Текст книги "Сотрудник гестапо"
Автор книги: Генрих Гофман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Судя по вашему произношению, вас неплохо учили. Я бы даже сказал…
Капитан не успел закончить фразу. В комнату вошел переводчик и доложил о размещении солдат. Вскоре явился и староста. Выполняя пожелание капитана, он определил Дубровского на ночлег в ту же хату, где остановился капитан.
В доме сестер Самарских было три комнаты. Самую большую из них по приказу старосты отвели немецкому офицеру. А маленькую, в другой половине хаты, предоставили Дубровскому с мальчиком. Денщик капитана Дитриха – так звали немецкого офицера – принес на ужин несколько банок французских консервов, бутылку шнапса и курицу. Одна из хозяек готовила ужин, другая, постарше, проворно набивала соломой тюфяки для ночлега.
Дубровский вместе с Пятеркиным помогали ей застелить постели на полу небольшой каморки, когда в распахнувшуюся дверь вошла девочка лет десяти с большой подушкой в руках.
– Мама, ты эту просила принести?
– Эту, Любушка, эту. А другая нам с тобой на двоих осталась.
Девочка бросила подушку на тюфяк и, отойдя в сторону, неожиданно обратилась к Виктору:
– А твоя мама где?
– Сам не знаю. Ушли с батькой во время русского наступления.
– А ты разве не русский? – вмешалась в разговор хозяйка. Виктор удивленно посмотрел на женщину.
– Русский я! – с гордостью ответил он.
– Почему же своих-то русскими называешь? Наши ведь это.
– Все так говорят, вот и я тоже,– смущенно оправдывался мальчик.
– Нет, не все. От немцев это пошло. А нам с тобой ни к чему…
– Правильно, хозяюшка! – перебил ее Дубровский, оберегая мальчугана от дальнейших расспросов.– Я вот белорус, а все одно всегда говорю «наши».
– Зачем же тогда ихнюю форму надели?
Дубровский усмехнулся. И вдруг спросил:
– А ваш муж какую одежду выбрал?
– Наш папа на войне. Он в Красной Армии с немцами дерется! – скороговоркой выпалила девочка.
– Люба! – воскликнула женщина, метнув на дочку недобрый взгляд.
– А вы не бойтесь. Вас как зовут-то?
– Евдокия Остаповна.
– Вот и прекрасно, Евдокия Остаповна. Спасибо вам за постель. От мужа-то давненько небось весточек не было?
– Последнее письмецо за неделю до прихода немцев я получила от него. А теперь кто его знает, живой ли?
Глаза женщины повлажнели. Она все еще недоверчиво смотрела на Дубровского, но взгляд ее заметно потеплел.
– Надо ждать и надеяться, Евдокия Остаповна,– участливо проговорил Дубровский.
– Мертвым-то что, живым куда тяжелее.– Она подошла к дочке, с нежностью провела рукой по ее волосам и, легонько подтолкнув к двери, добавила: – Пойдем, Люба. Отдохнуть людям надо.
Но отдыхать не пришлось. Вскоре Дубровского позвали в большую комнату. Капитан Дитрих широким жестом пригласил его к столу.
– Поужинаем вместе,– предложил капитан, усаживаясь первым.
Отказываться было глупо, и Дубровский, поблагодарив за оказанную честь, присел рядом.
– За нашу победу! За великого фюрера! – высокомерно проговорил капитан, поднимая граненый стакан, наполовину наполненный мутноватой жидкостью.
Следуя его примеру, Дубровский тоже поднял стакан и добавил:
– За скорейшее окончание войны!
Виктор Пятеркин давно уже спал, разметавшись на жестком соломенном тюфяке, а словоохотливый капитан продолжал еще мучить Дубровского нескончаемыми вопросами. Его интересовало буквально все: и положение гитлеровских войск перед наступлением русских, и какая бывает зима в этом степном районе, и настроение местных жителей; Он никак не мог понять психологии русских, которые, по его мнению, давно уже проиграли войну, но все еще продолжают сопротивляться с безумством обреченных.
– Сталинград будет отомщен. Вы не представляете, какой сокрушительный удар готовит наше командование. Этим летом война закончится полной победой немецкого оружия. Сейчас огромные массы войск снимаются с Западного фронта и перебрасываются на восток, в группу армий «Центр». Моя дивизия тоже следовала туда, но в последний момент нам изменили маршрут. И говорят, это вызвано тем, что в группе армий «Центр» уже негде размещать прибывающие части. Да-да! Не удивляйтесь. Русским готовится большой сюрприз. В фатерлянде, где пополнялась наша дивизия, я видел новейшие танки «тигр». Их броня непробиваема.
Дубровский поглядывал на опустевшую бутылку, которую капитан опорожнил почти один, и мучительно старался запомнить все важное, о чем болтал этот словоохотливый немец. Лишь далеко за полночь капитан угомонился. Расставаясь с Дубровским, он пообещал ему выдать справку, по которой тот беспрепятственно сможет продолжать путь в Дебальцево.
Вернувшись в отведенную для него каморку, Дубровский, не раздеваясь, прилег рядом с Пятеркиным, но долго еще не мог уснуть, восстанавливая в памяти разговор с капитаном. Перед его мысленным взором проплывали железнодорожные эшелоны с пушками, минометами и солдатами в зеленых мундирах. По шоссейным дорогам катились колонны полосатых танков, облачившихся почему-то в тигровые шкуры.
Проснулся Дубровский, когда яркие лучи весеннего солнца заполонили всю комнату. Стараясь не потревожить Виктора, он тихо поднялся с пола и вышел из хаты. За калиткой показалась Евдокия Остаповна. В руках она несла ведра, наполненные водой. Оказавшись в палисаднике, она поставила ведра на землю и, обернувшись, прикрыла скрипучую калитку. Через мгновение Дубровский был возле нее.
– С добрым утром, Евдокия Остаповна! Давайте я вам помогу.– Он с легкостью подхватил ведра и понес их к дому.
Уже в сенях Евдокия Остаповна сказала:
– Утро-то доброе, а чего так рано поднялись?
– Уходить собираемся, вот и встал пораньше.
– Пощто так торопитесь? Передохнули бы денек-другой.
– Нет, не с руки нам сейчас отдыхать. А вот если случай выпадет, заглянем к вам еще раз.
– Парнишку-то зря за собой таскаете. Намаялся он. Ему бы к дому пристать, пока война кругом. Хотите, у меня оставьте, перебьемся вместе. Правда, с хлебом не густо, но ничего, с голоду не помрем.
– Спасибо, Евдокия Остаповна! Большое спасибо за теплоту, за душевность вашу. Только не согласится Виктор. Я его сам уговаривал в одном селе у хороших людей остаться. Да какой там. Он и слушать меня не хотел. «Пока,– говорит,– батьку не отыщу, не успокоюсь».
– Ну, коли так, что с ним сделаешь. А за помощь и вам спасибо!
– Что вы, что вы! Я пока для вас ничего не сделал. Может, встретимся еще. Пойду будить Виктора. Заспался парень. В дорогу собираться пора.
– Погодите немного. Я сейчас картошку сварю. Поешьте, тогда и ступайте с богом.
– Хорошо! От картошки не откажусь. И у нас на завтрак кое-что найдется.
Дубровский разбудил Виктора и попросил его быстро одеться, а сам принялся убирать постель. Он аккуратно сложил простыню и, помня, что Евдокия Остаповна доставала ее из стоявшего у стены комода, выдвинул ящик. Но прежде чем положить простыню, он обратил внимание на краешек письма, торчавшего из-под небольшой стопки белья. Письмо было свернуто треугольником. Так, за неимением конвертов, отправляли письма наши воины. Дубровский вытащил письмо и, прочитав обратный адрес, понял, что оно от мужа Евдокии Остаповны. Решение пришло сразу. Он достал из кармана блокнот и, записав фамилию и номер полевой почты отправителя, засунул письмо обратно под белье.
«Вот и отблагодарю Евдокию Остаповну,– подумал он.– Если жив ее муж, отыщем и обязательно весточку от него к ней доставим. Глядишь, и она поработает нам на пользу».
Получив от немецкого капитана обещанную справку, Дубровский заглянул в комендатуру деревни Малоивановка. Комендант-ефрейтор был уже там. Прослышав о покровительственном отношении немецкого офицера к переводчику Чернышковской комендатуры, он довольно приветливо встретил Дубровского и без особых напоминаний предложил Леониду пропуск для следования в Дебальцево.
Солнце изрядно начало припекать, когда Дубровский с Пятеркиным покинули Малоивановку и двинулись дальше в свой нелегкий, опасный путь. В голубом безоблачном небе слышался приглушенный рокот одиночного самолета. Запрокинув головы, путники разглядели белоснежный, пушистый след инверсии, на острие которого поблескивал маленький силуэт самолета. Разведчик летел на большой высоте и медленно удалялся на запад.
– Это наш на разведку отправился,– мечтательно проговорил Дубровский.
– А почему они по нему не стреляют? – спросил Пятеркин.
– Видно, войск здесь немного и зениток нет.
И, словно опровергая высказанные вслух мысли, откуда-то издалека докатился грохот артиллерийских залпов, и тотчас вокруг сверкавшего на солнце самолета повисли серые, дымные шапки зенитных разрывов. Надломился белый след инверсии, самолет резко изменил направление полета, пытаясь вырваться из окружения дымных шапок.
– Противозенитный маневр делает,– сказал Дубровский.
– Неужто собьют? – В голосе Пятеркина послышались взволнованные нотки.
– Запросто могут.
А самолет все летел и летел, меняя направление, пока не отстали от него развешанные в небе маленькие облачка зенитных разрывов. Вскоре он растаял в беспредельной небесной синеве. И лишь поредевший, расползающийся след инверсии, перечеркнувший небо с востока на запад, да шапки дымных разрывов напоминали о воздушной схватке, разыгравшейся над израненной, истерзанной степью…
И почему-то именно этот бой беззащитного воздушного разведчика, по которому с разных сторон били немецкие зенитки, вспоминался теперь Дубровскому, лежавшему на холодном цементе в промозглой камере. «Пусть бьют, пусть пытают. У немцев нет улик против меня. Важно выдержать, выстоять и вырваться».
Леонид вспомнил, как вместе с Пятеркиным добрались они до Горловки. Там обнаружили большое скопление немецких войск. Улицы и площади были переполнены автомашинами и бронетранспортерами. На станции с прибывающих эшелонов сгружали танки, артиллерийские установки, ящики с боеприпасами. В центре города, на территории церкви, громоздились пирамиды бочек с горючим. Возле полуразрушенного здания завода возвышались штабеля снарядов и мин.
Из разговоров с немецкими солдатами Дубровский узнал, что на этот участок фронта гитлеровцы перебросили новые соединения из Италии и Австрии. Солдаты высказывали предположение, что в скором времени начнется новое наступление германских войск в направлении излучины Дона.
Собрав ценные сведения о противнике в Горловке, Леонид и Пятеркин отправились в Макеевку. Здесь войск было еще больше. Почти в каждом доме размещались немецкие солдаты, во дворах и на улицах стояла боевая техника.
Поразмыслив, Дубровский решил направить Пятеркина через фронт к Потапову, чтобы своевременно сообщить советскому командованию о крупном сосредоточении вражеских войск, а сам решил пойти в Сталино, надеясь пристроиться там в одной из немецких комендатур.
Из Макеевки на шоссе они вышли вместе. Отыскав в степи заброшенный стог прошлогодней соломы, забрались в него передохнуть. Здесь Дубровский написал на листочке бумаги подробный отчет о добытых сведениях и собственноручно зашил донесение за подкладку истрепанной куртки Виктора. Перед тем как отпустить от себя паренька, Дубровский договорился с ним, что через две недели Пятеркин вернется на территорию, занятую врагом, и придет в Малоивановку к сестрам Самарским. К тому времени Леонид намеревался сообщить Самарским о своем местонахождении или в крайнем случае сам встретить у них Виктора.
Вечером на развилке дорог они расстались. Долго еще стоял Дубровский возле обочины, вглядываясь в одинокую фигурку, уверенно вышагивавшую по грязной весенней дороге. За время совместных скитаний по вражескому тылу он полюбил этого шустрого вдумчивого паренька, который наравне со взрослыми мужественно переносил все тяготы и невзгоды войны, обрушившиеся на его еще не окрепшие плечи.
«Ничего, этот выдюжит,– думал Дубровский.– Только бы не подловили при переходе через линию фронта».
А через девять дней Дубровский уже сам стучался в окно дома сестер Самарских. Дверь открыла Евдокия Остаповна. Признав бывшего постояльца, она пустила его в дом.
– Одна я нынче, боязно открывать было,– призналась она.
– А сестра куда подевалась?
– В город, на базар, уехала. Продать кое-что надо.
Из дальнейших разговоров Дубровский узнал, что капитан Дитрих вместе со своими солдатами выехал из Малоивановки в неизвестном направлении. Да и комендант-ефрейтор тоже покинул эту деревню. Теперь новую комендатуру в Малоивановке возглавлял какой-то лейтенант.
Все это Евдокия Остаповна рассказала Дубровскому, пока тот, сняв сапог, разбинтовывал ногу. От изнурительной беспрестанной ходьбы у Леонида открылась рана. Последние два дня он заметно прихрамывал. Каждый шаг болью отдавался в раненой ноге. Весь бинт и портянка пропитались кровью. Евдокия Остаповна предложила согреть воды и промыть открывшуюся рану.
Неожиданно в дом вошла молодая миловидная женщина.
– Здравствуйте! – сказала она, неприветливо оглядывая Дубровского.
– Это моя соседка,– представила ее Евдокия Остаповна.
– Здравствуйте, здравствуйте,– ответил Дубровский.
– А вы кто же будете? – спросила незнакомка.
– Он у меня с капитаном немецким ночевал,– пояснила Самарская.
Незнакомка перекинулась с Евдокией Остаповной еще несколькими, ничего не значащими фразами и убежала так же неожиданно, как и вошла.
– К лейтенанту в комендатуру поступила работать, вертихвостка,– осуждающе проговорила Самарская.
Вода в кастрюльке уже начала закипать, когда в дом с шумом ворвались немецкие солдаты во главе с лейтенантом. Вороненые стволы автоматов уставились на Дубровского.
– Ваши документы! – властно потребовал лейтенант.
– Я переводчик Чернышковской комендатуры,– ответил Леонид по-немецки, доставая из кармана удостоверение и справку, выданную капитаном.
– Это еще необходимо проверить,– сказал лейтенант, разглядывая помятое, замусоленное удостоверение.– А сейчас собирайтесь, вы арестованы.
Дубровский устало вздохнул.
– Я надеюсь, что недоразумение скоро выяснится. А пока я прошу разрешения перебинтовать ногу. Открылась старая рана. Вы солдат и хорошо понимаете, что это такое.
– Да-да. Можно. Только скорее, поторапливайтесь. У меня и без вас много дел.
Вскоре Дубровский очутился в душном погребе того самого дома под железной крышей, в котором раньше размещалась немецкая комендатура. За три дня, проведенных там, его несколько раз вызывали на допрос к лейтенанту, но он неизменно повторял, что является переводчиком Чернышковской комендатуры и разыскивает свою часть, от которой отстал во время отступления.
Так ничего и не добившись, лейтенант отправил его на автомашине в Алчевск. Здесь начальник СД майор Фельдгоф допрашивал арестованного.
– Признавайтесь, с каким заданием направили вас в расположение германских войск? – настойчиво требовал он.
– Я убедительно прошу господина майора запросить Чернышковскую комендатуру. Вам же легче узнать, где теперь моя часть.
– Не учите меня вести допрос. Может быть, Чернышковской комендатуры давно уже нет. Вероятнее всего, она разгромлена русскими. А станция Чир, где вы изволили служить переводчиком лагеря военнопленных, находится по ту сторону фронта.
– Но я же назвал вам фамилию коменданта, описал вам его внешность. Назвал других сотрудников Чернышковской комендатуры. Разве этого мало?
– Я не желаю тратить на вас так много времени. Если вы признаетесь, что являетесь русским агентом, и расскажете, кто и с какими целями направил вас в расположение германских войск, мы можем предложить вам работать у нас. Если вы по-прежнему станете отпираться, тогда я подпишу смертный приговор. Вас расстреляют сегодня же ночью.
– Господин майор, вот уже больше года я верой и правдой служил идеалам великой Германии, я помогал германскому командованию насаждать новый порядок на этой земле. И теперь вместо благодарности вы угрожаете мне расстрелом. Что ж, убивайте, расстреливайте своих верных слуг, только с кем вы тогда останетесь, с кем будете работать?
Лицо майора побагровело, выпученные глаза налились кровью.
– Молчать! – крикнул он во весь голос и, подскочив к Дубровскому, наотмашь ударил его кулаком по лицу.
Леонид устоял. Из рассеченной губы заструилась кровь.
Майор Фельдгоф позвал конвоиров, и те по его команде набросились на Дубровского. Они били его безжалостно, а когда он упал, топтали ногами. Уже в бессознательном состоянии его выволокли из кабинета начальника СД и бросили на цементный пол подвальной камеры.
Сознание возвращалось медленно. Поначалу Леониду казалось, что он еще маленький мальчик, мать склонилась над изголовьем его постели и ласково нежной рукой гладит по голове. На пылающий жаром лоб она положила холодное, влажное полотенце.
Наконец он явственно ощутил струйки воды, стекавшие по лицу от приложенного ко лбу полотенца, и приоткрыл веки. Перед глазами возник незнакомый бородатый мужчина, склонившийся над его головой.
– Где я? – тихо проговорил Дубровский, силясь восстановить в памяти происходящее.
– Знамо дело где, в гестапо! – глухо ответил незнакомец, снимая с головы Леонида мокрую тряпку.– От ить как отделали человека, душегубы.
Теперь Леонид окончательно пришел в себя, вспомнил, что с ним произошло, и стал мучительно обдумывать положение, в котором оказался. Последний разговор с майором Фельдгофом не предвещал ничего хорошего. Леонид приготовился к самому худшему. Лишь сознание невыполненного долга не покидало его в эти минуты.
Так в томительном ожидании прошел почти весь день, потом ночь и еще один день. Кого-то уводили и вновь приводили обратно, кто-то громко стонал у стены. Около двух недель провел Дубровский в этой камере. А однажды, когда в единственном маленьком окошке, прилепившемся под самым потолком, уже начали сгущаться вечерние сумерки, за дверью послышался звон ключей, и в распахнувшемся проеме раздался окрик:
– Дубровский Леонид, выходи с вещами!
Пересиливая боль, Леонид поднялся на ослабевшие ноги. «Это конец. И никто из наших не узнает, как я погиб»,– пронеслось в сознании. Он шагнул к двери и вышел из камеры. По знакомой лестнице его повели наверх, заставили свернуть по коридору, еще один поворот – и он снова очутился перед кабинетом начальника СД города Алчевска. Один из конвоиров зашел первым и, выйдя через мгновение, незлобно подтолкнул Дубровского к двери.
Кроме майора Фельдгофа в кабинете находился высокий, худощавый немец в зеленом мундире. Леонид обратил внимание на его маленькое, почти детское лицо, на малиновый шрам, наискось перечеркнувший узкий лоб, на длинные волосатые руки. «Этот будет пытать»,– подумал Дубровский, оглядывая немца, стоявшего возле открытого окна.
– Господин Дубровский,– послышался мягкий, вкрадчивый голос начальника СД, и Леонид перевел взгляд на майора Фельдгофа,– я приношу самые искренние извинения за те неприятности, которые вынужден был доставить вам. Я действительно полагал, что имею дело с русским агентом. Так нас информировал комендант Малоивановки. А теперь я рад сообщить, что это была ошибка. Сегодня мы получили ответ на запрос. Из документов следует, что вы действительно были сотрудником Чернышковской комендатуры. Я еще раз приношу свои извинения.
Сердце гулко стучало в груди. Леониду казалось, вот-вот оно вырвется наружу. Но ни один мускул не дрогнул на его лице. Он не позволил себе улыбнуться. А майор Фельдгоф продолжал:
– Чернышковская комендатура в настоящее время передислоцирована на другой участок фронта. Вам нет надобности следовать туда. По согласованию с командованием вы поступаете в распоряжение тайной полевой полиции ГФП-721. Ее начальник – полицайкомиссар Майснер. А фельдполицайсекретарь Рунцхаймер,– майор кивнул на длинного немца,– руководит, внешней командой в городе Кадиевка. У него вы и будете работать переводчиком. Я надеюсь, господин Дубровский, вы оправдаете наше доверие?
– Господин майор! Я рад, что ответ на ваш запрос пришел вовремя. Нет, смерть меня не пугала. Но согласитесь, как обидно получить пулю в затылок от рук тех, кому служишь. Я целиком поддерживаю идеи национал-социализма и готов умереть за идеалы великой Германии.
– О! Это похвально, господин Дубровский,– вступил в разговор фельдполицайсекретарь.– У вас будет возможность доказать на деле свое старание. Моя команда ведет беспощадную борьбу с партизанами, мы выявляем и уничтожаем евреев, коммунистов и их пособников. Работы много. Но об этом поговорим потом, когда я познакомлю вас с вашими обязанностями. А сейчас можете идти. Мой «мерседес» стоит у подъезда. Подождите меня там, я спущусь через несколько минут.
Леонид вопросительно посмотрел на майора Фельдгофа. Тот одобрительно кивнул и, кликнув конвойных, приказал им проводить Дубровского на улицу.
Только выйдя из дома, в котором размещалась СД, Леонид позволил себе улыбнуться. Да, он улыбался своим мыслям. Он теперь вплотную приблизился к цели.
Леонид подошел к серому, пятнистому от камуфляжа «мерседесу», за рулем которого восседал немецкий: солдат. Запрокинув голову, оглядел безоблачное небо. В темно-фиолетовой сини кое-где появились звезды.
