Текст книги "Южная Африка. Прогулки на краю света"

Автор книги: Генри Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

Пауль Крюгер обладал удивительным чувством юмора. Рассказывают, будто, заглянув однажды на бал в парижском доме, он поспешно покинул это светское мероприятие. А в качестве объяснения сказал: «Я, похоже, приехал слишком рано – дамы еще не одеты». Миссис Смэтс, знавшая президента лично, уверяла меня, что «старик был большим остряком».

Всю свою жизнь Крюгер слыл убежденным трезвенником. Стоило ему учуять от кого-нибудь запах спиртного, как он недовольно морщился и заявлял: «Фу, от вас несет, как от помойки». Надо полагать, он очень неуютно чувствовал себя в Йоханнесбурге, где в первые годы салуны были на каждом углу. Наверное, этот город представлялся ему неким гибридом Содома и Гоморры.

Умер старик в 1904 году в Швейцарии. Германия, на которую он возлагал большие надежды в борьбе против Британской империи, от него отреклась. Известно, что кайзер Германии Вильгельм II специально уехал на многодневную охоту, лишь бы не встречаться с трансваальским президентом. В то же время многие страны поддерживали (по крайней мере на словах) борьбу бурского народа. Доказательством тому – многочисленные иностранные награды, которые Крюгер нацеплял на сюртук по торжественным случаям. Он был кавалером рыцарских орденов Франции, Германии, Голландии, Бельгии и Швейцарии и, как свидетельствует мистер К. Э. Вилльями в своей книге «Уитлендеры», едва не получил звание рыцаря Великого креста Ордена святых Михаила и Георгия!

Тело умершего президента Крюгера было доставлено в Южную Африку. И ныне останки последнего из великих пуритан покоятся на тихом кладбище рядом с прахом его третьей жены – всего в нескольких ярдах от его любимого ступа смраморными львами и маленькой допперовской церкви, где он так часто молился.

8

Всем известна история пленения Уинстона Черчилля в бытность его военным корреспондентом в Южной Африке. Случилось это в 1899 году близ местечка Чивели, где бронепоезд англичан оказался захвачен армией генерала Боты. Черчилля вместе с другими шестьюдесятью британскими офицерами поместили в тюрьму, устроенную в Государственных образцовых школах Претории.

Я отправился на пересечение улиц Ван дер Вальт и Скиннер посмотреть на это заведение. Теперь здесь располагается Центральная начальная школа, и, судя по выражению лиц учеников, им не в новинку посетители, которые расхаживают по двору и высматривают место, где молодой Уинстон – в ту пору гибкий и подвижный – перемахнул через тюремную стену. Напротив по-прежнему стоит здание, из чьих темных окон передавались сообщения для наших узников – при помощи азбуки Морзе и горящей лампы. Сохранилась и стена (правда, не знаю, та ли самая), отделяющая школу от соседнего дома, в 1899-м принадлежавшего генералу Лукасу Мейеру. Именно здесь декабрьской ночью и свалился в кусты перебравшийся через стену беглец.

В своих литературных произведениях мистер Черчилль дважды обращается к теме бегства из бурского плена. В первый раз он сделал это по горячим следам, описав свое приключение в одном из писем в «Морнинг пост» (позже все эти письма вместе с дневниковыми записями вошли в автобиографическую книгу «От Лондона до Ледисмита»). А вторично он вернулся к данной теме в книге «Мои ранние годы», где дал более развернутое описание событий. Если верить самому автору, ночью он дождался, когда часовые отвернутся, и быстро перелез через стену, приземлившись по ту сторону в кустах. Вот так Черчилль оказался на свободе. Вся его наличность на тот момент составляла семьдесят пять фунтов шиллингов и четыре плитки шоколада.

Однако щепетильность английского джентльмена не позволила Черчиллю просто сбежать. Посему он оставил на подушке прощальное письмо, адресованное мистеру де Суза, военному министру бурской республики. Читая его, невольно поражаешься, насколько снизились стандарты военной вежливости с того дня. Текст письма был впоследствии восстановлен мистером Черчиллем по памяти и в таком виде приведен в книге «От Лондона до Ледисмита». Естественно, там есть некоторые расхождения с оригиналом. Любопытно, что подлинное письмо Черчилля тоже сохранилось: на протяжении нескольких поколений его бережно передавали из рук в руки представители семейства де Суза. Я побывал в городе Барбетоне у миссис О. Э. де Суза, приемной дочери последнего мистера де Суза. Она показала мне этот редкий документ, и с разрешения хозяев я включил его в свою книгу (хочу отметить, что письмо публикуется впервые).

Тюрьма при Государственных школах,

Претория.

Уважаемый мистер де Суза,

Позвольте заявить, что, являясь гражданским лицом и представителем прессы, я не признаю за Вашим правительством какого-либо права удерживать меня в качестве военнопленного. А посему принял решение бежать из-под стражи. Я твердо уверен в тех договоренностях, которых достиг с моими друзьями на воле, и надеюсь на успех своего предприятия. Однако, покидая Вас столь поспешным и бесцеремонным образом, считаю своим долгом принести благодарность за корректное и доброе отношение ко всем пленным и ко мне в частности. У меня нет оснований жаловаться ни на коменданта, ни на доктора Ганнинга, ни, тем более, на Вас лично. Также я хотел бы выразить свое восхищение гуманным и благородным характером солдат Республиканской армии. Мое отношение к предмету наших разногласий остается неизменным, что не помешает мне с глубоким уважением вспоминать тех представителей бюргеров, с которыми мне довелось столкнуться. Вернувшись в расположение британских войск, я представлю честный и беспристрастный отчет обо всем, что мне пришлось пережить в Претории. В заключение позвольте еще раз поблагодарить Вас и выразить надежду на то, что по окончании этой прискорбной войны нашим странам все же удастся достичь такого положения вещей, которое бы не оскорбляло национальной гордости буров и не угрожало безопасности британцев. Между двумя нашими народами не должно быть вражды и соперничества. Сожалею, что обстоятельства не позволили попрощаться с Вами лично.

Честь имею оставаться

Вашим преданным слугой,

Уинстон С. Черчилль.

11 декабря 1899 г.

Я заметил на конверте буковки «р. р. с.» и задался вопросом, что заставило Черчилля сделать эту пометку – неуемное остроумие или же просто привычка воспитанного человека? А может, сочетание того и другого? Для поколения, не знакомого со строгими формальностями викторианской эпохи, сообщу, что буквы эти являются сокращением от «pour prendre conge» – вежливой формы прощания в случае внезапного ухода.

9

Распрощавшись с Преторией, я сел на ночной поезд, направлявшийся на северо-восток Трансвааля. Выглянув поутру в окошко, я обнаружил, что едем мы по жаркой земле, покрытой буйной растительностью. Вокруг меня простирались плантации манговых и апельсиновых деревьев, а меж ними стояли невысокие горы с округлыми вершинами. Несмотря на раннее утро (на часах не было еще и шести), солнце припекало вовсю. А проезжая по мосту, я обратил внимание на стайку чернокожих ребятишек – грациозных и шаловливых, словно выводок черных котят, – которые весело плескались в водоеме.

По пути в Португальскую Восточную Африку поезд сделал короткую остановку в Нелспрейте, знойном субтропическом городке. Измученные жаждой пассажиры устремились к киоску на перроне и вскоре вернулись, неся с собой полные корзинки персиков, апельсинов и манго – все по шиллингу за дюжину.

На перроне меня встречали двое знакомых из Барбетона, у которых я собирался погостить несколько дней. Нам предстояла тридцатимильная поездка к их дому. Сначала дорога шла по живописной горной местности, а затем, когда мы миновали каменную арку, внезапно перед нами открылся вид на прекрасную долину – возможно, самую прекрасную во всей Южной Африке. Она простиралась вдаль на многие мили, как огромное зеленое озеро, а на горизонте ее окаймляла голубовато-синяя горная гряда, в которой я узнал северные отроги Дракенсберга. В этот ранний час, когда над вельдом еще лежал утренний туман, становилось понятным, почему долину назвали Кап-вэлли: во всем Союзе не сыскать места, которое так бы напоминало горы Капа. Я никак не мог отделаться от ощущения, что сейчас, за следующим поворотом перед нами блеснет кромка океана. Друзья поведали мне, что порой утренний туман принимает такие причудливые очертания, что кажется, будто за долиной лежит неподвижная Столовая бухта.

– На прошлой неделе, – пересказывали мне последние новости, – автобус на Нелспрейт задержался в пути из-за черной мамбы. Представляете, автобус только вывернул из-за угла, а навстречу ему змея! Она как раз переползала дорогу. От неожиданности мамба подалась назад и приняла боевую стойку. Пришлось ждать, пока она успокоится и уползет с дороги.

Спускаясь в долину, мы остановили машину и вышли, чтоб я мог полюбоваться зарослями барбетонской маргаритки (или герберы Джемсона), которая густым ковром покрывала придорожные пригорки. Этот милый цветок, частый гость английских садов, выглядит совсем иначе, когда растет на родной почве. Надо сказать, что Барбетон отнюдь не единственное место, где произрастает эта яркая и очаровательная гербера. Ее можно видеть также в Южной Америке, в тропических областях Азии и на Мадагаскаре. Но европейские ботаники впервые обнаружили ее в Барбетонской долине, что и определило имя цветка. В 1884 году барбетонская маргаритка попала в Британию и же сразу завоевала сердца английских садоводов.

Городок Барбетон – продукт разразившейся в Южной Африке золотой лихорадки – уютно устроился в одноименной долине у подножия горного хребта. Мы остановились перед добротным каменным домом, который вполне мог бы стоять где-нибудь в Камберленде. Однако стены его были увиты субтропическими вьющимися растениями, а сад наводил на мысли об оранжереях Кью.

После завтрака я вышел прогуляться по городу, который, казалось, мирно дремал в ослепительных лучах солнца. Нужно обладать очень буйной фантазией, чтобы хоть как-то увязать его с эпохой золотой лихорадки. Здесь даже здание бывшей биржи переоборудовано под гостиничный гараж! Тем более интересно было послушать восьмидесятилетних старожилов, которые, между прочим, выглядели не больше чем на семьдесят. Похоже, таковы последствия местного климата: перевалив через некую критическую точку, старики перестают меняться как внешне, так и внутренне. Во всяком случае память у них отменная. О былых временах они говорили с заметной гордостью и легким сожалением. Так состарившийся (и давно уже добродетельный) повеса вспоминает далекие времена своей беспутной молодости. По их словам выходило, что Барбетон был в ту пору сильно пьющим городом, куда стекался самый разнообразный люд. Были в этой толпе и охотники за богатством, и содержатели многочисленных салунов, и желтоволосые красотки, которые на мгновение явили Барбетону истинный йоханнесбургский шик и снова упорхнули во вновь открытый Ранд. И хотя события, о которых рассказывали старики, отстояли от нас всего на шестьдесят лет, они никак не согласовывались с нынешним видом города, с его теннисными клубами и молочными барами.

Наверное, на моем лице отразилось недоверие… И тогда мне посоветовали заглянуть в Барбетонский клуб. Совет оказался хорош! Если хочется на время окунуться в атмосферу маленького южноафриканского городка золотоискателей, то лучший способ для этого – посидеть часок-другой в Барбетонском клубе. В этом месте все осталось, как шестьдесят лет назад. Клуб представляет собой длинное бунгало с решетчатой верандой. Внутри по стенам развешаны старые пожелтевшие фотографии, с которых на вас смотрят мужественные лица тех, чьими усилиями возникла современная Южная Африка.

Время от времени к зданию подъезжает запыленный автомобиль, и по ступенькам веранды поднимается загорелый мускулистый мужчина в шортах цвета хаки и рубашке с коротким рукавом. На вид ему никак не дашь больше пятидесяти. Однако, разговорившись, вы с удивлением узнаете, что ваш собеседник разменял восьмой десяток. Он пристраивает свою шляпу на крючок и заказывает в баре виски с содовой. Если вам повезет и в клубе окажется еще один представитель того поколения, вы услышите массу интересных историй. Они тем более ценны, что исходят от непосредственных участников тех давних событий. Эти мужчины, что называется, «тертые калачи». Многие из них помнят мистера Родса и времена открытия Родезии. В Барбетон они приезжают по делу – зайти в банк или воспользоваться услугами железной дороги. А вообще они живут на своих больших фермах, где в зимнее время выращивают овощи для Йоханнесбурга, а в летнее – такие фрукты, как манго, папайи, гуавы, бананы, апельсины и маракуйю.

Они рассказывали мне, как успех двух братьев Барберов породил лихорадку восьмидесятых и привлек бесчисленные толпы в Барбетон. В горах появлялись все новые шахты, и через город непрерывным потоком следовали караваны строителей с осликами, гружеными динамитом и кирками. Тогда это был самый востребованный товар.

– В то время можно было встретить довольно странных людей, – рассказывали мне. – Как-то раз здесь объявился один тип из Порт-Элизабета. Все жаловался на свою жену: дескать, не готовила она ему обедов – как ни придешь с работы, а пожрать нечего. Ну, парню это в конце концов надоело. Он оседлал своего пони и отправился в Барбетон! Прожил здесь в полном одиночестве двадцать лет. Затем в один прекрасный день к нему приехал сын, за ним дочь, а следом объявилась и старая леди собственной персоной. И разрази меня гром, если у них не случился второй медовый месяц. Уже здесь у них родился третий ребенок – мальчик, который и унаследовал ферму старика. Напрасно смеетесь, я могу вам показать эту ферму…

А вот еще одна история, которая надолго запала мне в память. Приключилась она десять лет назад с человеком по имени мистер Л. Э. О. Лаундес (и заметьте, инициалы-то подходящие!)

Ему чудом удалось вырваться из когтей раненой львицы. Та прыгнула на него из зарослей и схватила за руку. Тут бы и конец мистеру Ааундесу пришел, да выручил чернокожий слуга, который с расстояния трех ярдов насмерть застрелил львицу. Самое же интересное заключается в том, что мистер Лаундес по материнской линии происходил от сэра Джеймса Гайера, лорд-мэра Лондона, который прославился благодаря схожей истории. Во время путешествия по Востоку этот почтенный джентльмен тоже побывал в когтях льва, но сумел остаться в живых. В благодарность за свое чудесное спасение сэр Джеймс завещал деньги церкви Святой Екатерины в Кри, чтобы там ежегодно читали «Львиную проповедь». И представьте себе, проповедь действительно читается со времен Карла I. Полагаю, мистер Л. Э. О. Лаундес обладает самой блестящей львиной историей во всей Африке!

Отправляясь спать, я с некоторой тревогой заметил, что на окнах нет противомоскитной сетки. А ведь меня еще в Йоханнесбурге предупреждали, что Барбетон находится в малярийном поясе. Выяснилось, что опасения мои напрасны, ибо за последние годы положение в Барбетоне сильно изменилось. Городу удалось избавиться от этой напасти. И действительно, я провел в Барбетоне несколько дней и все это время спал с открытыми окнами. Ночью в горах разразилась сильная гроза. Меня разбудил звук хлопающих ставен. Ослепительно яркие молнии – я таких никогда не видел! – прорезали ночное небо. Они сопровождались оглушительными раскатами грома, которые звучали почище артиллерийской канонады. Истощив свою мощь, гром откатывался в горы и превращался в глухой рокот, от которого сотрясались недра земли. Вскоре хлынул дождь, он лил мощными косыми потоками, и в промежутках между раскатами грома я мог слышать, как журчат десятки ручейков и заливаются трелями счастливые лягушки. Невероятно, но после всей этой жуткой какофонии наступило обычное утро. Небо выглядело безоблачно-голубым, а на ветке сидел пересмешник, счастливо избегнувший гибели в ночном потопе, и распевал свои нехитрые песенки.

10

Друг устроил мне поездку в горы с тем, чтобы показать заброшенный горняцкий городок под названием Эврика. С нами поехал старый шахтер Джеймс Холл, который давным-давно приехал в Африку из Манчестера. К несчастью, к старости он совершенно оглох, так что общаться с ним (в общепринятом смысле слова) было невозможно. Приходилось сидеть и ждать, когда мистер Холл осчастливит нас новым высказыванием.

– Ранд похож на слоеный пирог! – прокричал он мне на ухо (как и все глухие, старик говорил очень громко). – Тогда как Барбетон – это сливовый пудинг!

– Очень точно подмечено, – согласился мой друг. – В Ранде золото залегает пластами, а здесь оно разбросано кусочками в скале, в точности как фрукты в пудинге.

Сады и фермы, в которых работали красивые и здоровые на вид банту, остались позади. Теперь дорога поднималась в горы, сглаженные зеленые вершины окружали нас со всех сторон. Я подумал, что Барбетону исключительно повезло – мало какие города могли похвастаться такими живописными окрестностями. На мой взгляд, единственным минусом была удаленность моря. Меня все не покидало ощущение, что оно где-то поблизости, скрывается за ближайшим поворотом. Между тем до побережья отсюда было не меньше сотни миль – ближайший выход к морю находился в Лоренцо-Маркизе.

– Как учуете запах лука, значит, приехали! – сообщил Холл.

– Он имеет в виду, мышьяк, – пояснил мой друг, – который действительно по запаху напоминает лук. В этой местности золото с мышьяком залегают рядом.

Дорога извивалась по склону холма, имевшего в высоту около четырех тысяч футов, и когда мы наконец достигли его вершины, взору нашему открылись развалины заброшенной Эврики. Зрелище это вызвало у меня острый приступ меланхолии.

Мы переходили от одного разрушенного фундамента к другому. Все деревянные конструкции бесследно исчезли, подозреваю, местные жители попросту растащили их на дрова. Один только Джеймс Холл ориентировался в этих печальных руинах. Он еще помнил городок живым, наполненным движением и веселыми голосами, оживленным энергией и амбициями тысяч охотников за богатством.

– Старый отель «Виктория», – объявил он, указывая на кучу каменных обломков. – Здесь жил старина Джек Фрэзер.

Вскоре мы очутились в той части горы, где природа выглядела почти нетронутой. На огромном валуне в задумчивости восседал орел. При нашем появлении он нехотя снялся с места и медленно скрылся за ближайшей вершиной.

– Ипподром! – объяснил Холл. – Точно, точно, ипподром, – закивал он головой, заметив наши недоверчивые взгляды. – И видели б вы, какие здесь устраивались праздники! Уж вы мне поверьте, мы тут жили на широкую ногу!

Старик провел нас вокруг бывшего ипподрома и снова вернулся к городским развалинам и курганам.

– Да, когда-то это было оживленное место, – вздохнул он, обводя взглядом развалины. – По вечерам здесь собиралась куча шахтеров, всем хотелось пропустить чарку-другую после смены. Ну, и разговоры, конечно, завязывались, шуточки всякие. Здесь работали в основном парни из Корнуолла.

– И что, хорошо зарабатывали? – поинтересовался я.

– Да, веселое местечко, – продолжал старик, не слыша моего вопроса. – Люди все время приезжали и уезжали. Кое-кто, прежде чем уехать, умудрялся накопить деньжат. Но только рано или поздно все они исчезали вместе со своими палатками и баулами, осликами и кирками. Кто-то отправлялся в Ранд – попытать счастья на тамошних приисках. А другие оседали прямо в Барбетоне и быстро спускали денежки. Да, люди все время приходили и уходили…

В его устах это прозвучало как эпитафия давно почившему горняцкому городку, ровеснику золотой лихорадки восьмидесятых. Орел снова вернулся на свой камень – видно, ипподром чем-то его привлекал.

Мы продолжили наше путешествие по безлюдной долине, и Холл рассказал очередную историю из жизни золотоискателей. Один человек, которому долго не везло, совсем уже потерял надежду и собрался уезжать. С вечера он напился и заснул среди холмов. А проснувшись поутру, обнаружил, что лежит на огромном золотом самородке! Полагаю, всем жителям Йоханнесбурга было бы полезно приехать на экскурсию в здешние края. Побродить по пустынным холмам и заброшенным долинам, увидеть, какая участь ожидала бы весь Ранд вместе с их прекрасным городом, если бы золотоносная жила не ушла так глубоко под землю.

Свернув в маленькую каменистую лощинку, мы неожиданно оказались в самом центре оживленной деятельности. Здесь все было, как встарь: надшахтное здание, горное оборудование, здание конторы и вагончики для шахтеров. И над всем этим по-прежнему витал дух золота. Мы попали на знаменитую шахту Шеба, единственную из действующих в данном районе.

Переодевшись конторе управляющего, мы спустились в забой. Экскурсия получилась очень колоритной. Если говорить об атмосфере золотой лихорадки конца прошлого века, то здесь на каждом квадратном ярде ее больше, нежели на всех крупных шахтах Ранда, вместе взятых. Достигнув определенной глубины, мы были вынуждены дальше спускаться по отвесным лестницам, липким от жидкой грязи. Каждая лестница вела на очередной «уровень» – черную, как смола, горизонтальную платформу, от которой отходили еще более страшные лестницы. Они вели на следующие, более глубокие уровни забоя. Электрические лифты здесь отсутствовали, каждый фут пути вниз приходилось отмерять собственными ногами. К тому же выданные нам грубые шахтерские башмаки скользили на ступеньках, поэтому передвигаться приходилось очень осторожно. Наконец спуск окончился, и мы ступили в дьявольскую преисподнюю, которая представляла собой верхнюю корку барбетонского «пудинга». Неверный свет налобных фонарей позволял разглядеть просторную пещеру, по которой перемещались полуобнаженные, мокрые от пота фигуры шахтеров.

Я и сам почувствовал, как вдоль позвоночника у меня поползла тепловатая струйка пота.

– Обратите внимание, сэр, – раздался голос молодого инженера (у него был характерный выговор выпускника частной школы). – Перед вами настоящая мечта любого геолога!

Не знаю, как геологам, а всем толстякам Южной Африки следовало бы совершить прогулку на дно шахты Шеба. Гарантирую: за один такой визит они скинули бы пару фунтов лишнего веса, а заодно и укрепили бы мускулатуру. Мне до сих пор непонятно, как кто-либо смеет утверждать, что золотоискателям легко достаются их деньги!

11

Я много путешествовал по Южной Африке и могу с уверенностью утверждать, что ни в одной другой части страны, включая самые дикие районы Зулуленда, не возникает такого чувства одиночества и отъединенности от внешнего мира, как на участке между Барбетоном и Национальным парком Крюгера. На самом деле ощущение это обманчиво, и умом я понимал, что существуют районы более удаленные и заброшенные. Здешние фермеры и плантаторы при желании легко могут добраться до Барбетона или, если им захочется более изысканных развлечений, до Португальской Восточной Африки. Однако когда милю за милей едете по жарким джунглям, простирающимся во все стороны до самого горизонта, вам невольно кажется, будто вы попали в какое-то фантастическое неземное место.

Европейцы здесь живут на значительном удалении друг от друга, а потому всегда рады гостям. Архитектура домов диктуется особенностями местного климата. Хозяева всячески затеняют свои жилища, насаживают вокруг них деревья, чтобы хоть как-то укрыться от нестерпимого зноя. Окна в домах обязательно затянуты противомоскитной сеткой. Но это вовсе не значит, что здешние жители не любят простора. Напротив, они по возможности строят свои фермы на небольших возвышенностях, чтобы обеспечить достаточный обзор местности и приятный вид из окна.

В ярком сиянии дня изолированность ферм не так бросается в глаза. Зато когда спускается ночь, разбросанные по вельду дома остаются один на один с яркими звездами и рыкающими в темноте дикими зверями. Волей-неволей поддаешься романтическому настроению и представляешь их себе в виде маленьких крепостей, которые на ночь задраивают все входы и выходы. И тот факт, что по вечерам «гарнизон» крепости сидит при электрическом освещении и слушает по радио колокола Биг Бена, ничего не меняет.

По крайней мере он не отменяет нечаянных визитов какого-нибудь льва, который выбрался из парка Крюгера и теперь бродит под стенами фермы, тоже прислушиваясь к колокольному звону.

Мне довелось свести знакомство со многими местными жителями. Среди них были люди, которые всерьез занимались выращиванием хлопка, табака, манго, еще чего-то и делали на этом неплохие деньги (при условии, конечно, что им удавалось выиграть извечную войну с засухой, суховеем и прочими южноафриканскими напастями). И были другие, которые благополучно вышли на пенсию и удалились в глушь, чтобы поиграть в фермеров. Этим последним не было нужды вступать схватку с природой, они просто наслаждались обеспеченной старостью и с оптимизмом смотрели в будущее.

В этих краях все знают и любят историю «Джока из Бушвельда». Именно так называется книга сэра Перси Фитцпатрика, написанная на основе жизненного опыта и ставшая классикой Южной Африки. Здесь же она особенно популярна, ведь действие книги происходит в Барбетоне, Национальном парке Крюгера и в пограничных районах Португальской Восточной Африки – то есть в тех самых местах, где некогда путешествовал сам автор со своим псом. Сэр Перси родился в Кинг-Уильямс-Тауне в семье судьи из Верховного суда Капской колонии. От отца он унаследовал ирландский блеск и живость ума. Учиться юного Фитцпатрика отправили в Англию, в очень приличную католическую школу при аббатстве Даунсайд. В шестнадцатилетнем возрасте – после смерти отца – ему пришлось оставить учебу и устроиться на работу в банк «Стандард». Однако мятущуюся душу юноши не устраивала карьера банковского клерка. Проработав пять лет, он оставил службу и отправился скитаться по южноафриканскому вельду. На некоторое время Фитцпатрик осел в Барбетоне: сначала работал в местной лавке помощником продавца, затем стал сам возить товары для барбетонской старателей. Постоянные поездки из Португальской Восточной Африки в район золотых приисков и обратно оказались весьма полезными для будущей литературной деятельности Фитцпатрика. Именно в те годы он близко познакомился с природой Южной Африки и типажами золотоискателей, которых позже описал в своей книге «Джок из Бушвельда». Со временем Фитцпатрик упрочил свое финансовое состояние, женился и перебрался в Йоханнесбург. Однако до конца жизни он вспоминал те приключения, которые ему довелось пережить в компании верного пса по имени Джок. Истории эти он сначала рассказывал своим детям, их услышал Киплинг, который сам только что написал книгу сказок для детей на африканском материале («Сказки просто так»). Он-то и убедил Фитцпатрика облечь воспоминания в письменную форму и издать в виде книги.

Джок жил в то время, когда весь нижний вельд был буквально наводнен дичью – картина, которую сегодня можно наблюдать лишь в национальных заповедниках. Полковник Г. М. Беннет, один из старожилов Барбетона и личный друг Фитцпатрика, является страстным исследователем топографии его книги.

– Двадцать семь лет назад, когда я только приехал в Барбетон, – рассказывал полковник, – здешние старики хорошо помнили Перси Фитцпатрика и события, о которых он рассказывает в своей книге. Правда, по поводу географии их мнения расходились. Мне показывали по крайней мере три смоковницы, под которой якобы похоронен Джок. Однако сам сэр Перси сообщил мне, что могила Джока находится в Пицене, на португальской территории.

В последний раз Фитцпатрик навещал меня в 1924 году, и мы тогда много говорили о Джоке. Он рассказал мне, что Джим Макокел еще жив и обретается где-то в Верхнем Вельде. Сегодня же, насколько мне известно, из того поколения в живых остался лишь старый полковник Джеймс Дональдсон. В тот раз накануне своего отъезда сэр Перси попросил дать ему мой экземпляр «Джока». Он хотел сделать для меня пометки на полях, чтобы я знал, где в реальности происходили те или иные события. Однако когда я вечером вернулся домой, он объяснил, что заснул и не успел выполнить обещания. Сказал, что сделает это в следующий свой визит. Однако судьба так распорядилась, что Фитцпатрику не суждено было снова вернуться в страну Джока. Вот так я лишился возможности стать обладателем уникального экземпляра книги.

Однако несколько пометок он все же успел сделать. На странице 215 – там, где Джим Макокел натравливает Джока на шангаанов – автор написал: «Это произошло примерно в полумиле от Барбетонского госпиталя, по дороге к Квинс-Ривер». А на 454-й странице, где Джока берет к себе один из старателей, сэр Перси написал имя этого человека – «Джейкоб Клоет». Далее, на странице 255, где Джок едва не погибает под колесами, он написал: «Это случилось напротив Барбетонского клуба». Я все думаю: какая трагедия для всех поклонников «Джока из Бушвельда», что в тот день автор заснул после обеда!

Кстати сказать, сам полковник Беннет тоже занимает не последнее место в истории Южной Африки. Начать с того, что его мать, мисс Мелвилл, была той самой невестой, которую привезли в местечко Уайлдернесс, рядом с Книсной. Именно она произнесла исторические слова: «Какая дикая местность!» Невинное замечание, из которого потомки умудрились состряпать красивую (но недостоверную) легенду.

Возвращаясь к «Джоку из Бушвельда», хочется сказать, что книга прекрасно иллюстрирована. В этом отношении она разделила общую счастливую судьбу литературных произведений о Южной Африке. Как правило, в качестве иллюстраций в них использовались акватинты с работ Барроу, Берчелла, а позже и Латроба, которые дают живое и правдивое представление о внешнем облике буров, бушменов и банту. Что еще важнее, художникам удалось успешно решить задачу изображения диких животных. Особенно радуют в этом отношении вышедшие позднее книги – такие как «Дикие виды спорта в Южной Африке» Корнуоллиса Харриса, «Охотник на южноафриканских львов» Гордона Камминга и, возможно, не столь знаменитая книга Чарльза Болдуина «Африканская охота и приключения».

По мне, куда сложнее запечатлеть несущихся во весь опор спрингбоков и антилоп гну или же охотящегося льва, нежели просто прервать это движение с помощью пули. И обидно, что люди, совершившие этот подвиг, сумевшие постичь и воплотить в своих работах дух дикой природы Южной Африки, пока не получили должного признания у широкой публики.

«Джоку из Бушвельда» чрезвычайно повезло с иллюстратором. Мистер Эдмунд Колдуэлл, художник-анималист, чьи работы выставлялись в Лондоне в конце девятнадцатого века, отличался острой наблюдательностью и подлинной любовью к животным.

По поводу его сотрудничества с автором «Джока» существует интересная история, которую мне поведала миссис Дж. П. Маки Нивен, дочь сэра Перси Фитцпатрика. По ее словам, она, хоть и была совсем маленькой, хорошо запомнила то давнее путешествие в Англию, когда ее отец писал на палубе корабля «Джока из Бушвельда». Он был очень озабочен выбором достойного художника для своей книги и по приезде в Лондон сразу же пустился в обход столичных картинных галерей. Сэру Перси хотелось собственными глазами взглянуть на работы английских художников-анималистов и решить, кто из них подойдет в качестве иллюстратора. После долгих и безуспешных поисков он наконец нашел то, что искал. В одной из галерей он увидел великолепное изображение самца куду, стоявшего посреди степи и задумчиво глядевшего вдаль. Картина маслом была исполнена столь любовно и с таким знанием дела, что сэр Перси пришел в восторг. Он немедленно связался с автором восхитившей его работы. К его удивлению, мистер Эдмунд Колдуэлл оказался пожилым человеком, ни разу в жизни не выезжавшим за пределы Англии. Выяснилось, что своего куду он написал в зоопарке!