Текст книги "Романсеро"

Автор книги: Генрих Гейне

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

Главным образом рояль.

А железные дороги

Укрепляют наши семьи -

Ведь они нам помогают

Жить подальше от родных.

Жалко только, что сухотка

Моего спинного мозга

Скоро вынудит покинуть

Этот прогрессивный мир.

Час за часом, дни и годы,

Как улитки-тихоходы,

Те, чьи рожки вдаль простерты,

Груз влачат свой полумертвый.

Лишь порой, в пустотах дали,

Лишь порой, сквозь мглу печали,

Свет блеснет неповторимый,

Как глаза моей любимой.

Но в одно мгновенье ока -

Нет виденья, и глубоко

Погружаюсь я в сознанье

Всей бездонности страданья.

x x x

Я жалил стихом и ночью и днем

Мужчин и девиц степенных -

Дурачеств много творил я притом,

С умом же пропал совершенно.

Зачав, служанка родила,-

К чему хулить природу?

Чья жизнь без глупостей прошла,

Тот мудрым не был сроду.

В мозгу моем пляшут, бегут и шумят

Леса, холмы и долины.

Сквозь дикий сумбур я вдруг узнаю

Обрывок знакомой картины.

В воображенье встает городок,

Как видно, наш Годесберг древний.

Я вновь на скамье под липой густой

Сижу перед старой харчевней.

Так сухо во рту, будто солнце я

Я жаждой смертельной измаян!

Вина мне! Из лучшей бочки вина!

Скорей наливай, хозяин!

Течет, течет в мою душу вино,

Кипит, растекаясь по жилам,

И тушит попутно в гортани моей

Пожар, зажженный светилом.

Еще мне кружку! Я первую пил

Без должного восхищенья,

В какой-то рассеянности тупой.

Вино, я прошу прощенья!

Смотрел я на Драхенфельс, в блеске зари

Высокой романтики полный,

На отраженье руин крепостных,

Глядящихся в рейнские волны.

Я слушал, как пел виноградарь в саду,

И зяблик – в кустах молочая.

Я пил без чувства и о вине

Не думал, вино поглощая.

Теперь же я, сунув нос в стакан,

Вино озираю сначала

И после уж пью. А могу и теперь,

Не глядя, хлебнуть как попало.

Но что за черт! Пока я пью,

Мне кажется, стал я двоиться.

Мне кажется, точно такой же, как я,

Пьянчуга напротив садится.

Он бледен и худ, ни кровинки в лице,

Он выглядит слабым и хворым

И так раздражающе смотрит в глаза,

С насмешкой и горьким укором.

Чудак утверждает, что он – это я,

Что мы с ним одно и то же -

Один несчастный, больной человек

В бреду, на горячечном ложе,

Что здесь не харчевня, не Годесберг,

А дальний Париж и больница...

Ты лжешь мне, бледная немочь, ты лжешь!

Не смей надо мною глумиться!

Смотри, я здоров и как роза румян,

Я так силен – просто чудо!

И если рассердишь меня, берегись!

Тебе придется худо!

"Дурак!" – вздохнул он, плечами пожав,

И это меня взорвало.

Откуда ты взялся, проклятый двойник?

Я начал дубасить нахала.

Но странно, свое второе "я"

Наотмашь я бью кулаками,

А шишки наставляю себе,

Я весь покрыт синяками.

От этой драки внутри у меня

Все пересохло снова.

Хочу вина попросить – не могу,

В губах застревает слово.

Я грохаюсь об пол и, словно сквозь coi

Вдруг слышу: "Примочки к затылку

И снова микстуру – по ложке в час,

Пока не кончит бутылку".

Когда пиявка насосалась,

Посыпь ее солью, и в тот же миг

Сама отвалится она.

А как мне тебя отвадить, старик?

Мой старый друг, кровопийца мой давню

Где взять подходящую соль для тебя?

До капли весь мой мозг спинной

Ты высосал, крепко меня любя.

С тех пор я стал и тощ и бледен,

Одни лишь кости да кожа, а ты,

Смотри-ка, статен и румян,

И жирный животик, и щечки толсты.

О боже, пошли ты мне просто бандита!

Пырнет – и кончит мученье мое.

А эта пиявка так нудно сосет,

Ну как избавиться от нее?

x x x

Землю губит злой недуг.

Расцветет – и вянет вдруг

Все, что свежестью влекло,

Что прекрасно и светло.

Видно, стал над миром косным

Самый воздух смертоносным

От миазмов ядовитых

Предрассудков неизжитых.

Налетев слепою силой,

Розы женственности милой

От весны, тепла и света

Смерть уносит в день расцвета.

Гордо мчащийся герой

В спину поражен стрелой,

И забрызганные ядом

Лавры достаются гадам.

Чуть созревшему вчера

Завтра гнить придет пора,

И, послав проклятье миру,

Гений разбивает лиру.

О, недаром от земли

Звезды держатся вдали,

Чтоб земное наше зло

Заразить их не могло.

Нет у мудрых звезд желанья

Разделить с людьми страданья,

Позабыть, как род людской,

Свет и счастье, жизнь, покой.

Нет желанья вязнуть в тине,

Погибать, как мы, в трясине

Или жить в помойной яме,

Полной смрадными червями.

Их приют – в лазури тихой

Над земной неразберихой,

Над враждой, нуждой и смертью,

Над проклятой коловертью.

Сострадания полны,

Молча смотрят с вышины,

И слезинка золотая

Наземь падает, блистая.

Завидовать жизни любимцев судьбы

Смешно мне, но я поневоле

Завидовать их смерти стал -

Кончине без муки, без боли.

В роскошных одеждах, с венком на че

В разгаре веселого пира,

Внезапно скошенные серпом,

Они уходят из мира.

И, мук предсмертных не испытав,

До старости бодры и юны,

С улыбкой покидают жизнь

Все фавориты Фортуны.

Сухотка их не извела,

У мертвых приличная мина.

Достойно вводит их в свой круг

Царевна Прозерпина.

Завидный жребий! А я семь лет,

С недугом тяжким в теле,

Терзаюсь – и не могу умереть,

И корчусь в моей постели.

О господи, пошли мне смерть,

Внемли моим рыданьям!

Ты сам ведь знаешь, у меня

Таланта нет к страданьям.

Прости, но твоя нелогичность, господь,

Приводит в изумленье.

Ты создал поэта-весельчака

И портишь ему настроенье!

От боли веселый мой нрав зачах,

Ведь я уже меланхолик!

Кончай эти шутки, не то из меня

Получится католик!

Тогда я вой подниму до небес,

По обычаю добрых папистов.

Не допусти, чтоб так погиб

Умнейший из юмористов!

МОРФИНА

Похожи друг на друга два прекрасных,

Два юных лика, хоть один из них

Бледней другого и гораздо строже,

Сказал бы я: другой не столь возвышен,

Хоть ласково меня в свои объятья

Прекрасный заключал; как нежен взор,

Как сладостна была его улыбка!

Венком своим из маков он касался

Лба моего, бывало, ненароком,

Боль прогоняя странным этим духом,

На благо мне; однако мимолетно

Такое облегченье; исцелюсь я,

Когда опустит молча факел свой

Тот, первый; как он бледен и суров!

Заснуть отрадно, умереть отрадней,

Но лучше не родиться никогда.

АЛЛИЛУЙЯ

В вас, солнце, звезды и луна,

Мощь вседержителя видна.

Чуть праведник на небо глянег -

Творца хвалить и славить станет.

По высям взор мой не витает, -

Здесь, на земле, и без небес

Искусство божье поражает

Необычайностью чудес.

Да, други, взор моих очей

На землю скромно устремлен,

Шедевр творения здесь он

Находит: то сердца людей.

Как солнце ни горит огнем,

Как нежно в сумраке ночном

Ни блещет месяц, сонмы звезд,

Как ни искрист кометы хвост, –

Лучи заоблачных лампад -

Они грошовых свеч огарки,

Когда подумаешь, как жарки

Сердца, что пламенем горят.

Весь мир в миниатюре в них:

Здесь дол и лес до гор крутых;

Пустыни с дикими зверями,

Что сердце нам скребут когтями;

Здесь водопады, рек приливы,

Зияют пропасти, обрывы;

Сады цветут, в лугах средь кашки

Ослы пасутся и барашки;

Здесь бьет фонтан струей беспечной;

Влюбленно соловьи-бедняги,

В честь пышных роз слагая саги,

Мрут от чахотки скоротечной.

Здесь все идет своей чредой;

Сегодня – солнышко и зной,

А завтра – осень настает,

На лес и луг туман плывет,

Цветы роняют свой наряд,

Ветрила бурные шумят,

И хлопьями клубится снег,

Лед прячет зыбь озер и рек.

Приходит время зимней встряски,

Все чувства надевают маски,

Влечет веселый карнавал,

И опьяняет шумный бал.

Но в общем вихре ликованья

Таятся горькие страданья.

Звенит сквозь пестрый котильон

О промелькнувшем счастье стон.

Вдруг треск. Не бойся, все пройдет,

То, дрогнув, надломился лед,

Растаял пласт коры морозной,

Сковавший сердце силой грозной.

Прочь все, что хладно и сурово!

Вернулись радости – ура!

Весна – прекрасная пора -

От чар любви воскресла снова.

Создатель! Благодать твою

Познали небо и земля,

И "кирие элейсон" я

И "аллилуйя" воспою.

Как милосерд, как добр господь

К людским сердцам, и нашу плоть

Своим он духом оживил,-

Тот райский дух – любовный пыл.

Сгинь, Греция, с бряцаньем лир!

Сгинь, пляска муз, весь древний мир

Сластолюбивый, сгинь! Я пеньем

Творца восславлю с умиленьем,

Сгинь, звон языческих пиров!

На арфе, в трепете святом,

Как царь Давид, спою псалом!

Лишь "аллилуйя" – гимн певцов!

ОТХОДЯЩИЙ

Мирских волнений и страстей

И след исчез в душе моей.

Мертво все то, что сердце жгло,

Когда я ненавидел зло,

И я ли сам иль милый друг

В беде – ни до чего вокруг

Мне дела нет. Лишь смерть одна

Во мне жива, и вот она

Задернуть занавес идет.

Спектакль окончен, и народ,

Зевая, повалил домой,-

Родной немецкий зритель мой!

Людишкам добрым перед сном

Пожрать бы да запить вином.

Рюмашку – хлоп! И смейся, пой...

Гомеров так сказал герой:

"Везде – и в Штуккерте, пожалуй, -

Живой филистер, хоть самый малый,

Счастливей, чем призрак, чем сам Пелид,

Что в темном царстве душ царит".

x x x

Как ни прекрасен – полон мук

Сон этой жизни краткой;

Измучил он меня своей

Жестокой лихорадкой.

Открой мне, боже, край теней;

Я там, под твоею сенью,

Прильну к прохладному ключу,

Дарящему забвенье.

Забудется все, – одна любовь

Пребудет вечно; ведь Лета -

Лишь сказка греческая, миф

Безлюбого поэта.

ЦЕЛИМЕНА

Не считай, что только сдуру

Весь я твой, мое мученье!

Не считай, что, как всевышний,

Взял я курс на всепрощенье.

Эти штучки, эти дрючки,-

Сколько мне их перепало!

А любой другой тебе бы

Так влепил, что ты б не встала.

Тяжкий крест – а ведь не сбросишь!

И стерплю, хоть это мука.

Женщина, тебя люблю я,

За грехи мне и наука.

Ты чистилище мужчины.

Хоть любовь нам сети ставит,

От твоих объятий, ведьма,

Сам господь меня избавит.

x x x

Идет конец – в том нет сомненья,

К чертям идут любовь, волненья.

Освобожденною душой

Вкуси прохладу и покой

Благих семейственных услад.

Обласкан жизнью, кто богат,

И свет ему сердечно рад.

Он вволю ест; бессонной думой

Не мучаясь в ночи угрюмой,

Спокойно спит и видит сны

В объятьях преданной жены.

x x x

Земные страсти, что горят нетленно,

Куда идут, когда в земле мы сгнили?

Они идут туда, где раньше были,

Где ждет их, окаянных, жар геенны.

x x x

Я чашу страсти осушил

Всю до последнего глотка,

Она, как пунш из коньяка,

Нас горячит, лишая сил.

Тогда я, трезвость восхваляя,

Отдался дружбе, – мир страстям

Она несет, как чашка чаю

Отраду теплую кишкам.

x x x

Ни увереньями, ни лестью

Я юных дев не соблазнял,

Равно и к тайному бесчестью

Замужних женщин не склонял.

Будь грешен я в таких забавах,

Не перепала б ни строка

Моей персоне в книге правых;

Тогда я стоил бы плевка.

x x x

В часах песочная струя

Иссякла понемногу.

Сударыня ангел, супруга моя,

То смерть меня гонит в дорогу.

Смерть из дому гонит меня, жена,

Тут не поможет сила.

Из тела душу гонит она,

Душа от страха застыла.

Не хочет блуждать неведомо где,

С уютным гнездом расставаться,

И мечется, как блоха в решете,

И молит: "Куда ж мне деваться?"

Увы, не поможешь слезой да мольбой,

Хоть плачь, хоть ломай себе руки!

Ни телу с душой, ни мужу с женой

Ничем не спастись от разлуки.

ПРОЩАНИЕ

Как пеликан, тебя питал

Я кровью собственной охотно,

Ты ж в благодарность поднесла

Полынь и желчь мне беззаботно.

И вовсе не желая зла:

Минутной прихоти послушна,

К несчастью, ты была всегда

Беспамятна и равнодушна.

Прощай! Не замечаешь ты,

Что плачу я, что в сердце злоба.

Ах, дурочка! Дай бог тебе

Жить ветрено, шутя, до гроба.

x x x

Цветы, что Матильда в лесу нарвала

И, улыбаясь, принесла,

Я с тайным ужасом, с тоскою

Молящей отстранил рукою.

Цветы мне говорят, дразня,

Что гроб раскрытый ждет меня,

Что, вырванный из жизни милой,

Я – труп, не принятый могилой.

Мне горек аромат лесной!

От этой красоты земной,

От мира, где радость, где солнце и розь

Что мне осталось? –Только слезы.

Где счастья шумная пора?

Где танцы крыс в Grande Opera?

Я слышу теперь, в гробовом МОЛЧЕ

Лишь крыс кладбищенских шуршанье.

О, запах роз! Он прошлых лет

Воспоминанья, как балет,

Как рой плясуний на подмостках

В коротких юбочках и в блестках,

Под звуки цитр и кастаньет

Выводит вновь из тьмы на свет.

Но здесь их песни, пляски, шутки

Так раздражающи, так жутки.

Цветов не надо. Мне тяжело

Внимать их рассказам о том, что npoi

Звенящим рассказам веселого мая.

Я плачу, прошлое вспоминая.

x x x

Как твой пастух, немалый срок

Мою овечку я стерег.

С тобой делил еду свою,

В жару водил тебя к ручью,

Когда же снег валил клоками,

Тебя обеими руками

Я укрывал, прижав к груди.

Когда уныло шли дожди,

И выли волки, и ревели

Ручьи, метаясь в горной щели,

И крепкий дуб гроза сражала,

Ты не боялась, не дрожала,

Была беспечна, весела

И мирно близ меня спала.

Рука моя сдает. Как видно,

Подходит смерть. И так обидно,

Что пасторали всей конец!

В твою десницу, о творец,

Влагаю посох мой. Храни,

Когда земные кончу дни,

Мою овечку. Все шипы

Сметай с ее земной тропы.

Не дай в лесах ей заблудиться,

В болотах, где руно грязнится,

Пои всегда водой прозрачной,

Питай травою самой злачной,

И пусть, беспечна, весела,

Спит, как в моем дому спала.

Приходит смерть. Теперь скажу я,

Нарушив гордый свой обет,

Что сердце билось столько лет,

Лишь о тебе одной тоскуя.

Вот гроб готов. И в мрак угрюмый

Уйду, забывшись в вечном сне.

Лишь ты, Мария, обо мне

Ты будешь плакать с горькой думой.

Красивых рук ломать не надо.

Таков уж человечий рок:

Тому, кто праведен, высок,

Плохой конец – всегда награда.

x x x

Тебя приворожил мой ум,

И тень моих всегдашних дум

В твои переселилась думы -

Он всюду, призрак мой угрюмый.

Заносчив он, не утаю.

И даже тетушку Змею

Пугает вид его геройский,

Как, впрочем, всех в загробном войске.

Могилой веет от него,

Он здесь, и все в тебе мертво.

И ночью он отстать не хочет:

Целует, ластится, хохочет.

Давно в земле истлел мой прах,

Но дух мой, старый вертопрах,

С мечтой о тепленьком местечке

Свил гнездышко в твоем сердечке.

И там притих, как домовой,

Он не уйдет, мучитель твой.

В Китай сбежишь ты, на Формозу,

Из сердца не извлечь занозу.

Хоть целый мир ты обойди,

Он будет жить в твоей груди.

То ночью вскрикнет вдруг с испугу,

То колесом пойдет по кругу.

Вот он залился соловьем,

И тучи блох в белье твоем,

Волшебною пленившись трелью,

Взвились, ликуя, над постелью!

ЛОТОС

Поистине, мы образуем

Курьезнейший дуэт.

Любовница еле ходит,

Любовник тощ, как скелет.

Она страдает, как кошка,

А он замучен, как пес.

Рассудок достойной пары,

Как видно, черт унес.

Любовница лотосом нежным

Себя возомнила, и в тон

Себя выдает за месяц

Поджарый селадон.

Вместо дел – засилье слова!

Ты, как кукла, на диете:

Постный дух – взамен жаркого,

Клецки, друг, и те в запрете!

Но в любви тебе, пожалуй,

Были б вредны чересчур

Шпоры страсти одичалой,

Ласки длительный аллюр.

Тратить силы нет расчета:

Принесли б тебе урон

Steeplechase 1, любви охота,

Бег с любимым вперегон.

Здоровей тебе возня

С хилым спутником была б,

У кого, как у меня,

Каждый орган в теле слаб.

Так что, друг, ко мне ты льни

Больше сердцем, чем натурой,

Ты свои умножишь дни

Этой чувственной микстурой.

Пытай меня, избей бичами,

На клочья тело растерзай,

Рви раскаленными клещами,-

Но только ждать не заставляй!

___________

1 С препятствиями (англ.).

Пытай жестоко, ежечасно,

Дроби мне кости ног и рук,

Но не вели мне ждать напрасно,

О, это горше лютых мук!

Весь день прождал я, изнывая,

Весь день, – с полудня до шести!

Ты не явилась, ведьма злая,

Пойми, я мог с ума сойти!

Меня душило нетерпенье

Кольцом удава, стыла кровь,

На стук я вскакивал в смятенье,

Но ты не шла,– я падал вновь...

Ты не пришла, – беснуюсь, вою,

А дьявол дразнит: "Ей-же-ей,

Твой нежный лотос над тобою

Смеется, старый дуралей!"

МУШКЕР

Я видел сон: луной озарены,

Кругом теснились бледные виденья -

Обломки величавой старины,

Разбитые шедевры Возрожденья.

Лишь кое-где, дорически строга,

Нетронутая гибелью колонна,

Глумясь, глядела в твердь, как на врг

Перед ее громами непреклонна.

Повержены, кругом простерлись ниц

Порталы, изваянья, колоннады,-

Застывший мир людей, зверей и птиц,

Кентавры, сфинксы, божества и гады.

Немало статуй женских из травы,

Из сорняков глядело ввысь уныло;

И время, злейший сифилис, – увы! -

Изящный нос наяды провалило.

И я увидел древний саркофаг,

Он уцелел под грудами развалин.

Там некто спал, вкусивший вечных благ,

И тонкий лик был нежен и печален.

Кариатиды, в скорби онемев,

Держали гроб недвижно и сурово,

А по бокам чеканный барельеф

Изображал события былого.

И мне предстал Олимп, гора богов,

Развратные языческие боги;

С повязками из фиговых листков

Адам и Ева, полные тревоги.

И мне предстал горящий Илион,

Ахилл и Гектор в беге беспримерном,

И Моисей, и дряхлый Аарон,

Эсфирь, Юдифь и Гаман с Олоферном.

И были там Амур, шальной стрелок,

И госпожа Венера, и Меркурий,

Приап, Силен, и Бахус, пьяный бог,

И сам Плутон, владыка злобных фурий.

А рядом – мастер говорить красно,

Преславная ослица Валаама;

Там – Лот, бесстыдно хлещущий вино,

Здесь – жертвоприношенье Авраама.

Там голову Крестителя несут

И пляшет пред царем Иродиада;

Здесь Петр-ключарь, и рай, и Страшный суд,

И сатана над черной бездной ада.

А тут Юпитер соблазняет жен,

Преступный лик в личине чуждой спрятав:

Как лебедь, был он с Ледой сопряжен,

Прельстил Данаю ливнем из дукатов.

За ним Диана в чаще вековой,

И свора псов над их добычей жалкой,

И Геркулес – неистовый герой -

Сидит в одежде женщины за прялкой.

Святой Синай главу в лазурь вознес,

Внизу Израиль пляшет пред шатрами,

За ними отрок Иисус Христос -

Он спорит с ортодоксами во храме.

Прекрасный грек – и мрачный иудей!

Везде контраст пред любопытным

И ярый хмель, как хитрый чародей,

Опутал все причудливым узором.

Но странный бред! Покуда без конца

Передо мной легенды проходили,

Себя узнал я в лике мертвеца,

Что тихо грезил в мраморной могиле.

Над головой моею рос цветок,

Пленявший ум загадочною формой.

Лилово-желт был каждый лепесток,-

Их красота приковывала взор мой.

Народ его назвал цветком страстей.

Он на Голгофе вырос, по преданью,

Когда Христос приял грехи людей

И кровь его текла священной данью.

О крови той свидетельствует он,-

Так говорят доверчивые люди,-

И в чашечке цветка запечатлен

Был весь набор мучительных орудий

Все, чем палач воспользоваться мог,

Что изобрел закон людей суровый:

Щипцы и гвозди, крест и молоток,

Веревка, бич, копье, венец терновый.

Цветок, дрожа, склонялся надо мной,

Лобзал меня, казалось, полный муки;

Как женщина, в тоске любви немой

Ласкал мой лоб, мои глаза и руки.

О, волшебство! О, незабвенный миг!

По воле сна цветок непостижимый

Преобразился в дивный женский лик,-

И я узнал лицо моей любимой.

Дитя мое! В цветке таилась ты,

Твою любовь мне возвратили грезы;

Подобных ласк не ведают цветы,

Таким огнем не могут жечь их слезы!

Мой взор затмила смерти пелена,

Но образ твой был снова предо мною;

Каким восторгом ты была полна,

Сияла вся, озарена луною.

Молчали мы! Но сердце – чуткий слух,

Когда с другим дано ему слиянье;

Бесстыдно слово, сказанное вслух,

И целомудренно любовное молчанье.

Молчанье то красноречивей слов!

В нем не найдешь метафор округленных,

Им скажешь все без фиговых листков,

Без ухищрений риторов салонных.

Безмолвный, но чудесный разговор,

Одна лишь мысль, без отзыва, без эха!

И ночь летит, как сон, как метеор,

Вся сплетена из трепета и смеха.

Не спрашивай о тайне тех речей!

Спроси, зачем блестит светляк полночный,

Спроси волну, о чем поет ручей,

Спроси, о чем грустит зефир восточный,

Спроси, к чему цветам такой убор,

Зачем алмаз горит в земной утробе,-

Но не стремись подслушать разговор

Цветка страстей и спящего во гробе.

Лишь краткий миг в покое гробовом,

Завороженный, пил я наслажденье.

Исчезло все, навеянное сном,

Растаяло волшебное виденье.

О смерть! Лишь ты, всесильна, как судьба

Даруешь нам блаженства сладострастье;

Разгул страстей, без отдыха борьба -

Вот глупой жизни призрачное счастье!

Как метеор, мой яркий сон мелькнул,

В блаженство грез ворвался грохот мира

Проклятья, спор, многоголосый гул,-

И мой цветок увял, поникнув сиро.

Да, за стеной был грохот, шум и гам,

Я различал слова свирепой брани,-

Не барельефы ль оживали там

И покидали мраморные грани?

Иль призрак веры в схемах ожил вновь

И камень с камнем спорит, свирепея,

И с криком Пана, леденящим кровь,

Сплетаются проклятья Моисея?

Да, Истине враждебна Красота,

Бесплоден спор, и вечны их разлады,

И в мире есть две партии всегда:

Здесь – варвары, а там – сыны Эллады.

Проклятья, брань, какой-то дикий рев!

Сей нудный диспут мог бы вечно длиться

Но, заглушив пророков и богоз,

Взревела Валаамова ослнца.

И-а! И-а! Визжал проклятый зверь,-

И он туда ж, в премудрый спор пустился!

Как вспомню, дрожь берет еще теперь,

Я сам завыл со сна – и пробудился.