Текст книги "Дневник пленного немецкого летчика. сражаясь на стороне врага. 1942-1948"

Автор книги: Генрих фон Айнзидель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

В заключение я отметил, что сотрудничество с революционной социалистической Россией должно стать для Германии еще более продуктивным, чем завещанная Бисмарком дружба с «жандармом Европы».

Когда к полудню второго дня список выступающих на конференции был исчерпан, Вайнерт встал и зачитал имена кандидатов на членство в комитете. Было названо тридцать две фамилии, одна треть из которых были эмигрантами-коммунистами, одна треть – офицерами и одна треть – рядовыми. Вайнерт предложил проголосовать за этих людей: «Тех, кто согласен со списком, просят поднять руки». Голосование было единогласным. Вновь назначенные члены комитета «Свободная Германия» подписали манифест. Потом комитет выбрал руководство, куда вошли Вайнерт, майор Гетц и я.

После конференции был обед, где мы получили по нескольку глотков водки, и выступление театральной группы из Москвы. Начиная с этого дня нам предстояло начать радиовещание на Германию на определенных радиоволнах. В качестве музыкального позывного к своим передачам мы выбрали несколько аккордов песни Арндта о свободе. Вместо газеты «Свободное слово» было решено выпускать газету «Свободная Германия», шапка которой была выполнена в черном, белом и красном цветах. Газету распространяли в лагерях для военнопленных, а также в виде листовок сбрасывали на линии фронта. В состав каждой советской дивизии на фронте для организации пропаганды с помощью листовок, через громкоговорители и агентов, направляемых за линию фронта, входил представитель комитета. Этот человек, помимо прочего, должен был собирать материал в интересах комитета. Там, где это было возможно, в помощь представителю комитета в дивизиях прикреплялось по одному слушателю антифашистской школы.

Какое-то время местом собраний Национального комитета служил лекционный зал антифашистской школы, расположенный в обширном подвале с низкими потолками. Затем через несколько недель он переехал в здание профсоюзов на Ленинградском шоссе, в 50 километрах от Москвы. Эмигранты остались в столице и приезжали сюда только на совещания или для выполнения повседневной работы на радио или в газете. Им было поручено вести дела комитета в Москве, общаться с советскими представителями и решать организационные вопросы, такие как выпуск печатных материалов, ведение радиопередач, поездки на фронт и в лагеря для военнопленных и тому подобное.

Глава 4 Офицеры и генералы

28 июля 1943 г.

Ясижу на палубе речного парохода «Роза Люксембург» и полностью отдаюсь давно забытому чувству свободы, которое дало мне это путешествие по обширным русским рекам. Я чувствую себя заново родившимся. Мои волосы успели снова отрасти. Взамен тонким летным туфлям, в которых я попал в плен и из которых ко времени основания Национального комитета торчали пальцы, мне выдали сапоги. Нам выдали новое обмундирование из захваченных немецких складов, а для того, чтобы не вызывать подозрений у людей при виде свободно расхаживающих по улицам и вокзалам солдат противника, мы получили русские шинели.

Позади осталась Волга, и наш пароход свернул восточнее и вошел в Каму. Теперь предстоит два дня пути до офицерского лагеря для военнопленных № 97 в Елабуге.

До Казани мы ехали в спальных вагонах, а потом до отплытия парохода мы провели несколько дней в правительственном здании Татарской Народной Республики (ТАССР – Татарской Автономной Советской Социалистической Республики. – Ред.),где нас очень гостеприимно принимал сам народный комиссар.

«Мы» – это делегация Национального комитета в составе Фридриха Вольфа, доктора и немецкого писателя, известного своими пьесами Zyankali и «Профессор Мамлок», а также борьбой против параграфа 218 немецкого уголовного кодекса, предусматривающего уголовное преследование за аборты. Сюда же входили майор Хоман, капитан Штольц, подполковник Баратов из политуправления Красной армии и я. Кроме того, с нами были еще два немецких офицера, которые готовили почву для создания Союза немецких офицеров. С этой идеей выступил профессор Арнольд, что означало, что она исходила как от русских, так и от членов руководства комитета. Все понимали, что наша пропаганда имеет шанс на успех среди военнослужащих вермахта лишь в том случае, если ее поддержат Паулюс и большинство старших офицеров из-под Сталинграда. Но помимо прочих колебаний, эти господа не желали садиться за один стол с представителями политических партий, в особенности с коммунистами, признавать полномочия поэта-агитатора и пацифиста и подписывать что-то похожее на призывы к созданию нелегальных боевых групп, готовящих государственный переворот против Гитлера. А участие в союзе офицеров дало бы им возможность на первых порах выразить свои мысли в более «скромной» манере, «на военном языке». У них должно создаться впечатление, что они играют свою отдельную роль, а потом постепенно их можно будет склонить к манере мыслить по-нашему. Как мы полагали, так будет легче заставить их принять решение участвовать в нашей деятельности.

Все эти уловки вряд ли были бы необходимы, если бы не коммунисты с их ужасающей бестактностью и полным незнанием немецкого менталитета. Есть коммунисты, такие как Бредель, Вольф или Вильгельм Цайссер, которым удается поддерживать довольно хорошие отношения с офицерами. Но партийные «голоса» типа Ульбрихта с его деревянными монологами на жутком диалекте просто невыносимы. А Ульбрихт, похоже, пользуется самым большим влиянием среди коммунистов. Один из слушателей школы антифашизма сравнил его с большой шишкой в профсоюзах, которая всегда добьется своего, действуя за сценой, а потом преподнесет рабочим уже готовое решение.

* * *

Нам очень понравились летом Москва и даже Казань, по улицам которой нам удалось проехать на машине. Но я понимал, что для того, чтобы составить себе верное представление о городе, нужно знать, как живут люди в его домах. Люди на улицах выглядели веселыми и довольными. На въезде в Казань Фридрих Вольф рассказал нам интересную историю. Зимой 1941 года, когда немцы стояли у ворот Москвы, его вместе с Союзом писателей эвакуировали в Казань. В Москве царили паника и пораженческие настроения. На два или три дня там установился полный хаос, ходили слухи о смерти Сталина (16 октября в Москве началась паника. 17 октября правительство было эвакуировано в Куйбышев (Самару). Однако Сталин остался в Москве. 19 октября в столице было введено осадное положение, и панические настроения удалось пресечь. – Ред.).Немецкие эмигранты были на грани отчаяния. Казань расположена довольно далеко от Москвы, но они уже с беспокойством обсуждали лучшие способы покончить с собой в случае прихода немецких войск. В то же время руководство ТАССР планировало отправить этих выдающихся посланцев из Москвы к северным рубежам СССР, чтобы развязать себе руки в случае падения Советского государства. С большим трудом их удалось отговорить от реализации этого плана, равнозначного смертному приговору. Ведь при сходных обстоятельствах в Ташкенте (то есть у южных рубежей) несколько немецких эмигрантов просто погибли от голода.

Нет, советская система вовсе не такая незыблемая, как это пыталась рисовать официальная пропаганда. Всего несколько дней назад машинист паровоза, беседуя со мной, уверял, что советское правительство, должно быть, состоит из одних преступников, иначе немцы не смогли бы дойти до Москвы, Ленинграда и Ростова.

– Все мы отказывали себе во всем ради армии, тратили на нее миллионы и миллионы, – кричал он, – но все эти деньги оседали в карманах жадных чиновников.

Я, конечно, понимал, что такое понимание мира является слишком примитивным, чтобы быть правдой. Действительно, в 1941 году у Советов в руках были колоссальные запасы военной техники и имущества. (Далеко не всего, что было нужно для современной войны. Советское руководство сумело за два года, с 1939 по 1941 г., увеличить количество дивизий с 98 до более 300, но многого не успело, хотя напряжение сил было предельным. Желающие могут сравнить оснащение дивизий вермахта и Красной армии, не говоря уже о боевом опыте и подготовке командного состава. – Ред.)Но немецкое техническое превосходство, гораздо более высокая степень боеготовности и боевой опыт немецких солдат и младших офицеров позволяли в первые два года войны пренебрегать этим фактором.

Я стал марксистом в достаточной степени для того, чтобы понять, к какому классу принадлежал этот человек и насколько он был образован. Он рассказал мне, что еще в 1928 году его отец владел 120 гектарами земли на Украине. И сразу же после этого он разразился злобной тирадой в адрес колхозов. В его высказываниях чувствовалась и злоба украинского националиста. Но сам я считаю, что идея современного промышленного сельского хозяйства на основе коллективного труда себя оправдала. Геринг был прав, когда говорил, что Украина – это земля, которая сочится молоком и медом. Где бы был сегодня СССР, если бы не высокомеханизированное сельское хозяйство, которое ему удалось построить, правда применяя метод насильственной коллективизации! Без этого Советы были бы легко побеждены одним только голодом, вызванным войной. Истинная правда, что принудительная коллективизация уничтожила революционные свободы 1920-х годов (это была свобода для «ленинской гвардии» и ее приспешников, свобода террора и бессудного истребления неугодных, элиты русского народа, в том числе офицерства, которого так не хватало в начале войны. – Ред.),привела к созданию нового абсолютизма, а затем и к великим чисткам («ленинской гвардии», хотя погибло и много порядочных людей. – Ред.)и усилению сталинизма. И все же остается вопрос: удалось бы достичь тех же целей другими, либеральными методами?

Ответить на него точно невозможно. Но другие методы, несомненно, потребовали бы больше времени, а время – это было то, что Советам, как никогда, не хватало.

5 августа 1943 г.

Явыступаю с обращением к офицерам в лагере в Елабуге. Это происходит на одном из обязательных митингов, которые устраивает руководство в советских лагерях. Поскольку совсем недавно группа штабных офицеров заявила, что присутствие на митингах Национального комитета по собственной воле само по себе является предательством, за что после победы обязательно последует наказание, мы попросили советскую лагерную администрацию использовать свою власть, чтобы обеспечить явку всех обитателей лагеря. Тогда нацисты не смогут препятствовать тому, чтобы другие офицеры присутствовали на митинге. И вот передо мной примерно восемьсот офицеров сталинградской армии. Примерно четверть из них демонстративно развернулись ко мне спиной. На лицах остальных я читаю в лучшем случае крайнюю степень отстраненности, если не открытую враждебность.

Я начал свою речь:

– Господа, товарищи!

Наверное, вы будете удивлены и даже посчитаете предательством то, что Национальный комитет «Свободная Германия» организует здесь эту встречу под черно-бело-красным флагом. Могу заверить вас, что все эти цвета были очень тщательно подобраны. Под этим флагом однажды осуществилась старая мечта всех немцев о едином рейхе, объединении всего немецкого народа в союз. И сегодня мы боремся за этот рейх, которому гитлеровский режим несет гибель. Лицемерным использованием понятия «рейх» Гитлеру удалось увлечь за собой немецкий народ. Но он пользовался силой немецкого народа и государства слепо и неразумно. А теперь он, похоже, решился подвергнуть угрозе само существование этого рейха, привести его к неминуемой гибели, куда он идет сам. Именно поэтому мы ведем борьбу с Гитлером. Именно поэтому мы выбрали знамя, под которым родилось наше государство, в качестве своего символа. Наша решимость не ослабла, несмотря даже на то, что в нашем комитете важную роль играют коммунисты. Ведь для воплощения своих идей коммунистам тоже необходимо существование немецкого государства.

На меня лично очень подействовал тот факт, что, когда я впервые присутствовал в зале, где создавался Национальный комитет, он был украшен цветами, под которыми семьдесят лет назад мой дед решал задачу создания Германского рейха. Я сохранил глубокое убеждение в том, что, если великая работа, проделанная Бисмарком, не погибнет, мы должны продолжить его инициативу, которую так неосторожно его последователи чуть не оборвали.

«Я усадил немцев в седло, а как ехать дальше, они должны решить сами», – как-то сказал Бисмарк, и эти слова сегодня, как никогда, к месту. Немцы не смогли сами сесть в седло и взять в руки поводья. А после Бисмарка они не раз доверяли эти поводья его далеко не столь мудрым последователям. И сегодня мы все должны понять, что сейчас поводья находятся в руках откровенного преступника. Если мы хотим избежать ужасных страданий, то обязаны вырвать их у него и показать всем, что мы решительно настроены научиться ездить самостоятельно. Даже в плену нам не следует закрывать глаза на то, что необходимо предпринять уже сегодня. Где бы мы ни были, мы тоже отвечаем за судьбу отечества. И хотя нам не удалось противостоять гитлеровской клике в прошлом, и в самой Германии сейчас невозможно услышать голос разума, теперь нам предстоит стать рупором этого голоса. И это несмотря на то, что наша газета и листовки печатаются в Москве, наша радиостанция тоже находится в Москве, а глупые и вздорные люди обвиняют нас в предательстве. А почему бы всему этому не находиться в Москве? Бисмарк всегда рассматривал отношения между Германией и Россией как ключевой пункт нашей внешней политики. Развитие событий тысячу раз подтвердило его правоту. Оно вновь и вновь доказывало, что Германия в связи с ее географическим расположением в центре Европы не сможет выжить в борьбе за влияние, если ее отношения с Россией не основаны на честном и равноправном сотрудничестве, которое выгодно во всех областях, где наши стороны взаимно дополняют друг друга. Я не понимаю, почему те радикальные изменения, которые государственная и общественная система России претерпели после Бисмарка, должны означать коренные изменения в германо-российских отношениях.

Вы спросите, почему этот молодой человек обращается к нам по данному вопросу и при данных обстоятельствах? Мне также известно, что многие из вас, те, кто являются убежденными национал-социалистами, презирают меня как предателя. Другие, те, кто выше меня по званию, могут назвать все то, что я говорю, простой болтовней. Тем не менее я считаю себя вправе обратиться к вам. Я родился в семье офицеров и горжусь тем, что два моих деда сражались в кавалерии в битве при Марс-ла-Туре, во времена, когда кровью и железом ковалась Германская империя (сражение 16 августа 1870 г. при Вион-виле – Марс-ла-Туре близ Меца. Сражение началось нападением немецкой кавалерийской дивизии на французов. В дальнейшем немцам удалось остановить отход французской армии Базена на соединение с армией Мак-Магона. В дальнейшем армия Базена была осаждена в Меце и позже капитулировала. – Ред.).Обещания Гитлера в области национальной и общественной политики произвели глубокое впечатление и на моих родителей даже в годы кризиса до 1933 года. И люди моего круга после 1933 года смотрели с все большим беспокойством за тем, как наци все более откровенно вели наш народ к войне. Они видели, как Гитлер без предварительной консультации военных и опытных дипломатов продолжает свою все более авантюрную политику грабежей и нарушений договоров, политику гораздо худшую, нежели эскапады Вильгельма II, которая не могла не настроить против Германии весь остальной мир. Убийства 30 июня 1934 года, когда в числе жертв было несколько хороших друзей моих родителей, вызвали мощную волну возмущения. Все более наглые нападки функционеров партии и СС на армию и заслуженных патриотов страны, таких как барон фон Фрич (главком сухопутных войск в 1933–1938 гг., подал в отставку из-за лживого обвинения в гомосексуализме. – Ред.),которого я привожу лишь в качестве примера, все больше и больше настраивали их против сложившейся системы. Лично мне пришлось впервые вступить в открытую схватку с системой в качестве активного сторонника молодежного движения, выступавшего за свободное развитие души и тела личности, проповедовало чувство любви и товарищества. Это движение противостояло гитлеровскому союзу молодежи (гитлер-югенду. – Ред.)в униформе, его смешной игре в солдатики и превратному толкованию слова «товарищество». Я начал ненавидеть систему, когда мои друзья и учителя предстали перед судом гестапо и были отправлены в концлагеря, а меня самого освободили только благодаря моей фамилии, а также «особым соображениям» в отношении меня со стороны гестапо в 1938 году. Мне казалась идеальной государственная система, сложившаяся в Англии. Я считал, что к ней следовало стремиться, и очень сожалел, когда в 1939 году мы вступили в войну против Англии, имея в союзниках Советский Союз, что все не произошло с точностью до наоборот. И все же для Германии тот союз казался единственным выходом из абсолютно неуправляемой ситуации. Но как-то осенью 1940 года я узнал от одного из адъютантов Гиммлера, что нападения на Англию не будет, что вместо этого мы намереваемся в будущем году выступить против Советского Союза. А воздушные рейды на Британские острова являются лишь способом «подготовить почву» в Англии для того, чтобы она вступила в союз с нами.

Заставить вступить в союз с помощью бомб! Самым безответственным образом упустить единственный шанс на то, чтобы избежать войны на два фронта! Играть на надежде, что Англия и весь мир будут спокойно сидеть и наблюдать, как Германия станет захватывать Украину, чтобы чуть позднее получить возможность вцепиться в глотки всем остальным! Это казалось и до сих пор кажется мне верхом политического безумства. И несмотря на все это, я активно воевал на фронте в качестве летчика-истреби-теля и ни в коей мере не был пацифистом. И только сейчас, вступив в ряды Национального комитета, я сумел оценить все последствия своего страха перед нацистской системой. И все же я предпочитаю принять эти последствия сейчас, лучше позже, чем никогда. Вы видите в этом предательство. Я же считаю это исправлением своих прошлых серьезных промахов, ошибок, которые все же можно понять. Гитлер предал все, что имело хоть какую-то ценность, все свои обещания и клятвы. Мы не должны демонстрировать ему преданность нибелунгов. Но если вы настаиваете на понятии офицерской чести, если вы продолжаете нас презирать и поносить как предателей, мне придется очень определенно напомнить вам, что ваша честь офицера уже растоптана пятой гитлеровского вермахта. Если вы будете честными сами с собой, то признаете, насколько сильно мы все подверглись разрушительному влиянию морали национал-социализма.

Кто из нас остался равнодушным ко всем соблазнам и плодам кампаний в Европе, которые вначале были такими успешными? Кто из нас не участвовал в льготных покупках европейских товаров, скажем, во Франции, о которых Шперль и Геринг говорили: «Покупайте все, что пожелаете, даже если по другую сторону границы вы рухнете от изнеможения»? Кто из нас искренне не считал, что защищает отечество? Разве всем нам не было ясно, что идет война за подчинение Европы, пока только Европы?

Насколько отличается сегодняшняя армия, армия со свастикой на груди, даже от той, что мы имели в 1914–1918 годах, даже с учетом того, что мы привыкли приукрашивать события Первой мировой войны. «Лучше быть, чем казаться» – таким был лозунг старой армии. В армии Гитлера все подвержены дикой гонке за наградами, начиная от рейхсмаршала и до солдата. Это убило заботу о реальных достижениях, о простых солдатах, уничтожило чувство настоящего товарищества. Кто из вас станет отрицать, что все зашло настолько далеко, что, когда на позиции прибывает новый командир, не имеющий Рыцарского креста, солдаты начинают горько перешептываться, предчувствуя, что наступает период новой беспощадной мясорубки? Мне как-то говорил мой командир, один из самых бесстрашных бойцов на побережье Пролива (Ла-Манша. – Ред.),способный бросить вызов самому дьяволу, что после того, как закончится эта война, ему бы хотелось стать начальником аэродрома и получить во владение кусок земли на Черном море, где он будет править «этими рабами» с помощью кнута. Уже здесь, в тюрьме, я узнал, что, когда Сталинградская бойня была в самом разгаре, командир моей истребительной эскадры оставил свою часть, взяв отпуск, положенный ему по случаю получения награды. Я слышал, что через несколько часов после получения Рыцарского креста один из летчиков попросил перевести его для службы на родину, а другой после получения той же награды стал избегать участия в любом бою. И это не единичные случаи, а примеры, которые наглядно демонстрируют, что случается, если ведется не война с целью защиты своей законной земли, а война с целью новых завоеваний.

Наверное, вы думаете, что не следует копаться в чужом грязном белье, особенно находясь в плену державы, которая воюет с вашей страной. Но если вы обвиняете сторонников комитета «Свободная Германия» в нарушении общепринятых понятий чести, то вы должны быть готовы и к тому, чтобы вам напомнили о существовании неоспоримых причин для того, чтобы бороться с гитлеровской системой с целью защиты чести всего немецкого народа. Я не стану уверять, что понимал все это до того, как попал в плен. Но, уже находясь в плену и видя неспособность любого из нас убедительно доказать справедливость дела, за которое мы все воевали, и (что является не последним доводом) будучи свидетелем трагедии под Сталинградом, жертвой которой вы все стали, я пришел ко всем этим взглядам. Я никогда не оставлял надежды, что рано или поздно высшие армейские командиры положат конец деятельности коричневых рубашек. Для меня было величайшим шоком узнать, что двадцать четыре генерала предпочли выполнить приказ Гитлера о продолжении сражения, абсолютно бессмысленного с военной точки зрения, что привело лишь к гибели 6-й армии. Они позволили захватить себя в плен вместе со своими меховыми шинелями, автомобилями, тростями для прогулок, в то время как две трети их армии в 300 тысяч солдат погибли, а остальные находились на грани смерти от голода и болезней.

Я часто проклинал свой плен и его последствия. Как и вы, я помню бесконечные колонны голодных солдат, долгие недели лихорадки и других болезней без надлежащего медицинского ухода. Как и вам, мне пришлось спать на голых досках в неотапливаемых бараках. Но, несмотря на это, сегодня я сознаю, что все это было лишь платой за мои прошлые заблуждения, за то, что, не принимая Гитлера, я все же воевал на его стороне в этой войне. И это относится не только ко мне, но и ко всем нам. И если сегодня вы рассказываете мне о смертности среди сталинградских пленных и требуете от русских, чтобы те обращались с вами как подобает офицерам, прежде чем мы сможем обсудить наше с ними сотрудничество, я должен ответить, что, по моему мнению, мы не можем просить у чужого правительства того, чего никогда не осмелились требовать от своего собственного.

В какой-то мере я благодарен судьбе за то, что она привела меня в плен. Для молодого человека, как я, это было лучшим способом решить для себя дилемму, возникшую оттого, что, не веря в Гитлера, я продолжал за него сражаться, наслаждаясь чувством полета и азартом атаки. Я благодарен судьбе за то, что она привела меня к интеллектуальной зрелости, чего я никогда не сумел бы достичь при иных обстоятельствах, заставила меня задуматься об идеях, под знамена которых нас призвали в Германии и заставили нести разрушение, даже не понимая, за что мы воюем. Я научился понимать, что ничто не вызывает таких пагубных последствий, как недопонимание, недооценка и презрение по отношению к противнику или, в общем говоря, ко всем другим народам. Я знаю, что многие из вас с подозрением относятся к тем, кто берется за книги Маркса и изучает идеи, на которых основано Советское государство, хотя здесь речь идет не более чем о желании постичь нечто, чего мое поколение было лишено. Я не разделяю этого отношения и вынужден признать, что нахожу некоторые социалистические и коммунистические идеи правильными. И Германия многое бы выиграла, если бы приняла эти идеи. Я признаю и то, что работаю в комитете вместе с коммунистами-эмигрантами в Москве, чьи ясно выраженные политические оценки произвели на меня огромное впечатление. Эти люди ни в коей мере не соответствуют тем краскам, в каких их рисуют наци. Они сумели дать ответы на некоторые вопросы, ответы, которые я сознательно или несознательно искал еще до того, как попал в плен. И поскольку никто пока не сумел привести мне убедительных аргументов против, ничто не может убедить меня в том, что о сотрудничестве с русскими вообще не может быть речи, что попытка с их помощью вырвать Германию из лап Гитлера невозможна.

Надеюсь, что мне удалось достичь среди вас понимания того, почему я вхожу в состав комитета и почему я сейчас выступаю здесь, перед вами. Надеюсь, вы поймете, что мной движет не поиск личной выгоды для себя, а искренняя забота о родине и о нашем народе. Надеюсь, что вы не отвергнете наш призыв подняться и вместе с Национальным комитетом вступить в борьбу против Гитлера и его прихвостней, которые намерены привести Германию к той судьбе, что уже постигла немецкую армию под Сталинградом.

Когда я закончил, с некоторых мест послышались слабые аплодисменты. Но большинство офицеров продолжали хранить молчание. Однако теперь спиной ко мне сидело не так уж много из них. После меня говорили Фридрих Вольф и майор Хоман. После окончания собрания лагерь напоминал разворошенный улей. Прежде никто не воспринимал всерьез антифашистскую группу, теперь же гудели оживленные споры, в которых горячо приводились аргументы как за, так и против. Сразу же после собрания более пятидесяти офицеров приняли решение вступить в группу, остальные, по крайней мере, прекратили игнорировать нас молчанием. Казалось, открывается путь для серьезного дружеского обсуждения дальнейшего плана действий.

10 августа 1943 г.

Наши надежды на спокойную дружескую дискуссию оказались иллюзорными. Уже на следующий день среди офицеров появились контрпропагандисты из числа самых фанатичных нацистов. Во главе этого движения стояли офицеры Генерального штаба, а также молодые командиры-фронтовики, которым удалось быстро продвинуться по карьерной лестнице за выдающиеся заслуги на переднем крае. Их лозунгом было «война до окончательной победы», а в своих методах они не чурались откровенного запугивания собственных товарищей. С самого начала они пытались свести на нет любую дискуссию с нами, прибегая к оскорблениям и провокациям. С одной стороны, они провозглашали нас приспособленцами, а с другой – требовали от русских новых уступок, чтобы те обращались с ними «как подобает обращаться с офицерами», если они согласятся на сотрудничество. В то же время еще задолго до создания Национального комитета они подписали декларацию об обращении с ними в лагере. В ней 840 немецких офицеров подтверждали, что с ними обращаются гуманно, с соблюдением международных норм. Русские сбрасывали листовки с этим заявлением над немецкими окопами, чтобы рассеять страх немецких солдат перед пленом. И вот теперь те офицеры, что по собственной воле подписали заявление, обвиняли нас в предательстве тех десятков тысяч военнослужащих, что погибли в первые недели и месяцы плена после Сталинграда. Эти люди хорошо себе представляли, что при схожих обстоятельствах то же самое (гораздо худшее – откровенный геноцид. – Ред.)происходило и в Германии. Они сами рассказывали, как в первый год войны в немецком плену умерли от голода примерно 500 тысяч советских военнопленных. К тому же 90 тысяч немецких солдат, прежде чем попасть в плен, на грани голодной смерти, были поражены всеми мыслимыми формами заболеваний. При температуре минус 30 градусов воротнички пленных в несколько слоев покрывали вши. Вот к чему привело сопротивление до последнего патрона: «Держитесь, фюрер выручит нас!»

Но никто не считал Гитлера ответственным за эти смерти. Напротив. Однажды, когда мы устроили вечер поэзии Гейне и один из офицеров запел «Три гренадера» на музыку Шуберта, при словах «а потом мимо моей могилы проедет император» раздались аплодисменты, которые переросли в демонстрацию верности человеку родом из Браунау. Конечно, следует признать, что мы совершили ряд вещей, которые как бы «лили воду на мельницу нацистов», что заставило некоторых офицеров еще более укрепиться в своих убеждениях. И русские, и немецкие политработники часто шли на поводу у разных крикливых приспособленцев, людей, которых наци не подпускали к себе на расстояние мили, которым давали особую льготную работу на территории лагеря. А комендант нашего лагеря был пьяницей, а также героем Гражданской войны, все образование которого состояло в изучении истории партии чуть ли не назубок. Это был абсолютно разложившийся тип.

Кроме того, сама Елабуга представляла собой наводящую тоску дыру. Когда-то это было знаменитое место активного паломничества с двумя монастырями и множеством церквей и важным речным портом на берегу Камы. Но сейчас большая часть грузов доставлялась по железной дороге, а зимой, когда река покрывается льдом, город становился совершенно оторванным от внешнего мира. Самым настоящим кошмаром этих мест является тюрьма. Это самое большое здание в городе после полуразрушенных монастырей и церквей; оно напоминает самый настоящий дом смерти, как это описано у Достоевского. Когда наш лагерь еще не был достроен, офицеров несколько раз отправляли туда для удаления вшей, но все, что им удалось увидеть, – это несколько пользующихся льготами русских арестантов с туповатыми физиономиями. Однако недавно русские освободили оттуда одного офицера, которого забрали из лагеря еще в 1941 году по надуманному обвинению в попытках поднять восстание и организовать массовые забастовки военнопленных. С тех пор он просидел там в одиночной тюремной камере, не имея никаких новостей о том, что происходит на фронте. Власти либо совершенно забыли об этом человеке, либо им было просто лень переправлять его в Оранки, куда лагерь переехал в 1942 году. Когда мы спросили у русских, как такое вообще могло произойти, те только пожимали плечами: «Nichevo». Для них в этом не было ничего особенного. И подобные вещи вовсе не вызывали у них удивления.

Один из вопросов, который нам постоянно задавали в лагере, был о том, что заставило нас присоединиться к Национальному комитету.