Текст книги "Женщины у берега Рейна"

Автор книги: Генрих Бёлль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

Эрнст Гробш. Откуда вам это известно?

Карл фон Крейль (с улыбкой). У меня есть свои люди, свои источники информации. Сообщат об этом, вероятно, только вечером, так что прошу пока мою информацию не разглашать. Просто мне не хочется, чтобы Ева боялась кого-то, кого уже, возможно, не следует бояться. Однако не исключено, что он выживет.

Генрих фон Крейль. И зачем такой, как он, подвергает себя подобной опасности?

Карл фон Крейль. Любовная тоска.

Эрнст Гробш. Губка – и любовная тоска?

Карл фон Крейль. Почему бы и нет? Губка – романтик. А что?

Ева Плинт. Хорошо, может быть, мы от него избавимся. Горевать особенно не буду, хотя, наверное, следовало бы. Но кто и как освободил нас от Губки? Кто? Полиция, полицейский, к тому же по ошибке! Так что совсем не политика освободила нас от него. (Все, особенно Гробш, с недоумением взирают на Еву.) Да, я кое-чему научилась. Уж не рассчитываете ли вы на то, что Кундта, Блаукремера и иже с ними тоже случайно застрелит полиция? Способны ли вы вообще пожелать такое? Нет, дорогой свекор, ты не смеешь стать преемником Хойльбука, ты превратишься в икону… даже в иконостас, за которым будут разыгрываться и скрываться ужасные вещи. А теперь ваше слово, Катарина…

Катарина Рихтер. Я не хочу ссылаться на себя – официантке было бы бестактно рассказывать, как она познакомилась с вами и какими вы ей показались. Вас, дорогой мой несостоявшийся свекор, я всегда видела спокойным и серьезным, порой печальным, причем вы всегда уходили домой до того, как начиналась большая пьянка, приносившая нам хорошие чаевые. И теперь как подруга вашего сына я говорю: вы должны принять этот пост. У меня не было нищего детства, я всегда была сыта и в тепле, хотела пробиться в жизни и пробилась. Закон и порядок не были мне чужды. Матушка моя всегда гордилась тем, что за ней, по ее выражению, нет никаких проступков, хотя вокруг она видела предостаточно грязи и коррупции. Сама я лишь однажды залезла в кассу и взяла то, что мне причиталось. Это назвали кражей, но я настаиваю, что взяла эти деньги по праву. Мой отец был добр, но беден, этот разорившийся граф очень хотел удочерить меня и жениться на моей маме. А она была бы рада выйти за него замуж, не будь он графом. По-моему, это несправедливо (смеется), графы тоже люди. Однако и я не хочу выходить замуж за этого графа. (Указывает на Карла.) Останавливает меня только титул. В титуле, который прикрывает тех, кто производит впечатление, не соответствующее действительности, заключается опасность. Вы тот человек, который мог бы еще глубже познакомить меня с законом и порядком.

Карл фон Крейль (подходит к отцу, обнимает его). В обеих ипостасях – как сын и гражданин – я заявляю: нет. Гражданин во мне говорит: ты выглядишь слишком хорошо, ты слишком добр, титуловать тебя станут «демократический граф», а это опасно для жизни. (Качает головой.) Нет. Такого государства, для которого ты мог бы служить вывеской, нет и не может быть. Как сын я говорю тебе: ты не выдержишь – не забывай, что тебе уже семьдесят, а оратор и актер ты не блестящий. В каждой своей речи тебе придется мучиться и лгать.

Генрих фон Крейль (улыбаясь). Ты забываешь о штучке на моем «мерседесе», которую ты мог бы получить без труда.

Карл фон Крейль (улыбаясь). Ты знаешь, что я обязан завладеть этим нелегально, причем обязан в договорном порядке, а мое чувство долга тебе известно. Нет, пусть этот пост займет Димплер, он вполне подойдет: хитер, но не подлец. (Тихо.) Тебе пришлось бы принять Плониуса, и принять вежливо, да и не только его. Ты стал бы… просто не знаю, кем бы ты стал.

Генрих фон Крейль (обращается к Эрике), Куда же мне деваться? Вы уйдете в Рейн?

Эрика Вублер. Нет, останусь на берегу. Только здесь я чувствую себя на родине. (Тише.) Не торопитесь сами. (Еще тише.) И с этим делом тоже. Пусть им займется Димплер. (Встает, надевает халат, подходит к роялю, садится за него, поднимает руки и опускает их.) Не могу. Кто снимет проклятие с этого инструмента? (Смотрит на Карла.) Вы?

Карл фон Крейль. Нет, не могу, больше не могу играть на рояле, с трудом выношу его звуки.

Эрика Вублер (оглядывается на Генриха фон Крейля). А вы умеете играть?

Генрих фон Крейль. Нет и не учился.

Эрика Вублер. Значит, нет никого, кто снял бы проклятие? Ева… (Ева мотает головой, Гробш тоже отмахивается.)

Лора Шмитц (выходит вперед). Какое проклятие? Я умею немножко бренчать, если вас это устроит.

Эрика Вублер. Вы учились?

Лора Шмитц. Не по-настоящему. Я работала в ресторанчике, там было старое пианино, и одна официантка умела играть, она меня немного и научила, – попробовать, что ли? Боюсь только, что это не та музыка, к которой вы привыкли.

Эрика кивает, Лора садится за рояль и наигрывает какой-то сентиментальный шлягер. Когда входит Бингерле, она перестает играть. Бингерле около шестидесяти, он среднего роста, лицо у него добродушное, в руке небольшой портфель. Эрика и Генрих фон Крейль оцепенело смотрят на него. Он кладет портфель на рояль, подходит к Эрике, хочет поцеловать ей руку, но она прячет ее, качая головой.

Бингерле. Я хотел поблагодарить вас, Эрика, не только за былые суп, хлеб, глазунью и сигареты – и сорок лет спустя я ощущаю их вкус… Спасибо также за то, что вы сделали для меня у Штюцлинга. Все вышло не так, как вы предполагали. Свобода обернулась несвободой. Маленький пансион на швейцарской границе оказался для меня хуже тюрьмы. Пресса, радио и телевидение атаковали меня, я поднял руки и сдался. Я выразил раскаяние, признал ошибки… Ваша же ошибка, дорогая Эрика, состояла вот в чем: ваши благородные намерения не соответствовали моим благородным мотивам – у меня их просто никогда не было. Тем не менее я вам благодарен.

Эрика Вублер. И теперь вы явились с поручением Кундта?

Бингерле. Да. (Берет портфель с рояля и передает его Карлу фон Креплю.) Догадываетесь, что в нем?

Карл фон Крейль. Да. Вероятно, вещественные улики моих легально-нелегальных действий. И квитанции.

Бингерле. Квитанции все, улики не полностью – их только десять. Первые в самом деле были для русского, он их взял, или, точнее говоря, они исчезли вместе с ним. Остальные десять числились за ним фиктивно. (Повернувшись к Генриху фон Крейлю.) Тем самым устранено все, чем действия вашего сына могли повредить вам. Вы знаете, какая просьба стоит за подарком господина Кундта?

Генрих фон Крейль. Можете забрать свой портфель. Я не приму подарков от Кундта. Я не несу ответственности за действия моего сына. В прошлом Карла есть еще кое-какие неясности (качает головой), но не они мешают мне принять предложение.

Карл фон Крейль (берет портфель). Я возьму его и сохраню. Что же касается других неясностей в моем прошлом, то ведь нет ни состава обвинения, ни улик, ни моего признания. Кстати, я приму предложение Кренгеля. Итак, демонтаж рояля переносится в область искусства, а искусство свободно, отец.

Генрих фон Крейль. Прежде чем я умру со смеху, сын мой, послушай; искусство свободно, пока художник сам или с помощью меценатов достает материал для своих работ. Тебе же требуется материал весьма дорогостоящий, и едва ли он был предоставлен тебе добровольно. Хорошо, конечно, что нет ни улик, ни состава обвинения, но оставим это. А теперь я хотел бы посмеяться, особенно вместе с вами, Эрика, потому что никто, кроме нас, не знает, что являет собой Бингерле.

Карл фон Крейль. Я знаю.

Генрих фон Крейль. И посмеешься вместе с нами?

Карл фон Крейль. Вообще-то люблю смеяться, но сейчас не буду. Смеяться над этим не могу.

Генрих фон Крейль. А вы, Эрика?

Эрика Вублер. Нет (хватается за сердце, вздыхает), мне не до смеха, пока я не узнаю, примете вы пост или нет.

Генрих фон Крейль. Не приму. Я полагал, что это уже ясно всем. И знаете, кто меня больше всего убедил в необходимости такого решения? Вон та молодая дама (указывает на Лору), которую я больше не буду называть «милое дитя». Она меня убедила. Димплер с делом справится, а в остальном – да помилует вас Губка и да услышит вас Губка.. '

С диким смехом покидает комнату. Все с ужасом смотрят ему вслед. Карл берет портфель и быстро идет за отцом.

Глава 12

Кренгель (стоит в большом пустом зале, где находится только рояль,– в правой его руке топор, в левой – сигарета). Концерта не будет, художественное представление отменено, и мне ничего не стоит раздолбать эту штуку. Но зачем? (Кладет топор.) Хильда улетела, я проводил ее в аэропорт, она обняла и поцеловала меня, сказав на прощанье, что очень любит меня и жалеет. А вот этого она не знала и никогда не узнает. (Достает из кармана авиабилет и бросает его на рояль рядом с топором.) Я заказал себе место в самолете рядом с ней, но в последний момент передумал. Что мне делать на Кубе или в Никарагуа, хотя я и не знаю, чем заняться здесь. Капспетер добился своего, я капитулировал, и он перехватил банк, так же как многие другие банки, которые перехватил, когда началась ариизация, буквально за десятую долю стоимости. Причем законно. Ему не хватало только старого фамильного банка с хорошими связями и чистым прошлым. Такого, как наш. Теперь он у него есть… Когда в стране конфисковывали еврейские вклады, я бежал – бежал в армию. Мы все предоставили государственному уполномоченному, я же стал казначеем. Банк не был экспроприирован, только поставлен под принудительное управление, но где-то каким-то образом, всегда закулисно, Капспетер участвовал в этом. Он всегда и во всем участвовал – в церковных и государственных делах, в банковских сделках. Тихий человек с почти неотразимым обаянием. Его обаянию и неотразимости, умению придать незаконному пристойно законный вид они обязаны тем, что Швейцария приняла их золото. Добыча победителя всегда законна. Я же совершил большой промах, не желая больше иметь дела с золотом после того, как моя горячо любимая жена Анна отказалась принять от меня золотые украшения. Она сказала: «А ты точно знаешь, что они не из золотых коронок убитых и не из тех украшений, что у них отняли, прежде чем убить?» С тех пор я не имел дела с золотом, а с акциями «Хивен-Хинта», которые Губка предлагал даже мне, и подавно.

После того как Хойльбук ушел в отставку, а Димплер стал его преемником, меня медленно, но верно подталкивали к банкротству. Пошли слухи, а слухи для банка вроде нашего смерти подобны: начали поговаривать о нашей неплатежеспособности, а когда все клиенты один за другим стали изымать свои вклады, мы вскоре оказались на грани банкротства. Капспетер помог мне. Он выручал меня дважды, трижды, доброжелательно и великодушно, пока – так я полагаю – Губка не запретил ему это делать, чем-то пригрозив. Я уже не мог гарантировать безопасность моих клиентов. В конце концов я был обязан спасти их вклады, а у Капспетера они обеспечены. У него все безопасно, с гарантией. Фирма как таковая остается, я даже вхожу в наблюдательный совет, получаю директорское жалованье. Недаром какой-то американец придумал крылатое выражение: надежнее купить банк, чем ограбить его.

Но я до такого метода не дорос. Самый надежный и абсолютно законный способ ограбления банка – купить его, предварительно загнав в тупик. Новый вид ариизации. Я радуюсь, что клиенты мои в безопасности – я, увы, не мог им ее обеспечить. (Берет топор.) Нет. (Снова кладет топор.) Насколько я понимаю Карла, он хотел поразить деньги в самое сердце, однако (качает головой) у денег нет сердца, они неуязвимы. Наш банк расцветет под руководством Капспетера, он начнет спекулировать золотом, наберет столько акций «Хивен-Хинта», сколько сможет. На сей раз он станет ариизировать, европеизировать и американизировать все попавшие к нему банки. Он финансовый гений.

Ну, а я все еще думаю о золоте из зубных коронок. На какой же бирже им торгуют? Эти мысли мешали мне быть хорошим банкиром, зато я был неплохим отцом и мужем хорошей женщины, которая возненавидела светское общество после того, как увидела снимки газовых камер. До конца своих дней она избегала душа, говоря: «Кто знает, что оттуда польется, кто и что туда влил». Нет, она не была сумасшедшей, но я до сих пор не уверен: не покончила ли она самоубийством, когда однажды легла в постель и больше не встала. Физически и психически здоровая женщина. Капспетер советовал мне отправить ее в Кульболлен: мол, там из нее удалят видения золотых коронок и страх перед душем. Но я не хотел, чтобы из нее что-нибудь удаляли. Если на то пошло, удалить следовало бы Ширрмахера, Рихтера, Хохлехнера да и Капспетера. Когда начали возмещать экспроприированное – этот процесс можно было бы назвать деариизацией, – он вспомнил про свою адвокатскую профессию и снова оказался на коне, и снова законно. А теперь вынырнул и тот, кто называет себя Плониусом. Мы-то звали его по-другому и знавали в ином качестве. Но самое ужасное, что он выдает себя за демократа, никуда не прячется и перешел в другую веру вполне законно. Говорят, он даже стал благочестивым. Ну как тут не взяться за топор?

«Лучше умереть в Никарагуа, чем жить здесь», – говорила моя Хильда. Она целыми днями сидела у постели матери, но не горевала, когда мать умерла. Сказала только: «Теперь она спасена».

Спасена? Я никогда не относился серьезно к религии, посещал, естественно, все положенные мессы и богослужения, но значения им не придавал. Придется и впредь посещать их, в конце концов я обязан представительствовать – ведь я директор по «приемам»… Но одного верующего я знаю. Я всегда считал его христианином – моего старого друга Генриха Крейля. Его вера внушала веру, а теперь и он отрекся от нее. Где же найти другого?

Входят Карл и Генрих фон Крейли, у Карла тяжелая дорожная сумка, которую он с облегчением ставит возле рояля.

Карл фон Крейль. Он в самом деле надумал уйти в Рейн в свинцовом жилете и с сумкой, набитой слитками свинца. И знаете, что его удержало?

Генрих фон Крейль (смеясь). Прежде всего мысль о государственных похоронах. Хотя Карл и обещал быстро увезти меня после смерти в родные места и похоронить там при священнике и всей общине, Кундт и Блаукремер наверняка устроили бы торжественный реквием с катафалком, и кое-кто, вероятно, даже поверил бы, что мое тело покоится внутри. От Блаукремера можно ожидать чего угодно, он способен эксгумировать труп и захоронить пустой гроб. И весь ужас в том, что их печаль была бы настоящей. Нет, государственные похороны – вещь слишком опасная. Но главное не в этом: я подумал, что жизнь все-таки лучше смерти и я, быть может, снова обрету то, что потерял. Я решил бросить игральную кость и определить, куда податься – на запад, восток, север или юг, но на ней выпадает и шесть очков, а частей света всего четыре. Тогда я взобрался на крышу и, когда ветра не было, раскрутил флюгер, надеясь, что он укажет на юг или восток, но он остановился, указав на север, куда я теперь и направляюсь, в край пустошей. Свинец дарю тебе – свинцом все начиналось и все кончается. Карл больше не будет заниматься своими звездными шуточками. А теперь простимся без слез, я дам о себе знать, мы еще встретимся. (Обнимает обоих и уходит, но вскоре возвращается.) Карл, сыграй мне на прощанье Бетховена.

Карл садится за рояль и играет начало бетховенской сонаты. Вскоре его отец делает ему знак остановиться, убирает топор.

Лучше я выброшу его в Рейн. (Уходит.)

Кренгель. Мы еще встретимся. (Смеется.) Отказаться от самоубийства, чтобы избежать государственных похорон, – это в его духе, я ведь его давно знаю… (Пауза.) Жаль, что мне не удалось уговорить Капспетера перехватить и вашу Катарину; такая анкета, как у нее, ему вряд ли подойдет. Чем вы собираетесь заняться?

Карл фон Крейль. У меня есть место. Гробш взял меня ассистентом. А по совместительству я делаю кое-что для Вублера. Перебьемся. Катарина сама ушла от Вублеров – Губка повел себя слишком подло.

Кренгель. Значит, она раздумала уезжать?

Карл фон Крейль. Говорит, что ее Куба и ее Никарагуа здесь: Лора с семьей. Кроме того, ее диссертацию приняли… А Губка напялил на себя новый образ – романтического любовника. Этот позер с наслаждением ковыляет на костылях. Сердцеед, да и только! Бингерле же будет статс-секретарем у Блаукремера. Все улажено.

Кренгель. Да, теперь он ковыляет, как мученик истинной любви, по коридорам министерства. Только костылей ему не хватало. Он летает то в Нью-Йорк, то в Москву. Возможно, хочет предложить кремлевским господам депонировать пакет акций «Хивен-Хинта» в Швейцарии… Вашему отцу, Карл, всегда была по душе притча о богатом юноше [14]  [14] Евангелие от Матфея, 19:16 – 24.


[Закрыть]. Но для банкира важно другое – пятьдесят на пятьдесят, а я даже с этим не справился. Я рад, что вы и Катарина не уезжаете. С Димплером вы справитесь. Он считает вас сумасшедшим и не прочь оставить для декорации в своем центре скуки.

Карл фон Крейль. Отныне я не позволю использовать себя для декорации и декоратором тоже не буду. Постараюсь навести на Димплера скуку, если когда-нибудь встречу. Блаукремер и Бингерле вместе дадут по шапке Кундту, и от этого станет еще скучнее. Пусть, они сдохнут от скуки. А я поостерегусь впредь разглагольствовать о таких вещах, как сердце денег, которое я хотел разбить своими глупыми выходками. Для Димплера деньги – это нечто рациональное, неорганическое… Так может ли у них быть живой орган? Нет. Я стану сухарем-законником. Такой юрист пригодится Гробшу. А наше Никарагуа – это Лора и весь ее клан, который не может жить без адвоката. Думаю, вам не следует беспокоиться о вашей дочери – ей на Кубе ничто не угрожает.

Кренгель. Надеюсь, вы время от времени будете меня навещать, немножко поиграете для меня, может, вместе с Евой и Эрикой? И Лора, конечно, пусть приходит. Хорошо?

Карл фон Крейль. Ладно. Я могу сделать для вас то же, что сделал для отца. (Берет дорожную сумку.) Унести свинец?

Кренгель. Не надо, оставьте. В Йоханнесхаузе все началось со свинца, пусть им все и кончится. Это как нельзя более подходящий конец моей нелегкой жизни.

ПРИМЕЧАНИЯ