот: предупреждение всем нашим линейным органам фирма сделала, но и без того было ясно, что на железную дорогу Рутковский сейчас не полезет. Во-первых, требовалось переждать малую толику времени, пока все утихомирится, во-вторых, нужно было раздобыть денег. Оба, и Рутковский и Лихолетов, были нищи, как церковные крысы. Значит, начнет искать временную берлогу. А где? В деревнях нельзя. Там секретаря РИКа чуть не каждый мужик знает... Следовательно, в лесу. Лето... «Каждый кустик ночевать пустит»... Усилил я наблюдение во всех прилесных селах и деревнях. И вот стали поступать донесения из Тупицыно: некая Нюрка, работавшая весной в районной больнице, а нынче проживающая с отцом и матерью в Тупицыно, что-то зачастила в лес... И наблюдатели приметили: грибов из леса не носит, а приносит... синяки. Уйдет нормально, а вернется: то глаз подбит, то губа заплыла, то руки поднять не может... Полюбилась мне эта Нюрка до ужасти. Организовал я ей «провожатых», и выследили они брошенную углежогом землянку. Однажды ночью Нюрка исчезла из деревни. Родители, знавшие кое о чем, не беспокоились, бывали лесные ночевки и раньше, а барышня, очутившись в моем «палаццо», расплакалась и разоткровенничалась. Открылась тайна землянки. Выяснилось, что старый возлюбленный, обосновавшийся на лесной полянке, требовал от подружки организовать убийство и ограбление почтаря, ночевавшего во время наездов в Тупицыно, в доме Нюркиного папаши. Нюрка должна была «вызнать», когда у почтаря будет с собой более или менее крупная сумма денег, и сообщить возлюбленному. Роль наводчика Нюрке не нравилась. Нюрка отказалась. Рутковский сказал, что он скрывается «от растраты», и Нюрка требовала, чтобы дружок вышел из добровольного заключения, «объявился» и, отбыв срок наказания, женился на ней. Такая «программа максимум» отнюдь не входила в расчеты мерзавца, и Рутковский начал сожительницу лупцевать... Ну, если женщину, даже любящую, начинают бить чуть не ежедневно, она превращается в тигрицу...

– Скажи, Виктор Павлыч... Это правда, что твои братья расстреляны колчаковцами? – спросил я после паузы. – Ты ведь никому об этом не рассказывал.

– Правда... Но это к делу совершенно не относится...

– Нет, относится... Откуда Рутковский мог знать об этом? Вспомни-ка его слова у землянки...

– Черт возьми! А ведь правда! Откуда он мог знать?

– Твоя фамилия – настоящая?

– Самая распрадедовская.

– Кто подослал Рутковского к партизанам под видом Никодимова?

– Драницын. Он рассказал об этом подробно.

– А до этой провокаторской засылки кем Рутковский был в контрразведке?

– Сперва комендантом, потом, кажется, следователем...

– Не думаешь ли ты, что знакомство Рутковского с твоей фамилией более раннего происхождения, чем в Святском?

– Думаю, Гоша! Думаю! Сейчас – думаю! – вскочил со стула Дьяконов. – Верно, друг! Очень и очень возможно!

Помолчав, Дьяконов сказал угрюмо:

– Одного не могу понять... Что заставило его симулировать самоубийство? Почему он принял это решение? Импульс этот самый, черт его побери, мне нужен!.. Понимаешь? Все ломаю голову и не могу понять – где я промахнулся?.. Ничего другого здесь не могло быть – только мой промах...

– Нет, Павлыч, – ответил я, – нет. Тут другое...

– А что же?

– Штабс-капитан Лихолетов... Вот кто заставил нашего волка принять холодную ванну. Совсем забыл ты про эту интереснейшую фигуру, а в ней вся суть! Мне лично этот вопрос представляется так: Лихолетов, встретясь с Рутковским, стал шантажировать дружка, угрожал выдать... Объектом могли быть не только деньги, а выдача документов, устройство на работу, да мало ли что... Ведь Никодимов, как-никак, – член РИКа. У него в руках все дела, штампы, печати. Понимаешь?.. На этой почве Рутковский и пришиб бывшего соратника, а затем решил исчезнуть с наших горизонтов... Вот тебе и «импульс».

Дьяконов сидел ошеломленный...

– Знаешь что, дорогой товарищ... Ты все в одиночку, в одиночку, от меня бочком, в сторонку... «Функционалку», о которой так любил говорить Туляков, разводишь...

Дьяконов долго и от души смеялся.

– Ладно, Гоша. Спасибо за науку!..

Увы, он и в последующих делах, где сталкивались наши общие служебные интересы, все продолжал свое: «бочком, бочком, да в сторонку»...

Рутковского судили. Смерть не любит, когда с ней кокетничают. Она настигла волка.

На глухом озере

В погожий августовский день рассыльный РИКа принес пакет с грифом «секретно».

Прочитав «вложение», как было упомянуто в сопроводительном письме Пахомова, я подошел к карте района... Ага, вот оно, Урманское. Верст семьдесят-восемьдесят к северу... Кругом леса.

– Игорь! Готовься. Завтра уезжаем.

– Далеко?

– Изрядно. В Урманское. За день, пожалуй, не добраться...

– Поохотимся?

– Будем ловить привидение...

Глаза Игоря стали широкими. За две трети секунды я уловил в них посменно удивление, восторг, мужество...

– На, читай вслух.

К сопроводительному письму было приколото отношение председателя Урманского сельсовета.

На нашем озере явилось видение. Фигура белая под вид мертвеца, только большая. Ростом более двух сажен. Мужики бросили рыбу ловить, сидят голодные. Фигура плачет на озере. Воет зверем. В деревне сказывают – наваждение. Крестьяне хочут молебствие служить, но я запретил. Положение плохое. Примите меры.

На отношении две резолюции Пахомова: «Написать Воробьеву, чтобы меньше пил. И. Пахомов» и «Нарследователю – на усмотрение. И. Пахомов».

Первая резолюция перечеркнута.

– «Привидение Виндзорского замка»... – задумчиво и серьезно сказал Игорь ломающимся голосом. – «Тайна доктора Паркера»… «Белая дама»... Тень отца Гамлета...

Он уставился в одну точку, лицо стало вдохновенным.

– Ты что там на стене рассматриваешь?

Стряхивая с себя очарование жуткой мистики, Игорь вздрогнул.

– Я?.. Нет, ничего, – и сурово отрубил: – Я готов!

– И не боишься?

– Что вы?! Только попросите у Дьяконова пару ручных гранат. Две бомбы. Думаю, так будет вернее.

– Ну, бомбы, пожалуй, не надо, – рассудил я, – бесполезно. Как известно, привидения ни пуля, ни штык, ни снаряды не берут. Но ружья и Гейшу возьмем. Кто-то мне говорил, что в Урманском до черта уток.

Гейшей звалась моя собака. Это было очень легкомысленное создание. Гейша ничуть не заботилась о чистоте породы, и зимой и летом мне приходилось гонять со двора целые своры ее ухажеров. Словом, вполне оправдывала свою кличку. Однако на охоте Гейша становилась неприступной, и за это я прощал своей охотничьей спутнице ее распущенность. Гейша обладала отличным поиском – «верхочутом».

– «Двое и собака в одной лодке», – снова высказался Игорь. – «Белый клык»... Знаете, я читал: у Конан Дойля есть что-то похожее – Шерлок Холмс, доктор Ватсон и верный друг ихний доберман-пинчер Джерри...

– Кажется, не у Конан Дойля, а у Кервуда или у Сэтона. И «ихний» – неграмотно...

– Пусть... А все-таки у нас совсем, как у Шерлока Холмса!

Я не стал возражать.

– Пусть, как у Шерлока Холмса. Хорошо... Вот что, мистер Холмс: составьте план операции по уловлению Виндзорского... то бишь, урманского привидения.

– Почему – я?

– Потому, что в моей практике, как я уже говорил, не было встреч с привидениями, а вы, судя по вашим высказываниям, здорово осведомлены. Правильно?

– Да, пожалуй, вы правы, – скромно согласился Игорь, – хотя мне тоже не приходилось еще встречаться с призраками, но я прочитал о них очень много книг... Хорошо, я составлю план. На методе дедукции...

– Вот, вот. Ну, до вечера.

Вечером я ознакомился с планом операции, составленным Игорем. Он делился на две части.

Часть первая

В Урманское приезжают два охотника и, собирая необходимые сведения, попутно стреляют уток (в приписке было сказано «можно наоборот»).

Часть вторая

Охотники начинают ловить привидение. Для указанной цели они поздно вечером устраивают засаду в той части озера, где появлялось привидение, и поочередно держат на сворке собаку Гейшу. Как только привидение появляется, собаку спускают с привязи. Гейша начинает облаивать призрак, а Шерлок Холмс и доктор Ватсон спешат на лай лодкой или пешим путем, в зависимости от обстановки, настигают привидение и расстреливают его из ружей и револьверов.

Прочитав вторую часть, я заметил:

– Не выйдет, Игорь Холмс...

– Почему?

– Во-первых, подумай о комарах. Вечером в камышах это такая сила, с которой справиться невозможно. Во-вторых, Гейша до сих пор ходила только по уткам и косачам. По призракам я ее не натаскивал. Возьмет да и даст вдруг стрекача в обратную сторону?!..

– Что вы?! Гейша очень храбрая собака!

– Черт ее знает, мистер Холмс! Учтите, все-таки – слабый пол... нервы там, и все такое... В-третьих, стрелять по привидению нельзя. С одной стороны, повторяю – его пулей не свалишь, а с другой, – оно мне, до крайности, необходимо живьем...

– Значит, вы думаете...

– Думать будем завтра. А сейчас пойдем ужинать к вдове Ремешковой. У нее сегодня вареники. Шерлок Холмс всегда аккуратно ужинал, и это вполне по-джентльменски.

– Разве можно перед таким делом есть?.. Я не в состоянии. Я, наверное, всю ночь думать буду...

– Что ж, дело твое. Да, вот что: скажи мне – ты раньше в Урманском никогда не бывал? Нет? Ну и отлично. Я тоже... А из урманских у нас в камере никто не появлялся? Отлично! Ну, бодрствуйте, мистер Холмс.

Я отправился к Шаркунову.

– На коровьем реву поеду завтра в Урманку. Дай хорошего коня, Василий.

– Дам. Что это тебя к святым потянуло?

– Каким святым?

– Да так урманских зовем. Народ там шибко верующий.

– Расскажи-ка об этой деревне.

– Живут у черта на куличках. Всего домов двадцать... Ну, может, сейчас прибавилось. Я там уже года два не был.

– Партячейки нет?

– Какая там ячейка!

– А чем занимаются?

– Рыбаки... Сеют мало.

– При Колчаке партизанили, наверное?

Шаркунов усмехнулся.

– Есть там у них два партизана бывших... Так ведь какие? Кашеварили в отряде. Вообще деревня: ни к тентим, ни к энтим! Добираться до Урманки нужно через гать. Громадная гать – версты три-четыре... Они, дьяволы святые, в трудные минуты жизни что делают? Разбирают гать и – ни пешему, ни конному! Так в колчаковщину и сделали. Словом, колчаковщина как-то мимо них прошла... А деревушка древняя. При царе Горохе на этом месте скит стоял, ну а потом оправославились. Так, ерундовский народ... Никакой культуры... А чего ты там забыл?

– Поеду ловить привидение...

– Ха-ха-ха!.. Привидение? Да, у них это может, у них все такое может быть... Даже явленная икона может открыться, не то что привидение! Сколько раз мы говорили на бюро, чтобы за урманских взяться по-деловому, да все руки не доходят... Валяй... Потом расскажешь. Приходи утром – конь будет готов. Дам тебе отличного рысака.

Снова восемьдесят летних верст на безрессорной повозке. Полчища паутов, комариные тучи, тысячи толчков на ухабах и рытвинах, подножные кормежки лошади...

К этому еще нужно добавить бесконечные разговоры со спутником. Энциклопедические разговоры: от характеристики финского города Або до разъяснения спутнику мифологической сущности Януса двуликого...

Уже завечерело, солнце потонуло где-то за дальним борком и небо на горизонте стало непрозрачно-синим, когда Игорь заявил:

– Есть хочется, как из двенадцатого калибра...

– Ты так не поужинал и, наверное, не завтракал?

– Нет.... Думал... Ну, ничего: верст десять осталось. Я считал столбы... Эх, жареных бы карасиков да холодного молочка!

Гейша хорошо знала слово «молочко». Гейша посмотрела на меня, облизнулась и подскулила.

Я разделил между мной и Игорем единственную захваченную в дорогу котлету, ибо мы легкомысленно понадеялись по дороге подстрелить какого-либо чирка и выехали ни свет ни заря, когда хозяйки наши еще почивали, а вдова Ремешкова к тому же на ночь прятала ключи от погреба под подушку... Но чирки не попадались.

Игорь взял у меня из рук разломанную пополам котлету, сложил обе половинки вместе и сурово сказал:

– Надо по справедливости. На три части...

И полез в котомку за охотничьим ножом.

Котлета лежала на козлах ходка. Гейша решила, что эта скромная пища пожертвована ей...

Когда Игорь наконец раскопал в мешке свой нож – котлеты на козлах уже не было...

– Подлая собака! – возмутился Игорь. – Скверная собака! И по привидениям не ходит и котлеты ворует из-под носа!.. Я бы такую и дня держать не стал. К тому же очень развратная...

Гейша смотрела на меня и облизывалась. Игорь отвернулся в сторону.

Вокруг расстилались сенокосные луга. Никаких признаков воды нигде не видно. Скверно, но делать нечего... Проехав еще с полверсты, я резко повернул влево, ухнул через дорожную канаву и направил коня к маячившему возле дороги свежесметанному стогу.

– Тпр-р-ру! Вот что: чирки, караси и молоко на сегодня отменяются. Вода для питья у меня есть в баклажке. Но зато нам предстоит восхитительная ночевка: не в душной избе, наполненной шуршащими тараканами, а на лоне природы. Мы будем возлежать на ложе из скошенных трав и вдыхать роскошный аромат духов «Свежее сено»... Разве это плохо для охотников и сыщиков? Сплошная романтика!

– А почему не в деревне? – плаксиво спросил Игорь. – Вдыхать! Есть ведь хочется...

– Не хлебом единым жив сыщик, – наставительно ответил я, – и не карасями...

Игорь после паузы жалобно предостерег:

– Комары заедят!

Распрягая лошадь, я, как мог, вразумительно ответил:

– Из охотничьей практики вам, дорогой мистер Холмс, вероятно, известно, что на покосах комар наблюдается в умеренном количестве. Кроме того, человечество исстари пользуется дымовой завесой не только для сокрытия своих мыслей, но и против комаров. Вопросы?

Он спросил совсем жидким голосом:

– А по какому праву?

– По праву сильного!

Тут мой секретарь ощетинился.

– Сейчас не пещерный век, – прошипел Игорь, – и мы живем в Ре-Се-Фе-Се-Ре! Я хочу в деревню! Хочу яичницу с салом!..

– эР-эС-эФ-эС-эР – государство, – заметил я, – а каждое государство содержит в себе элементы насилия над личностью. Над некоторыми личностями, ставящими свои вульгарные, животные устремления выше государственных интересов. Вы, кажется, читали в журнале «Суд идет» статью Курского по этому вопросу? Значит, вам ясно. А на данном этапе нашего пути, как выразился в свое время некий Людовик Надцатый, – государство – это я! Понятно?

– А я, значит, личность?

Теперь в словах его послышалась горечь.

– Безусловно! И притом еще – личность, подчиненная мне. Еще вопросы?

Больше вопросов не было. Игорь стал разводить костер. Гейша держалась индифферентно и щелкала зубами, разыскивая блох.

Мне стало немножко досадно на себя за резкость.

– Слушай, Игорек! В нашей милиции сидит сейчас арестованный за растрату некий заготовитель Церабкоопа Горохов... Помнишь, который приехал из города и сразу заявил, что его в поезде обокрали, а деньги при обыске у него были обнаружены в тайничке баула?

– Ну?..

– Документы Горохова лежат во внутреннем кармане моей кожанки...

– И что же вы будете делать с этими документами?

– Мы въедем в деревню не ночью, как это практикуют разные уполномоченные инспектора, следователи и прочая зловредная публика... Нет. Мы въедем днем. Шикарно, как подобает городскому заготовителю на селе.

– Зачем?

– Слушай дальше. Я буду немного навеселе. Ручаюсь, тебе, не приходилось встречаться с непьющими заготовителями.

– Это да! Это верно... А все-таки не понимаю...

– Итак: в Урманское въезжает не следователь, а разбитной, подвыпивший заготовитель Василий Флегонтович Горохов! Здорово, а?

– Да, пожалуй, интересно... – немного оживился Игорь, – ну, а дальше что?

– Дальше... дальше. Горохов начнет контрактовать у мужиков рыбу. По высоким ценам.

Игорь возмутился.

– Это аферизм! И чего вы этим добьетесь?

– Ах, вот как вы, мистер Холмс, расцениваете мою откровенность?! Ну так вот тебе: держи фляжку, выпей воды, налей в котелок Гейше и догадывайся о последующем сам! Методом дедукции...

Я взял с ходка брезентовые плащи, достал из своего мешка «мерзавчик» и побулькал водкой перед огнем костра.

– С этого не напьешься, – презрительно сказал Игорь.

– А заготовитель напиваться не может. Он не гусар. Но запах будет...

– Будет... Только все это – авантюра! – немного помолчав, отозвался Игорь. – А мой план, значит, насмарку?

– Ничего подобного! Будет использован. В ближайшее воскресенье – поохотимся.

Игорь обиженно засопел. В животе у него бурлило. У Гейши в животе тоже переливалась вода.

Я сунул под голову клочок сена, натянул поверх плащ и уснул.

Председатель урманского сельсовета Воробьев, проверив мои документы, поскреб пятерней затылок.

– Эх, не того я ждал! А вы не ко времени, товарищ Царабкоп! Ничего у вас не выйдет…

– Это почему же? Цены у нас сейчас новые, высокие.

Председатель снова потянулся к затылку.

– Не в том дело, что цены... Цена, она, конешно, играет... да тут, брат ты мой, дело такое... Не понесет мужик нонеча рыбу... Не станут контрактовать-то... Ин ладно. Спытайте. Может, и фартанет. На фатеру я вас к Адаму Иванычу поставлю. Мужик справный, перевеющий рыбак. В городу жил... Образованный.

– Ну, к Адаму так к Адаму! А Ева будет? – подвыпивший заготовитель игриво ткнул кулак в председательский бок.

Сельсоветчик усмехнулся.

– Энто уж как придется. Конешно, ежели...

– Денег у нас хватит!

– Само собой! У ково и денежки...

– Учительница-то у вас есть?

– Каки тут учительницы! Третий год дожидамся. Школу отбрякали, фатеру приготовили, а не едут к нам... Фершал, лонской год, собирался медпункт поставить, да так оно и осталось...

– Почему же такое дело?

– Далеко, вишь... глушь. Сказано – Урманка... Урман и есть. Живем в лесу, молимся колесу...

– Партийные в деревне имеются? Сам-то партийный?

– Я-то? Не-е! Малограмотный. Куды мне! Нет у нас партейных. Партизаны, которые были, имеются. А партейных нет... Ну, айдате, на фатеру поставлю...

Адам Иванович оказался плешивым, веселым и не по-деревенски остроумным мужичком лет под пятьдесят. Был очень подвижен, говорлив и брился по-городскому: начисто.

Пока Игорь уничтожал вторую сковородку яичницы с салом, я повел с хозяином дома деловой разговор.

– Прошлый год на Урманском озере рыбы, можно сказать, почти што и не было, – рассказывал Адам Иванович, – ну в нынешнем году другое положение. Рыбы, по совести ежели, много! В коих отногах ткни веслом – колом станет! И щучина, и окунь, и карась... Во какой карась, – он растопырил пальцы рук, – не карась, а сказано – лапоть! Золотой! Икряного еще много...

И, вздохнув, закончил сумрачно:

– Одна беда – не ловим мы нынче рыбу...

– Глистовата?

– Не-е-е! Как стекло! Сказать по-нашему, по-деревенскому – до того баская да вкусная рыбка: от пуза есть – и все мало! Однако не ловим нынче...

– Значит, лодырничают рыбаки?

– Да нет... – и вдруг таинственно спросил:

– Вы карасика уважаете?

Я ответил, что уважаю.

– И правильно! – хихикнул Адам Иванович. – Очень даже пользительная рыбка!

Он снова хихикнул и окликнул жену, гремевшую загнеткой у печки:

– Слышь, Устя! Спроворь-ка нам с заготовителем парочку карасиков! Поширше которых выбери... С икоркой чтоб...