355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Генри Лайон Олди » Ваш выход, или Шутов хоронят за оградой » Текст книги (страница 1)
Ваш выход, или Шутов хоронят за оградой
  • Текст добавлен: 22 сентября 2016, 01:02

Текст книги "Ваш выход, или Шутов хоронят за оградой"


Автор книги: Генри Лайон Олди



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Генри Лайон Олди
Ваш выход, или Шутов хоронят за оградой

Я – зритель.

Сплю в объятьях зала

И вижу сон,

Как жизнь убитому сказала:

«Прости за все».

Ниру Бобовай


Бери мое добро, и горе – злосчастье в придачу…

С. Маршак

1

Ненавижу «частный сектор». Нашу местную «одноэтажную Америку». Нет, воскресным днем, конечно, чудненько выбраться сюда с друзьями: шашлычок, «Изабелла», «Бери шинель, пошли домой». Расслабленно привалиться к стволу старой груши, ощущая спиной его тепло даже сквозь рубашку…

Слиться с природой, без лишней фамильярности с ее стороны.

Зато ночью или поздним вечером, как сейчас – благодарю покорно! Особенно когда ты не груши под шашлык околачиваешь, а матерясь сквозь зубы и спотыкаясь через два шага на третий, ковыляешь по здешним канавам. И добро бы пьяный! – трезвый я сегодня. Сотка «Борисфена», распитого на скорую рюмку в Доме офицеров, не в счет. Во-первых, по стону, который здесь песней зовется, только на танке бечевой ездить. Во-вторых, фонари отсутствуют, как классово чуждый элемент, а исключения из правила разбиты шаловливыми аборигенами. В-третьих же, поскольку я редкий гость на окраинах, есть немалый шанс плутать по этой самой Гиевке, как Моисей по пустыне, сорок лет, пока выберусь к земле обетованной. Решил, называется, «дорогу срезать», придурок…

Неподалеку, кажется, со стороны «Красного Октября», что-то бахает: раз, другой. Шпана петардами балуется. Или самодельными взрывпакетами. Если в наш просвещенно-рыночный век кому-то еще не лень набивать их смесью магниевых опилок и перманганата калия, более известного в народе под названием «марганцовки». Эх, помню, в золотые школьные годы… Ч-черт! Так и ноги переломать недолго. А они, родимые, меня-волка кормят. Повернуть обратно? Переживет Наташкина бабушка без моей двадцатки до воскресенья, ничего ей не сделается! Она всех нас переживет, эта бабулька. Так, Мальбрук вернулся из похода: кажется, к метро отсюда направо.

На повороте имелась счастливая достопримечательность: косой от гордости фонарный столб, озаренный сплошь засиженной мухами лампой. Или кто там ее засиживал, эту лампу. Вот прямо под столбом из кустов махровой сирени на меня и выпал человек.

– П-по… моги! «Скорую»… раненый я…

Пальцы, покрытые ржавой коростой крови, клещами вцепляются в лацканы куртки. Трещит ткань. Прямо перед глазами – блеск металла. Наручники! Небось, уголовник, из-под конвоя сбежал… тюрьма же рядом, на Полтавском!..

– Напали, гады… деньги! деньги забрали!.. Менты… или бандюги в форме… м-ментовской…

Левое ухо у него надорвано, торчит хрящом. Глаза мутные, лицо, как и руки, вдрызг испачкано кровью. В мертвенном свете фонаря оно кажется неживым, будто в меня вцепился покойник. Или клоун в гриме. Цирковой грим вблизи – то еще зрелище. Не для слабонервных.

– Спаси, б-брат…

Вырваться и удрать?

– Я… извините, я…

В этот миг силы оставляют человека. Видно, все ушли на последний бросок. Хватка разжимается, я едва успеваю подхватить раненого под мышки. Тяжелый, зараза, хоть и росточку воробьиного.

– Держись, мужик! Я сейчас… сейчас…

Едва ли не сваливаю его на землю, прислоняю спиной к забору. Вроде сидит, не падает. И дышит… пока. Проклиная свою мягкотелость, колочу в ближайшую калитку:

– Хозяева! Человеку плохо! «Скорую» вызовите! Эй, хозяева!..

А может, у них телефона нет? Должен быть. Хотя бы мобильник. Дом богатый: двухэтажный, с балкончиком… Хозяева дома: вон, окно голубым светится. «Поле чудес» смотрят. «Пользуясь случаем, хочу передать привет сестре Марусе из Пупырьцов, а также ее супругу, почетному стрелочнику Ивану Кузьмичу…»

– Эй, есть кто-нибудь?!

– Вася, гони раклов! Пьянчуги, твари, житья от них нету…

На крыльце загорается свет, в дверном проеме возникает шкаф с головой – надо полагать, Вася. Классический. В руке – сучковатое орудие насилия.

– Чего орешь? Вали отсюда, алкаш!

– Да не алкаш я! Врачей надо… тут мужику плохо…

Про то, что «мужик» ранен и в наручниках, благоразумно умалчиваю.

– Слышь, Ирка? Вызвать? – шкаф разворачивает фасад в глубь дома.

– А потом штраф платить? Гони в шею!

Амбал в дверях как-то неопределенно, по-бабьи, пожимает плечами. Свет на крыльце гаснет. Вот такие у нас люди. Добрые самаритяне. Эра милосердия во плоти.

Меня берет зло. Бросаюсь к забору напротив – и слышу топот ног.

– Не двигаться! Буду стрелять! Руки на забор!

Ослепленный фонариками, краем глаза успеваю заметить троих в форме.

Все. Приплыл. Сушите весла.

Сердце отчаянно екает, ухая куда-то в область желудка. В животе – ледяной спазм, и очень хочется в сортир. Медленно, словно в дурном сне, кладу руки на забор.

– Ноги ширше! Так и стой.

Так и стою. Если это бандиты, им лишний свидетель – кость в горле. А если и вправду милиция – на меня дело и «повесят». Застали на месте преступления, руки в крови, коньяком пахнет… М-мать! У меня еще и ножик на поясе! Швейцарский «Victorinox», подарок любимой тещи… Маленький? – ну и что?! Человека при желании карандашом зарезать можно.

– Не он это, Сеня!

– Точно… Б-блин!

– Повернитесь.

Поворачиваюсь. Все смотрят на меня. Трое ментов, два фонарика и два ствола. Менты смотрят пристально, фонари – ярко, стволы – нервно. Наконец стволы с фонарями неохотно опускаются.

– Старший лейтенант Стратичук, – козыряет бесфонарный и безоружный мент, привычно распахивая удостоверение у меня перед носом. Разглядеть ничего не успеваю: «корочка» сразу возвращается в нагрудный карман. – Вы здесь не видели человека в наручниках? Возможно, раненого.

Врать бессмысленно: все равно они его сами вот-вот заметят. Да и не собираюсь я врать! Менты, похоже, настоящие, никакие не бандиты. Хотя… одно другого не исключает.

– Вон, у забора, – для верности показываю рукой.

Двое срываются с места. Мигом оказываются рядом с раненым.

– Он! Живой…

– Две дырки, Семен! Ну ты стрелок! Ворошиловский!..

– «Скорую» надо… загибается, п-падла…

– Черт, рация в машине осталась, – чертыхается старший лейтенант Стратичук. – Стойте здесь и не пытайтесь бежать. Нам надо будет снять с вас показания.

Тон у старлея почти дружелюбный. Мой живот потихоньку отпускает. Взамен все тело начинает бить мелкой дрожью. Пытаюсь расслабиться, но начинаю позорно стучать зубами. Не получится из меня Брюс Уиллис. Ни хрена из меня не получится.

Тем временем старлей принимается колотить в знакомую калитку.

– Вася, опять раклы! Опять! – визгливо орет из дома стервозная Ирка. – Я щас мусарню вызову!

Мельком сочувствую Васе. И долго, подробно сочувствую себе. Юморок прорезался… Висельный.

– Мусарня уже здесь! Врачей вызывай, гражданочка! – рявкает старлей.

Из окна неожиданно гремит: «А сейчас, пользуясь случаем, хочу передать привет…» Наверное, Ирка с перепугу дистанционку уронила. Кому хотят передать привет, остается загадкой: телевизор булькает и смолкает.

– Та вызвали их, врачей ваших, – басом откликается шкаф-Вася. – Ломился тут один козел…

Выходит, зря я о нем плохо подумал. Добро, оно завсегда проявится.

– Это я козел, – служивые смотрят на меня, как на психа. – Я ломился. Этот… беглый… Он из кустов на меня вывалился. Весь в крови. «Помогите», – стонет. Я и начал стучать…

Старлей кивает с удовлетворением:

– Хорошо. Вы все правильно сделали.

За поворотом слышится шум машин. Проулок озаряют суматошные сполохи мигалок, и из-за угла выруливают сразу два «бобика». Один антикварный, с верхом из брезента. Из второго, поновее, выбирается грузный дядька в штатском. Старлей Стратичук спешит навстречу, вскидывая руку к мятому околышу фуражки.

– Взяли, товарищ подполковник! Взяли! Тут свидетель есть, он «Скорую» вызвал…

– Ясно.

Взгляд у подполковника генеральский. Насквозь. Во взгляде – лагеря без права переписки. Лет сто, не меньше.

– Поедете с нами, гражданин. Хворостов, проверьте факт вызова. Пусть подтвердят.

А у меня в голове, влетев с изрядным опозданием, бьется одно-единственное слово: «Свидетель! Свидетель!» Ф-фух, гора с плеч… Наверное, со стороны я выгляжу полным идиотом: стою, не зная, куда девать испачканные в крови руки, глупо улыбаюсь всем сразу и одновременно – никому. Самому себе.

Хлопают дверцы, становится шумно. Старлей наконец расслабляется, достает пачку сигарет. Подхожу.

– Извините, у вас сигаретку можно?

– Нужно, – улыбается мент, протягивая мне пачку «LM», и сразу становится очень милым парнем. Похоже, сегодня ночью он напьется до полного обаяния. – Курите.

Вообще-то я курю редко, и потому сигарет обычно не ношу, но сейчас организм властно требует успокоительной дозы никотина. Когда прикуриваю от дешевой «одноразки» старлея, руки у меня уже почти не дрожат. Затягиваюсь – так, чтоб легкие и мозги продрало до самого основания. Из проулка подтягиваются еще двое. Оба в цивильной одежде. С ними тащится размалеванная девица, волоча по земле драный жакет. Девице холодно. В свете фонаря видно: на скуле у нее набухает изрядный кровоподтек. Губы пляшут, девица что-то сбивчиво говорит, размазывая по лицу «поплывшую» косметику.

Машинально вслушиваюсь.

– …совсем псих! Совсем! Ненормальный. С ног сбил – и в яр… А вы где были? Где вы были, дебилы?! Он же меня… Он меня чуть не убил! Нож к горлу: читай, кричит, стихи!

– Какие стихи?

Это подполковник.

– Не знаю! – Девица близка к истерике. – Ну, стихи! Как там… сейчас… «Но ты меня пугаешь. Ты зловещ, когда стращаешь… вращаешь…

– …когда вращаешь бешено глазами, и как я ни чиста перед тобой, мне страшно».

Честное слово, само вырвалось.

Девица умолкает, жалко шлепая губами. Подполковник с живостью оборачивается ко мне:

– Что вы сказали?

– Это Шекспир. «Отелло». Диалог Дездемоны и Отелло, акт пятый, сцена вторая, – лепечу я.

– Откуда вы это знаете? – подполковничья бровь ползет вверх. По склону Фудзи, до самых высот.

– Как – откуда? Из пьесы. Я Шекспира читал… в театре видел…

Такое впечатление, будто я оправдываюсь.

– Ясно.

По лицу подполковника видно, что ничего ему не ясно, кроме смутных подозрений на мой счет. Язык мой – враг мой! Молчал бы в тряпочку… К счастью, объявляется «Скорая». Раненого в наручниках грузят на носилки. Когда двое санитаров проносят его мимо меня, он вдруг приподнимается и отчетливо, дикторским тоном произносит: «Ваш выход». После чего вновь падает на носилки.

– Что он сказал?

– «Ваш выход».

Чушь. Ахинея. Бредит, наверное.

– Вы знакомы?

– Нет. Впервые его вижу.

Подполковник со значением кашляет. Ловит за плечо проходящего мимо врача:

– Куда повезете?

– В неотложку, куда ж еще?

– Стратичук, возьми кого-нибудь. Будешь сопровождать. Потом позвоните в отделение, доложите. А вы, – это мне, – поедете с нами.

2

Где располагается отделение, я так и не понял. «Бобик» долго петлял, подпрыгивая на ухабах, лучи фар деловито ощупывали заборы, кирпичные стены домов – и вдруг мы остановились. Табличку у входа я тоже прочитать не успел. Какое-то отделение. А какое? Кажется, в районе Южного вокзала.

Снимать с меня показания взялся лично подполковник. Предварительно соизволив, наконец, представиться:

– Качка Матвей Андреевич. Старший следователь по особо важным делам, подполковник МВД.

– Смоляков Валерий Яковлевич. Культработник широкого профиля.

– Широкого? Это как?

– Массовик-затейник. Слегка режиссер, чуть-чуть сценарист, частично гример, местами артист, немного…

Я прикусил язык. Когда меня «несет», важно вовремя остановиться. Про «немного пиротехника» следователю знать необязательно. Во избежание лишних вопросов.

– И швец, и жнец… – Матвей Андреевич излучает здоровый скепсис. – Работаете где?

– Большей частью по разовым контрактам. Клубы, ДК, массовые мероприятия. День города, Проводы зимы, КВН…

– Ясно. Значит, так и запишем: «Постоянного места работы не имеет».

Формулировка мне не понравилась.

– Документы с собой?

– Нет. Только визитки. Вот…

Подполковник берет визитку за краешек, словно не желая оставлять отпечатки. Подносит к свету настольной лампы под полукруглым стальным колпаком. В фильмах такие лампы обычно направляют в лицо допрашиваемому. Хорошо, что я свидетель. У меня от яркого света глаза болят зверски. Профессиональное заболевание. Пять минут под лампой, и я признаюсь в сговоре с Шекспиром.

– Дома сейчас есть кто-нибудь?

– Есть. Должны быть. Жена, сын…

– Позвоните домой. Пусть жена приедет, привезет ваши документы.

Телефон у них старый, черный. Металл диска вытерт до блеска; трубка треснула, перевязана синей изолентой. И гудит, как иерихонская труба. В сей антиквариат хочется кричать до хрипоты: «Барышня! Барышня! Дайте Смольный!»

– Алло, Наташа? Это я… Что? Из милиции звоню, из отделения… Ну почему сразу пьяный?! Ничего не случилось. Свидетель я. Свидетель! Паспорт мой привези – им для протокола надо… Потом расскажу. Да, все в порядке. Живой, здоровый, трезвый, ничего не натворил… Одну минуту! Матвей Андреевич, какое это отделение? Номер и адрес скажите, она сейчас приедет.

Когда кладу трубку на рычаг, натыкаюсь на сочувственный взгляд подполковника.

– Продолжим, Валерий Яковлевич. Полагаю, до приезда вашей супруги успеем закончить. Итак, расскажите, как вы оказались на месте происшествия?

– Из Дома офицеров возвращался. Юбилейный концерт помогал готовить. Засиделся потом с директором…

– А каким образом оказались в районе Нижней Гиевки? Вам что, по пути?

– Там у жены бабушка живет. Денег ей хотел занести. А тут этот тип… из кустов…

– Вот теперь давайте поподробнее.

И я дал подробнее.

Уже в самом конце рассказа (Матвей Андреевич время от времени делал пометки на листе бумаги) нас прервал требовательный зуммер телефона. Подполковник снял трубку, что-то буркнул и затем долго слушал, а я от нечего делать стал осматривать кабинет. Грубо беленный потолок, стены крашены эмалевой «зеленкой». Под потолком – тусклая лампочка без абажура, сплошь в многолетних напластованиях пыли. Пара стульев с жесткими спинками. В углу – облезлый сейф; из скважины, знаменуя утерю бдительности, торчит ключ. Занавеска на окне задернута небрежно, без малейшего желания скрыть грубую прозу решетки.

С особой остротой почувствовалось: времени нет. Сейчас зайдет Берия или Железный Феликс. Или Малюта Скуратов.

– …отлично! Что врачи говорят? Дня три? В сознании? Хорошо. Будет ему завтра нотариус, так и скажи. Оставайтесь дежурить в палате. Оба. Можете спать по очереди. Чтоб жив был! Если что, всю больницу на уши ставь. Утром вас сменят. Все.

Подполковник бухнул трубку на рычаг. По его полному, щекастому лицу блуждала улыбка сытого кота. Неожиданно Матвей Андреевич подмигнул мне:

– А не принять ли нам с вами, Валерий Яковлевич, по пятьдесят капель? Ночь у обоих трудная выдалась, а главное – есть за что. Вы, небось, добрая душа, и знать не знаете, кого спасали?

– Не знаю, – мне удалось качнуть головой сразу утвердительно и отрицательно. – Преступник?

– Х-ха! – Матвей Андреевич уже колдовал над сейфом. На удивление, дверца открылась без малейшего скрипа. – Преступник! Мы этого… этого фрукта четвертый год ловим!.. Как в кино, зар-раза… Серийный маньяк-убийца по кличке Скоморох – чистый Голливуд!

С этими словами подполковник торжественно водрузил на стол бутылку дорогой «Каховки». Снова нырнул в сейф. В результате чего объявились две вполне чистые рюмки, лимон и поломанная дольками (когда успел?!) плитка шоколада «Цирк». Мой ножик пришелся как нельзя кстати.

– За ним не меньше десятка трупов, – продолжал рассказывать Матвей Андреевич, ловко откупоривая бутылку. – И ведь что главное: почерк разный! Ну, давайте. – Коньяк забулькал в рюмки, я потянул носом: аромат оказался весьма недурственным. – За успiх нашоi безнадiйноi справы! Ох, попил он из меня кровушки…

Чокнулись. Выпили.

– …почерк, говорю, плавает. Студента-заочника ножом пырнул, кассиршу из «Познани» задушил. Утопление, тупые тяжелые предметы… Вроде вас: работник широкого профиля. – Сравнение подполковника вызывает у меня легкую оторопь, но я полагаю за лучшее смолчать. – Пока додумались второстепенные детали сопоставить! Оказалось, есть-таки почерк. Только неявный. Потом пара свидетелей нашлась. Вот тогда мы его Скоморохом окрестили. Он с жертвами черт-те-что разыгрывал. Футболисты из ДЮСШ буквально вплотную кросс бежали, в лесопарке вечером, – посмеялись, и дальше рванули. Решили: актеры пьяные дурачатся. Еще по одной? Праздник у нас сегодня. Не каждый день серию берешь. Ну что, родимый город может спать спокойно?!

Дзынь.

– Вам, между прочим, еще повезло, что он в наручниках был и ранен. Когда его, гада, вязали – он всю бригаду раскидал. Едва не ушел. С двумя пулевыми в корпус. Ну, есть Бог на небе, есть! – взяли Скомороха. Вещдоки собраны, свидетели в наличии… Мне сейчас Стратичук по телефону доложил: готов чистосердечное подписать. Взамен, сукин сын, нотариуса требует. Завещание составить решил. Ну ничего, дня три, врачи сказали, протянет – будет ему нотариус. И можно дело закрывать. Кстати, напомните еще раз, откуда те стихи были?

– Какие? А-а… Шекспир, «Отелло».

– Это где негр бабу свою душит?

– Да.

– Ну-ка, ну-ка!

– «Но ты меня пугаешь. Ты зловещ, когда вращаешь в бешенстве глазами, и как я ни чиста перед тобой, мне страшно…» Матвей Андреевич, он ее после этого не сразу душит! Там у них диалог. Потом Отелло душит Дездемону и, не додушив, дважды ударяет кинжалом.

– Точно! Нож у него отобрали. Значит, собирался сперва душить, а потом ножом… Ясно. Жаль, Валерий Яковлевич, что мы с вами раньше не познакомились! Привлекли бы в качестве эксперта!

Мы оба смеемся этой несмешной шутке, подполковник наливает по новой: «За все, что хорошо кончается!» – и как раз, когда мы чокаемся, раздается стук в дверь.

На пороге, в сопровождении дежурного, объявляется моя Наталья.

3

Пока мы ехали домой – втридорога, в полуночном такси, – Наталья сперва дулась: я, дескать, вся изнервничалась, а он с ментами коньяк глушит! Потом вдруг замолчала, прижалась ко мне, и так мы сидели, обнявшись, до самого дома. Мир. Все обошлось, все хорошо. Все она прекрасно понимает. И я ее понимаю: переволновалась за любимого мужа.

Денис уже дрыхнул, а вот мы долго не могли уснуть. Лежали в постели, я Наташке излагал свои похождения, красочно, в лицах, расплескивая остатки испуга, переплавляя их в смех, в пустячную клоунаду, а дальше как-то внезапно…

Нет, не заснули.

Наоборот.

Разбудил меня телефонный звонок. В половине десятого. Звонил щекастый подполковник Качка. Просил зайти, сверить и подписать свидетельские показания. Но уже не в привокзальное отделение, а на Совнаркомовскую, в «Серый Дом». На аудиенцию к следователю я отправился пешком, благо от улицы Фрунзе до Совнаркомовской рукой подать. Символично, однако: Фрунзе вроде бы и числился в наркомах, если не ошибаюсь.

А у нас сейчас наркомами наркоманов зовут.

Дежурный на входе о моем визите был явно предупрежден. Мельком взглянул в журнал, в предъявленный паспорт и сразу выдал пропуск, строго предупредив: «Не забудьте сдать на выходе!» Забудешь тут, как же! Это в Австралии один мой приятель ухитрился заначить разовый пропуск в тамошнее Министерство обороны – просто так, в качестве сувенира на память! Часовому на выходе сказал, что пропуск потерял, и пока бедняга-абориген, жертва цивилизации, соображал, что делать, – преспокойненько себе ушел. А нам Австралия не указ! Потеряешь пропуск – небось, вообще отсюда не выпустят. Будешь скитаться по этажам бесприютным призраком коммунизма, стеная и гремя цепями до скончания дней…

– Простите, где здесь 36-я комната?

– Пятая дверь по коридору.

Вот это уже было по-взрослому! Настоящие апартаменты старследа по особо важным. Видно, в отделении ему «времянку» выделили, какая нашлась. Огромный стол: буква «Т» красного дерева. На стенах – панели «под дуб» (или взаправду дубовые?!), книжные полки, тяжесть портьер на окнах. Роскошный письменный прибор (черненая бронза…), два телефона «под старину». Новенький компьютер смотрелся в этом окружении подозрительным иностранцем.

– Здравствуйте, Валерий Яковлевич. Присаживайтесь.

Кресла обиты скрипучей кожей. Сядешь – утонешь.

– Вот, ознакомьтесь. – Беру пачку листков, распечатанных на «лазерке». Следом вручается зеленый маркер. – В случае расхождений – правьте.

Оперативно работают! И когда успели?

Читаю. Фразы сухие, казенные, не мои – но по сути вроде все верно. Хорошая память у подполковника Качки! Стоп. А это что?

– Простите, Матвей Андреевич… Тут написано: «Услышав подряд три выстрела»…

– Что-то не так?

– Ну, поначалу я вообще не понял, что это выстрелы. Думал, пацаны с петардами. И, кроме того, выстрелов было два.

– Вы уверены? Не ошибаетесь?

– Ну… – я замялся, пытаясь вспомнить. – Вроде бы два. Но точно ручаться не стану.

– Я понимаю вас, Валерий Яковлевич. Шли, думали о своем, под ноги смотрели, чтоб не упасть… А выстрелов на самом деле было три. Один предупредительный, в воздух, и два на поражение.

Качка смотрит на меня. Ласково, по-отечески. Он смотрит – а мне уже, в общем, все ясно. Конечно, выстрелов было два. Оба – на поражение. А подполковнику надо, чтобы три. Чтобы первый – предупредительный. Понятное дело, начальство в любом случае закроет глаза – опасный преступник, не карманник задрипанный. Но почему бы не пойти навстречу хорошему человеку?

– Полагаю, вы правы. Пусть остается три выстрела. Я, скорее всего, ошибся.

Качка кивает. Мы прекрасно друг друга поняли. Читаю дальше.

Пару мелких неточностей исправил. Возле каждой правки вывел на полях: «Исправленному верить» – и подпись. Еще одна подпись – в конце, после «С моих слов записано верно».

– Большое спасибо, Валерий Яковлевич. Вы нам очень помогли. Ну, бывайте здоровы. Если понадобится, мы вас еще вызовем, но, думаю, надобности такой не возникнет. До суда Скоморох, судя по диагнозу, не доживет… Всего хорошего.

Тем не менее Матвей Андреевич позвонил мне на следующей неделе.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю