Текст книги "Пункт назначения – Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941–1942"

Автор книги: Генрих Хаапе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 9
«Коктейли Молотова» и сложная операция

Около 9 часов утра на своей санитарной повозке приехал Мюллер. Вместе с ним прибыл и Петерман, который привел мою новую лошадь. Оба уже узнали о смерти Дехорна. Даже сейчас в глазах Мюллера стояли слезы, а Петерман опять начал сильно заикаться. Все вместе мы отправились искать подходящее место последнего упокоения для Дехорна и в конце концов выбрали тихое местечко под тремя молодыми березками рядом с приметным перекрестком. Это место как нельзя лучше соответствовало миролюбивой натуре Дехорна. Да и в дальнейшем его можно будет легко отыскать, когда после окончания войны все павшие будут перезахоронены в Германии. Мы опустили тело Дехорна в могилу, прозвучал прощальный залп, и я произнес на прощание с верным товарищем несколько добрых слов. Салютная команда отправилась к другим могилам. Мюллер и Петерман закопали могилу, а потом установили на могильный холмик березовый крест.

Прибыв на командный пункт батальона, я узнал от Хиллеманнса, что атака назначена на 2 часа дня. Мы собирались отбросить русских за Межу и захватить или уничтожить их орудия.

– Нечего сказать, хорош сюрприз! – сказал я. – Пятнадцать километров в глубь вражеской территории! По холмистой непросматриваемой местности, поросшей лесом и густым кустарником! Да и казаки, наверное, все еще где-то там…

– И все-таки я считаю, что это правильно! – перебил меня Хиллеманнс. – Мы должны именно сейчас преподать им урок, иначе они никогда не оставят нас в покое! Огневые налеты каждый день! Лучше атаковать их сейчас!

Для поддержки нашей атаки прибыли три танка, которые командир нашей дивизии где-то «одолжил» на время. Командовал этой танковой группой юный лейтенант по фамилии Пандер. С этими танками мы почувствовали себя настолько сильными, что были готовы завоевать пол-России, если понадобится.

После того как мы углубились на территорию врага на несколько километров, из одной из деревень по нас открыли огонь. Перед этой деревней простиралось обширное открытое пространство, которое занимали луга и поля. За деревней начиналась полоса леса, окаймлявшая реку Межу. Нойхофф послал к Штольце посыльного с приказом обойти деревню справа и под прикрытием леса продвинуться до реки, чтобы отрезать русским путь к отступлению. Как только 10-я рота Штольце выйдет на этот рубеж, танки и 9-я рота Титьена должны были атаковать деревню в лоб.

Минометчики Кагенека и тяжелые станковые пулеметы заняли свои позиции и открыли шквальный огонь по деревне. Не прошло и часа, как деревня была уже в наших руках. Не помогла русским изменить положение и безрассудная атака небольшого отряда казаков, как и применение ими так называемых «коктейлей Молотова». Правда, с помощью этого примитивного оружия русским удалось поджечь командирский танк Пандера после того, как он уничтожил четыре вражеские противотанковые пушки, а пятую захватил в качестве трофея, взяв ее на буксир. В этом бою мы впервые столкнулись с этим простым, но довольно опасным оружием русских.

В лесу и на опушке леса осталось лежать много убитых и раненых красноармейцев. Однако то, насколько успешной оказалась наша контратака, мы смогли оценить в полном объеме только тогда, когда из леса вышли Штольце и его солдаты с внушительной колонной пленных. Без соприкосновения с противником 10-я рота добралась до переправы через Межу раньше отступавших русских. Когда позднее большая группа красноармейцев, преследуемая нашими оставшимися двумя танками, попыталась переправиться через реку, Штольце приказал подпустить их к самой реке и затем расстрелять в упор. Под градом пуль 10-й роты погибло много солдат пехоты и кавалерийских подразделений Красной армии. Нашим бойцам удалось вывести из строя или взять в плен почти всех красноармейцев, которые пытались отступить на другой берег Межи.

Проведенный позднее подсчет показал, что мы взяли в плен 140 человек и захватили в качестве трофеев большое количество тяжелого оружия, прочего стрелкового оружия и военной техники. Но и среди наших солдат еще четверо было убито и четырнадцать ранено. Таким образом, в моем вечернем донесении значилось: «3-й батальон 18-го пехотного полка – шестеро убитых, двадцать девять раненых».

Командование дивизии прислало нам свои поздравления, так как этот успешный контрудар был проведен с такими незначительными потерями. Конечно, шестеро убитых и двадцать девять раненых означали в масштабе дивизии совсем немного. Собственно говоря, истинную боль причиняет только смерть того человека, которого сам хорошо знал. Кто из командования дивизии был лично знаком с лейтенантом Якоби? Для них это была просто фамилия в списке личного состава. А санитара Дехорна там не знали даже и по фамилии, точно так же, как и остальных погибших… и раненый с волосами цвета соломы был для хирургов санитарной роты всего лишь очередным пациентом с тяжелым ранением в брюшную полость. Шансы на выживание пятьдесят на пятьдесят. Возможно, мы выходим его – мы сделаем все, что в наших силах! Что вы сказали? Его брат-близнец погиб под Полоцком? Как жаль! Ну что же, возможно, нам удастся сохранить этого для его матери…

Я вызвал по рации три санитарные машины и распорядился отправить раненых. Одним из них был брат-близнец, пока еще живой.

Среди пленных оказалось несколько человек, которые немного понимали в оказании медицинской помощи. Они помогли мне оказать помощь раненым красноармейцам, потом я распорядился перенести их в не поврежденную во время боя избу. Один из пленных обратился ко мне на хорошем немецком языке.

– Откуда вы так хорошо знаете немецкий язык? – удивленно спросил я его.

– От моих родителей.

– И где же живут ваши родители?

– Недалеко от Иркутска, в Сибири. Там находится моя родная деревня. Там все жители говорят по-немецки. Все наши предки переселились туда из Германии!

Он назвал мне свою фамилию, Кунцле, и рассказал подробнее о немцах в России. Во времена Екатерины Второй немецких крестьян активно агитировали переселяться в Россию. И многие из них, поддавшись уговорам, поселились на нижней Волге и в Сибири. Потомки этих переселенцев сохранили свою самобытность, свои немецкие песни и родной язык вплоть до сегодняшнего дня. И вот теперь обрусевшие немцы были вынуждены воевать за большевиков против своей исторической родины – Германии.

Кунцле сразу приглянулся мне. Он был интеллигентным человеком, одинаково хорошо знал немецкий и русский языки и кое-что понимал в оказании первой медицинской помощи.

– Не хотели бы вы остаться со мной? – спросил я его.

В ответ он кивнул.

Мы пошли к выезду из деревни, где собирался наш батальон. У одного из сараев стоял раненый конь, по его шее обильно струилась кровь. На земле рядом с конем лежал мертвый казак, все еще сжимавший в руке шашку. Пулеметная очередь прошила шею лошади, а острый осколок снаряда вырвал большой кусок из ее брюха. Однако верный конь продолжал нести караул рядом с мертвым хозяином. Мне стало жаль его. Я вытащил тяжелый комиссарский пистолет, приставил дуло к виску смертельно раненного животного и нажал на спусковой крючок. Ноги коня подкосились, и он рухнул на землю рядом со своим хозяином. Это была единственная услуга, которую я мог ему оказать.

В сгущавшихся сумерках усталый батальон медленно двинулся назад к своим позициям. К сегодняшней ночи на этом берегу Межи не осталось больше ни одного русского. Теперь мы находились вне зоны досягаемости вражеской артиллерии и поэтому могли спать спокойно.

Однако мысль о близнеце с волосами цвета соломы, который, лежа в санитарной машине, со своим тяжелым ранением в брюшную полость трясся сейчас на ухабах российских дорог по пути в госпиталь, не оставляла меня. Я ничего не смог сделать для его брата, ничем не смог помочь Дехорну и Якоби. Вполне возможно, что бедному парню еще придется дожидаться, пока наступит его очередь, и его прооперируют – а ведь при ранении в брюшную полость на счету каждая минута! И тогда его матери придется в течение одного месяца получить сразу две похоронки – сыновья-близнецы, оба пали смертью храбрых…

Нойхофф разрешил мне сразу же после возвращения на позиции отправиться в санитарную роту. Мы с Петерманом вскочили на коней и галопом понеслись в тыл.

– Когда мы прибыли сюда, у них на операционном столе лежал уже другой солдат с ранением в брюшную полость! – прошептал санитар-носильщик, который сопровождал нашего близнеца в санитарной машине.

Раненый лежал на носилках, стоявших у стены. Я быстро подошел к нему и пощупал пульс. Он оказался совсем слабым, а его губы уже посинели. Раненому пришлось ждать здесь уже полчаса, пока хирурги оперировали другого пациента с ранением в живот.

– Войдите! – откликнулся оберштабсарцт Шульц, когда я постучал в дверь его кабинета.

– А, это вы, Хаапе, что вас привело сюда?

– Герр оберштабсарцт, один из моих раненых – тяжелое ранение в брюшную полость – ожидает своей очереди на операцию. Не могли бы вы мне сказать, кого будут оперировать следующим?

В нескольких словах я рассказал ему о брате-близнеце, которого мы похоронили у деревни Гомели. Шульц полистал свои бумаги.

– Действительно, вашего пациента будут оперировать следующим! Сегодня нам надо было бы иметь не один, а сразу пять операционных столов! – сказал он, тяжело вздохнув.

– Большое спасибо, герр оберштабсарцт! И…

– Да, Хаапе?

– Если бы я мог каким-то образом помочь, я бы с удовольствием…

– Конечно, Хаапе!

Я тщательно вымыл руки. Санитар помог мне надеть стерильный халат и повязал маску, однако не дал резиновых перчаток. Лежавшего на операционном столе раненого в этот момент как раз зашивали. Хирург, проводивший операцию, капитан медицинской службы доктор Бокшатц, снял забрызганный кровью халат, стянул перчатки и погрузил руки в сосуд со спиртом.

– Что привело сюда нашего бравого войскового врача? – спросил он, подмигнув мне.

– Следующий оперируемый – один из моих людей! – ответил я.

– Могу себе представить, что он, видимо, не первый и не последний ваш пациент!

– Так точно, герр штабсарцт! Но этот раненый – брат-близнец другого солдата, которого недавно нам пришлось похоронить у дороги во время перехода!

– Что у него за ранение?

– Пулевое ранение брюшной полости! Пуля вошла над пупком и вышла слева под почками!

– И зачем нам, людям, вообще нужны эти брюшные полости? В мирное время мы бы так не сказали, не так ли, Хаапе? Ну хорошо, пойдемте, пустим вашего близнеца под нож!

Санитар повязал ему стерильную маску и приготовил пару чистых резиновых перчаток, в которые хирург с трудом втиснул свои натруженные за день руки.

– Йод! – коротко бросил Бокшатц, входя в операционную.

Близнец был уже пристегнут широкими ремнями к операционному столу. Справа от пациента стоял хирург, слева ассистирующий ему хирург, санитар, исполняющий роль второго ассистента, а также два других операционных санитара – инструменталист, подготовленный для работы с операционными инструментами, и помощник. В торце операционного стола, где покоилась голова раненого, стоял анестезиолог.

Бокшатц кивнул ему, и на ватно-марлевую повязку, закрывавшую рот и нос близнеца, начал капать эфир. Санитар-инструменталист подал стерильный ватный тампон, зажатый в хирургических щипцах. Помощник осторожно полил его йодом, стараясь при этом не коснуться горлышком пузырька ватно-марлевого тампона. Вся средняя часть живота от грудины и почти до лобка была густо смазана йодом. Потом помощники накрыли пациента большим куском белой, стерильной материи, имевшим в середине почти двадцатипятисантиметровый вырез, таким образом, чтобы только его голова оставалась незакрытой, а вырез пришелся точно на середину живота. Наркоз уже начал действовать. Для пробы Бокшатц ущипнул раненого за живот хирургическим пинцетом. Пациент все еще реагировал. Эфир продолжал капать на повязку. Все замерли в ожидании. Еще один пробный щипок пинцетом – никакой реакции.

По бокам выреза на ткани помощники положили еще несколько стерильных салфеток, которые затем специальными зажимами были прикреплены к коже. Свет от яркой операционной лампы падал точно на середину живота. Одним взмахом скальпеля Бокшатц сделал надрез глубиной полтора сантиметра, который начинался примерно на ширину ладони ниже грудины, шел вниз, огибал пупок и по прямой опускался вниз на ширину ладони ниже пупка. Еще два-три дополнительных надреза, и вся брюшная стенка была вскрыта. Стала видна лежащая под ней отливающая бело-голубым цветом брюшина.

– Зажим! Тампон!

И без того слабо кровоточившие сосуды были быстро пережаты или перевязаны. Бокшатц ухватил брюшину хирургическим пинцетом, раскрыл ее одним быстрым взмахом скальпеля и затем продолжил надрез прямыми ножницами в направлении разреза живота. Затем специальными зажимами он с обеих сторон прикрепил брюшину к льняной ткани. Второй ассистент вставил в разрез тупые крючки и с их помощью растянул брюшину вправо и влево. Теперь брюшная полость была полностью открыта. В ней стояла свежая, несвернувшаяся кровь. С помощью стерильного тампона Бокшатц быстро удалил кровь с небольшой примесью содержимого кишечника и наклонился ниже, чтобы лучше рассмотреть внутреннюю рану. К счастью, толстая кишка оказалась незадетой. Таким образом, можно было не опасаться инфицирования кишечными бактериями. Но зато тонкий кишечник был поврежден во многих местах, а закрывающий тонкие кишки большой брюшной сальник (Omentum Majus) был разорван и кровоточил. Четыре руки постарались остановить кровотечение, в то время как две других руки с помощью тупых крючков продолжали удерживать брюшную полость открытой.

Некоторое время не было слышно ничего, кроме нескольких отрывистых команд и негромкого позвякивания инструментов. Внезапно в тишине раздался встревоженный голос анестезиолога:

– Состояние пациента быстро ухудшается!

– Кислород! – ровным голосом сказал Бокшатц, не теряя самообладания.

– Переливание крови! Вы, доктор Хаапе! – обратился он ко мне. – И перистон… с сердечно-сосудистым средством!

К торцу стола придвинули громоздкий аппарат с кислородным баллоном, и анестезиолог наложил на лицо пациента кислородную маску. Я набрал в шприц двести кубиков плазмозамещающего раствора перистона и немного кардиазола для стимуляции сердечной деятельности и кровообращения. Все это я ввел в вену на левой руке раненого. Ведь руки хирургов должны были при любых обстоятельствах оставаться постоянно стерильными. Затем я приготовил все необходимое для переливания крови. Когда она началась, пульс сразу же усилился. Однако губы все еще оставались очень бледными. Тем не менее общее состояние раненого улучшалось с каждой минутой.

Все это время операция продолжалась, не прерываясь ни на секунду. Разорванный во многих местах тонкий кишечник и большой сальник были тщательно зашиты. Между тем состояние пациента улучшилось уже настолько, что пришлось снова прибегнуть к наркозу.

Осторожно, но с полной уверенностью в своих силах Бокшатц вынул весь тонкий кишечник из брюшной полости и аккуратно положил его на стерильную льняную салфетку, расстеленную над животом раненого. Он тщательно осмотрел кишечник, чтобы убедиться, что все повреждения добросовестно устранены. Затем опустил руки в брюшную полость, чтобы зашить входное и выходное отверстия в брюшине. Из брюшной полости были удалены последние остатки попавшего туда содержимого кишечника и капли крови. Те места брюшной полости, где это было необходимо, промыли теплым соляным раствором и насухо промокнули стерильной салфеткой. Все органы брюшной полости были чистые и теперь хорошо просматривались. Они напомнили мне глиняные модели на нашем медицинском факультете. Бокшатц еще раз тщательно все осмотрел: желудок, поджелудочную железу, толстую кишку, мочевой пузырь. Все было в порядке. Теперь в брюшную полость снова аккуратно уложили тонкий кишечник. Бокшатц и его ассистент начали тщательно зашивать брюшину.

– Двадцать кубиков антиперитонитной сыворотки! – сказал Бокшатц.

Сыворотка была введена, поскольку все же существовала вероятность инфекции в результате попадания в брюшную полость кишечных бактерий или бацилл газовой гангрены. Вот сделан последний стежок и завязан последний узелок шва на брюшине. Ассистент обрезал лишние нитки, и брюшная полость была слоями снова закрыта, а кожа брюшной части сшита. Несколькими быстрыми стежками Бокшатц закрыл и входное отверстие над пупком. Раненого отстегнули от операционного стола, и подобным же образом было обработано выходное отверстие.

Когда в заключение на операционную рану наложили обычную стерильную повязку для защиты от инфекции, оказалось, что с начала операции не прошло и сорока минут. На часах было 22:30. Санитары осторожно положили медленно приходившего в себя после наркоза близнеца на походную кровать, застеленную чистой белой простыней. Не прикасаясь ни к чему руками, Бокшатц стянул перчатки и окровавленный халат и начал готовиться к следующей операции. На операционном столе уже лежал солдат с размозженным бедром.

* * *

Только к полуночи я вернулся в нашу офицерскую палатку. Лейтенант-танкист Пандер оживленно беседовал с Нойхоффом, Хиллеманнсом и Ламмердингом. Казалось, что он был хорошо информирован о положении на фронте, и он поведал нам, что в нашем Генеральном штабе не было единого мнения о дальнейшем наступлении на Москву. Конечно, взятие этого промышленного центра и крупного транспортного узла имело бы большое стратегическое значение. Однако противники продолжения наступления группы армий «Центр» на Москву возражали, что оно может стать опасным, пока не уничтожены крупные силы Советов, оборонявшиеся на Украине. После завершения 6 августа битвы на окружение под Смоленском Гитлер лично решил временно приостановить наступление на Москву. Большая часть наших танковых соединений и значительная часть военно-воздушных сил уже перебрасывались в южном направлении, чтобы усилить находившуюся там группу армий «Юг» во время ее наступления на крупную вражескую группировку под Киевом.

– Это было личное решение Гитлера! – еще раз подчеркнул Пандер и пригладил ладонью свои сильно обгоревшие во время утреннего боя волосы. Услышав это, все мы были, конечно, очень разочарованы.

– А что вы думаете об этом, герр майор? – спросил Хиллеманнс.

Нойхофф на мгновение задумался. Он очень редко обсуждал решения своего вышестоящего начальства.

– Если Пандер прав, – ответил он наконец, растягивая слова, – это означает, что наше продвижение на Москву на некоторое время приостанавливается. Но не забывайте, – и он погрозил Пандеру указательным пальцем, – что наше Верховное командование знает общую обстановку гораздо лучше, чем мы! Тем не менее это довольно странно: остановить армию, которая наступает, не встречая со стороны противника почти никакого сопротивления.

Наверняка эта его речь показалась самому Нойхоффу почти что призывом к мятежу.

После двух дней отсутствия кавалерийский эскадрон фон Бёзелагера снова вернулся в расположение наших войск. Он неотступно преследовал противника, глубоко вклинившись на его территорию, и нанес ему существенный урон. Кроме того, нашим кавалеристам удалось выяснить, что перед нами находилась полоса ничейной земли, ширина которой составляла от пятнадцати до двадцати пяти километров.

Мы занимались укреплением своих оборонительных позиций. Русские отвечали лишь редкими налетами своей бомбардировочной авиации, правда, их бомбардировки отличались крайней неточностью. Мы ежедневно высылали вперед разведывательные дозоры, которые лишь изредка вступали в соприкосновение с противником. Русские вели себя, очевидно для своего же блага, довольно спокойно. Наш контрудар и последующая зачистка территории до самой Межи себя полностью оправдали.

Наши бойцы сами охотно напрашивались в эти дозоры. Они были хоть каким-то развлечением в эти дни монотонного безделья. Моя единственная работа заключалась в обработке пчелиных укусов и оказании помощи при расстройствах пищеварения, после того как наши разведывательные группы опустошали ульи диких пчел и в нашем меню появились блюда из мяса диких кабанов.

После перенесенной операции наш близнец вскоре достаточно окреп для того, чтобы его можно было отправить долечиваться в госпиталь в Германии. Мы играли в доппелькопф, плавали в озере Щучье, слушали «Лили Марлен» и ждали, как и все остальные солдаты группы армий «Центр».

Глава 10
Мы основательно застряли

В то время как наши товарищи на юге храбро бились в боях, окружая противника под Уманью и Гомелем, форсировали Днепр и готовились взять в клещи, а затем и разгромить несколько вражеских армий под Киевом, на участке фронта группы армий «Центр» не происходило никаких примечательных событий.[37]37
  Как раз в то время, когда шли бои в котле под Уманью (с 2 по 8–11 августа), Гомелем (взят немцами 19 августа), Киевом (бои в котле шли с 15 по 26 сентября), на фронте группы армии «Центр» советское командование проводило контрнаступления 21 июня – 7 августа, затем 16 августа – 8 сентября. Причем тяжелые бои шли, в том числе, западнее и восточнее района озера Щучье.


[Закрыть] Воспользовавшись этой передышкой, русские, располагавшие почти неисчерпаемыми резервами, начали лихорадочно возводить укрепления на пути к Москве. Восточнее Межи они построили мощные оборонительные позиции с разветвленной системой траншей и стрелковых окопов, с мощными бетонными дотами и с противотанковыми препятствиями и проволочными заграждениями. Они создавали многочисленные минные поля, перебрасывали подкрепления своим войскам, занимавшим оборону, подтягивали тяжелую военную технику и подвозили боеприпасы и продовольствие, чтобы снова оказать нам упорное сопротивление.

Все это время нашим солдатам не оставалось ничего иного, как беспомощно отсиживаться на берегу озера Щучье[38]38
  В это время и особенно юго-восточнее Смоленска, под Духовщиной, Ярцевом, Ельней шли тяжелейшие бои, где советские войска вели наступательные операции.


[Закрыть] и выслушивать донесения наших разведывательных групп о том, как русские быстро укрепляют свои оборонительные сооружения. Самолеты-разведчики люфтваффе почти ежедневно фиксировали переброску к фронту свежих русских пехотных и артиллерийских частей, а также многочисленных обозов и транспортных колонн с боеприпасами и продовольствием. Мы считали, что каждый напрасно потерянный нами день предоставлял Красной армии возможность еще лучше подготовиться к обороне, чтобы как минимум еще на один день задержать наше наступление на Москву. Наши солдаты завидовали своим товарищам из группы армий «Юг», которым не приходилось сидеть без дела, а было позволено атаковать и громить противника.

Наше медицинское подразделение потеряло за последние три недели Вегенера, Дехорна, Крюгера и двух ротных санитаров-носильщиков. Я заполнял дни отдыха тем, что обучал пополнение, прибывшее им на замену. Вместо Крюгера мне предоставили в качестве нового водителя ефрейтора Фишера. Он был родом из Хамборна и по своей гражданской профессии оказался автослесарем и очень хорошим специалистом и душевным человеком. Он сразу с жаром взялся за работу, чтобы насколько это возможно привести мой старый «Мерседес» в порядок. Однако в конце концов он доложил:

– Это не имеет никакого смысла, герр ассистенцарцт! Почему бы вам не предоставить мне три дня отпуска, и я достану вам новый автомобиль!

Фишер уехал в тыловой район армии на «Мерседесе», а через три дня вернулся на «Опеле-Олимпия». По его словам, он собрал этот «Опель» из двух других «Олимпий», найденных на автомобильной свалке в тылу. Я посчитал за лучшее не расспрашивать его о подробностях.

Унтер-офицер санитарной службы Тульпин занял место Вегенера. Он хорошо зарекомендовал себя в боях, как во Франции, так и в России, был очень хорошим специалистом и намного отважнее и боеспособнее, чем Вегенер. И внешне они совершенно не походили друг на друга. У Тульпина был проницательный взгляд и узкое, вытянутое лицо с тонкими губами. Он напоминал мне клеста-еловика, забавную птицу с крючковатым клювом. Но он был очень вынослив, никогда не щадил себя, оказывая помощь раненым, и в последующих ожесточенных боях доказал, что на него всегда можно положиться.

Мюллер, так же как в свое время и Дехорн, по собственной инициативе добросовестно и незаметно выполнял свою работу. Немец-сибиряк Кунцле получил тем временем немецкую военную форму, но без погон и знаков различия. В его обязанности входило ухаживать за нашими лошадьми, Максом и Морицем, помогать во всем Мюллеру, а во время боев оказывать первую медицинскую помощь раненым русским. Он оказался очень полезен и в качестве переводчика. Дважды в неделю я наведывался в небольшой лагерь для русских военнопленных, находившийся на берегу озера Щучье, чтобы оказать пленным необходимую медицинскую помощь. Эти визиты явились причиной того, что из ограниченного запаса вакцин нам были выделены три инъекции против сыпного тифа. Командование армии распорядилось, чтобы всем врачам и санитарам, вступающим в контакт с русскими военнопленными, были сделаны прививки. И хотя тогда я ничего не знал об этом, но позднее эта прививка спасла мне жизнь.

В конце августа до нас дошла первая почта из Германии. Я получил четырнадцать писем от Марты и два письма от своих братьев. В своих письмах Марта писала, что воздушные налеты на Рурскую область и на Дуйсбург усилились. Англичане начали систематически бомбить немецкие промышленные центры и густонаселенные города. Марта была вынуждена проводить много времени в бомбоубежищах, и оперные представления теперь начинались уже в дневное время, так как из-за ночных бомбежек их приходилось слишком часто прерывать. Оперы Чайковского были исключены из репертуара. С середины июня Марта пела в «Женитьбе Фигаро», в «Кармен» и в «Мадам Баттерфляй». Как она писала, некоторые знатоки оперы не без сарказма спрашивали, когда же из «Мадам Баттерфляй» будет убран американский национальный гимн?

В конце июля Марта ездила в отпуск в свой родной город Вену, последние письма пришли уже оттуда. Наверняка она провела в старом имперском городе несколько спокойных дней, так как в то время Австрия еще не подвергалась бомбардировкам союзной авиации. Как она писала, уже в середине августа она должна была вернуться в Дуйсбург: новый оперный сезон начинался уже в начале сентября. Она также писала, что Венская народная опера – второй после Венской оперы оперный театр австрийской столицы – предложила ей ангажемент. Возможно, тем временем она уже приняла его и осталась со своей семьей в Австрии? Я задался вопросом, когда же прибудет следующая почта, чтобы я мог получить ответы на все свои вопросы.

На следующий день я познакомился поближе с бароном фон Бёзелагером, который заболел бактериальной дизентерией. Кагенек, который в свое время тоже служил в кавалерии и подружился с бароном, рекомендовал ему меня в качестве врача. Итак, я отправился на своей Зигрид в расположение кавалерийского эскадрона и обнаружил, что с гигиеной дела у них обстоят весьма неважно. Заболевания дизентерией грозили достичь там масштабов эпидемии. Кавалеристы получали некипяченую питьевую воду, уборные имелись в недостаточном количестве, отсюда тучи мух, расплодившихся в это время года. К счастью, всем военнослужащим эскадрона были сделаны прививки от дизентерии, и поэтому они могли не опасаться худших последствий. Как я слышал, один из наших полков был в срочном порядке переброшен из гарнизона в Германии на Восточный фронт. Поскольку личному составу этого полка не были сделаны прививки от дизентерии, полк понес существенные потери от этого заболевания, среди личного состава были и летальные исходы.

Фон Бёзелагер сильно похудел, его мучили ревматические мышечные боли и конъюнктивит, все типичные признаки дизентерии. Тем не менее он из принципа не хотел сказываться больным и пропускать разведывательные рейды своего эскадрона. Правда, бравый кавалерист сумел заставить себя взять несколько дней отдыха и быть послушным пациентом. Я прописал ему строгий постельный режим и хорошее слабительное средство, сульфамид и животный или костяной уголь – лекарства, которые следует принимать с большим количеством овсяного отвара и жидкости. Правда, он метнул на меня яростный взгляд, когда я сказал ему, что все время он должен держать на животе теплую грелку. Через восемь дней он снова был практически здоров и пригласил меня и Кагенека на ужин в свою большую командирскую палатку. Среди прочего в меню оказался и сам Гитлер.

– Этот твердолобый выскочка! Кафешный политикан, возомнивший себя военным гением! – бушевал фон Бёзелагер. – Ему лучше бы не соваться в военные вопросы, почему он не доверится своим генералам?

– Потому что только его одного осеняют верные мысли! – мягко заметил Кагенек.

– А вы вообще знаете, что такое вдохновение? «Это когда газы, вышедшие из кишечника, по ошибке поднялись вверх и прочно засели в голове» – Иммануил Кант, – сказал я.

– Мы не можем себе позволить и в дальнейшем относиться к нему и к его внезапным озарениям как к неуместным шуткам! – проворчал фон Бёзелагер. Он подался всем телом вперед. – Национал-социалисты губят душу истинной Германии! Когда эта война закончится, от таких людей, как мы, будет зависеть, удастся ли хоть что-нибудь противопоставить им!

– Кто тебе поможет в этом? – спросил Кагенек.

– Большинство генералов! Однажды от разговоров мы перейдем к действиям, в особенности если начнем терпеть неудачи на фронте!

– Но ведь генералы – это еще не армии! – перебил его Кагенек. – Ты же сам знаешь, что большинство молодых офицеров, прибывающих к нам в подразделения, являются восторженными национал-социалистами!

– А что вы думаете о рядовом и унтер-офицерском составе? – спросил я. – Это мы, офицеры, раздосадованы тем, что наше наступление на Москву остановлено. А как вы считаете, наши солдаты тоже недовольны? Да нисколько! Пока у них есть где приклонить голову и пока они получают трехразовое питание в день, они счастливы! Когда мы остановились, они поворчали несколько дней, но теперь они бы с удовольствием остались здесь, на берегу озера Щучье, до самого конца войны – и были бы счастливы! И для большинства из них абсолютно все равно, за какую Германию они сражаются – за гитлеровскую или за нашу!

– Мы все сражаемся с полной самоотдачей, потому что нам не остается ничего другого! – сказал фон Бёзелагер. – С Гитлером или без него, но поражение нашей родины было бы ужасной катастрофой! Германия не может себе позволить проиграть еще раз…

* * *

Под покровом густого утреннего тумана вражеская пехота численностью около 6 тысяч человек прорвала редко занятую линию обороны соседнего 37-го пехотного полка и продвинулась почти до самого командного пункта полка. 2-й батальон нашего полка был в спешном порядке переброшен на соседний участок, чтобы снова закрыть прорванную переднюю линию обороны. Наш 3-й батальон получил задание помочь уничтожить прорвавшиеся и теперь окруженные подразделения противника. Красноармейцы не сдавались, как раньше, а бились до последнего человека. Завязался кровавый бой, это было настоящее побоище. Но и мы сами понесли существенные потери: командир 37-го полка вместе с десятью другими офицерами был убит, еще восемь офицеров получили тяжелые ранения, и более двухсот унтер-офицеров и рядовых были убиты или ранены.