Текст книги "Дева Солнца. Джесс. Месть Майвы"
Автор книги: Генри Хаггард
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
– Баас, – обратился Яньи к Джону, когда оба уже возвращались домой, – баас Фрэнк целился именно в вас.
– Откуда тебе это известно? – спросил Джон.
– Я сам видел. Он хотел сначала стрелять в раненого буйвола, а вовсе не в теленка. Никакого теленка даже и не было. В ту минуту, когда он собирался спустить курок, он заметил вас и, прежде чем я успел опомниться, опустился на одно колено и сделал выстрел в вашу сторону, а заметив свой промах, выстрелил вторично. Я просто не понимаю, как вы остались живы, потому что он замечательный стрелок и никогда не дает промаха.
– Я буду его преследовать судом за покушение на убийство, – отвечал Джон, в сердцах бросая ружье на дно телеги, – подобный поступок не должен оставаться безнаказанным.
Яньи рассмеялся.
– Не стоит, баас. Он будет оправдан, так как я единственный свидетель. Суд не поверит чернокожему и никогда не накажет бура за то, что тот убил на охоте англичанина. Нет, баас, вы должны как-нибудь спрятаться в велде, где он будет проезжать, и застрелить его. Я бы это и сам исполнил, если бы только смел!
Глава XI
Рубикон
Несколько недель протекло со дня приключения Джона на охоте, и за это время в Муифонтейне не произошло ничего особенного. Дни тянулись однообразно, и, что бы ни говорили люди, ищущие веселья, в этом однообразии существует своего рода особая прелесть. «Счастлива та страна, которая не имеет истории», – говорит пословица. То же может быть сказано и про отдельные личности. Встать поутру, чувствуя себя полным здоровья и сил, выполнить ряд дневных обязанностей до наступления вечера и затем отправится на покой с ощущением приятной усталости для того, чтобы заснуть сном честно исполнившего свой долг человека, – в этом заключается истинное счастье. Острые ощущения, тревоги едва ли полезны для умственного или жизненного развития человека, и по этой-то причине те, чье существование проходит именно в подобных заботах, более всего мечтают о тихой, спокойной домашней жизни.
Достигнув желаемого, они вначале еще волнуются, душа их еще жаждет борьбы, и до их слуха доносятся слабые отголоски внешнего мира, покинутого ими. И вот в чем заключается непреложный закон природы: он не допускает абсолютного покоя, а ставит непременным условием жизни какого-либо рода заботу.
Вообще Джон нашел, что жизнь южноафриканского фермера вполне отвечала его желаниям. У него не было недостатка в занятиях, и все его время в самом деле уходило на заботы о страусах, лошадях, рогатом скоте, овцах и посевах.
Отсутствие цивилизованного общества его беспокоило мало, так как он восполнял этот недостаток чтением; книги же всегда можно было выписать из Дурбана или Капштадта, не говоря уж о газетах, которые еженедельно доставлялись по почте.
По субботам он прочитывал Крофту политические новости, помещаемые на столбцах «Субботнего обозрения», так как глаза старика стали плохо различать буквы, а подобное внимание было ему особенно дорого. Он был весьма образован и, несмотря на постоянное пребывание в полуцивилизованной стране, никогда не терял связи с внешним миром, в стороне от которого жил. Чтение газет прежде составляло одну из обязанностей Бесси, но дядя весьма обрадовался был переменам. Познания Бесси не соответствовали глубине мыслей этого журнала, и, кроме того, она была склонна к рассеянности в местах, требовавших особого внимания. Таким образом получилось, что между стариком и его молодым помощником зародилось чувство взаимной привязанности. Джон вел себя весьма предупредительно по отношению к старику и старался всегда и во всем быть ему полезным. Кроме того, в его характере было много Добродушия и самой строгой честности, что одинаково нравилось как мужчинам, так и женщинам. Но более всего его выделяло среди колонистов то, что он, во-первых, хорошо знал свое дело, а, во-вторых, оказался вполне порядочным человеком, что было редкостью в этой стране. С каждым днем старик все больше и больше ему доверялся и наконец почти полностью передал все дело в его руки.
– Я становлюсь стар, Нил, – заявил он однажды вечером, – и вот что я вам скажу, мой друг, – с этими словами он положил Джону руку на плечо, – у меня нет сына, и вы должны мне его заменить, так же как и дорогая моя Бесси давно сделалась для меня дочерью.
Джон видел перед собой ласковое, благообразное лицо старца, осененное густыми прядями снежного цвета волос, видел его проницательные глаза, глубоко сидевшие в глазных впадинах и оттененные темными бровями, и думал об отце, давно умершем. Невольно он почувствовал себя взволнованным, и его глаза наполнились слезами.
– Да, мистер Крофт, – горячо отвечал он, схватив старика за руку, – я это исполню с величайшей охотой.
– Спасибо вам, мой друг, спасибо. Я не люблю много распространяться об этом предмете, но, как уже вам сказал, я становлюсь стар, и Господь Бог может вскорости призвать меня к ответу; в таком случае я вполне полагаюсь на вас и поручаю вам моих двух девочек. Здесь дикая страна, и никто не знает, что случится завтра, а им вполне может понадобиться ваша помощь. Иногда мне приходит в голову мысль совсем покинуть эти места. А теперь мне пора спать. Я чувствую, что земная задача моя исполнена, и я уже хилый старик, Джон.
С этих пор Крофт уже не переставал называть его просто Джоном.
О Джесс почти ничего не было слышно. Правда, она писала каждую неделю и давала подробный отчет как обо всем, происходившим в Претории, так и о своем времяпрепровождении. Но она принадлежала к числу тех людей, которые мало говорят о себе лично и о том, что думают. Письма эти в равной степени могли быть названы как ее личной корреспонденцией, так и вообще «Письмами из Претории», как однажды презрительно заметила Бесси, прочитав несколько страниц, исписанных красивым и твердым почерком сестры.
– Стоит лишь потерять ее из виду, – заявила она, – и можно считать, что она для вас умерла: вы уже ничего про нее не узнаете. Впрочем, вы не более того узнаете даже и тогда, когда она с вами вместе, – заключила она.
– Она очень странная девушка, – задумчиво промолвил Джон. Вначале ему как будто чего-то недоставало, ибо, несмотря на странность этой девушки, она затронула в его душе какие-то новые струны, о существовании которых он и сам не подозревал. Более того, струны эти некоторое время звучали, но теперь снова пришли в состояние покоя, словно арфа, когда на ней перестают играть. Если бы она осталась еще на неделю, то влияние ее оказалось бы значительно сильнее.
Но Джесс уехала, а Бесси оставалась. Она была постоянно с ним вместе, окружала его той нежной заботливостью, которую женщина невольно выказывает по отношению к любимому ею человеку. Красота ее сияла подобно лучу света, озаряющему все вокруг, ибо она была действительно хороша собой и в то же время чиста и невинна, как голубь. Очевидно, Джон не мог долго оставаться в неведении относительно тех чувств, которые она к нему питала. Хотя она никогда не позволила себе переступать границ известной сдержанности, но зато и не старалась скрывать своего к нему предпочтения. А для нее и этого уже было много. Конечно, она не питала к нему того возвышенного чувства любви, какое овладело душой Джесс и встречи с которым довольно редки и даже нежелательны в нашей прозаической и обыденной жизни. Но она любила его простой, искренней любовью и несомненно согласна была бы стать для Джона Нила верной и любящей женой, как только он ее об этом попросит.
Время шло, и он действительно начинал подумывать о том, не следует ли ему сделать предложение Бесси. Нехорошо человеку оставаться одному, в особенности в Трансваале. Да и возможно ли было для него находиться ежедневно под обаянием подобной красоты и фации и не мечтать в то же время о более близких и тесных узах. Будь Джон моложе или менее умудрен опытом, он поддался бы искушению гораздо раньше. Лет десять тому назад, в более юные и бурные годы, как уже сказано, он довольно-таки сильно обжегся и, по-видимому, воспоминание об этом случае сделало его осторожным. К тому же он достиг того возраста, когда люди становятся вообще более осмотрительными и не сразу решаются на подобный шаг. В двадцать три года большинство из нас ради хорошенького личика согласны принять на себя серьезное и во многих случаях тяжелое бремя опасностей и забот совместной жизни, а также родительскую ответственность за семью. Но в тридцать три года мы рассуждаем иначе. Соблазн может быть так же велик, но другая чаша весов перевешивает первую, а при всем том мы даже и тогда не можем предусмотреть всех последствий. Вот какого рода мысли волнуют человека – к большой невыгоде рынка женихов и невест! И как бы Джон Нил ни пал в глазах читателей, мы должны в интересах истины признаться, что он не был свободен от этих мыслей. Дело в том, что, несмотря на миловидность и красоту Бесси, он не был в нее страстно влюблен. А в тридцать четыре года надо быть страстно влюбленным, чтобы решиться на такой бесповоротный шаг. Однако, как бы ни был осторожен человек, он зачастую подвержен искушению достаточно сильному, чтобы разрушить все его расчеты и планы. На что уж прочна веревка, но и та может быть натянута лишь до известной степени; точно так же и продолжительность нашего сопротивления всецело зависит от силы соблазна. То же случилось и с Джоном.
Прошла неделя со времени последнего разговора со стариком Крофтом, и Джон заметил, что обращение с ним Бесси несколько изменилось. Так, ему показалось, будто она стала избегать его общества. В то же время она сделалась несколько бледнее обычного и начала проявлять признаки усталости и раздражения, столь несвойственного ее кроткой натуре. Джону и в голову не приходило, что Бесси серьезно влюблена и даже несколько огорчена тем, что он уделяет ей мало внимания. Если поглубже вникнуть в сущность дела, то можно убедиться, что это-то обстоятельство и стало истинной причиной перемены. Бесси обладала прямым, честным характером, и ее мысли и намерения были так же чисты, как ключевая вода. Она сердилась на Джона, но едва ли бы в этом призналась даже самой себе – и в ее обращении, как в зеркале, отражалось ее душевное состояние.
– Бесси, – обратился к ней однажды вечером Джон (он у же давно стал называть ее просто Бесси), – я пойду посмотрю, как принялись наши молодые деревца в питомнике. Если вы кончили вашу стряпню, – ибо Бесси в это время занималась приготовлением пирожного, – то не наденете ли вы шляпку и не пойдете ли прогуляться со мной? Мне кажется, что вы сегодня еще не выходили из дома.
– Благодарю вас, капитан Нил, я не имею ни малейшего желания выходить сегодня из дома.
– Почему же? – спросил он.
– Не знаю, право. К тому же у меня сегодня очень много работы. Если я уйду из дома, то эта идиотка сожжет тесто, – с этими словами она указала на молодую готтентотку в голубой рубашонке и с воткнутым в волосы пером, которая, блаженно улыбаясь, считала на потолке мух и сосала свои черные пальцы. – В самом деле, – прибавила она, слегка топнув ногой, – надо иметь ангельское терпение, чтобы что-нибудь втолковать этой дурехе. Вчера, например, она разбила самое большое обеденное блюдо и, улыбаясь во весь рот, принесла мне черепки, прося их сложить вместе. «Белые так умны – говорила она, – что для них это вовсе не трудно. Если они сумели сделать посуду и нарисовать на ней цветы, то, знать, могут и из черепков снова сделать целое блюдо». Я просто не знала, смеяться мне или плакать, и кончила тем, что швырнула ей в лицо черепки.
– Слушай, молодая женщина, – произнес Джон, взяв за руку согрешившую и торжественно подводя ее к открытой печке, – слушай, если ты сожжешь это пирожное, пока хозяйка будет отсутствовать, я по возвращении посажу тебя в печку и сожгу вместе с пирожными. Я таким же точно образом сжег одну девушку в Натале в прошлом году, и когда она вышла из печи, то уже была совершенно белая!
Бесси перевела угрозу, на что девушка осклабилась и пробормотала:
– Слушаю, баас.
Кафрскую девушку поутру мало беспокоит перспектива быть изжаренной вечером, ибо до вечера еще далеко, – а в особенности если угроза была произнесена таким человеком, как Джон Нил. Окрестные жители за это время уже успели попривыкнуть к характеру Джона. Угрозы его были страшны, но никогда не приводились в исполнение. Однажды, впрочем, ему пришлось натолкнуться на кафра, который подобное обращение с ним принял за слабость и получил за это внушительный урок, после чего уже никто не осмеливался более ему противоречить.
– Ну, а теперь, – обратился он к Бесси, – мы позаботились о безопасности вашего пирожного и можем идти.
– Благодарю вас, капитан Нил, – отвечала Бесси, – благодарю вас, но мне, право, не хочется. – Слова эти она произнесла устами, глаза же ее выражали: «Я на вас сердита и потому не желаю иметь с вами никаких дел».
– В таком случае, – промолвил Джон, – я иду один. – С этими словами он с видом мученика нахлобучил шляпу на голову.
Бесси глядела через кухонное окошко на вечерние тени, ложившиеся на волнистой поверхности горы, позади дома.
– Положим, сегодня хорошая погода, – заметила она. – А далеко вы намерены идти?
– Нет, хочу только пройтись вокруг плантаций.
– Там ужасно много змей, а я их терпеть не могу, – еще раз попробовала отговориться Бесси.
– Я постараюсь вас от них защитить. Пойдемте.
– Хорошо, – согласилась она наконец, спуская рукава, которые засучила во время приготовления пирожного, и тем скрывая от Джона свои прекрасные руки, – я иду с вами не потому, что сама этого хочу, а потому, что вы меня переубедили. Я сама не знаю, что со мной, – прибавила она, слегка топнув ногой. При этом голубые глаза девушки наполнились слезами. – Но с некоторых пор я совершенно потеряла над собой власть. Когда я собираюсь делать одно, а вы меня просите другое, мне всегда приходится уступать. И предупреждаю вас, капитан Нил, что это мне вовсе не нравится и я буду очень зла на себя, что отправилась с вами гулять. – Произнеся эти слова, она быстро прошла мимо него в свою комнату, чтобы захватить шляпку, той грациозной походкой, которая так к лицу хорошеньким женщинам, чувствующим себя немного обиженными, и оставила Джона в размышлении о том, что он никогда еще не видывал более симпатичной и привлекательной девушки ни в Европе, ни за ее пределами.
Он уже почти решился попытать счастья и рискнуть просить ее руки. Вдруг ему пришло на ум: что если она откажет? Когда первая молодость уже прошла, то многие из нас боятся очутиться в таком положении, которое могло бы подать повод капризной женщине вначале сделать вид, будто она сочувственно относится к ухаживанию мужчины, а затем оттолкнуть его от себя, подвергнув в то же время насмешкам своих друзей, родных и знакомых. К несчастью, многие из нас склонны думать – до тех пор, пока не доказано противное, – что большинство женщин по природе капризны, мелочны и непостоянны. Вот почему Джон Нил, может быть, отчасти благодаря сравнительно малому опыту в юные годы, также считал себя в числе попавших на этот ложный путь.
Глава XII
Жребий брошен
Выйдя из дома, Бесси и Джон направились вдоль по аллее. Аллея эта составляла предмет гордости старика Крофта. Хотя молодые хвойные деревца были им посажены не более двадцати лет тому назад, они очень удачно принялись и разрослись благодаря дивному трансваальскому климату.
Деревья на неширокой аллее были посажены близко друг от друга. Их стройные оголенные стволы поднимались над землей высоко, подобно двум рядам колонн, и лишь вершины настолько переплетались между собой, что образовывали нечто вроде крыши. В целом все это напоминало тоннель, сквозь который словно в телескоп был виден живописный ландшафт, находящийся на противоположной стороне.
Джон и Бесси шли вдоль этой прекрасной аллеи и, дойдя до конца, свернули на тропинку, поднимавшуюся в гору и терявшуюся в скалах. Сначала им пришлось пройти мимо огорода, а затем мимо небольшой поляны, весьма опасной во время грозы по причине множества рассеянного здесь железняка, но служащей прекрасной защитой для строений и деревьев; влево от них тянулись обработанные поля, а прямо перед ними – тот питомник, который Джон так пламенно желал осмотреть.
Не проронив ни слова, они подошли к плантации, обрытой канавой и обведенной низкой каменной оградой, на которую Бесси тотчас же уселась, говоря, что подождет, пока Джон окончит осмотр, так как сама она очень боялась змей, во множестве здесь расплодившихся.
Джон согласился, заметив, что как-нибудь вышлет на них свиней, ибо те их едят и, по-видимому, без всякой опасности для себя, и затем удалился, осторожно пробираясь, чтобы не задеть молодые растения. На осмотр потребовалось немного времени, змей же он так и не видел. Покончив с осмотром, он все с той же осторожностью вернулся назад. Подойдя к каменной ограде, он невольно остановился и залюбовался Бесси, сидевшей всего в двадцати шагах от него и освещенной яркими лучами заходившего солнца.
В лениво свисающей руке она держала шляпу, так как солнце уже перестало палить. Взгляд девушки был устремлен куда-то вдаль, за горизонт, окрашенный всеми цветами южноафриканской вечерней зари.
Он смотрел на ее прекрасное лицо и на ее изящный стан, и ему почему-то припомнились слова, которые он где-то читал в юности:
The little curls about her head
Were all her crown of gold
Her delikate arms drooped downwards
In slender mould
As white-veined leaves of lilies
Curve and fold
She moved to measure of music,
As a swan sails the stream…[23]23
Младые кудри ее волос // Увивали ее будто златым венцом, // Ее нежные руки опущены были вниз, // Стройные, как статуи. // Подобно тому, как белоснежные лепестки лилий // Свертываются и изгибаются, // Так и она двигается под звуки музыки // Плавно, точно лебедь по реке. (Англ.)
[Закрыть]
Он уже дошел до этого места, как вдруг Бесси повернулась и заметила его.
– Вы, кажется, любуетесь заходом солнца? – спросила она, улыбаясь.
– Нет. Я любуюсь вами.
– В таком случае займитесь лучше закатом, – произнесла она, быстро отвернувшись, – посмотрите! Случалось ли вам когда-нибудь видеть зрелище лучше этого? Мы часто наблюдаем подобные закаты в это время года, в период гроз.
Она говорила правду. Действительно, закат был великолепен. Серые облака, еще недавно медленно носившиеся по лазурному небу, теперь сияли ярким блеском. Некоторые казались величественными чертогами, объятыми пламенем, другие имели вид огромных пылающих очагов. Вся восточная половина неба представляла собой одну сплошную поверхность, окрашенную в цвет червонного золота, постепенно принимавший багровый оттенок. Выше цвет этот переходил в оранжевый и затем в нежно-розовый. Влево потухнувшие лучи заходившего солнца золотили еще покрытые вечными снегами вершины горной цепи Кватламба и как бы напоминали людям, что мир стал старее еще на один день. Внизу над самым горизонтом носились перистые облака, словно огненные языки пылающей наверху массы. На поверхность же земли уже надвигалась ночная тень, долженствовавшая вскоре сменить блеск догорающего дня.
Джон стоял, любовался чудной картиной природы, и, подобно тому как солнечные лучи внезапно осветили снежные вершины гор, ее великолепие воспламенило его воображение и зажгло в его сердце любовь. Затем, оставив созерцание небесной красоты, он перевел свой взор на красоту земную, на красоту женщины, которая стояла возле него. Было ли то действием силы природы, ибо при созерцании прекрасного у нас всегда является в душе какое-то грустное настроение, но лицо ее носило признаки некоторой печали – печали, какой он еще никогда до сих пор в ней не замечал и которая, несомненно, еще более увеличивала ее природную прелесть, так же как тень придает еще больше блеска освещенному предмету.
– О чем вы задумались, Бесси? – нарушил он молчание.
Она подняла голову, и он заметил, что губы ее дрожали.
– Знаете ли, – призналась она, – как это ни странно, а я думала о покойной матери. Я едва могу припомнить ее нежное, доброе лицо. Помню, как она сидела перед домом на закате солнца, а я играла возле нее на траве; вдруг она позвала меня и, крепко прижимая к груди, промолвила, указывая на красноватые облака, носившиеся по небу: «Вспомнишь ли ты меня, милая, когда я буду там, за этими золотыми воротами?» Я тогда не поняла, что она хочет этим сказать, но почему-то эти слова отпечатались в моей памяти, и, хотя она давно уже умерла, я часто о ней вспоминаю.
При этих словах две слезы медленно скатились из глаз девушки.
Мало кто из мужчин в состоянии остаться равнодушным при виде хорошенького плачущего женского личика, и это незначительное обстоятельство так подействовало на Джона, что он забыл про свои опасения и воскликнул:
– Бесси, не плачьте, ради Бога, не плачьте! Я не могу видеть ваших слез!
Она посмотрела на него, как бы желая что-то возразить, затем опустила голову.
– Слушайте, Бесси, – смущенно начал он, – мне нужно бы с вами переговорить. Я хотел спросить у вас, что если… одним словом… я хотел бы, чтобы вы согласились стать моей женой. Погодите, не возражайте. Вы меня уже довольно хорошо знаете. Я не ребенок, многое видел на белом свете и подобно прочим уже влюблялся. Но знаете ли, Бесси, я еще ни разу не встречал такой хорошей девушки и, если можно так выразиться, такой милой женщины, как вы. Если вы согласитесь выйти за меня замуж, я буду самым счастливым человеком во всей Южной Африке.
При первых словах Джона вся кровь бросилась в лицо Бесси, которое вслед за тем покрылось смертельной бледностью. Она любила этого человека, слышала от него давно желанные слова и чувствовала, что счастлива, хотя многие женщины и не признали бы этих слов достаточными. Но Бесси не была взыскательна.
Наконец она заговорила.
– Уверены ли вы, – воскликнула она, – что это именно так, как вы говорите? Я хочу сказать, что иногда мужчины под впечатлением минуты могут сделать признание и затем раскаиваться всю жизнь. Если так, то было бы странным ожидать от меня утвердительного ответа.
– Понятно, я уверен, – возразил он в негодовании.
– Видите ли в чем дело, – продолжала Бесси, водя палкой по каменной стене, – может быть, здесь, в этой стране, вы придаете мне слишком большую цену, какой я в действительности вовсе не стою. Вы находите меня хорошенькой, потому что никого, кроме буров и кафров, не видите, и то же самое могло случиться и со всяким другим. Я недостойна выйти за такого человека, как вы, – заметила она грустно, – я ничего и никого не видела. Я всего лишь простая полуобразованная девушка и, кроме приятной внешности, решительно ничего не имею. Вы – другое дело, вы светский человек, и если когда-нибудь вам суждено вернуться в Англию, я была бы для вас обузой и вам было бы стыдно за меня. Будь на моем месте Джесс, я бы сказала совершенно иное, ибо в одном ее мизинце больше ума, чем во всем моем существе.
Упоминание о Джесс вызвало в нем ощущение неожиданного холодного душа в знойный летний день. Он хотел бы, по крайней мере хоть на этот раз, изгнать Джесс из своей памяти.
– Дорогая Бесси, – воскликнул он, – зачем вам приходят в голову подобные мысли? Могу вас уверить, что стоит вам только войти в любую гостиную в Лондоне, и вы затмите всех тамошних женщин. Не думаю, впрочем, – прибавил он, – чтобы мне довелось когда-либо появиться в этих гостиных.
– Да, я не спорю. Может быть, я и хороша собой. Но как же вы не можете понять: я вовсе не желаю, чтобы вы женились на мне исключительно ради моей красоты, как это делают кафры. Если вы хотите, чтобы я вышла за вас, вы должны любить меня, мое внутреннее я, а не мои глаза и волосы. Нет, я право не знаю, что вам сказать! – И она тихо заплакала.
– Бесси, милая Бесси! – обратился к ней Джон вне себя от волнения. – Скажите мне откровенно, вы меня любите? Я знаю, что я не заслуживаю того, но если вы только любите меня, то о прочем не стоит и говорить.
С этими словами он схватил ее за руку и привлек себе, так что она не то сошла, не то соскользнула с ограды и лицом к лицу стала против него, ибо была почти одинакового с ним роста.
Два раза она поднимала на него свои прекрасные глаза, и оба раза мужество ее оставляло, но наконец любовь взяла свое – и она бросилась к нему на грудь, прошептав:
– О, Джон, я люблю тебя всем сердцем!
А здесь мы опустим завесу, ибо есть вещи, которые для всех должны оставаться священными, даже для писателя. А первая любовь женщины принадлежит к числу этих вещей.
Достаточно сказать, что они сидели рядом на каменной ограде и были счастливы, как могут быть счастливы люди, находящиеся в подобных условиях. Уже сияние на западной стороне сменилось наступившими сумерками, повеяло внезапно прохладой. Мгла спустилась на землю и скрыла вершины отдаленных гор. Одни лишь звезды да они еще продолжали всматриваться сквозь ночную темноту в неясные очертания дикой африканской природы.
* * *
Между тем дома, на расстоянии не более полумили, происходила сцена совершенно в ином роде.
Через десять минут после ухода Джона и Бесси Фрэнк Мюллер верхом на своем великолепном вороном коне подъезжал к описанной выше аллее. Яньи, находившийся в это время за деревьями, тотчас притаился в траве, оглядываясь и прислушиваясь, как будто ожидал увидеть скрытого врага или же услышать приближение хищного зверя. Он действовал по свойственному всем кафрам врожденному инстинкту, зная, что за ним никто не наблюдает. Жизнь в Муифонтейне была для Яньи настолько бедна приключениями, что он время от времени чувствовал настоятельную потребность развлечься близким его сердцу занятием. Как истое дитя природы, он жаждал встреч с хищными животными и врагами, и если таковых поблизости не оказывалось, он чувствовал себя вполне удовлетворенным, видя их просто в своем воображении.
Хотя всадник и находился еще на весьма значительном расстоянии, однако до чуткого слуха Яньи донесся стук лошадиных копыт. Тем не менее он все же счел долгом приникнуть ухом к земле и прислушаться.
– Да, это лошадь бааса Фрэнка, – пробормотал он. – У нее разбито копыто, и потому одна нога легче ступает по земле. Чего ради он сюда едет? Должно быть, для мисси. Он с ума сойдет, узнав, что мисси ушла с баасом Нилом на плантацию. Люди ходят на плантацию, чтобы целоваться, – Яньи, как видим, был довольно близок к истине. – И баас Фрэнк будет очень зол, когда об этом проведает. Он и меня прибьет, если я только об этом скажу.
Стук лошадиных копыт становился все более явственным, а посему Яньи с ловкостью змеи прополз в густую траву, растущую между деревьями, и приготовился к ожиданию. Никому бы и в голову не пришло, что в траве скрывается живое человеческое существо; даже бур догадался бы, лишь нечаянно на него наступив. Собственно, и на этот раз у Яньи не было оснований скрываться, но он это делал исключительно ради своего удовольствия.
Наконец лошадь приблизилась, и змееподобный готтентот слегка приподнял голову для того, чтобы взглянуть на всадника. Глаза его остановились на холодном лице Фрэнка Мюллера. Оно хранило задумчивое и угрюмое выражение. Он был до такой степени сосредоточен, что не обращал внимания на лошадь, которая также предавалась мечтам о спокойном стойле и потому не заметила, как попала ногой в яму, вырытую муравьедом на самой середине дороги.
«Удивительно, о чем это баас Фрэнк так замечтался?» – подумал Яньи, когда лошадь со всадником поравнялась с ним. Затем он поднялся на ноги, перешел дорогу и, скользнув на боковую тропинку, очутился у входа в конюшню, где как ни в чем не бывало остановился, прежде чем лошадь и ее владелец достигли ворот дома.
– Попытаюсь в последний раз, – прошептал красавец бур, – и если они и теперь не согласятся, то пусть вина падет на их голову. Завтра я отправляюсь в Паарде Крааль на совещание с Полем Крюгером, Преториусом[24]24
Стефанус Йоханнес Паулус Крюгер (1825–1904) – бурский политический деятель, после аннексии Великобританией Трансвааля призывавший к восстановлению независимости республики. Наряду с Мартинусом Весселсом Преториусом (1819–1901) и Петрусом Якобусом Жубером (1834–1900) был одним из членов триумвирата, возглавлявшего восстание буров в 1880 г. В 1883–1902 гг. президент Трансвааля. Преториус был президентом Трансвааля в 1857—60 и 1864—71 гг., а в 1860—63 гг. – президентом Оранжевой республики.
[Закрыть] и прочими главарями, как они сами себя называют. Если я подам голос против восстания, то восстания не будет; если же я выскажусь за него, то оно произойдет. Поэтому, если дядюшка Крофт не выдаст за меня Бесси или она сама не согласится быть моей женой, я подниму восстание и повергну всю страну от Мыса[25]25
Имеется в виду мыс Доброй Надежды.
[Закрыть] до пределов Ватерберга[26]26
Ватерберг – горная гряда на севере Трансвааля.
[Закрыть] в ужас и смятение! «Патриотизм! Независимость! Налоги!» – вот о чем они кричат до тех пор, пока сами не начинают этому верить. Эх, из-за всего этого не стоит и воевать! Вот честолюбие, мщение – это другое дело. Я готов погубить всех, кто стоит поперек моей дороги, – всех, за исключением Бесси. Если вспыхнет война, кто протянет руку помощи «проклятым англичанам»? Все побоятся. Чем же я виноват, что так люблю эту женщину? Чем я виноват, что вся моя кровь волнуется при одной мысли о ней, что я не сплю по ночам и плачу, я, Фрэнк Мюллер, который смотрел на зарезанные трупы отца и матери и не проронил ни одной слезинки. Плачу только потому, что она относится ко мне враждебно и даже не глядит на меня. О женщина, женщина! Люди толкуют о честолюбии, об эгоизме и о чувстве самосохранения как о главнейших причинах наших действий и поступков, но какая сила может сравниться с любовью к женщине! Слабенькое, хрупкое существо, игрушка, ломающаяся от неосторожного прикосновения ребенка. И в то же время она в состоянии быть двигателем мира, из-за нее могут пролиться потоки крови. И вот я стою возле колеблющегося утеса; одно усилие с моей стороны – и утес этот сорвется с огромной высоты, и шум от его падения отзовется в целой стране. Должен ли я его произвести? Для меня ведь это безразлично. Пусть Бесси и дядюшка Крофт сами рассудят. Я перебью всех англичан в Трансваале, но завладею Бесси! Я готов поступить так же и со всяким буром, стоящим на моем пути.
С этими словами он громко захохотал и пришпорил коня.
– А затем, – продолжал он, увлекаясь, – когда Бесси будет моей и мы выбьем отсюда англичан, я постараюсь захватить власть в свои руки и восстановить прежний голландский дух в Натале и в Старой колонии. Англичан же мы отбросим за море, очистим страну от туземцев, оставив лишь необходимое количество для домашних услуг, и затем создадим единое южноафриканское государство, о котором мечтал бедный Бюргерс[27]27
Томас-Франсуа Бюргерс (1834—81) – бурский политический деятель, президент Трансвааля в 1872—77 гг.
[Закрыть], не зная, как взяться за дело. Соединенная Южно-Африканская Голландия, и во главе ее – Фрэнк Мюллер! Что ж, такие случаи бывали. Если бы я был уверен, что мне обеспечены еще сорок лет жизни и силы, я бы показал себя…
В это время он приблизился к веранде дома и, оставив пока в стороне свои честолюбивые замыслы, соскочил с коня и вошел в комнаты. В гостиной сидел старый Крофт и читал газету.
– Добрый вечер, – произнес честолюбец, протянув руку.
– Здравствуйте, минеер Фрэнк Мюллер, – холодно отвечал старик Крофт, ибо Джон рассказал ему о своем приключении на охоте, и хотя старик тогда промолчал, но у него по этому поводу сложилось свое мнение.
– Что это вы, читаете «Народный листок»? – осведомился Мюллер. – Видно, просматриваете статью о Безейденхауте?
