Текст книги "Механизм жизни"

Автор книги: Генри Лайон Олди

Соавторы: Андрей Валентинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Акт I
Фокусы Антона Гамулецкого

Бартоло. Век варварства!

Розина. Вечно вы браните наш бедный век.

Бартоло. Прошу простить мою дерзость, но что он дал нам такого, за что мы могли бы его восхвалять? Всякого рода глупости: вольномыслие, всемирное тяготение, электричество, веротерпимость, оспопрививание, хину, энциклопедию и мещанские драмы…

Бомарше, «Севильский цирюльник»

Вся земля наша мала и ничтожна, и мы должны искать средств к жизни в иных мирах; земля же, этот прах предков наших, должна быть возвращена тем, кому принадлежала.

Николай Федоров

Сцена первая
Все пути ведут в Петербург

1

– Семь! – объявил Шевалье.

– Равны, – с удовлетворением кивнул игрок, лысый как колено.

Оба углубились в подсчеты.

– Шестьдесят пять по масти.

– Столько же.

Над столами плавали волны табачного дыма – слои призрачной паутины. Шелест карт, шуршание ассигнаций… Огюсту казалось: он угодил в паучье логово, и его умело «пеленают», готовясь к трапезе.

– Квинт на шести.

Выдержав паузу, он не дождался ответа и заявил следующую комбинацию:

– Кварт-мажор.

– Прошу предъявить.

– Пожалуйста, – Огюст воспрял духом. – Три на валетах.

– Четырнадцать на десятках.

Проклятье! Он собирался объявить «пик», подняв свои очки сразу до шестидесяти. Но перебитый «хвалёж» лишал его этой возможности.

– Прошу предъявить.

Соперник молча выложил на стол четыре десятки.

– Принято. У вас на словах все? У меня тоже.

– Ваш выход.

Шевалье вздохнул и зашел с туза.

Письмо от Бригиды он получил вчера. Плотный конверт без обратного адреса, внутри – листок дорогой бумаги с зеленоватым оттенком. Золоченый вензель в правом верхнем углу. Легкий аромат духов.

Дорогой Огюст!

Обстоятельства заставляют меня покинуть Париж и без промедления отправиться в Санкт-Петербург. Одна мысль об этом путешествии приводит меня в отчаяние. Россия – не та страна, где я хотела бы встретить зиму. Я предпочла бы Ниццу; возможность вновь увидеть тебя… Но – увы. Есть обязательства, которые вынуждают нас поступать вопреки нашим желаниям.

Я не знаю, сколько времени мне придется пробыть в России. Боюсь, мы можем больше не встретиться. Хотя это и к лучшему для нас обоих. Поначалу я опасалась, что наши встречи закончатся печально для тебя. И все еще опасаюсь – но, кажется, ты сумел отыскать «противоядие», чему я очень рада. Не знаю, как тебе это удалось. Теперь я сама ощущаю то, что, наверное, чувствовали близкие мне люди. Меня тянет к тебе, я грежу о встрече. В первые дни после нашего расставания случались минуты, когда я готова была бросить все и мчаться к тебе. Потом стало легче. Надеюсь, со временем ты отпустишь меня окончательно. Я справлюсь с этим, Огюст. Я сильнее, чем думает кое-кто.

Вот еще одна причина, по которой нам не стоит видеться.

Не ищи меня. Прощай.

Любящая тебя Бригида.

Стоит ли говорить, что первым же порывом молодого человека было немедля мчаться в Санкт-Петербург, отыскать баронессу – и больше никогда с ней не расставаться?! Туманные намеки на зловещие «обстоятельства» лишь распалили в сердце пожар. Ей угрожают! Она бежит из Франции за тридевять земель, в снега варварской России. Одна, в страхе, преследуемая врагами; боясь навлечь опасность на возлюбленного…

Как должен поступить в этом случае настоящий мужчина?

Выехать из Ниццы в тот же день Огюсту помешал сущий пустяк: средств, оставшихся у него, на поездку не хватало. Не идти же в Петербург пешком? Дорога через всю Европу, поиски Бригиды в чужом городе, где кусок хлеба, говорят, стоит дороже, чем в Париже – эклер с шоколадным кремом…

Самый простой и очевидный выход – взять в долг у Эрстеда – Шевалье с сожалением отверг. Полковник не откажет, но Огюст и так многим обязан датчанину. Как он сумеет отдать долг, молодой человек представлял слабо, а посему поставил на данном варианте жирный крест. В буквальном смысле – крест-накрест зачеркнув первый пункт составленного им списка. Заголовок сочился бодрой безнадежностью: «Как быстро раздобыть денег?»

Итак.

1. Одолжить у Эрстеда (зачеркнуто).

2. Одолжить у князя Волмонтовича (зачеркнуто).

3. Обратиться к… (недописано; зачеркнуто).

4. Прибегнуть к ясновиденью.

Над четвертым пунктом Огюст долго размышлял, в итоге решив начать с него. Тут он по крайней мере ничего не теряет. Не сработает – в любой момент переходим к следующей идее.

5. Выиграть в карты.

В Париже они с приятелями-студентами, бывало, до утра сражались в мушку, пикет или новомодный безик. Обычно Шевалье везло. Пару раз он даже захаживал в игорные дома: сперва проигрался, но не слишком, потом сорвал куш, учинив на радостях грандиозную попойку. Короче, способ как способ.

Ибо финальные пункты выглядели откровенной авантюрой.

6. Найти клад.

7. Ограбление почтовой кареты.

Огюсту не терпелось ринуться на поиски богатства, но время близилось к ужину. А Волмонтович еще с утра объявил, что ужинают они у какого-то Вахтанга-кацо. За столом Шевалье сидел как на иголках. На вопросы отвечал невпопад, и вскоре от него отстали. Вино с непроизносимым названием «Усахелоури», терпкое и густое, вязало рот. Лепешки с острым сыром и зеленью не впечатлили. Однако едва седой, похожий на орла Вахтанг-кацо водрузил на стол блюдо с кусками баранины, жаренной на углях…

Со стороны могло показаться, что молодой человек решил наесться заранее на всю будущую дорогу в Санкт-Петербург. В отель Огюст вернулся, едва дыша. Дико хотелось спать. Ополоснув лицо, чтобы освежиться, он принес из гостиной стул и устроился в ванной комнате, напротив зеркала. Деньги. Ему нужны деньги. Срочно. Бригида! На письме не было даты – бог весть, сколько оно шло из Парижа в Ниццу!

Бригида. Деньги…

Вокруг стали роиться снежинки. Снег белым пухом ложился на пол… на мерзлую кладбищенскую землю… на мрамор и гранит надгробий. Шапка-сугроб венчала крышу склепа. Тяжелая дверь приоткрыта, словно приглашая внутрь, в царство тьмы и тлена. Над входом вырублена рельефная надпись. С трудом разбирая готические буквы, Огюст прочел длинную польскую фамилию. Фамилия тут же забылась; вместо нее иней вывел совсем другое – «Waldec-Ermoli».

Бригида! Это ее склеп. Все мы смертны, никого не минет чаша сия. Но когда?! Огюст шагнул вперед, в усыпальницу. На кладбище началась пурга, буран набирал силу. В отдалении слышался стук лопат, долбивших оледеневший грунт.

Возникли голоса людей:

– Yes! I found it! Now I’m rich! We all are rich!

– Don’t yell so loud, Joe! Be careful…[3]3
  – Да! Я нашел его! Теперь я богат! Мы все богаты!
  – Не ори так громко, Джо! Будь осторожен… (англ.)


[Закрыть]

Кладбище исчезло. Шевалье увидел компанию бородачей – они толпились на каменистом берегу ручья. Куртки из кожи, штаны, вымазанные в земле, стоптанные сапоги… Рядом валялись заступы. Люди стояли у свежевырытой ямы. Радостно хлопая друг друга по плечам, они передавали из рук в руки камень величиной с кулак. Находка блестела на солнце желтым металлом.

Картина затуманилась. Во мгле, влекомый ветром, мелькнул обрывок газеты. Огюст плохо владел английским, но даже он понял заголовок статьи: «Золото в Калифорнии!» Калифорния? Это где-то в Североамериканских Штатах. Там найдут золото.

Или уже нашли?

«…и что прикажете теперь делать? – думал он спустя минуту, тупо глядя на себя в зеркало. – Взять билет на пароход? Отправиться в Америку? Разбогатеть, вернуться через пару лет – и выяснить: Бригида покоится в склепе… Нет! У меня мало времени. Возможно, у меня его вообще нет, как у Галуа. Продать сведения о золоте? Кому?! Кто поверит откровениям провидца-шарлатана? Полковник обмолвился, что у него доверительные отношения с Ротшильдами… Может, выгорит?»

Промучившись около часа, Огюст оставил вариант с Ротшильдами про запас, внеся его в список восьмым пунктом.

Он опять сунулся в будущее, желая высмотреть что-нибудь более полезное – итоги ближайших скачек, например. Но Механизм Времени закружил его и стремительно увлек в даль Грядущего – туда, где ждал лабиринт с бурой жижей. Не донес, бросил на полпути в безводной пустыне…

Проснулся Огюст в ванной, к полудню. Во рту ночевал эскадрон гусар, голову лучше бы отрубили. Однако решимость раздобыть денег лишь укрепилась. И молодой человек отправился на поиски игорного дома.

2

– …Леза!

Он взял восемь взяток из двенадцати, что дало дополнительные десять очков. Последний «королик» остался за ним, но от общего проигрыша в четвертом пикете это не спасло. Черт дернул играть «на разницу», а не «под ставку»!

А как удачно все началось…

Шевалье полез за деньгами. Лысый только с виду выглядел неотесанным чурбаном. Дымил, подлец, вонючими «папелито», сморкался в грязный платок, прихлебывал из фляжки – а сам то на «белой» карте «репик» обломает, то «открытый капот» возьмет…

– Еще партию, мсье?

– Боюсь, моему другу пора. Его ждут по важному делу.

Волмонтович, как всегда, возник словно из-под земли.

– Спасибо, я уже иду. – Шевалье встал из-за стола. – Вы проводите меня, князь?

– Полковник ждет у входа. А я, с вашего позволения, заменю вас. – Волмонтович приятно улыбнулся лысому. – Вы не против, сударь?

– Ничуть.

Игра продолжилась.

– Я не слепой, мсье Шевалье. Вы нуждаетесь в деньгах. Верно?

Огюст уныло кивнул. Проницательность датчанина расстроила его едва ли не больше, чем проигрыш.

– Просить в долг вам не позволяет гордость. Что ж, это хорошее качество. Предлагаю вариант, при котором вы не будете чувствовать себя должником. Мне нужен секретарь. О жалованье договоримся.

– Мсье Эрстед, я ничего не смыслю в юриспруденции!

– И слава богу! – рассмеялся полковник. – Секретарь мне нужен как представителю Общества по распространению естествознания. Вы закончили Нормальную школу, вольнослушатель Сорбонны, ученик покойного Кювье… Уверен, вы прекрасно справитесь. Но есть одно условие.

– Какое? – насторожился Шевалье.

– Завтра мы покидаем Ниццу. Сегодня я получил письмо от брата. Дела Общества требуют моего присутствия в России. Вам придется меня сопровождать.

– В Россию?!

– Да. Мы едем в Санкт-Петербург.

«Кто из нас ясновидец?» – с ужасом подумал Шевалье. Он боялся поверить в такую удачу. Шестым пунктом в списке стояли поиски клада. Вот он, клад, имя которому – Андерс Сандэ Эрстед! Но нет ли при кладе рогатого сторожа, от которого несет серой?

С некоторого времени Огюст боялся случайных совпадений.

– У вас остались дела во Франции?

«Андерс Вали-Напролом», – вдруг пришло на ум странное прозвище. Огюст не знал, откуда оно родилось, но увидел раскисший голштинский (почему – голштинский?) снег и на нем – трупы в зеленых мундирах. Когда ему захотелось рассмотреть мундиры поближе, чтобы понять, чья это форма, все исчезло.

Августовская Ницца смеялась над призраками зимы.

– Нет.

За время пребывания в Ницце он закончил некролог, посвященный Галуа, и отправил текст в «Ревю Ансиклопедик». Также он выслал Альфреду копию рукописи погибшего брата с наказом размножить по мере сил и разослать по научным изданиям. Один экземпляр Шевалье велел спрятать получше – на всякий случай.

– Тогда я хочу услышать ваш ответ.

– С благодарностью принимаю ваше предложение, мсье Эрстед. Здесь меня ничего не держит. Я готов отправиться навстречу Судьбе. Даже если я – дон Хуан, а Судьба – каменный Командор…

– Скверная шутка, друг мой, – на лестнице, ведущей в игорный дом, объявился Волмонтович. – Во-первых, вы не дон Хуан, уж поверьте моему опыту. Скорее уж Лепорелло. Во-вторых, у Судьбы нет чувства юмора. Еще накаркаете… Впрочем, я рад, что вы едете с нами.

И князь спрятал в карман сюртука пачку ассигнаций.

3

На почтовой станции было малолюдно.

– Три дня от Парижа до Страсбурга, – сказал барон фон Книгге. С рассеянной усмешкой он наблюдал, как потный, красный от беготни и вина почтальон грузит распряженную карету. – Это если повезет с погодой. Неделя – Дрезден. Там хорошие дороги. Пять дней – Варшава. Еще неделя, хотя полагаю, что дольше, – Рига. Девять оставшихся дней, и мы в Санкт-Петербурге, дитя мое. Месяц в дороге, бок о бок. Целый месяц романтики гостиниц и пейзажей, несущихся за окнами. Ты не рада? Заверяю, небеса будут расположены к нам.

Словно желая опровергнуть слова ясновидца, начался мелкий дождь. Суеверные почтари говорили, что отъезд в дождь (лучше – в ливень) к удаче. Если так, Эминента ждала удача, хотя и не ахти какая.

– Отпусти меня, – безнадежно попросила баронесса Вальдек-Эрмоли. – Умоляю, отпусти…

В «ты», с каким Бригида обращалась к Эминенту, крылось странное, не подобающее ситуации бесстыдство. Так разговаривает жена с мужем, с которым ее связывают тысячи ниточек: привычка, усталость, дети и тайны. Так беседуют сообщники, если один решает выйти из дела и боится мести второго. Так запойный пьяница, оставшись без гроша, фамильярен с трактирщиком, втайне рассчитывая на стаканчик в долг.

Очень богатое «ты» звучало в устах вдовой баронессы.

– Я тебя не держу, дитя мое. Уходи, если сможешь.

– Тебе хорошо известно, что я вынуждена возвращаться.

– Мне? Да, известно. Думаешь, я не знаю, к кому ты ездила в Ниццу? Ты правильно думаешь. Не знаю, но догадываюсь. Я перестал видеть этого мальчишку Шевалье. Он прячется от меня, или кто-то его прячет – в снегу. Мне доступен лишь буран – снег вертится, и я слепну. Нет, я не ревную, дитя мое. Ты вольна в своих поступках.

Почтальона у кареты сменила свита фон Книгге. Великан Ури, кряхтя, подавал багаж на крышу, рыжий прохвост Бейтс привязывал баулы и коробки веревками к поручням. Если власть Эминента над людьми была велика, то над чемоданом, от тряски упавшим в канаву, он власти не имел.

– Зачем я тебе в Петербурге, Адольф?

– Я рад видеть тебя рядом с собой. Красивая женщина – есть ли в мире лучшая спутница? Кроме того, вдова с титулом – ключ ко многим домам. Ты нужна мне, дитя мое. Ты голодна?

– Не твое дело.

– Значит, голодна. После Ниццы ты изменилась. Не знай я, кто ты есть, я бы сказал, что ты с этим Шевалье поменялась ролями. Ты бегаешь за ним, а он прячется в снегу. Ничего, сегодня ночью, на постоялом дворе, я накормлю тебя. Ты ведь хочешь этого, дитя мое?

Баронесса не ответила. Но ноздри ее затрепетали, как у голодного, почуявшего дым костра, где жарится кабанья печенка. В глазах возник и сразу угас лихорадочный блеск. Если случайный соглядатай ничего не понял бы из их разговора, то Эминент, вне сомнений, хорошо знал, что имеет в виду.

– Я расскажу тебе притчу, девочка. Одному скромному ясновидцу сделали предложение, от которого трудно отказаться. Ему предложили участвовать в Апокалипсисе. Нет, роль Всадника устроители спектакля сочли слишком ответственной для нашего героя. Ему отвели должность пастыря народов. Мелкого такого пастыря, скорее, конвоира, чья задача – гнать по этапу роту каторжан. Ясновидец был молод, возвышен; жив, в конце концов! Идеалы – страшная вещь… Тем не менее он успел задуматься: о каких народах идет речь, если в финале представления все мертвы?

– Мне холодно, – без выражения сказала баронесса.

Оба кутались в плащи: шерстяной капот с рукавами и капюшоном – у женщины, крылатка с пелериной – у мужчины.

– Пройдет. Ночью я накормлю тебя, и ты согреешься. Так вот, наш ясновидец стал задавать вопросы. О, ему ответили! Да, все мертвы, сказали устроители. Закон природы. Но мертвецы встанут и пойдут, если вы поможете нам. Все до единого, от начала времен – марш-марш в счастливое, прелестное Грядущее! Вам даже ничего не придется делать. Вы только согласитесь, все остальное мы сделаем сами. Мы даже уступим легионам мертвецов Землю и уйдем – в горние сферы, далеко-далеко…

Сухая, затянутая в перчатку рука сделала выразительный жест. Сразу делалось ясно, как далеко собирались уйти неведомые устроители Апокалипсиса. Неделя пути от Страсбурга до Дрездена для них – детский лепет. За неделю они умчат на восьмое небо! Лицо Эминента оставалось бесстрастным, но баронесса видела: фон Книгге расстроен.

Она редко видела его таким.

– Ясновидцу хватило ума отказаться. Прошли годы, и он узнал о мальчике, который вырастет, станет нищим философом и выкрикнет в небо безумную идею – Воскрешение Отцов. Сперва ясновидец посмеялся. А потом смех кончился и началась холера. Мертвые хоронили своих мертвецов, и наш герой задумался: где кончается безумие и начинается завтрашний день?

– Скучная притча, Адольф, – баронесса зевнула. – В чем мораль?

– Мораль в том, что я еду в Россию. Мораль в том, что я, возможно, не с тем воюю. Мораль спрятана в ларце, на волшебном острове. Там в лабиринте плещется хитроумная слизь, а вокруг мигают синие огни. Ты что-нибудь поняла, дитя мое?

– Нет.

– И славно. А я хочу понять.

Кучер, здоровенный детина с животом, достойным Гаргантюа, проходя мимо Ури, с одобрением хлопнул великана по плечу. Дескать, могуч ты, парнище! – так и мы не пальцем деланы… Хлопок мог бы оглушить быка. Рыжий Бейтс, свесившись с крыши, ждал, что приятель ответит кучеру тем же. Зрелище обещало быть замечательным. Увы, Ури огорчил рыжего – он аккуратно подал наверх очередной баул, легонько, словно ребенка, потрепал детину по рукаву и улыбнулся тому, сдвинув шляпу на затылок.

Лицо Ури, лишенное благотворной тени от шляпы, произвело на кучера неизгладимое впечатление. Он икнул, протер глаза, икнул еще раз и молча побрел к лошадям. Там детина долго стоял, ткнувшись лбом в шею чалой кобылы, прежде чем опомнился и стал собирать упряжь.

Икота никак не желала отпустить кучера.

– Ты хочешь убить какого-то русского мальчика? – спросила Бригида. – Да, Адольф? Ты едешь убивать?

– С чего ты взяла?

– В последнее время ты много убиваешь. Я сама – убийца, я такое слышу. Как капельмейстер – фальшь в оркестре. От тебя пахнет кровью.

– Не говори глупости. Слава царя Ирода меня не прельщает. Да и у мальчика, склонного к философии, есть покровители куда лучше, чем дряхлый Иосиф и несчастная Мария.

– Не кощунствуй!

– И не думаю. Я просто хорошо знаю, чем кончаются покушения на детишек, и не хочу заложить основу новой религии. О детях, не вошедших в возраст, надо беседовать с их родителями. До отца далековато, да и незачем, зато дед… У нашего мальчика есть чудесный дед. Я не хотел бы ссоры с ним. Как ты думаешь, дитя мое, много ли на земле людей, с кем я не хотел бы ссоры?

– Очень мало, Адольф.

– Вот ты и послужишь ключиком к дверям дома этого деда. Очаровательным золотым ключиком.

– Я не ошиблась. Ты едешь убивать. И для начала ты уложишь меня в постель к какому-то деду. Моя постель холодна, в ней замерзают. Зачем тебе ссора с опасным дедом, если есть я? Старик расскажет мне о своей жизни, старики любят поговорить… Раз, другой, и на кладбище появится свежая могила.

Эминент с удовольствием расхохотался.

– Дитя мое, ты просто прелесть! Во-первых, дед нашего мальчика – вовсе не старик. Шестьдесят лет – не возраст для таких, как мы. Во-вторых, если он и захочет пооткровенничать с тобой, то надолго его рассказ не затянется. Ты же помнишь, как это было у нас с тобой, а? Поверь, венерабль ложи Орла Российского разбирается в тонких материях. Иначе он погиб бы еще поручиком, под Измаилом…

– Что же нас все-таки связывает, Адольф? – еле слышно спросила баронесса.

– Может быть, любовь? – предположил Эминент. – Ибо сильна, как смерть?

Кажется, он не шутил.

Хотя, имея дело с фон Книгге, ничего нельзя было знать наверняка.

4

– Как вы говорите? Енгалычев?

– Князь Енгалычев, Петр Матвеевич, – терпеливо повторил генерал Чжоу. – Вольнослушатель Сорбонны. Возвращаюсь на родину согласно волеизъявлению моего батюшки.

– Извольте обождать, ваше сиятельство.

2-й секретарь Императорского Российского посольства во Франции помассировал виски, вздохнул и склонился над паспортом Енгалычева. Татарин, думал секретарь. Университеты им подавай. У секретаря дико болела голова, отчего он был в раздражении. Сейчас оформим паспорт – и домой, под одеяло, да горячего бордо с корицей, и рому туда побольше…

При Александре I в посольстве жилось проще. Запретив губернаторам выдавать заграничные паспорта, император ввел их выдачу только в Санкт-Петербурге, с разрешения высших чиновников. Губернским властям было предписано сообщать обо всех возвращающихся из-за границы – лично его величеству, на имя высочайшей канцелярии. Это резко сократило поток желающих – а главное, способных – выехать в Париж. Смута наполеоновских баталий канула в прошлое; посол зевал да волочился за мадемуазельками.

Секретари полировали ногти в ожидании обеда.

Когда на престол взошел Николай I, вроде бы начались послабления. Но в посольстве хорошо понимали: вольность – ненадолго. И со дня на день ждали свеженький указ государя, после которого рассчитывали вовсе избавиться от визитов докучливых земляков. Про указ ходили слухи – один другого краше. Для получения паспорта российский дворянин должен был выплатить все долги, уладив дела с кредиторами. Далее в «Санкт-Петербургских ведомостях» он публиковал объявление о намеченном отъезде за рубеж – не менее трех раз, на русском и немецком языках.

За каждую обозначенную там персону в казну платился рубль серебром.

В проекте нового указа также предполагалась справка об отсутствии претензий, медицинское заключение врача, назначенного полицейским приставом, – дамы рыдали, воображая ужасы осмотра; уплата пошлин (сто рублей с персоны за полгода) и, наконец, категорический запрет на вывоз детей в возрасте от десяти до восемнадцати лет, как наиболее подверженных влиянию бунтарских идей.

Дети были залогом возвращения родителей.

– Ваше временное удостоверение?

– Вот оно. Сдаю, сообразно правилам.

Генерал Чжоу протянул секретарю чистый лист бумаги, надрезанный по краям ножницами из алюминиума. Он очень ловко умел надрезать чистые листы. Секретарь внимательно прочитал несуществующую запись, кивнул и спрятал бумагу в бюро.

– Все в порядке, ваше сиятельство.

Опасаясь незаконной иммиграции, французские власти на границе отбирали паспорта у иностранцев. Вместо паспорта гость получал удостоверение с указанием пункта назначения. Обменять «временку» можно было лишь в посольстве, если ты заблаговременно позаботился предупредить, дабы твой паспорт отправили туда с курьером, или в забронированной заранее и отмеченной в удостоверении гостинице.

– Я тороплюсь.

– Уже, уже…

Китаец не боялся, что подлог раскроется. Бумага в бюро к вечеру превратится в горстку пепла. А секретарь напрочь забудет, что возвращал – верней, оформлял заново, что было разрешено лишь в особых, подлежащих регистрации случаях, – паспорт князю Енгалычеву. Он и фамилии-то такой не вспомнит: Енгалычев. Это пустяк, мелочь, не заслуживающая внимания Посвященного. Вот просто стоять, ничего не делать и ждать, сохраняя лицо, – это гораздо труднее, чем заставить дубовую голову секретаря разболеться в должной степени.

Сердце генерала кипело, как забытый на огне чайник.

Вчера Чжоу Чжу имел неприятный разговор с Эминентом. Неблагодарный, как все варвары, ясновидец счел долг генерала оплаченным, но назвал помощь китайца чрезмерной. Он ясно намекнул, что, заражая Париж холерой, генерал преследовал какие-то свои цели, о которых умолчал.

«Вы упрекаете меня?» – холодно спросил Чжоу.

«Нет, – ответил фон Книгге. – Я подвожу итоги».

«Вы хотите оскорбить меня?»

«Нет. Я прощаюсь с вами».

После этого стало решительно невозможно просить о второй услуге – розыске герра Алюмена. У генерала сложилось впечатление, что это и было причиной грубости обычно вежливого Эминента. Но идти дальше, пытаясь докопаться до корней, означало ссору. Тратить же силы, затевая бессмысленную, грозящую затянуться войну, Чжоу не имел права. Что-то подсказывало китайцу, что срок жизни его нынешнего тела, несмотря на молодость, близится к концу.

Следовало, как сказал фон Книгге, подводить итоги – и готовиться к переселению. Чжоу Чжу не доверял дерзкому варвару, по прихоти судьбы способному видеть Грядущее в деталях, недоступных китайцу. Прорицая судьбу русского мальчика, варвар мог скрыть важные знамения.

Если так, генерал вернется – спросить с герра Эминента.

– Какой маршрут вписывать, ваше сиятельство?

– Петербург, – ответил генерал Чжоу.

Чиновник вновь заскрипел пером.