Текст книги "Вика"

Автор книги: Генрих Книжник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Генрих Книжник
Вика

Мама мне потом говорила, что не мы Катю, а Катя нас нашла. Мы сидели в парке – мама на скамейке, а я в коляске. Мама разговаривала с тётей Тоней из пятого подъезда, а её Васька спал в своей коляске, рядом с моей. Он тогда всегда спал, а когда не спал, то орал. Вот.

А Катя подошла к нам: сначала к Ваське, поглядела на него, фыркнула, потом повернулась ко мне, встала на задние лапы, передние положила на край коляски и стала смотреть на меня. А я стала смотреть на неё. И так мы смотрели, смотрели, и вдруг я начала понимать всё, что Катя хотела мне сказать. Сначала я поняла, что она – Катя, потом, что она хочет со мной дружить, и я сразу очень захотела дружить с ней. И мы потянулись друг к другу и поцеловались носами. Я ужасно обрадовалась и захотела сказать Кате, что я обрадовалась, но не смогла, потому что ещё не умела говорить. Я только сказала: «У-у!» – и протянула к ней руки, а Катя запрыгнула ко мне в коляску и стала тереться об меня своей пушистой головой, и я засмеялась от радости.

Тут мама оглянулась, увидела Катю и закричала:

– Это что такое! Брысь сейчас же!

Катя посмотрела на неё и молча вышла из коляски, а мама стала мочить платок водой из бутылки, говорить про всяких грязных кошек и тереть мне лицо мокрым платком. Я и так терпеть не могла умываться, а тут ещё Катю прогнали, и я заорала во всю мочь. Васька проснулся и тоже стал орать. Тогда тётя Тоня вскочила, попрощалась и поскорее покатила коляску с Васькой домой, потому что он не перестанет орать, пока ему не дадут есть.

А Катя не ушла совсем, а села недалеко от нас и стала смотреть на меня, и у меня в голове вдруг услышалось: «Не плачь, всё будет хорошо». Я тут же замолчала, а Катя стала глядеть на маму.

Мама всё оттирала меня и причитала, что эта кошка наверняка без определённого места жительства, может быть даже заразная, и не смотрела на Катю. Потом она беспокойно завертела головой и оглянулась. Потом перестала меня тереть, опустила руки и стала неотрывно смотреть на Катю. А Катя смотрела на неё и ничего не говорила.

Так они смотрели друг на друга, и вдруг мама произнесла:

– Ты хочешь сказать, что мы тебе подходим и ты согласна у нас жить? А согласны ли мы взять тебя, тебя не интересует?

Потом ещё какое-то время смотрела на Катю и сказала:

– Ну что ж, пойдём.

И мы пошли домой. Впереди Катя с задранным хвостом, будто она знает, куда надо идти, потом я в коляске, потом мама, которая толкала мою коляску.

Дома мама проверила мои памперсы и посадила на горшок, а потом понесла меня в ванную. А когда мы вернулись, то увидели, что Катя сидит на моём горшке и делает свои дела. Мама так изумилась, что чуть не выронила меня, и поскорее налила Кате в блюдце молока. Катя посмотрела на неё, и мама сказала: «На здоровье», опять удивилась, задумалась, а потом спросила:

– Ты что, сказала мне спасибо? Или мне почудилось? Нет, ты не простая кошка. Может, ты ведьма-оборотень? Нет, непохоже: кошки-ведьмы чёрные и злые, а ты разноцветная и, похоже, добрая. Ну ладно, посмотрим ещё, как тебя Саша примет.

Саша – это мой папа. Катю он принял хорошо. Увидев её, он сначала очень удивился, потом спросил у мамы, чего ради ей понадобился этот зверь, и мама объяснила, что я без этой кошки ору до посинения.

Папа улыбнулся, и Катя стала жить с нами.

* * *

Мне с Катей было очень легко и интересно. Она сразу понимала, чего я хочу. Стоило только подумать в ту сторону, где она сидела, и она меня слышала.

А я слышала то, что думает Катя, когда она смотрела в мою сторону. Здорово. И не надо стараться говорить: «Дай, ня, а-а, у-у-у, ма-а» и всякие другие слова, которые мне было трудно произносить. И я решила их не говорить совсем: пусть Катя услышит и станет смотреть на маму, пока мама не поймёт, чего я хочу. Но Катя сказала, что стараться нужно обязательно, иначе я останусь на всю жизнь немая и ни с кем не смогу разговаривать по телефону, даже с бабушкой. Я вздохнула и поняла.

Я тогда уже умела хорошо ползать и даже стоять, если держалась за стул или за чьи-нибудь пальцы, но ходить боялась, потому что однажды папа меня отпустил, чтобы я шла сама, и я треснулась об пол. А Катя меня научила, держась рукой за стену, переставить одну ногу, постоять, подумать, переставить другую, и так три раза, а потом можно сесть и отдохнуть. Потом перевернуться на четвереньки, встать, держась за стенку, и опять идти. И я быстро научилась ходить, а потом и бегать, а Катя бегала рядом со мной и смеялась, когда я падала. Ну, она, конечно, не говорила: «Ха-ха», но я всё равно знала, что она смеётся, и даже обижалась, но сразу прощала её.

Катя не всегда говорила со мной, потому что очень уставала от таких разговоров. И я тоже уставала, и тогда мы играли с ней просто как девочка с кошкой, а не как две подруги. Бегали друг за другом по квартире, ловили бантик на верёвочке, вычёсывали Катину шерсть, просто спали в обнимку… Ну, много чего делали. Но всё равно знали, что мы подруги, хотя и ссорились иногда, особенно когда я хотела надеть на Катю кукольные платья и платочки, а Катя этого терпеть не могла.

* * *

Мы с Катей росли…

Скоро я научилась быстро бегать и даже обгоняла Ваську, когда мы гуляли с мамами в парке. Но Катя бегала быстрее нас, особенно от Васьки. Катя не любила с ним играть: он играл только для себя и не думал, нравится ли эта игра Кате или нет. Один раз даже кинул её в фонтан – посмотреть, поплывёт она или нет. Я и подумать ни о чём не успела и тут же прыгнула в фонтан за Катей, а там мне было воды по пояс, да ещё и сверху облило. А Васька стоял и смеялся! Я выхватила Катю из воды, обтёрла её о своё платье, посадила на скамейку и дала Ваське в нос. Он упал и заорал, что я мокрая кошачья дура, а я за это два раза двинула его ногой. Тётя Тоня закричала, что я дикарка, и кинулась к Ваське, а мама оттащила меня и стала говорить, что так нельзя, что нужно объяснять словами, а не драться. Но я чувствовала, что она на моей стороне. Потом мама потребовала, чтобы я извинилась перед Васькой, а я сказала, что ни за что не извинюсь: он гад, пусть сам извинится перед Катей, тогда и я извинюсь. Может быть. И чтобы он не смел к Кате близко подходить! Ещё надаю! Пусть извиняется за три шага от неё.

Тётя Тоня была умная: она что-то тихо сказала Ваське, а он сначала только мотал головой, а потом надулся, как пузырь, подошёл ко мне и сказал:

– Передай этой, своей, что я был неправ и больше не буду кидать её в фонтан. А теперь давай сама извиняйся передо мной.

Ой, мне так захотелось ещё разок дать ему как следует, но я сначала оглянулась на маму, а она смотрит на меня строго-строго, потом на Катю, и услышала от неё: «Извинись. Он своё получил». Ну я извинилась, и мы с Васькой пожали друг другу руки. Я взяла Катю на руки и пошла с мамой домой, потому что Катю надо было высушить и дать тёплого молока, чтобы она не простудилась. И мне тоже. А Васька, когда я оглянулась, погрозил мне кулаком. А я показала ему язык. И всем потом рассказала, что он извинялся перед кошкой. И все над ним смеялись.

* * *

Васька после этого случая сильно невзлюбил Катю и стал требовать, чтобы родители купили ему большую собаку, чтобы она покусала Катю, ну и меня заодно. А у Сеньки из четвёртого подъезда была здоровенная собака Ирма, называлась доберман – такая дурная, что бросалась на всех кошек. Когда Сенька с ней гулял, ему приходилось каждый раз хвататься за что-нибудь, чтобы не свалиться и не волочиться за ней по земле.

А тут к ним переехала жить его старая скверная бабка из Углича. Собака, когда её увидела, сразу зарычала, и бабка заявила, что с этим чудовищем жить не будет. Сенька возмутился и крикнул, что бабка сама чудовище, и за это ему сильно попало.

И тогда Сенька стал всех знакомых спрашивать, не возьмёт ли кто-нибудь собаку на время к себе – она добрая, ласковая, красивая. А когда отец вернётся из командировки, он вместе с Сенькой заставит бабку взять собаку обратно. Что это такое, на самом деле! Приехала – и сразу распоряжаться! В конце концов, собака уже жила в квартире, и поэтому она местный житель, а бабка мигрантка, приехала в Москву из какого-то там Углича и устанавливает свои порядки!

А тётя Тоня всегда боялась воров и грабителей, которые приходят в дом под видом водопроводчиков, электриков, телефонщиков, ну, всяких таких. Сенька стал специально встречать её с Васькой в парке и пугать историями про разные ужасы. И даже сказал, что и к ним домой приходил однажды подозрительный дядька проверять газ и требовал его впустить, но доберманша выскочила к дверям, залаяла, и он сразу убрался. Потом Сенька сказал, что собаку нужно устроить на временное жительство, и предложил её тёте Тоне. Она, конечно, спросила, кто же тогда будет охранять его собственную квартиру, а Сенька сказал, что с такой бабкой собака не нужна: никакой вор не посмеет залезть туда, где живёт его бабка.

И тётя Тоня согласилась, а Васька чуть не взорвался от радости.

Сенька привёл свою Ирму к ним домой, сказал: «Охраняй!» – обнял за шею, поцеловал в нос, вытер глаза рукавом и пошёл к дверям. Ирма взвыла, но он только сказал: «Надо!» – и она опустила голову, легла в углу и загрустила. Тётя Тоня стала её гладить, говорить ласковые слова, принесла ей замечательную куриную котлету. Тут Ирма повеселела и лизнула тётю Тоню в нос, а тётя Тоня сразу разулыбалась. А когда в дверь позвонила соседка, Ирма сразу вскочила и зарычала, а тётя Тоня даже захлопала в ладоши от радости. Теперь она могла спокойно уходить по делам и не волноваться, что Васька по дурости пустит в дом каких-нибудь бандитов. Мне Васька всё это потом сам рассказал.

И Васька стал гулять с Сенькиной Ирмой и уже несколько раз волочился за ней по земле, когда она бросалась за кошками. И всё ждал, когда я выйду гулять с Катей. Даже кричал под балконом, чтобы мы с Катей вышли пройтись. Но я Ваську знала, и Сенькину Ирму тоже, и не шла.

* * *

Однажды мы с мамой и Катей приехали из гостей. Я вышла из машины у подъезда, а мама поехала ставить машину на наше парковочное место в конце двора. Я стала открывать дверь подъезда, приложила магнитный ключ, а другой рукой нужно было потянуть на себя дверь, а она очень тугая, тянется плохо. Тогда я спустила Катю на крыльцо и в этот момент услышала: «Давай!» – и увидела эту гадскую Ирму, которая во всю прыть неслась к нам с Катей. Катя прыгнула на меня и вскарабкалась на плечо. Ирма подскочила, стала запрыгивать на меня передними лапами, чтобы дотянуться до Кати, и лаять, а я отпихивала её и кричала.

Катя сначала вся сжалась от страха, а когда услышала мой крик, опомнилась, зашипела и ка-ак даст этой дуре когтями по носу. Та сразу заткнулась. А тут ещё позади Ирмы кто-то тяжёлым басом рявкнул: «Рр-гав!» Я оглянулась, а это Юлин, из восьмого подъезда, ньюфаундленд, чёрный, огромный, как медведь, гавкнул на Ирму, будто приказал, чтобы не смела приставать и шла вон. Как он здесь оказался? Он же гулял со своей хозяйкой Юлей на том конце двора?!

Ирма сразу вся как-то сжалась, попятилась и побежала к Ваське. Он стал платком вытирать ей нос, сверкать на меня глазами и кричать, что мы с Катей – обе дикие кошки и они с Ирмой нам ещё покажут… А я подумала: мне и Кате что, уж и не гулять теперь во дворе?! И тут я в голове услышала: «Не бойся. Ничего эта Ирма ни тебе, ни твоей кошке не сделает. Не посмеет». Я даже испугалась. Оглянулась, а на меня смотрит Юлин ньюфаундленд. И я вдруг поняла, что это сказал мне он! Получается, что я и с собаками могу разговаривать?! Со всеми?! Ну хотя бы с некоторыми?! У меня даже ноги подогнулись, и я села на крыльцо. Тут подбежала Юля, взяла своего пса за ошейник и сказала ему:

– Молодец, Мишка! Настоящий защитник маленьких и слабых.

И моя мама тоже подбежала, бледная – ну, просто белая, прижала меня к себе одной рукой, а другой стала гладить Катю. И мы пошли домой.

Потом Васька всем говорил, что он вовсе не науськивал Ирму на меня и Катю, а просто не смог её удержать. Но взрослые ему сказали, что, если такое ещё хоть раз случится, его поставят на учёт в полиции как малолетнего преступника. Васька испугался, и Ирма стала ему не нужна.

* * *

Васька после этого стал мне пакостить в школе. Всё время норовил меня толкнуть или дёрнуть, подходил и орал, когда я с кем-нибудь говорила, – я терпела. Один раз какую-то грязную, драную перчатку сунул мне в карман куртки, дождался в раздевалке, пока я её достану, и стал громко хохотать, чтобы все смотрели. В другой раз в замок на рюкзаке воткнул спичку, я его открыть не могла. Острую кнопку положил на сиденье, Верка плюхнулась на моё место не глядя и заорала, как резаная. Как-то даже полкирпича положил в рюкзак. Я нашла и не стала его вытаскивать, а проходила мимо Васьки и «случайно» уронила рюкзак ему на ногу. Он взвыл, а я говорю:

– Ой, прости, я совсем ослабела, даже рюкзак удержать не могу.

Больше Васька в мой рюкзак не лазил.

А недавно я оставила свою новую ручку на столе, так он на переменке вместо неё подложил мне такую же старую, которая уже не пишет. А у нас диктант. И захохотал, как дурак, когда я попыталась ею писать. Я тогда прямо на уроке встала, ткнула ему его ручку в разинутый рот – он его сразу захлопнул – и дала в ухо. Васька вскочил, и чуть не случилась драка. Но Зоя Викторовна, наша классная, велела мне выйти, а я спросила – как же диктант. А она сказала, что диктант я писать не буду и она мне поставит двойку. А я сказала, что это нечестно, потому что я не сбежала с урока, а она сама меня выгоняет. Пусть выгоняет после диктанта, я только обрадуюсь. Тогда она разозлилась и велела на следующий день привести родителей.

Когда я это дома рассказывала, папа очень смеялся, а мама осуждающе на него глядела и говорила:

– Не смешно! Девочка не должна затевать драку!

А папа хлопнул меня по попе и сказал:

– Ничего, малышка, прорвёмся. Ну, иди, делай уроки.

И, наверное, прорвался, потому что Зоя Викторовна про этот случай больше не вспоминала. Диктант я написала через день после уроков. А Васька перестал мне пакостить, потому что стал бояться и только смотрел на меня злобными глазами.

* * *

Через пару дней я встретила во дворе Сеньку. Он был с Ирмой и с толстым рюкзаком. Я спросила, куда это он собрался и почему с Ирмой – ведь он отдал её Ваське.

Оказалось, что Васька вернул ему собаку. Заявил, что она отказывается выполнять его приказы и потому больше ему не нужна. А Сенькина бабка устраивает скандалы и требует выгнать Ирму сейчас же. Поэтому Сенька вынужден уйти из дома и прожить с Ирмой где-нибудь три дня, пока отец не вернётся из командировки. Он у него военный и часто уезжает на какие-то «объекты». А защитить Ирму может только отец. Сенька оставил матери записку, чтобы она его не искала и что домой он не вернётся, пока не приедет отец. А Ваське он эту его подлость припомнит: сам просил-просил отдать ему Ирму, Сенька поверил ему, а он повёл себя как последний гад. И что теперь ему, Сеньке, делать?!

Дело оказалось очень серьёзным.

Попросить моих маму и папу приютить Сеньку с собакой? Без Ирмы они, может быть, и взяли бы его на три дня, и то обязательно сообщили бы его матери, и что бы тут началось!.. Сеньку вернули бы домой с полицией или даже отдали в детский дом – я где-то слышала, что есть социальная служба, которая делает такие подлости, не спрашивая у детей, хотят они этого или нет. А Ирму отвели бы в собачий приют, а там собак держат в тесных клетках и плохо кормят.

Я спросила, нельзя ли Сеньке уехать на дачу: там должна быть печка и есть на чём спать. Сенька сказал, что думал об этом, но денег в доме он не нашёл – не у бабки же просить, – да и полиция в электричке поймает. На вокзале ночевать тоже нельзя: во-первых, собака, во-вторых, опять же полиция. А в парке ночью холодно, а днём народу много: кто-нибудь из знакомых обязательно встретится и сообщит матери. Лучше он три ночи переночует в каком-нибудь подъезде на верхней площадке перед дверью на чердак: туда обычно никто не ходит и там тепло. Еду Ирме он из дома захватил и себе тоже взял, а если ему не хватит, то он перетерпит, он же мужчина. Ирму он будет выводить гулять по ночам, когда все спят.

Я сказала Сеньке, что очень уважаю его за такое решение, и ещё сказала, что ему необходима связь с внешним миром. Пусть он запишет номер моего мобильника – если случится что-то непредвиденное, я приду на помощь. Свой-то мобильник, надеюсь, он взял? Сенька сказал, что взял и что я настоящий друг, а друзья познаются в беде.

Я провела его в наш подъезд и сказала код, чтобы он мог ночью гулять с Ирмой и возвращаться обратно. Потом вынесла две котлеты и сколько смогла разных тряпок и газет – подстелить, чтобы спать на них. А спать Сенька собрался бок о бок с Ирмой, чтобы греть друг друга своим теплом, как северные путешественники, которые спят в снежных ямах вместе со своими ездовыми собаками.

Утром перед школой я забежала к Сеньке на верхнюю площадку, а его уже нет. И газет и тряпок тоже! Наверное, его кто-то спугнул. Или он ушёл пораньше, чтобы никого не встретить во дворе. Я позвонила ему на мобильник и услышала, что абонент не отвечает, – наверное, мобильник испортился или разрядился, а зарядить негде. Что делать? Домой Сенька не вернётся – он такой! На вокзал, в магазин, в музей его с собакой не пустят. А если его подберёт кто-нибудь, кто охотится на одиноких детей? Не, не посмеет, испугается Ирмы.

Сеньку надо срочно найти, пока с ним что-нибудь не случилось. А как же школа? Придётся мне прогулять. Зоя Викторовна обязательно настучит родителям, начнётся допрос: почему прогуляла? где?

Сказать, что у меня было грустное настроение и мне очень захотелось походить по осеннему парку? Не поверят ни за что или испугаются и потащат к врачу. К детскому психологу!

Ладно, что говорить папе с мамой, придумаю потом, а сейчас надо искать Сеньку. Наверное, он в парке, больше ему деваться некуда. Сидит где-нибудь, несчастный, в тихом месте и пытается сообразить, что делать дальше. Моя мама ушла на работу, дома никого. Зайти, Катю с собой взять? Нет, она устанет бегать по парку, да и я устану её таскать – она большая стала, тяжёлая. Может, лучше я спрошу её совета?

Дома Катя встретила меня и сразу спросила глазами: «Что случилось?» Я рассказала ей про Сеньку с Ирмой, про то, что сейчас они исчезли, наверное, где-то в парке прячутся, и спросила, как мне их найти.

Катя подумала и посоветовала: «Спроси у собак, которые там гуляют! И возьми для них угощение. И у белок спроси, им сверху всё видно».

Я так и сделала. Сунула в рюкзак бутерброды с колбасой и сыром и на всякий случай взяла с собой вилку. В нашем парке собаки на детей не нападают, но вдруг какая-нибудь из них окажется злобной, тогда я подниму руку с вилкой, как Катя лапу с когтями, и собака испугается.

В парке на деревьях и кустах уже оставалось мало листьев, и спрятаться было трудно. Листья лежали на земле ковром, и разные работники сгребали их в кучи. Я подумала, что Сенька мог бы зарыться в такую кучу – в ней, наверное, тепло, но быстро поняла, что это невозможно: кучи сразу заталкивали в мешки и грузили в машины.

Сеньку надо искать на какой-нибудь скамейке в укромном месте парка подальше от нашего дома.

Для начала я заглянула за круглый домик на краю оврага – пусто. Да и с другой стороны оврага это место хорошо просматривалось, Сенька не стал бы там прятаться. Тогда я пошла к туалетам, подождала, пока туда направился какой-то мужчина, и попросила посмотреть, нет ли там мальчика в зелёной куртке и синей шапке с помпоном и с собакой доберманшей. На всякий случай я сказала, что это мой брат – он назло от меня убежал и где-то нарочно прячется.

Но Сеньки и там не было.

Потом я пошла к самому дальнему оврагу, где заросли и мало кто ходит, но Сеньку не нашла. Тогда я села на скамейку, вытащила бутерброд с колбасой и стала ждать.

Первыми прилетели голуби. Я попыталась мысленно поговорить с ними, но ничего не поняла. По-моему, у них мыслей совсем не было, кроме одной: дам я им поесть или нет. Я их прогнала.

Воробьи тоже ни о чём не думали или думали такими коротенькими мыслями, что я не успевала их услышать.

Вдруг прибежала белка. Она села напротив и уставилась на меня своими глазками-бусинками. Мы долго друг на друга смотрели, но я её не слышала. И тогда я попробовала думать не словами, а картинкой: «Ты не видела мальчика в зелёной куртке с коричневой собакой?» И вдруг я тоже увидела картинку: ходят разные люди – и взрослые, и дети, а один – моего возраста, в зелёной куртке и собака рядом. У меня сильно забилось сердце: белка меня поняла! И ответила мне! И этот мальчик в зелёной куртке может быть Сенька. Я мысленно спросила: «Когда? Где?» – но ничего не увидела. Наверное, для белки этот вопрос был слишком сложным. Или она не знает, где сейчас Сенька. И вообще, белкам наши человеческие дела неинтересны: они ведь не домашние животные и не живут с людьми, как собаки и кошки.

Тут я вспомнила, что Верка позавчера дала мне восемь орехов. Шесть я успела съесть, а два нашла в рюкзаке и протянула белке. Она вскочила ко мне на колени, ухватилась за мои пальцы – лапки маленькие, холодные, – схватила орехи, заправила их в рот за щёки и убежала. А я стала дальше ждать собак.

Я сидела и думала: почему я так волнуюсь из-за какого-то Сеньки? Если бы пропал Васька, я бы только обрадовалась. Ну, может, и не обрадовалась бы, но уж никак не стала бы волноваться. Может быть, потому что Сенька хороший человек и так заботится о своей Ирме? Она его друг, и он заботится о друге и не может оставить его без помощи. А если бы мои мама с папой решили выгнать Катю, я ушла бы с ней вместе? Может, и ушла бы. Да, точно, ушла бы. Сначала ревела бы три дня. А если бы не помогло, ушла бы. И что, бросила бы родителей на произвол судьбы? А почему они не хотят считаться со мной и выгоняют моего друга? А если бы у мамы, например, началась из-за Кати аллергия? А от аллергии можно задохнуться и даже умереть. Что делать тогда? Ужас! Ну-у, я бы тогда отвезла Катю к бабушке. Бабушка бы взяла Катю, я бы её уговорила. И я ездила бы каждую неделю к Кате и проведывала заодно бабушку, она была бы только рада. Или уговорила бы маму принимать лекарство от аллергии, не помню, как называется.

Нет, всё-таки очень хорошо, что ни у кого из нас нет аллергии на Катю…

Ну, ладно, Сенька – верный друг. Ну, храбрый. Никогда не врёт и ни на кого никогда не ябедничает. Учится хорошо и даёт списывать. И дерётся честно. Ну и что? Есть и другие мальчишки, тоже хорошие. Стала бы я ради них пропускать школу и бегать, искать по всему парку? Не знаю…

Я продолжала ждать собак с бутербродом в руке. Но где же они? Бегают где-то…

А если и собаки не смогут или не захотят со мной говорить? Как же искать Сеньку? А если его вообще нет в парке?

Наконец ко мне подбежала мелкая лохматая собачка и потянулась к бутерброду. Я его спрятала. Тогда она стала жалобно глядеть мне в глаза. И я начала передавать ей картинку: мальчик в зелёной куртке с коричневой доберманшей. Собачка задумалась, и вдруг я поняла её ответ: она их не видела. Я отщипнула ей кусочек колбасы и мысленно сказала, что больше дать не могу. Собачка моментально проглотила его и ушла.

Собаки подходили ко мне ещё два раза, но они тоже не видели Сеньку с Ирмой.

Я совсем приуныла и вдруг почувствовала, что кто-то тепло дышит мне на руку. Я даже вздрогнула. Опустила глаза и увидела мохнатого рыжего пса с висячими ушами. У него был жёлтый кожаный ошейник с большим белым кожаным цветком, я его сразу узнала. Это был пёс одной старшей девочки, которая часто гуляла с ним в парке. Девочка всё время его искала, потому что он был невоспитанный и постоянно убегал. Ему нравилось, когда хозяйка бегает по всему парку, ищет его, зовёт и старается поймать. Ещё я вспомнила, что этот пёс охотничий и называется сеттер. И зовут его Якс.

Сейчас он стоял возле меня, внимательно смотрел в глаза и даже положил лапу мне на колено. Я поняла, что он тоже узнал меня, учуял колбасу и хотел бы, чтобы я его угостила. Тогда я напряглась и передала, что дам ему колбасу, если он скажет, где Сенька, и приведёт меня к нему.

Якс наклонил голову, и я вдруг услышала в голове: «А кто это?» Я изо всех сил постаралась передать ему картинку, где Сенька и Ирма стоят рядом. Ещё я вспомнила, что Якс знает Ирму, ведь они часто встречались в парке. Якс вдруг гавкнул и побежал, оглядываясь, как будто звал меня за собой. И я помчалась, застёгивая на бегу рюкзак. Я бежала за Яксом и радовалась, что умею быстро бегать и почти не отстаю от него.

Мы добежали до большой клетки, которая называлась «вольер». В ней жили фазаны: очень красивый разноцветный муж и две рябенькие незаметные жены. В клетке был очень высокий пол, а между полом и землёй расстояние, чтобы фазаны в холод не застудили ноги.

Якс обежал вольер, остановился и опять гавкнул. Из-под вольера тут же кто-то гавкнул ему в ответ. Я увидела дверцу, через которую можно было залезть под фазаний пол, и сразу поняла, что там прячется Сенька, а в ответ Яксу гавкнула Ирма.

Я прислушалась и услышала сердитый шёпот:

– Я же тебе приказал молчать! Ты меня выдашь!

Нашла!

Я отдала Яксу колбасу, он схватил её и убежал, потому что услышал голос своей хозяйки. А я огляделась, наклонилась к двери и негромко сказала:

– Сенька, открывай, это я, Вика.

Дверца сразу открылась, и Сенька зашипел оттуда:

– Залезай скорее!

И я залезла под фазаний вольер.

Сенька был мятый, усталый и весь в какой-то трухе. Ирма тоже была мятая и грустная. На газетке лежала кучка собачьего корма, но она его не ела. Мы с ней посмотрели друг на друга, и вдруг я услышала в голове: «Домой хочу». Я мысленно спросила её: «Хочешь бросить хозяина?!» Но она ничего не ответила, легла и отвернулась.

– У тебя еда есть? – спросила я Сеньку.

Он отрицательно помотал головой.

Я достала два оставшихся бутерброда – один с колбасой, другой с сыром – и протянула ему. Он ну прямо схватил один и вцепился в него зубами, а я смотрела, как он глотает, и огорчалась, что взяла с собой так мало еды.

Сенька быстро-быстро сжевал бутерброд с колбасой, и я протянула ему второй – с сыром. Он схватил и его, остановился и вдруг спросил:

– А ты не хочешь?

Мне вдруг так захотелось есть! Мы поделили бутерброд пополам и съели его, и попили сок из бутылки, которую я тоже ношу с собой, чтобы не пить из-под крана в туалете и не покупать в буфете какие-нибудь искусственные напитки. Мама этого очень не любит.

Нам было очень вкусно. И я подумала, что Сенька, хотя и голодный, подумал обо мне, и поэтому он благородный человек.

Сенька вытер руки об штаны и спросил:

– Ты как меня нашла?

Я честно сказала, что нашёл его пёс, рыжий Якс, а я его об этом попросила. Только один Якс знал, куда идти, потому что он знаком с Ирмой. А другие собаки не знали.

Тогда Сенька спросил, почему я ему помогаю. И я сказала, что он спасает своего друга Ирму, и если бы кто-то захотел выгнать моего друга Катю, я, наверное, поступила бы так же. Потом я спросила, стал бы Сенька помогать мне. Сенька подумал и очень серьёзно сказал, что теперь будет помогать мне всегда и во всём, потому что я самая лучшая девочка во всей школе. Я сказала, что он тоже хороший, и спросила, что это за имя такое Сенька. Семён? И он сказал, что это Арсений: так его назвали в честь деда. Мне это имя понравилось. Конечно, оно намного лучше, чем какой-нибудь Васька или Ванька.

Мы помолчали, и Сенька спросил:

– Школу ты из-за меня пропустила. Что будешь говорить?

Мне стало приятно, что он думает обо мне. Я ответила, что придумала сказать дома так: подвернула ногу, не смогла идти; пришлось сесть на скамейку в парке и посидеть, пока не прошло. И мама напишет записку в школу. Надо будет только не забыть похромать.

Сенька посоветовал натереть щиколотку чем-нибудь жёстким, щёткой какой-нибудь, чтобы сильно покраснела и была горячая, когда мама станет смотреть. Тут я вспомнила о Сенькиной маме и спросила, звонил ли он ей. Сенька сказал, что мобильник разрядился, и вздохнул. Я спросила, что он написал ей в прощальной записке, и сказала, что она, наверное, ужасно волнуется. Сенька очень погрустнел. Он написал, чтобы она не волновалась, но он тоже член семьи, и у него есть права, а Ирму ему разрешили держать, и это его право. А если маме эта скверная бабка дороже его, то пусть знает…

Мы ещё посидели, задумавшись, и вдруг Сенька странно на меня посмотрел и спросил:

– А как ты поняла, что местные собаки не знают, где я, а Якс знает? Такого не может быть. Яксу ты, наверное, сказала: «Ищи Ирму», он тебя к ней и привёл. Он ведь имя Ирма знает, слышал на прогулках. А про других собак ты выдумала. Зачем? Чтобы я подумал, что ты такая необыкновенная?

Мне стало так обидно, что я чуть не заплакала, но сдержалась изо всех сил. Сеньке я ничего не ответила, просто взяла свой рюкзак и поползла к дверце. Надо же, я думала, что он хороший мальчик, а он… Вдруг он схватил меня за ногу и сказал:

– Не уходи. Ты, наверное, пошутила, а я подумал, что врёшь. Ведь такого не бывает.

Тут я так разозлилась, что даже плакать расхотелось. Я наклонилась к нему и прошептала тихо-тихо:

– Вот если я сейчас прикажу твоей Ирме, чтобы она лизнула тебя в ухо, поверишь?

Сказала и испугалась: а вдруг она не послушается? Но деваться было некуда. Я уставилась на Ирму и стала рисовать в уме картинку, как она лижет языком Сенькино ухо. Она сначала не реагировала, но потом посмотрела мне в глаза, забеспокоилась, заёрзала, встала, подошла к Сеньке, два раза лизнула его в ухо и опять легла.

Уф! Я сразу успокоилась, а Сенька сидит и смотрит на меня вытаращенными глазами и сказать ничего не может.

Потом помотал головой и просипел:

– Как ты это сделала? Ты ведь ничего не произнесла, даже шёпотом. У тебя даже губы не шевельнулись ни разу, я смотрел очень-очень внимательно. Ты колдунья?

И я увидела, что он испугался – смелый Сенька, который не побоялся выйти, когда его у школы ждали трое из «Г» класса, чтобы за что-то побить, а в нашем «Г» почему-то учатся самые глупые и дикие… Так вот, этот Сенька испугался меня, девчонки. И мне стало его очень жалко. Мало того что он ушёл из дома, ночь провёл на лестнице, с утра сидит под полом у фазанов, голодает, спит на газетах, мёрзнет, переживает за маму, держится из последних сил. А тут ещё я пугаю его. Если я не просто девочка Вика из соседнего подъезда, а колдунья, то на кого же ему опереться? И я решила ему всё-всё рассказать, хотя Катя и говорила мне, что лучше никому не открывать мою тайну. Что мне от этого может быть плохо. Я вздохнула, выдохнула и начала…