Текст книги "Армагеддон был вчера"

Автор книги: Генри Лайон Олди

Соавторы: Андрей Валентинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Вспомнилась недавняя передача. Жирный щекастый жорик из железнодорожной службы бодро рапортовал об успехах по "зачистке" вверенной ему привокзальной площади. И вправду: чисто, пусто, уютно. Я, конечно, не поверила – и, наверное, никто не поверил. Но ведь правда! Только жорик и его орлы тут ни при чем. Сбежали бомжи. Все! А какие не сбежали – сгинули. Когда мне сунули дело Молитвина, мне отчего-то показалось, что он как раз из этих…

Вот и думай, командир! То ли есть общий знаменатель у всей этой чепухи, то ли нет. Ах да! Можно еще черточку воткнуть! Позавчера один коллега вернулся с совещания в мэрии, так там кто-то снова мульку пустил о Жэке-Потрошителе, что в Срани объявился. Ходит и, стало быть, потрошит. Черный, с бычачьими рогами и, говорят, с хвостом. Нет, это к отцу Александру, пусть экзорцизм проводит! Но, что любопытно, в начале моей здешней карьеры о таком в Срани не болтали. А вот теперь начали.

Дорисовать пятую черточку я не успела. Проклятый телефон вновь сказал "дзинь"; я вновь помянула царя Давида…

– Гизело слушает!

– Эра Игнатьевна! Да что у вас с голосом?

Трубка источала мед, но мед был не сладок. Сначала – Ревенко, теперь – Сам. Кто следующий?

Президент?

– Добрый день, Никанор Семенович. Это все злоба дня сего. Довлеет.

– С попами заработались? Сочувствую, сочувствую! А знаете что, сделайте-ка перерывчик. Да-да, всенепременно перерывчик!

Что будет дальше, я уже догадалась. В этой конторе зря мед не льют.

– Да-с, и заходите ко мне. Чаек попьем…

Аппарат дал отбой. Я посидела несколько мгновений, затем без всякой охоты подошла к зеркалу. То, что смотрело на меня оттуда, не прибавило оптимизма. Стыдно сказать, второй год регулярно ставлю свечки Анне Кашинской. Да ни черта она не помогает, эта Кашинская! Все мои тридцать четыре аккурат на физиономии отпечатаны, вдобавок синяки под глазами, да еще эта морщинка. И откуда только взялась, сволочь?

Оставалось поправить мундир, поколдовать с косметичкой и перекреститься на лик Святого Сульпиция, покровителя юристов.

Сульпиций смотрел хмуро.

5

У Никанора Семеновича не один кабинет, а целых два. Большой – для общего разноса, и маленький – для разноса индивидуального. Кто-то недавно уточнил: для групповухи и для интимного секса. Да, пожалуй. Интересно, с какой позы начнет? У меня три дела и все, считай, висят. Так что интим мне обеспечен. Наверное, начнет все-таки с Молитвина. Похоже, шум архары подняли преизрядный.

Попробовала на всякий случай рекомендованный сослуживцами "Заговор от выговора". Простой, как швабра: по дороге к начальству вышеупомянутое название следует повторить восемнадцать раз подряд, и как можно быстрее.

На седьмом разе я сбилась, закашлялась и отчетливо поняла: проблем не миновать.

Секретарша взглянула на меня томными глазами и колыхнула крутым бедром в сторону левой двери. Значит, в "малый"; следовательно, разнос будет индивидуальный, как и предполагалось. Пожаловаться, что ли, с порога на ночной потоп? Может, посочувствует? Ведь не зверь же он, в конце концов!

– Эра Игнатьевна? Прошу, прошу, садитесь сюда, в это кресло, здесь удобнее…

Я переступила порог – и поняла, что мой стратегический план оказался бесполезен. Более того, запахло чем-то знакомым. Дерьмом? Да, пожалуй, но только очень уж дерьмистым.

– Что это вы такая бледная? Переработались? Ай-яй-яй!

– Это пудра! – сообщила я, надеясь осадить его медоточивость, но Никанор Семенович лишь одарил меня очередной улыбкой и величественно опустился в кресло. Кресло под стать начальнику – и начальник под стать креслу. Какой-то поэт прошлого века что-то писал о "телес десятипудовиках"…

ВЗГЛЯД ИСПОДТИШКА…

Зря говорят, что толстяки добродушны! Маленькие бесцветные глазки тонут в трясине гладких, словно не ведавших бритвы, щек, уголки толстых губ приподняты в «вечной» усмешке – но не дай Господи поверить в эту доброту! И хитер! Как хитер, толстяк! За пять лет схарчил трех замов, сейчас догрызает четвертого. Так и кажется, что под жиром, словно под броней, прячется кто-то другой – худой, жилистый, не любящий улыбаться…

А еще у него потные ладони – противно руку пожимать.

Вот он какой, прокурор города Никанор Семенович…

– Комплимент хотите?

– Еще один? – не утерпела я. – Только не по поводу внешности!

– Внешности? – начальство соизволило хмыкнуть. – Эх, мне бы годков двадцать сбавить…

Ну это он, положим, врет! Недаром секретарш коллекционирует…

– Предупреждаю – комплимент грубый, зато в точку. Был я с утреца в мэрии, и там, знаете, вас вспоминали. Бажанов, который новый шеф Хирного, поинтересовался (уж извините, Эра Игнатьевна!): кто это вас трахает? Хирный пояснил, что это вы всех трахаете…

Смеяться? Еще чего! Обидеться? Нет, не стоит. Хамство, конечно, зато из первых рук.

Значит, поминали…

– И кого я трахнула на сей раз?

– Ну что вы, Эра Игнатьевна! Это я так, к слову…

Значит, к слову. То есть вполне достаточно мне знать, что моей скромной персоной заинтересовался начальник УВД вкупе с новым заместителем мэра. Бажанов?.. Ну конечно, он же курирует все силовые, в том числе ОМОН!

Так-так… тут из подворотни – таракан…

Между тем начальственная улыбка начала медленно сползать. Щеки обвисли, глазки спрятались за складками, послышался тяжелый вздох. Все, мед кончился. Сейчас пойдет иной продукт.

– Выпить хотите?

Ого! В этом кабинете пить мне еще не предлагали. Я взглянула на говномер и поняла, что он зашкаливает.

Ответа Никанор Семенович ждать не стал. Грузно приподнявшись, направился к шкафу, послышался возмущенный скрип потревоженной карельской березы. Вспомнился Ревенко. У того в шкафу водка. А у этого?

– Вы, насколько мне известно, крем-ликер пьете? Или лучше банановый?

Разведка заложила точно, хотя в этой конторе крем-ликер ни с кем пить еще не приходилось. Интересно, кто стукнул?

– А может, господин прокурор города, лучше водки? "Зусмановки" или "Столпер-Плюс"?!

Он замер, затем укоризненно покачал головой:

– Водки?! Нет у меня водки, Эра Игнатьевна! Коньячку налить?

Коньяк был подан в стакане; правда, в хрустальном. На закуску – сиротливый ломтик лимона – я даже не взглянула. Пусть сам "николашку" потребляет.

– Ну, стало быть, вздрогнули, Эра Игнатьевна! И давайте без "господ прокуроров". Разговор у нас будет душевный, можно сказать, интимный…

Кажется, мне предлагали раздеваться.

Коньяк оказался хорош, но больше ничего хорошего не предвиделось.

– Вы с Ревенко говорили?

– Говорила.

Началось! Сейчас спросит о рапорте, который я еще и не собиралась писать…

– Рапорт составили?

Соврать? Ну уж нет!

– Никанор Семенович! Рапорт я не составила, но…

– И не надо.

Думаю, выражение моего лица ему понравилось. Пухлые губы вновь расцвели улыбкой.

– Да-да, любезнейшая Эра Игнатьевна, забудьте! И о деле Молитвина забудьте! Да и нет, собственно, никакого дела. И не было. И не будет.

Улыбаться в ответ я не стала. Значит, молитвинское дело отбирают. Интересно, кто?

– Простите, Никанор Семенович, неужели этим заинтересовалось ФСБ?

Глазки моргнули. Раз, затем еще раз.

– ФСБ? Да о чем вы? Я же вам ясно говорю, нет никакого дела и не было. Жил себе старичок, приболел, отвезли самовозом в неотложку, вовремя не представили документы… А замглавврача, известный паникер, изволил задергаться, с утра прибежал сообщать – глядь, пошли заявления соседей, бумажка за бумажкой!.. сейчас все выяснилось.

Слова журчали струйкой, глазки щурились, улыбка бродила между щек, и я, наконец, поняла: надо молчать. Молчать и соглашаться. Если прокурор города говорит, что дела нет, значит, его нет. Хотя сгинувшего алкаша велели искать прокуратуре, вопиюще нарушая все подряд. Хотя следом при странных обстоятельствах и участии таракана-полковника пропал свидетель Залесский. И дальше…

– Правда, там "хвост" вырос…

– Простите? – очнулась я.

– "Хвост", – начальство мило усмехнулось. – Господа архары на квартире Залесского подрались с каким-то сержантом-жориком. Непорядок, конечно. Так вы этого жорика оформите. Года на три, чтоб неповадно было. Только не тяните.

– Ладно…

Я отвечала, не думая. Что же это творится? Может, и вправду ничего такого не было? Глупостей хватает, а к Залесскому архары могли заехать не только из-за пропавшего старика. Может, в Залесском все дело?

– Не обрадовал?

Я пожала плечами. От молитвинского дела за версту тянуло "мертвяком", так что спасибо, конечно… Память услужливо подсказала: субботние гости-дружки на квартире Залесского, один – носатый, болтливый; второй – крупный мужик с уставной ряшкой, все норовил мне честь отдать, хоть так, хоть эдак… это он, что ли, "хвост"?!

– Ну тогда я вам подарок сделаю. Завтра передадите в третью канцелярию дело Кривца…

– Что?!

Молитвинское дело отобрали, теперь Кривец. Этот мерзавец, ясен пень, не подарок, но что все это значит?

– И остаются у вас ваши священники, но с ними можно не спешить…

"Какого черта?!" – едва не вырвалось у меня, но язык вновь оказался вовремя прикушен.

Сейчас сам скажет.

– Вы Изюмского знаете?

Изюмский? Ах, да! Розовощекий болван из новеньких. Золотой зуб, золотая цепь…

– Он будет работать с вами. У него сейчас дело об убийстве, но он сам не тянет.

"То есть как?" – чуть было вновь не воззвала я, и опять успела сдержаться, хотя удивляться и вправду было чему.

Везде, во всем нашем грешном мире, "мокрые" дела для следователя – самые трудные. Везде – но не здесь. Первач-псы (они же "Егорьева стая", они же "психоз Святого Георгия") разыскивают убийцу лучше всякого инспектора. Нам остается лишь обождать, пока в морг поступит труп с характерным синюшным цветом лица. И ждать приходится тридцать шесть часов – в худшем случае.

Обычно хватает и двенадцати…

– Он сейчас ведет дело о том парне, с серьгой. В общем, подключайтесь.

Настала очередь моргать мне. Субординация, конечно, душа службы, но когда старшего следователя "подключают" к новичку…

Усмешка исчезла. Маленькие глазки смотрели в упор.

– Это не простое убийство, Эра Игнатьевна. К тому же… Изюмский – мой племянник, это его первое дело.

Все, наконец, стало ясно. Кроме одного. "Непростым" в нашем городе дело об убийстве может быть только в одном случае – если следователь грамоте не разумеет. В прямом смысле: не знает букв, дабы изваять протокол. Проще работа только у гаишников. С нашими "саморегулирующими" знаками можно спать двадцать пять часов в сутки. Правда, для этого приходится ложиться на целый час раньше.

Похоже, Изюмский именно из тех.

…Вечером, перед тем, как заснуть, я несколько раз прислушивалась к глухому гудению труб из-за стены, но стояк, усмиренный Евсеичем, напоминал о себе только запахом сохнувшей штукатурки. Да, дела! Так и тянуло включить компьютер вкупе с модемом, но для экстренного сеанса связи не было повода. Значит, завтра.

Завтра.

ПОНЕДЕЛЬНИК,
ШЕСТНАДЦАТОЕ ФЕВРАЛЯ

Лица традиционной ориентации * Духоборец Македоний вкупе

со своим подельщиком * Моисей Угрин, покровитель

нелегалов * Пятый и Девятый * Слон отменяется

1

– Эй, это ты – Гизело?

В дверях возвышался розовощекий дуб, и была на том дубе златая цепь.

– Здоров, подруга! – дуб продемонстрировал золотые коронки и рухнул на стул. – Ну че, поехали?

– Да, милый! – отозвалась я как можно медовее. – Поехали, сладкий! Сразу баиньки или потанцуем?

Кажется, понял. Во всяком случае, кора треснула. Дуб привстал, почесал могучий подбородок.

– Так че, подруга?..

– Катись на хрен, козел! – пояснила я. – Не будешь базар фильтровать, рыжевье из пасти вышибу! Усек?

Усек. Усек – и сгинул, унесенный ветром. Вовремя: я только входила во вкус. Не люблю строить этажи, но иногда другого способа просто нет. "Подруга"! Фраеру ушастому и двадцати пяти нет…

Легкий стук.

Растерянная ряха втискивается в щель.

– Госпожа старший следователь! Разрешите?

Теперь можно и разрешить.

– Госпожа старший следователь! Следователь Изюмский в ваше распоряжение явился…

– Являются привидения, – безжалостно отпарировала я. – И шалавы по вызову. А младшие по должности прибывают. Садитесь, господин Изюмский!

Дуб осторожно опустился на краешек стула. И начал медленно, но верно превращаться в обычного парня в модном костюме, с которым в принципе можно и потанцевать на какой-нибудь вечеринке. Понаблюдав за этой поучительной метаморфозой, я сухо кивнула:

– А теперь докладывайте!

Встать он все-таки не догадался. Ну ладно, стерпим.

– Ну так, два дня назад… Четырнадцатого февраля, стало быть, блин…

Все это "стало быть" я уже знала назубок – побеспокоилась с утра заглянуть в следственный отдел. Четырнадцатого февраля во дворе дома номер три, что по улице Рымарской, найден труп неизвестного гражданина лет девятнадцати-двадцати с двумя пулевыми ранениями.

– Баллистическую экспертизу провели?

– Направил, – дуб виновато моргнул. – Только что…

Так и знала! Два дня – коту под хвост. Хорошо хоть кто-то догадался сфотографировать место происшествия!

– Слушайте, господин Изюмский! Могу я узнать, чем вы эти дни занимались?

Вообше-то зря спрашиваю. В лучшем случае этот болван послал дежурного инспектора в обход моргов – искать труп с синюшным лицом и разрывом аорты.

Оказалось, я права. Дальше можно и не интересоваться.

– Юракадемию заканчивали? Заочный?

Ответ слушать не стала. И без того все понятно.

– Так ведь нам рассказывали! – не выдержал наконец дуб. – Специфика расследования убийств! Первач-псы… То есть, блин, психоз Святого Георгия…

Оставалось порадоваться, что господин Изюмский умудрился запомнить слова "специфика" и "психоз".

– Личность убитого? – вздохнула я.

Золотая цепь потускнела, зуб куда-то спрятался.

– Личность еще не… Но он, блин, пидор, это точно! Серьга-то…

– Простите?

– То есть этот… лицо традиционной… В смысле, блин, нетрадиционной сексуальной ори…

Серьгу я тоже заметила, но это еще не факт. Сейчас многие сопляки такое носят.

– Значит, так…

Я не торопясь встала, подождала, пока дуб догадается сделать то же.

– К вечеру узнайте имя жертвы. Делайте, что хотите, но узнайте. Тогда будем работать. А нет – катаю рапорт, что вы завалили расследование к чертовой матери. И еще. За полгода – это третье нераскрытое убийство. Понимаете? А из-за таких пинкертонов хреновых, как вы, до сих пор неясно, что это: то ли просто наша халатность, то ли…

Договаривать не стала, рассчитывая, что у "хренова пинкертона" все-таки хватит догадливости. А ведь дело – серьезнее некуда. Похоже, в отдельных случаях Егорьева стая теряет нюх. Об этом мне тоже сообщили в следственном отделе – по сугубому секрету. Вот и еще одна черточка…

2

После этакого разговора не грех было и остыть, но мерзавец-телефон опять звякнул, сообщив невероятную весть: подследственный Егоров просится на допрос!

Сезон чудес продолжался. Подследственный Егоров Алексей Владиленович, он же отец Александр, викарный священник Иоанно-Усекновенской церкви, на допросах молчал. Молчал мертво, даже не здоровался. Именно общаясь с ним, я впервые почувствовала себя инквизитором. И вот, пожалуйста…

Упускать подобный шанс воистину грешно, и я, ради такого случая, достала из шкафа кофеварку. Лень-матушка водит меня каждый раз в буфет, где кофе препаршивый, но тут я заставила себя вспомнить все тонкости, благо душистый перец и корица оказались на месте; да и старая кофемолка, спасибо Святому Филиппу Суздальскому, работала исправно. Как-то не удержалась, заглянула в святцы. Святой Филипп окончил свои дни во времена Симеона Гордого, и только здешняя епархия вкупе с заводом "Кондиционер" ведают, отчего именно ему выпало следить за работой бытовой техники.

– Добрый день, гражданка следователь!

Отвечать, отвернувшись к кофеварке, было неудобно. Пришлось заниматься акробатикой, дабы и кофе не расплескать, и вежливость проявить.

– Добрый день, отец Александр! Садитесь. Кофе будете?

– Благодарствую.

Так и не сообразив, благодарствую "да" или благодарствую "нет", я водрузила на стол две чашки, поставила сахарницу…

– Не трудитесь, гражданка следователь. Ни к чему.

И совершенно напрасно! Ради такого, как отец Александр, не грех и потрудиться. Мужчина он интересный, причем вовсе не старый, и сорока нет. Только глаза…

Почему-то не хочется встречаться с ним взглядом.

– Гражданка следователь, прежде всего приношу вам свои персональные извинения. Мой отказ отвечать на вопросы никак не был связан с вами лично.

Я кивнула, принимая извинения. Что это с ним? Взгляд прежний, острый, яркие губы знакомо поджаты…

– Хочу сделать заявление.

Он помолчал. Губы, и без того узкие, превратились в тонкую полоску.

– Продумав свое поведение, заявляю о своем полном раскаянии перед властями светскими и властями духовными. Признаю свою неправоту и прошу соответствующие органы определить мне должное наказание. Одновременно буду просить священноначалие простить мне грехи мои.

Я нерешительно достала бланк протокола, сняла колпачок с ручки.

– Так и писать, отец Александр?

– Да.

Я послушно заскользила пером по бумаге, но вдруг почувствовала – что-то не так. Вообще-то все так, завтра же дело можно отправлять в суд. Объективная сторона установлена, один из подследственных пошел на "сознанку". Это гораздо лучше для процесса: один беленький, другой черненький, одному – по полной, другому – условно…

– Нет.

Я отложила в сторону бумагу, вздохнула.

– Отец Александр! Объясните! Почему вы…

– Имеет ли сие значение, дочь моя? – теперь на его губах была грустная улыбка, совсем как у отца Николая. – Не в том ли работа ваша?..

Моя работа? Легко сказать!..

– Моя работа состоит не только в том, чтобы оформить протокол, отец Александр. Гражданин Рюмин, то есть отец Николай, вчера ясно и четко изложил свою позицию. Насколько я понимаю, это была и ваша позиция. Отец Николай считает, что здешние священнослужители впали в язычество; более того, призывают на помощь, извините, бесов…

– Он ошибается. Я тоже ошибался, дочь моя.

– То есть, – подхватила я, – вы признаете, что совершили преступление, подпадающее под соответствующие статьи уголовного кодекса?

Священник покачал головой, вновь усмехнулся – по-прежнему невесело.

– Ни я, ни отец Николай этого и не отрицали, дочь моя. Дело в ином. Мы считали, что принятые здесь обряды есть грубейшее нарушение канона, по сути – ересь, подобная ереси духоборцев Македония и Маркиона. Ради же спасения душ, нашему попечению вверенных, согласны мы были преступить законы гражданские…

– А сейчас? – не выдержала я. – Вы убедились, что упомянутые вами Македоний и, э-э-э, Маркион…

– Дело не в них. То, что творится здесь, без сомнения, ересь, но мы были неправы.

Оставалось задуматься. Духоборец Македоний вкупе со своим подельщиком Маркионом, ересь, нарушение канона…

– То есть вы согласны терпеть ересь? – поразилась я.

– Нет. Но это уже не имеет значения.

Я поняла, что начинаю сама становится если не еретичкой, то ведьмой, а посему предпочла взяться за протокол. Он вышел не особо объемистым, зато приходилось продумывать каждое слово. Интересно, неужели здешние бонзы все-таки пойдут на такой процесс? Город наш, можно считать, закрытый, но шум все равно будет.

И немалый.

– И все-таки, – не выдержала я, когда отец Александр, почти не читая, поставил свою подпись. – Объясните! Если не как следователю, то просто, как человеку! Я ведь тоже хожу в церковь!

Произнося это, я запоздало сообразила, что не заходила в храм Божий больше полугода. И вовсе не из забывчивости. В том-то и беда, что слушать наших пастырей, толкующих об устройстве жертвенных горелок-"алтарок" и наиболее рациональном использовании одноразовых икон, просто тошно. Наверно, потому меня так поразило внезапное раскаяние отца Александра.

Священник ответил не сразу. Наконец, вздохнул:

– Хорошо. Только объясню вам именно как юристу. Сейчас вы придерживаетесь действующих законов: конституция, уголовный кодекс, уголовно-процессуальный…

Я кивнула.

– А если, не дай Господь, война? Если на улицах начнутся бои?!

– Тогда будут действовать законы военного времени! – удивилась я, плохо понимая, к чему он клонит.

– Допустим. А если вы окажетесь в пустыне, в джунглях, среди диких зверей? Если вы даже не знаете, в какой вы стране, в каком времени? Вы ведь тогда просто начнете бороться за жизнь, не так ли? Всеми доступными средствами.

Почему-то сразу вспомнился Тарзан. В детстве зачитывалась.

– Не понимаю аналогии, отец Александр. Вы говорите о гибели… или исчезновении мира, где действуют общепринятые законы? Но ведь законы церковные действуют, как я понимаю, даже в этом случае! Я права?

– Правы. Но только в том случае, если уцелел сам мир.

Я машинально глянула в потолок, затем перевела взгляд на стены. И потолок держится, и стены не падают.

– Но ведь то, что случилось здесь, еще не…

– Не здесь. Во всем мире. Это конец света, дочь моя. И прежние законы, светские и церковные, уже не имеют никакого значения.

Хотелось ответить что-нибудь вроде: "ерунда", "чушь" или "в окошко посмотри, батя!" Но внезапно вспомнилось…

…Об этом мне уже как-то рассказывали – много, много лет назад. Да, конец мира наступит незаметно. Христос говорил, что Его Царство прийдет, словно тать в ночи. Будут перемены, но неприметные, особенно вначале. И люди могут вообще не понять, что их мир уже кончился.

Мне рассказывал об этом Саша, а я только смеялась, не понимая, как такой взрослый человек может рассуждать о подобной ерунде. А он говорил о железных конях, о стальной саранче, о том, что Армагеддон был вчера, и даже звезда Полынь успела отравить воды. Что дело не в религии, не в суевериях, а в том, что мир не одномерен, и его другие сущности начинают постепенно вытеснять нашу. Я смеялась, стараясь запомнить эту чушь, чтобы наутро составить очередное донесение. Бедный Саша увлекся, начал рассказывать о теории Федорова и Циолковского, о том, что люди не погибнут, лишь станут другими…

Тогда я была Леной. Еленой Викторовной Гвоздевой. Тогда я еще могла смеяться. Какое мне было дело до конца света?

Эх, Саша, Саша…

3

К вечеру я имела полное права на медаль «За заслуги», причем никак не ниже третьей степени. «Поповское» дело я не только оформила, но и умудрилась сдать, причем в окончательном виде две статьи из трех, инкриминируемых батюшкам, отпали как-то сами собой. Бог весть, авось поможет; да и мне зачтется. А главное, я сумела узнать фамилию загадочного трупа. Сделать это удалось без особых трудов. Не понадобились даже услуги экспертов. Я просто позвонила в горотдел, поинтересовавшись пропавшими без вести за последние двое суток. После чего осталось лишь получить по факсу фотографию разыскиваемого родителями Трищенко Владимира Владимировича, девятнадцати лет от роду, бармена ночного заведения под названием «Казак Мамай». Подвернувшийся в коридоре инспектор мигом узнал погибшего, хотя на фотографии тот был без серьги. Удача не столько обрадовала, сколько разозлила. Все это мог проделать и сам господин Изюмский. Дуб, к слову, так и не появился, и я мысленно пообещала назавтра продолжить воспитательную работу.

Теперь можно и домой. Собственно, вся моя активность была целенаправленной. Сегодня следовало исчезнуть пораньше и обязательно отдохнуть перед тем, как включать компьютер. Оставалось проглядеть накопившиеся за последних два дня бумаги.

Они были там, где и положено: на столе, в большой черной папке. Сверху лежали две справки по психу-Кривцу – их я со злорадством отложила в сторону. Пусть тот бедолага, которому шеф перебросил это дело, разбирается – но без меня. Еще одна бумага по бравому мордобойце сержанту Петрову (это который "хвост"). И, наконец, следственный отдел прислал запоздалую "объективку" на гражданина Молитвина. Ее можно было смело не читать, но любопытство взяло верх. Итак, Молитвин Иероним Павлович… Ну и имечко, почти как у меня! Кандидат исторических… Ого, вот вам и алкаш! Впрочем, одно другого не исключает. А вот и послужной список… Университет, защита в столице, доцент педагогического, затем НИИПриМ… Книжный червь? Наверное… Итак, НИИПриМ, лаборатория МИР, после – инвалидность, временно не работал, в настоящее время… Стоп! Дура! Стоп!

Внезапно показалось, что меня уже расстреляли. Или, во всяком случае, приговорили. Лаборатория МИР! Институт Прикладной Мифологии! Господи Иисусе, Моисей Угрин, покровитель нелегалов!

Лаборатория МИР!

Я долго сидела, глядя в равнодушную бумагу и не зная, смеяться или плакать. Пять лет я искала хоть какой-нибудь следок этой самой лаборатории. МИР, Зона "Б", Институт N 7, скрывавшийся под дурацким, сугубо "штатским" названием. Тот самый институт и та самая лаборатория, из-за которых…

Итак, пять лет искала – найти не могла. И другие искали – с тем же успехом. И вот мне, дуре набитой, подсовывают… Нет, преподносят нужного человека на золотом блюдечке, а я…

Успокоиться удалось с трудом – и то не до конца. С блюдечком, конечно, не все так просто. Поднесли-то поднесли, но даже лизнуть не дали. В том-то и соль, что пять дней назад Молитвин Иероним Павлович похищен неизвестными, о чем указано в сообщении заместителя главврача неотложки, заявлении соседей и показаниях молитвинского собутыльника, Залесского Олега… Как бишь его там? Ладно, потом…

Итак, плыл себе Колумб, плыл, открыл Америку, да не заметил. А она возьми – и сквозь землю провались! И не беда это для Гизело Эры Игнатьевны, старшего следователя прокуратуры, а вот для кое-кого другого – почти катастрофа. Например, для внедренного сотрудника Стрелы, который год пытающейся разобраться в здешней куче дерьма. Ладно, еще не вечер. Молитвина не убили, а похитили. Значит, жив. Его искали и после похищения. Значит, скорее всего, бежал. А главное, в исчезнувшем деле оставался "хвост". Значит…

Значит, еще не все потеряно.

4

…Прыг-скок. Прыг-скок. Прыг-скок…

Мяч катится по пляжу, по сверкающему на солнце белому песку, и мягко падает в воду. Девочка бежит за ним, но внезапно останавливается, смотрит назад…

Странно, я никак не могу разглядеть ее лицо. Только губы – они беззвучно шевелятся, девочка что-то хочет сказать, о чем-то спросить. Я вновь гляжу на мяч – он уже в воде, ленивая теплая волна слегка подбрасывает его вверх, солнце сверкает на мокрой резине. Какого он цвета? Синего, конечно, я хорошо это помню. Синий мяч с белыми полюсами, весьма похожий на глобус. Почему же…

И вдруг я понимаю – мяч изменил цвет. Сгинула синева, исчезли белые полюса, превратясь в два уродливых красных пятна. Краснота ползет, смыкается у экватора. Теперь мяч красный – как венозная кровь. Кровь, залившая рубашку, новую рубашку, только что из прачечной, с наскоро пришитой пуговицей у левого запястья…

Я открыла глаза, резко выдохнула и несколько секунд смотрела в равнодушный белый потолок. Нет, не получается. Я даже не могу увидеть ее лицо. Но почему? Я ведь узнаю его из тысячи тысяч, могу описать, нарисовать. Но увидеть – нет. Господь ведает, чем наказать грешную рабу Свою…

Я встала из кресла, стараясь не скользнуть взглядом по висевшему напротив зеркалу. Лицезреть старую бабу с морщинками в уголках бесцветных губ не тянет – особенно в такой вечер. Тяжелый вечер тяжелого дня, когда больше всего на свете хочется успокоиться; тем более вечер не кончен, компьютер уже ждет, по черному экрану неторопливо ползут цветные сполохи. Час назад я отправила доклад. До разговора (если со мной, конечно, захотят говорить), еще десять минут. Надо успокоиться, обязательно успокоиться, иначе сорвусь на крик – визгливый бабий крик, тем более нелепый, когда он распадается на бессвязные слова, ползущие по экрану. Срываться нельзя, особенно сегодня.

На туалетном столике, в самом углу, возле открытой косметички, пристроился самодовольный пузатый томик, наглый в своей потертой роскоши. В давние годы толстая кожа переплета была покрыта тисненой позолотой, а фигурная застежка до сих пор пытается укусить за пальцы. Когда Девятый прислал мне эту книгу – как раз на тридцатилетие – мне подумалось, что босс попросту решил пошутить. Поскольку я Игнатьевна, мне и полагается нечто подобное. К тому же во время оно мой "крестный" основал весьма эффективную организацию, двоюродную прабабушку той, в рядах которой мне приходится пребывать. И тоже имел дело со святыми, ведьмами, колдунами. Правда, шутка вышла дорогостоящей: первое издание "Духовных упражнений" Святого Игнатия Лойолы стоит не сотню долларов и, как я подозреваю, не тысячу. Пятый – тот был проще, презентовав фаянсовый кофейный сервиз, который я с удовольствием разбила о стену, чашку за чашкой, на протяжении двух месяцев. Очень помогало – особенно в подобных ситуациях. Затем сервиз кончился, и я взялась за Святого Игнатия. Девятый оказался прав: медитация по Лойоле оказалась куда эффективнее, чем по Будде. Странно придумал Первоиезуит: вначале вспоминать лишь о плохом, о муках и страданиях, представлять себе их в наимельчайших деталях – а потом как-то неожиданно начинает проступать хорошее. Жаль только, что кончается все одним и тем же – кровью по белой рубашке с наскоро пришитой пуговицей. Но тут и Святой Игнатий не помогает. Или из меня просто не получилось иезуита?

…Почему она не пишет? Последнее письмо пришло полгода назад! Девятый меня уверяет, что с ней все в порядке. Но неужели трудно набрать несколько строчек и кинуть в «паутину»?!

Все. Хватит. Забыть! Пока – забыть! Что я хотела? Успокоиться? Успокоилась! Почти…

До разговора оставалось немного времени, и я с трудом удержалась, чтобы не достать дискету с фотографией. Девочка бежит по пляжу; синий, похожий на Землю, мяч катится по песку… Нет, нельзя! Особенно сейчас. Опять разревусь, или того хуже: расслаблюсь, подобрею – и угожу прямиком в пасть к Пятому. Сегодня его день, и мне остается надеяться, что босс номер два сломает ногу по дороге в свою контору. Или шею. Или все вместе. Интересно бы все-таки узнать: где находится эта контора? По крайней мере, в какой стране. Первые годы я была уверена, что работаю все-таки на своих, но в последнее время…

"Семерка" (старомодная, с простым "кинескопным" монитором) загружалась ужасающе медленно. Давно пора купить что-нибудь посовременнее, но эта минута, пока по черному допотопному экрану ползут цифирки, очень важна. Есть возможность сосредоточиться, подготовиться к разговору. Особенно если говорить придется с Пятым.

Выход в Интернет удался с первого захода, и я мысленно возблагодарила Святого Наума, покровителя интерактивной связи. Булочка, сожженная поутру, не пропала даром, равно как дурацкая считалочка ("Интернет, Интернет, без тебя мне счастья нет, паутинка, паутинка, покажи скорей картинку!"). Про Святого Наума и про булочку перед сеансом Интернета и, само собой, считалочку, меня просветил все тот же Евсеич, а этот мерзавец, несмотря на форс-мажор со стояком, свое дело знает. Я тоже свое дело знаю, и ежели что, засажу его лет на восемь строгого – для начала. Да, негодяй он редкий, зато Тех-ник – от Господа. Любопытно, от какого? Мне-то он рассказывал про Святого Наума, а сам, кажется, кришнаит. Ну и городишко!