Текст книги "Росмерcхольм"

Автор книги: Генрик Ибсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Росмер. Да, мне этого от души хотелось бы.

Мортенсгор. Ну вот, так я и хочу только поставить вам на вид, .господин пастор, что если вы сразу раскроете свои карты насчет этого вашего разрыва с церковью, вы тотчас же сами себе свяжете руки.

Росмер. Вы думаете?

Мортенсгор. Да, можете быть уверены, что немного вам тогда удастся сделать в наших краях. И кроме того... вольнодумцев в наших рядах и так уже достаточно, господин пастор. Я готов сказать – слишком даже много этого народа. Партия нуждается в христианском элементе... в членах, к которым бы все относились с уважением. По этой части у нас большая нехватка. Поэтому целесообразнее, чтобы вы сохранили про себя то, до чего публике нет дела. Вот мое мнение.

Росмер. Так. Значит, вы не (рискуете иметь со мною дела, если я открыто сознаюсь в своем отречении?

Мортенсгор (качая головой). Рискованно, господин пастор. В последнее время я взял за правило не поддерживать ничего и никого, кто против церкви.

(*780) Росмер. Разве вы сами в последнее время вернулись в лоно церкви?

Мортенсгор. Это статья особая.

Росмер. Ага, так. Ну, в таком случае я вас понимаю.

Мортенсгор. Господин пастор... вам не следовало бы забывать, что я... именно я... далеко не вполне свободен в своих действиях.

Росмер. Что же вас связывает?

Мортенсгор. Меня связывает то, что я человек заклейменный.

Росмер. А... вот как.

Мортенсгор. Да, заклейменный человек, господин пастор. Вам-то надо бы крепко помнить это. Потому что ведь это вы главным образом меня заклеймили.

Росмер. Держись я тогда тех взглядов, как теперь, я бы осторожнее отнесся к вашему проступку.

Мортенсгор. И я так думаю. Но теперь уже поздно. Вы заклеймили меня раз навсегда. На всю жизнь заклеймили. Вы, верно, даже не вполне сознаете, каково приходится такому человеку. Но теперь, пожалуй, скоро сами испытаете на себе.

Росмер. Я?

Мортенсгор. Да. Не думаете же вы, что ректор Кролл и весь его кружок спустят вам такой разрыв? А "Областной вестник" будет больно кусаться, – как говорят. Весьма возможно, что и вас заклеймят, и вас тоже.

Росмер. Я лично чувствую себя неуязвимым, господин Мортенсгор. Мое поведение не дает никаких поводов для нападок.

Мортенсгор (с лукавой усмешкой). Сильно сказано, господин пастор.

Росмер. Весьма возможно. Но я имею право говорить так.

Мортенсгор. Даже если бы вы покопались в своей личной жизни так же старательно, как однажды в моей?

Росмер. Вы говорите это так странно. На что вы намекаете? На какой-нибудь факт?

Мортенсгор. Да, на один факт... на один-единственный. Но пронюхай о нем злобствующие противники, дело может принять довольно скверный оборот.

(*781) Росмер. Так не угодно ли вам будет сообщить мне, что это за факт?

Мортенсгор. Неужто пастор сам не догадывается?

Росмер. Решительно не догадываюсь. Никоим образом.

Мортенсгор. Хорошо. Так, видно, придется мне выложить вам его... У меня хранится странное письмо, написанное здесь, в Росмерсхольме.

Росмер. То есть письмо фрекен Вест? Разве оно такое странное?

Мортенсгор. Нет, это письмо не странное. Но я однажды получил другое письмо из вашего дома.

Росмер. Тоже от фрекен Вест?

Мортенсгор. Нет, господин пастор.

Росмер. Так от кого же? От кого?

Мортенсгор. От покойной хозяйки дома.

Росмер. От моей жены! Вы получили письмо от моей жены?

Мортенсгор. Да, получил.

Росмер. Когда?

Мортенсгор. Незадолго до ее смерти. Теперь этому будет года полтора. И вот это-то письмо и странно.

Росмер. Вы, верно, знаете, что жена моя была в то время больна психически.

Мортенсгор. Да, я знаю, что многие так думали. Но едва ли можно было заметить что-нибудь такое по ее письму. Если я говорю, что письмо это странное, то совсем в ином смысле.

Росмер. И что же такое вздумала написать вам моя бедная жена?

Мортенсгор. Письмо у меня дома. Начинается оно приблизительно с того, что она живет в страхе и трепете, потому что здесь, в этих краях, столько злых людей. И эти люди только и думают, как бы повредить вам.

Росмер. Мне?

Мортенсгор. Да, так говорится в письме. И затем следует самое странное. Сказать ли вам это, господин пастор?

Росмер. Непременно! Все, все! Безусловно.

(*782) Мортенсгор. Покойная фру Росмер просит и умоляет меня быть великодушным. Ей известно, – говорится в письме, – что меня отрешили от должности учителя по милости пастора. И вот она упрашивает меня не мстить.

Росмер. Какого же рода мести она опасалась с вашей стороны?

Мортенсгор. В письме говорится, что если до меня дойдут слухи о каких-то греховных делах в Росмерсхольме, то чтобы я не доверял им; это все злые люди распространяют, чтобы погубить вас.

Росмер. Так и сказано в письме?

Мортенсгор. Пастор может сам прочесть его при случае.

Росмер. Но я не понимаю... что именно она себе вообразила? О чем могли ходить эти дурные слухи?

Мортенсгор. Во-первых, о том, что пастор будто бы отпал от веры своего детства. Это фру Росмер отрицала категорически – тогда. А затем... гм...

Росмер. Затем?

Мортенсгор. Да, затем она пишет... довольно-таки сбивчиво... что не знает ни про какие греховные отношения в Росмерсхольме. Что ее тут никогда не обижали. И если такие слухи пойдут, она умоляет меня не касаться их в "Маяке".

Росмер. Ничьего имени названо не было?

Мортенсгор. Нет.

Росмер. Кто доставил вам это письмо?

Мортенсгор. Этого я обещал не выдавать. Оно было мне доставлено вечером, в сумерки.

Росмер. Если бы вы сразу навели справки, вы узнали бы, что моя бедная, несчастная жена была не совсем вменяема.

Мортенсгор. Я и расспросил. Но, должен признаться, мое впечатление было несколько иным...

Росмер. Иным?.. Но почему, собственно, вы сообщаете мне теперь об этом давнишнем, бессвязном письме?

Мортенсгор. Чтобы посоветовать вам быть крайне осторожным, пастор Росмер.

Росмер. В частной своей жизни, что ли?

(*783) Мортенсгор. Да. Вы не забывайте, что с этих пор вы уже не такой человек, которого никто не осмелится затронуть.

Росмер. Так вы все остаетесь при том, что мне есть что скрывать от людей?..

Мортенсгор. Не знаю, почему бы свободомыслящему человеку не пользоваться жизнью вовсю, насколько это возможно. Но, повторяю, будьте впредь осторожны. Если пройдет слух о чем-либо, что идет вразрез с предрассудками, – можете быть уверены, что это дурно отразится и на всем деле духовного освобождения. Прощайте, пастор Росмер.

Росмер. Прощайте.

Мортенсгор. Я отправлюсь прямо в типографию, чтобы поместить важную новость в "Маяке".

Росмер. Поместите все целиком.

Мортенсгор. Я помещу все, что нужно знать добрым людям. (Кланяется и уходит.)

Росмер стоит в дверях, пока тот спускается с лестницы. Слышно, как запирается входная дверь внизу.

Росмер (в дверях зовет негромко). Ребекка. Ре... Гм... (Громко.) Мадам Хельсет, фрекен Ребекка внизу?

Мадам Хельсет (снизу, из передней). Нет, господин пастор, ее тут нет.

Портьера в глубине комнаты раздвигается, и показывается Ребекка.

Ребекка. Росмер!

Росмер (оборачивается). Как? Ты была в моей спальне? Дорогая, что ты там делала?

Ребекка (подходя к нему). Подслушивала.

Росмер. Что ты, Ребекка! Как же ты могла?

Ребекка. Да, могла. Так у него это гадко вышло... насчет моего утреннего платья, что...

Росмер. А-а, значит, ты была там, и когда Кролл?

Ребекка. Да. Я хотела знать, что такое он затаил в душе.

Росмер. Я бы ведь рассказал тебе.

Ребекка. Едва ли рассказал бы мне все. И, конечно, уж не его собственными словами.

(*784) Росмер. Так ты все слышала?

Ребекка. Большую часть, я думаю. Мне пришлось спуститься на минутку, когда Мортенсгор явился.

Росмер. А потом опять поднялась?..

Ребекка. Ты не сердись, друг мой.

Росмер. Поступай всегда во всем, как сама находишь правильным и справедливым. Ты ведь вполне свободна. Но что же ты скажешь теперь, Ребекка?.. Ах, никогда, кажется, я так не нуждался в тебе, как теперь.

Ребекка. Да ведь мы с тобой были готовы к тому, чего и следовало ожидать.

Росмер. Нет, нет... не к этому.

Ребекка. Не к этому?

Росмер. Я, правда, думал, что рано или поздно наши прекрасные, чистые, дружеские отношения будут заподозрены и забросаны грязью. Но не Кроллом. От него я никогда не мог ожидать ничего подобного. Другое дело – от всех этих людей с грубой душой и нечистыми взглядами. Да, да... недаром я так ревниво скрывал наш союз. Это была опасная тайна.

Ребекка. А очень нужно обращать внимание на то, как нас судят другие люди! Мы-то сами ведь знаем, что на нас нет никакой вины.

Росмер. Я? На мне нет вины? Да, я так и думал – до сегодня. Но теперь... теперь, Ребекка...

Ребекка. Что теперь?

Росмер. Как объяснить себе ужасное обвинение Беаты?

Ребекка (не выдержав). Ах, да не говори о Беате! Не думай больше о Беате! Ведь ты уже вышел было из-под ее влияния, отделался от покойницы!

Росмер. Как только я узнал все это – она как будто вновь ожила... и мне жутко.

Ребекка. Нет, нет... не надо поддаваться этому, Росмер! Не надо!

Росмер. А я тебе говорю – надо. Надо попытаться выяснить это вполне. Как могла она так заблуждаться, впасть в такое роковое недоразумение?

Ребекка. Не начинаешь же и ты сам сомневаться в том, что она была почти безумная?

(*785) Росмер. Да, знаешь... вот в этом-то я и не могу больше быть вполне уверенным. И кроме того... если бы даже и так...

Ребекка. Если бы и так? Ну, что же тогда?

Росмер. Я хочу сказать – тогда в чем нам искать главную причину того, что ее болезненное душевное состояние перешло в настоящее безумие?

Ребекка. А, да к чему тебе теперь мучиться такими думами! Какая от этого польза?

Росмер. Я не могу иначе, Ребекка. Я не могу отделаться от этих мучительных сомнений, как бы мне ни хотелось.

Ребекка. Но ведь это же опасно – вечно думать об одном и том же, да еще столь тяжелом.

Росмер (беспокойно-задумчиво ходит по комнате). Верно, я выдал себя как-нибудь. Она, должно быть, заметила, каким счастливым стал я чувствовать себя с тех пор, как ты вошла в наш дом.

Ребекка. Но, дорогой друг, если бы и так?..

Росмер. Поверь, от ее внимания не ускользнуло, что мы с тобой читали одни и те же книги. Искали друг друга и беседовали обо всех этих новых вещах. Но я все-таки не понимаю!.. Я ведь так старался щадить ее. Оглядываясь назад, я вижу, что все время был как бы настороже; скорее жизнь готов был отдать, чем дать ей заметить то, что происходило между нами. Разве не так, Ребекка?

Ребекка. Да, да, так, именно так.

Росмер. И ты тоже... и вот все-таки!.. О, подумать страшно. Так она, значит, бродила тут... томясь своей больной любовью... молча, не говоря ни слова... следила за нами... подмечала все... и перетолковывала все по-своему.

Ребекка (сжимая руки). Ах, лучше бы ноги моей никогда не было в Росмерсхольме!

Росмер. О, подумать только, что она выстрадала молча! Какие ужасные представления складывались в ее больном мозгу... чего только она не приписывала нам! Она никогда не говорила тебе ничего такого, что могло бы навести тебя на какой-нибудь след?

Ребекка (вся встрепенувшись). Мне! Ты думаешь, я после этого осталась бы здесь хоть день?

(*786) Росмер. Нет, нет, разумеется. О-о! Какую же борьбу она вынесла. Одна, сама с собой, Ребекка. Полная отчаяния и одна-одинешенька. И наконец эта потрясающая... призывающая нас к ответу победа – в водопаде! (Бросается на стул у письменного стола, опирается локтями на стол и закрывает лицо руками.)

Ребекка (осторожно подходит к нему сзади). Послушай, Росмер. Будь в твоей власти вернуть Беату к жизни... к себе... сюда, в Росмерсхольм – ты бы сделал это?

Росмер. О, разве я знаю, что бы сделал, чего не сделал бы. Я теперь ни о чем другом и думать не могу – только об одном этом невозвратимом, непоправимом.

Ребекка. Теперь тебе предстояло начать жить, Росмер... и ты уже начал жить. Ты стал свободен... во всех отношениях. И чувствовал себя таким счастливым, радостным...

Росмер. Да, да... так и было. И вдруг свалилась на меня эта страшная тяжесть...

Ребекка (стоя позади него и опираясь руками на спинку стула). Как славно было нам с тобой сидеть вдвоем в гостиной, в сумерках... помогая друг другу строить новые планы жизни. Ты хотел вмешаться в живую, кипучую жизнь... в живую жизнь современности, – как ты говорил. Хотел переходить из дома в дом вестником свободы, освобождения. Завоевывать умы и волю людей... создавать вокруг себя благородных людей... все в более и более широких кругах. Благородных людей.

Росмер. Радостных и благородных людей.

Ребекка. Да, радостных.

Росмер. Ведь радость облагораживает душу, Ребекка.

Ребекка. А ты не думаешь, что и горе тоже? Великое горе?

Росмер. Да... если человек сможет пережить его. Превозмочь его. Перешагнуть через него.

Ребекка. Вот это и надо сделать тебе.

Росмер. Через это мне никогда не перешагнуть – совсем. Вечно будет грызть меня сомнение, вопрос. Никогда больше не наслаждаться мне тем, что придает жизни такую чарующую прелесть.

(*787) Ребекка (нагибаясь над ним, тихо). Что же это такое, Росмер?

Росмер (взглядывая на нее). Безмятежная, радостная, свободная от вины совесть.

Ребекка (отступая от него на шаг). Да. Свободная от вины совесть...

Краткое молчание.

Росмер (опершись локтем на стол и подпирая голову рукой, глядит перед собою). И как она сумела все это скомбинировать! Как систематически связала все, одно с другим! Сначала стала сомневаться в моей преданности вере и церкви. Как могла она напасть на такую мысль тогда? А вот напала же. И мысль эта разрослась в уверенность. А затем... да, затем ей уж так легко было вообразить себе и все остальное. (Выпрямляется и нервно ерошит волосы.) Ах, эти дикие мысли! Никогда мне от них не отделаться. Я это чувствую. Знаю. Они будут налетать на меня вдруг, ни с того ни с сего, и будить память о мертвой.

Ребекка. Как белый конь Росмерсхольма.

Росмер. Да. Проносясь во мраке... в тишине.

Ребекка. И из-за этого злосчастного бреда больного мозга ты готов отказаться от живой жизни, за которую уже было ухватился?

Росмер. Ты права – это тяжело. Тяжело, Ребекка. Но выбор не в моей власти. Как мне справиться с этим?

Ребекка (все стоя за его стулом). Создав себе новые условия жизни.

Росмер (пораженный, поднимая голову и глядя на Ребекку). Новые условия жизни!

Ребекка. Да, новые отношения к окружающему миру. Жить, действовать, работать. А не сидеть тут, ломая себе голову над неразрешимыми загадками.

Росмер (встает). Новые отношения? (Идет по комнате, останавливается у двери и возвращается обратно.) Мне приходит на ум один вопрос. Ты не задавала его себе, Ребекка?

Ребекка (тяжело дыша). Скажи... какой...

Росмер. Как, по-твоему, должны сложиться наши отношения с сегодняшнего дня?

(*788) Ребекка. Я думаю, наша дружба может устоять, что бы там ни случилось.

Росмер. Я не совсем в таком смысле. Но то, что с самого начала сблизило нас с тобой... что так тесно связывает нас... наша обоюдная вера в возможность чистых отношений между живущими вместе мужчиной и женщиной...

Ребекка. Да, да... так что же?

Росмер. Я хочу сказать, что такие отношения... как вот наши... скорее всего уместны, когда люди живут мирной, счастливой жизнью...

Ребекка. Значит...

Росмер. Мне же теперь предстоит жизнь, полная борьбы, тревог и сильных душевных волнений. Я ведь хочу прожить свою жизнь, Ребекка! Я не дам свалить себя, сбить себя с ног какими-то жуткими предположениями. Я не позволю предписывать себе, каким путем мне идти в жизни... не позволю ни живым ни... кому бы то ни было.

Ребекка. Да, да! Не позволяй! Будь до конца свободным, Росмер!

Росмер. Но знаешь, что мне тогда приходит на ум? Не знаешь? Не видишь, каким образом я лучше всего могу отделаться от всех мучительных воспоминаний... от всего этого печального прошлого?

Ребекка. Ну?

Росмер. Противопоставив ему новое, живое настоящее.

Ребекка (хватаясь ощупью за спинку стула). Живое?.. Что же... это?

Росмер (подходя к ней). Ребекка... если бы я теперь спросил тебя... хочешь ты быть моей второй женой?

Ребекка (с минуту не может выговорить ни слова, затем радостно вскрикивает). Твоей женой! Твоей!.. Я!

Росмер. Хорошо. Попытаемся же. Мы двое сольемся в одно существо. Здесь не должно оставаться пустого места после умершей.

Ребекка. Я... на месте Беаты!..

Росмер. Тогда она будет вычеркнута из нашей жизни. Совсем. Раз навсегда!

(*789) Ребекка (тихим дрожащим голосом). Ты думаешь, Росмер?

Росмер. Так должно быть! Должно! Я не могу... не хочу прожить всю жизнь с трупом за плечами. Помоги мне сбросить его, Ребекка. И давай заглушим все воспоминания свободой, радостью, страстью!.. Ты будешь моей женой... единственной, какую я когда-либо имел.

Ребекка (овладев собой). Никогда больше не заговаривай об этом. Я никогда не буду твоей женой.

Росмер. Что! Никогда! Или ты думаешь, что никогда не смогла бы полюбить меня? Да разве в нашей дружбе нет уже проблесков любви?

Ребекка (закрывая в ужасе уши). Не говори так, Росмер! Не произноси этого!

Росмер (схватив ее за руку). Да, да... в наших отношениях есть зерно любви, готовое пустить росток... О, я вижу по твоему лицу, что и ты это чувствуешь. Разве нет, Ребекка?

Ребекка (овладев собой, снова твердо). Слушай. Вот что я скажу – если ты будешь настаивать, я уеду из Росмерсхольма.

Росмер. Уедешь! Ты! Не можешь. Это невозможно.

Ребекка. Еще невозможнее мне – стать твоей женой. Никогда в жизни не бывать этому. Я не могу.

Росмер (пораженный, смотрит на нее). Ты говоришь: не могу. И так странно. Почему же ты не можешь?

Ребекка (схватив его за обе руки). Дорогой друг... и ради тебя и ради меня – не спрашивай почему. (Выпускает его руки.) Так-то, Росмер. (Идет к двери налево.)

Росмер. С этой минуты у меня будет один вопрос – почему.

Ребекка (оборачиваясь). Тогда все будет кончено.

Росмер. Между нами?

Ребекка. Да.

Росмер. Никогда между нами не может быть кончено. Никогда ты не уедешь из Росмерсхольма.

Ребекка (взявшись за ручку двери). Нет, я, пожалуй, и не уеду. Но если ты будешь еще спрашивать – все-таки все будет кончено.

(*790) Росмер. Все-таки кончено? Как же так?

Ребекка. Да. Я последую за Беатой... Теперь ты знаешь, Росмер.

Росмер. Ребекка!..

Ребекка (в дверях, медленно наклоняя голову). Теперь ты знаешь! (Уходит, затворяя за собой дверь.)

Росмер (как потерянный, глядит ей вслед и говорит про себя). Что же... это... такое?

(*791)ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Гостиная в Росмерсхольме. Окно и дверь в переднюю открыты. Солнечное утро.

Ребекка, одетая, как была в первом действии, стоит у окна, поливая цветы. Ее вязанье лежит на кресле. Мадам Хельсет, с метелкой и тряпкой, обмахивает и вытирает пыль с мебели.

Ребекка (после небольшой паузы). Странно, что пастор сегодня так долго не спускается вниз.

Мадам Хельсет. Ну, он ведь часто так. Да теперь, верно, уж скоро сойдет.

Ребекка. Вы его видели?

Мадам Хельсет. Мельком. Когда я принесла ему кофе, он одевался у себя в спальне...

Ребекка. Я потому спрашиваю, что вчера ему нездоровилось.

Мадам Хельсет. Да, это заметно было. Хотелось бы знать, не вышло ли у них чего с шурином.

Ребекка. Что же такое, по-вашему, могло выйти?

Мадам Хельсет. Где ж мне знать. Пожалуй, это Мортенсгор рассорил их.

Ребекка. Очень возможно... Вы немножко знакомы с этим Педером Мортенсгором?

Мадам Хельсет. Вот уж нет! Как можно, фрекен! С таким-то?

Ребекка. То есть потому, что он издает такую гадкую газету?

Мадам Хельсет. Нет, не только из-за этого... Фрекен, верно, слыхала, что он прижил ребенка с замужней женщиной, от которой муж сбежал?

Ребекка. Слыхала. Но это, кажется, давно было, задолго до того, как я сюда приехала.

(*792) Мадам Хельсет. Еще бы! Он тогда совсем еще был молоденький. И ей-то бы впору было быть поумнее его. Он было и жениться на ней собирался. Да куда! Разве позволили? Ну и солоно же пришлось ему потом, поплатился за это... А потом он вдруг как-то в гору пошел. Теперь, говорят, многие ходят к нему на поклон.

Ребекка. Да, маленькие люди охотнее всего прибегают к нему со своей бедой.

Мадам Хельсет. Ну, пожалуй, и не одни маленькие...

Ребекка (украдкой поглядывая на нее). Разве?

Мадам Хельсет (около дивана, усердно обмахивая метелкой и вытирая пыль). Пожалуй, и такие, на каких ни за что никто и не подумал бы, фрекен!

Ребекка (возясь с цветами). Ну, это вам только так кажется, мадам Хельсет. Вы же не можете знать ничего такого наверное.

Мадам Хельсет. Вот как? Фрекен думает, что не могу? А вот могу. Коли на то пошло, так я сама раз носила письмо Мортенсгору.

Ребекка (оборачиваясь). Да неужели?

Мадам Хельсет. Право. И письмо-то было вдобавок написано здесь, в Росмерсхольме.

Ребекка. В самом деле, мадам Хельсет?

Мадам Хельсет. Ей-богу! И на такой тонкой бумаге. И запечатано самым лучшим красным сургучом.

Ребекка. И вам его доверили снести? Тогда, дорогая мадам Хельсет, не трудно угадать, от кого оно было.

Мадам Хельсет. Ну-у?

Ребекка. Разумеется, кто же это мог быть, как не бедная фру Росмер в своем болезненном состоянии.

Мадам Хельсет. Это все в ы говорите, фрекен, а не я.

Ребекка. Но что же было в этом письме? Впрочем, откуда же вам знать.

Мадам Хельсет. Гм!.. Пожалуй, все-таки и это было бы возможно.

Ребекка. Так она вам сказала, о чем писала?

Мадам Хельсет. Нет, этого-то она не сказала. Но когда тот, Мортенсгор, прочел письмо, он принялся выспра-(*793)шивать меня и вдоль и поперек, ну, я и могла смекнуть, в чем было дело.

Ребекка. В чем же? Ну, милая, славная мадам Хельсет, скажите!

Мадам Хельсет. Нет, нет, фрекен. Ни за что на свете.

Ребекка. Ну, мне-то вы могли бы сказать. Мы с вами такие друзья.

Мадам Хельсет. Боже меня сохрани сказать вам хоть что-нибудь об этом, фрекен. Скажу только, что бедной больной вбили в голову очень дурные вещи и больше ничего.

Ребекка. Кто же, кто вбил ей это в голову?

Мадам Хельсет. Нехорошие люди, фрекен Вест. Нехорошие люди.

Ребекка. Нехорошие?..

Мадам Хельсет. Да; и еще раз повторю: очень нехорошие люди.

Ребекка. А кто же они, как вы думаете?

Мадам Хельсет. О, я-то знаю, что думаю. Но боже меня упаси!.. Известное дело, в городе есть одна такая особа... гм!..

Ребекка. Я вижу, вы намекаете на фру Кролл.

Мадам Хельсет. Да, она таки себе на уме. Передо мной всегда нос задирала. И вас никогда не жаловала.

Ребекка. По-вашему, фру Росмер была в полном разуме, когда писала это письмо Мортенсгору?

Мадам Хельсет. Да ведь разум – мудреное дело, фрекен. А только совсем сумасшедшей она не была, по-моему.

Ребекка. Да ведь у нее же совсем как будто помутилось в голове, когда она узнала, что не будет иметь детей. Ведь тогда еще это с ней началось.

Мадам Хельсет. Да, это ужасно расстроило ее, бедняжку.

Ребекка (берет вязанье и садится к столу). Впрочем, разве вы не находите, что для пастора это, в сущности, было к лучшему, мадам Хельсет?

Мадам Хельсет. Что было к лучшему?

Ребекка. Да вот, что у них не было детей. А?

(*794) Мадам Хельсет. Гм!.. Вот уж не знаю, что и сказать на это.

Ребекка. Да поверьте, что так. Для него это было к лучшему. Пастор Росмер не такой человек, чтобы ходить да слушать тут детский писк.

Мадам Хельсет. В Росмерсхольме детки не кричат, фрекен.

Ребекка (смотрит на нее). Не кричат?

Мадам Хельсет. Нет. Тут в доме никогда этого не бывало, чтобы детки кричали, – сколько люди помнят.

Ребекка. Вот странно.

Мадам Хельсет. Не правда ли? Но такой уж род. И еще одна странность есть. Пока малы – не кричат, а как подрастут – не смеются. Никогда не смеются. Всю жизнь.

Ребекка. Вот удивительно...

Мадам Хельсет. Разве фрекен слыхала когда-нибудь, хоть раз, чтобы пастор смеялся?

Ребекка. Нет... как подумаю, так готова поверить, что вы правы. Да и вообще здесь, в ваших краях, люди не очень-то много смеются, мне кажется.

Мадам Хельсет. Да. Говорят, что начало этому положено в Росмерсхольме. Отсюда уж кругом разошлось, словно поветрие какое.

Ребекка. Вы очень глубокомысленная женщина, мадам Хельсет.

Мадам Хельсет. Ну, нечего вам насмехаться... (Прислушиваясь.) Тсс... пастор идет. Он не любит, когда тут с метелками... (Уходит в дверь направо.)

Йуханнес Росмер с палкой и шляпой в руках входит из передней.

Росмер. Здравствуй, Ребекка.

Ребекка. Здравствуй, милый. (Немного погодя, продолжая вязать.) Ты уходишь?

Росмер. Да.

Ребекка. Погода такая славная.

Росмер. Ты не заглянула ко мне наверх утром.

Ребекка. Нет, не заглянула... сегодня.

Росмер. И впредь не будешь?

Ребекка. Не знаю еще.

(*795) Росмер. Ничего нет с почты для меня?

Ребекка. "Областной вестник" прислали.

Росмер. "Областной вестник"!..

Ребекка. Лежит на столе.

Росмер (положив шляпу и палку). Что-нибудь есть?

Ребекка. Да.

Росмер. И ты не прислала мне наверх?

Ребекка. Успеешь еще прочесть.

Росмер. А, так. (Берет газету и читает стоя.) Что?.. "Особенно надо остерегаться бесхарактерных перебежчиков..." (Смотрит на нее.) Они называют меня перебежчиком, Ребекка.

Ребекка. Имени не названо.

Росмер. Это все равно. (Читает дальше.) "...тайных изменников хорошему делу... Людей с натурой Иуды, которые нагло сознаются в своем отступничестве, как только полагают, что настал удобный, наивыгоднейший момент... Это беззастенчивое покушение на почтенную память предков... в чаянии, что господа данной минуты не постоят за приличной наградой". (Кладет газету на стол.) И это они пишут обо мне! Они, знающие меня так давно и так близко. Сами они этому не верят. Знают, что в этом нет ни слова правды, – и все-таки пишут.

Ребекка. Это еще не все.

Росмер (снова берет газету). "Извинением может служить недисциплинированное мышление... пагубное влияние, пожалуй, простирающееся и на такие области, которые мы пока не хотим делать предметом публичного обсуждения или осуждения..." (Смотрит на нее.) Что же это?

Ребекка. Намек на меня, понятно.

Росмер (снова откладывая газету). Ребекка, это нечестно с их стороны.

Ребекка. Да, по-моему, они не уступают Мортенсгору.

Росмер (ходит по комнате). Необходимо принести спасение людям. Все хорошее, что есть в них, погибнет, если оставить дело так. Но этого нельзя допустить. О-о, как я был бы рад, как счастлив, если бы мне удалось хоть немножко рассеять этот мрак безобразия... внести сюда хоть луч света.

(*796) Ребекка (вставая). Не правда ли? Вот тебе великая, прекрасная задача; есть для чего жить.

Росмер. Подумай, если бы мне удалось пробудить в них самосознание, довести их до раскаяния, до того, чтобы им стало стыдно самих себя. Заставить их сблизиться между собою на почве терпимости... любви, Ребекка.

Ребекка. Да, только напряги для этого все свои силы, и ты увидишь, что победишь.

Росмер. Мне кажется, это должно удаться. О, как радостно будет жить тогда! Никакой вражды, ожесточенной борьбы. Только благородное соревнование. Все взоры направлены на одну цель. Воля всех, умы всех устремлены вперед... ввысь... Каждый идет своим, естественным для него, необходимым путем. Счастье для всех – создаваемое всеми. (Случайно взглянув в окно, вдруг весь содрогается и мрачно произносит.) О-о!.. Только не мною.

Ребекка. Не?.. Не тобой?

Росмер. И не для меня.

Ребекка. Ах, Росмер, не поддавайся таким сомнениям!

Росмер. Счастье, дорогая Ребекка, счастье – это прежде всего тихое, радостное сознание, что совесть твоя свободна от вины.

Ребекка (глядя перед собой). Да, это – насчет вины.

Росмер. Ах, ты не можешь судить об этом. Но я...

Ребекка. Ты – меньше всего.

Росмер (указывая в окно). Водопад!

Ребекка. О Росмер!..

Мадам Хельсет заглядывает в дверь справа.

Мадам Хельсет. Фрекен.

Ребекка. Потом, потом. Не сейчас.

Мадам Хельсет. На одно слово, фрекен.

Ребекка подходит к двери. Мадам Хельсет что-то сообщает ей, и они шепотом обмениваются несколькими словами. Затем мадам Хельсет кивает головой и уходит.

Росмер (с беспокойством). Не ко мне ли кто?

Ребекка. Нет, это по части хозяйства... Ты бы прошелся теперь подышать свежим воздухом, Росмер. Хорошенько прогулялся бы. Подольше.

(*797) Росмер (берет шляпу). Пойдем вместе.

Ребекка. Нет, милый, я сейчас не могу. Придется тебе одному. И стряхни ты с себя все эти тяжелые думы. Обещай.

Росмер. Никогда мне, верно, не стряхнуть их – вот чего я боюсь.

Ребекка. Но как может нечто, до того неосновательное, так захватить тебя!..

Росмер. К сожалению, это, пожалуй, не так уж неосновательно. Я всю ночь лежал и думал об этом. Беата, пожалуй, все-таки не так уже ошиблась.

Ребекка. В чем?

Росмер. Не так уже ошиблась, когда решила, что я люблю тебя, Ребекка.

Ребекка. Не ошиблась в этом?

Росмер (кидает шляпу на стол). Я все хожу и мучусь этим вопросом – не обманывали ли мы себя сами все время, называя наши отношения дружбой?

Ребекка. Ты разве думаешь, что их с таким же основанием можно было бы назвать...

Росмер. ...Любовными отношениями. Да, думаю. Еще при жизни Беаты все мои мысли принадлежали тебе. К тебе одной тянуло меня. Возле тебя я ощущал эту тихую радость, это не знающее желаний блаженство. Если пораздумать хорошенько, Ребекка, то сблизившее нас вначале чувство было похоже на тайную влюбленность детей. Ничего не требующую, ни о чем не мечтающую. Разве не было и у тебя такого ощущения? Скажи!

Ребекка (борясь с собой). Ах... не знаю, что и сказать.

Росмер. И эту-то задушевную нашу жизнь друг в друге и друг для друга мы принимали за дружбу. Нет... знаешь, наши отношения были духовным браком... пожалуй, с самых же первых дней. Вот в чем и грех мой. Я не имел права на это... не должен был позволять себе этого из-за Беаты.

Ребекка. Не должен был позволять себе быть счастливым? Ты так думаешь, Росмер?

Росмер. Она смотрела на наши отношения глазами своей любви. Судила о них, мерила их меркой своей любви. Вполне естественно. Беата и не могла судить иначе.

(*798) Ребекка. Но как же ты можешь обвинять себя самого в заблуждении Беаты!

Росмер. Из любви ко мне... своеобразной, но все-таки любви... она бросилась в водопад. Это непреложный факт, Ребекка. И через него мне никогда не перешагнуть.

Ребекка. Ах, да не думай ты ни о чем, кроме той великой, прекрасной задачи, которой ты решил посвятить свою жизнь!

Росмер (качая головой). Задачу эту, верно, никогда не удастся решить. Мне не удастся. После того, что я теперь знаю.

Ребекка. Почему же тебе не удастся?

Росмер. Потому, что никогда не восторжествовать тому делу, начало которому положено во грехе.

Ребекка (порывисто). Ах, эта родовая мнительность... родовая робость... родовая щепетильность! У вас тут ходит поверье, что мертвецы возвращаются на землю в образе вихрем проносящихся белых коней. По-моему, и все, о чем ты сейчас думаешь, – это в том же роде.

Росмер. Пусть будет, чем угодно. Не все ли равно, раз я не могу отделаться от этого. И ты поверь мне, Ребекка, – оно так и есть, как я говорю. Дело, которое должно восторжествовать, одержать прочную победу, может быть совершено лишь человеком с радостной, свободной от вины совестью.