Текст книги "Кровавый триптих"

Автор книги: Генри Кейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Рита Кингсли была высокой блондинкой с белым лицом, чья полная фигура покоилась в пижаме желтого шелка. Виктор Барри оказался высоким шатеном с карими глазами, плотно сжатыми губами и бегающими желваками. На нем были мокассины, светлокоричневые брюки и белая спортивная рубашка. Марк Дворак: седые виски, серые глаза, черные ресницы, римский нос и тонкие черные усики. Долговязый и широкоплечий, в черном бархатном блейзере, черных брюках и черных же шлепанцах с кисточками. По моей грубой прикидке Рите было тридцать, Виктору тридцаь пять, Марку чуть за сорок.

– ... вы все находились в доме, так что каждый из вас мог его убить, говорил Паркер. – Мой долг предупредить вас, что все вы находитесь под подозрением и все, скаанное вами, может быть использовано против вас.

– А не кажется ли вам, что он мог покончить жизнь самоубийством? спросил Марк Дворак. Говорил он с едва уловимым иностранным акцентом, мягким как патока и мелодичным голосом. Он нервно ходил кругами, мягким и энергичным шагом спортсмена.

– Мы не отметаем никакую возможность. Пока. Но по первому впечатлению это не самоубийство. Предварительный анализ отпечатков пальцев показал отсутсвие отпечатков на рукоятке ножа. Самоубийца не стирет свои следы. А если он убивал себя в перчатках, то должен был в них и остаться. А их на нем нет.

Марсия отерла ладони о юбку.

– Отпечатки пальцев вообще очень трудно распознать на рукоятке ножа, в особенности такой рифленой, как эта.

– Тут вы правы, леди. Потому-то я и отправил нож в лабораторию. Да и вскрытие кое-что нам прояснит на этот счет. – Паркер подошел к ней вплотную. – А откуда вам известно, как выглядела рукоятка ножа?

– Я же видела. Когда нож был воткнут в тело...

Паркер огляделся вокруг.

– Кто-нибудь из вас ещё видел нож?

Никто не ответил. Рита Кингсли поежилась. Правая половина её пижамного жакета чуть откинулась и обнажила верхнюю часть полной груди – кожа была юная и лоснящаяся. Она поправила жакет, продев большую пуговицу в петлю. В её больших голубых глазах не было ни слезинки. Она приходилась женой убитому, но не плакала.

– Вы совершите большую ошибку, если ограничите круг подозреваемых нами, – произнесла она. У неё был высокий голос и говорила она с чуть утрированными интонациями. Каждое слово у неё получалось как круглый камешек, но текли они одно за другим. Она говорила – точно выплевываала горошинки. – У моего мужа весь вечер были посетители. В дверь звонили не переставая.

– Кто-нибудь знает, что это были за люди?

Никто не ответил. Так оно было после приезда Паркера: все его вопросы присутствующие в основном встречали молчанием.

– Ладно, – продолжал лейтенант. – Давайте тогда разберемся с версией самоубийства. Здесь присутствует его жена, сестра, два его друга. Все вы живете в этом доме. У него были причины покончить с собой?

Никто не ответил.

Тут раздался звонок в дверь. Долгий и резкий.

– Это, должно быть, мистер Уитни, – сказал Паркер и кивнул Кэссиди. Откройте.

Кэссиди вышел и вернулся с высоким мужчиной могучего телосложения. Весь он был какой-то квадратный. Квадратные плечищи едва умещались в темно-сером костюме, сшитом на заказ. Толстая шея бревном торчала из белого воротничка и переходила в широкое складчатое и тщательно, до блеска, выбритое багровое лицо. Квадратнй обрубок носа, квадратный агрессивный подбородок, квадратная верхняя губа над большим ртом. А черная шляпа-котелок и черный галстук придавали ему вид священника. Брови у него торчали уголком и волосы топорщились в разные стороны, точно усики насекомого. Арки бровей высились над глазами – маленькими, голубыми юркими, как у жучка, имевшими капризно-повелительное выражение. Глазки-жучки обежали всех присутствующих и мгновенно выхватили из толпы главное лицо лейтенанта Паркера.

– Я Линкольн Уитни. Это ужасно. Просто ужасно. Куда катится этот город?! Двое в один день!

– Двое? – отозвался Кэссиди.

Уитни на каблуках развернулся к детективу,

– Адам Вудвард. Пол Кингсли. Двое! – Он снял котелок и бросил его на письменный стол. По котелком оказались расчесанные на прямой пробор светлые волосы и высокий лоб, убегающий к почти плешивому темени. Он подошел к Паркеру. – Полагаю, вы лейтенант Луис Паркер.

– Так точно, сэр.

Уитни обвел всех рукой и его напряженное лицо немного разгладилось.

– Полагаю, вы не будете слишком долго отнимать время у этих людей. Вряд ли вы найдете убийцу среди них.

– Мы пытаемся прояснить вариант с самоубийством, – сказал Паркер.

– Самоубийство? Чепуха!

– Почему же, мистер Уитни? – спросил Марк Дворак. Он нервно крутил кончик своих усиков.

– Потому что у него было все, ради чего стоит жить. Вот почему. Взгляд Уитни прыгнул на Виктора Барри. – Ты им не сказал еще?

Барри держался спокойно. Это был сухощавый приятный на вид мужчина с добрыми, почти нежными карими глазами. Но было видно, что под маской спокойствия скрывается могучее самообладание – только беспокойные желваки выдавали его волнение. Он даже говорил будничным голосом.

– Нет.

– Отчего же?

– Просто мне казалось, что такая новость не должна исходить от меня. Официального сообщения ещё не было. Знали только вы, он и я. К тому же вы могли и передумать. Я в это бизнесе не первый год. Не люблю лезть без очереди...

– О чем это вы? – вмешался Паркер.

– Бергер, мой выпускающий редактор, уволился на прошлой неделе. А сегодня я вызвал Пола Кинсгли и объявил ему о новом назначении. На должность выпускающего редактора. Но попросил помалкивать пока я не поставлю в известность сотрудников.

– А он не выдержал, – подхватил Барри. – Он рассказал мне, а я пошел к мистеру Уитни и скаал ему, что Пол мне проболтался.

– Зачем? – спросил Паркер.

– Наябедничал. Я сам рассчитывал на это место. Я никогда не скрываю своего мнения и на этот раз не скрыл.

– Как бы там ни было, – заговорил Уитни, – Пол Кингсли получил то, о чем долго мечтал. И вряд ли он пошел домой и всадил себе нож в сердце от радости. Так что самоубийство можете вычеркнуть из списка, лейтенант. Ваш капитан все мне рассказал по телефону. Нет, это не было самоубийством, но и все эти люди не были убийцами. Пол вел колонку, довольно скандальную, и нажил себе немало врагов. Вот где бы я искал, лейтенант, – не среди друзей, а среди врагов.

– Правильно, сэр! – с готовностью кивнул Паркер. Он знал, когда надо подыграть. Уитни подошел ко мне.

– А кто вы, молодой человек?

– Питер Чемберс.

– Он частный детектив, – пояснил Паркер.

– Как, уже? – лоб Уитни покрылся морщинами, а брови ещё больше выгнулись. – И что же вы тут делаете?

– Меня пригласил мистер Кингсли. Я пришел по его просьбе. И я обнаружил тело.

– Понятно. Вы находились в это комнате с ним одни?

– Не выйдет, мистер Уитни! К тому ж я предпочитаю убивать людей не ножом – слишком много крови. Лучше всего удушить веревкой.

Уитни улыбнулся, протянул веснушчатую руку и похлопал меня по плечу.

– Он не при чем, – заявил Паркер.

– Не сомневаюсь, – отрезал Уитни. – Полагаю, вы можете отпустить этих людей с миром, лейтенант. – Он взглянул на часы. – Уже почти полночь.

– Так точно, сэр!

– Мне можно уйти? – осведомился я у Паркера.

– Уходи, но не пропадай.

V

Я совершил круг почета по самым что ни на есть злачнейшим заведениям города и только в пол-третьего утра наконец-то обнаружил искомое колечко. Два колечка, точнее говоря. Я упустил их в паре мест, но я сорил деньгами как Рокфеллер на курорте и по крайней мере выяснил, что они шатаются по городу вместе и, самое главное, вызнал, что они держат путь к "Бенджи". Заведение "Бенджи" представляло собой двухэтажный барак на углу Томпсон-стрит в Гринвич-Виллидж. Дом был частный, но никто никогда в глаза не видел владельца: на самом же деле заведение принадлежло мафии и здесь привечали друзей, но с одним условием – карманы у друзей должны были быть набиты зеленью. Цены тут явно завышали, но подавали все что душе угодно любого цвета, любого размера, любого пола; можно было удалиться в отдельный кабинет, можно было окунуться во всеобщий бедлам, можно было поиметь бутылку, иглу, трубку, цепь, плетку; можно было вести тихую спокойную беседу, можно было горланить непотребные песни, можно было выписть себе целый оркестр и он наяривал бы тебе одиному всю ночь, можно было окружить себя целой сворой лучших стриптизерок страны и они ублажали бы тебя одного своими порочными прелестями. Но все это при условии, что ты – друг, неважно откуда – с самой вершины социальной лестницы или из-под забора, и от тебя ждали, что ты будешь разбрасывать доллары как пшено птицам. Все помещения от танцевального зала до приватного кабинета были даже снабжены надежной звукоизоляцией; на всех окнах висели плотные черные занавески. Наружу не проникал ни единый лучик.

Словом, я попал куда надо. Я отпустил такси за квартал до нужного дома и остаток пути прошел пешком. От "Бенджи" вышли двое. Один из них оказался Гарри Страм. Его спутником оказался вовсе не Фейгл. Он появился в компании фигуристой блондинки, которая висела у него на руке и он её поддерживал. Страм был высокий, худой и смазливый и никогда не напивался до потери пульса. Он довел её через улицу к симпатичному неброской расцветки новенькому седану, одной рукой открыл дверцу, другой рукой втолкнул её внутрь, захлопнул дверцу, обошел автомобиль спереди, сел за руль и укатил.

Я вошел в заведение.

Чистенькое фойе имело весьма благопристойный, даже консервативный вид – приятное освещение, гробовая тишина.

На полу лежал толстый бежевый ковер, он же устилал ступени ведущей на второй этаж лестницы. Мебель была простенькая. Лифта не имелось. Справа располагалась небольшая комнатенка с раскрытой дверью. Комната имела девственно чистый вид: дубовый полированный пол, овальный китайский ковер в желтых, розовых и черных тонах, изящная мебель из тикового дерева, и тиковый же письменный стол. На столешнице виднелись шесть кнопок и телефонный аппарат – и ничего больше. Телефон этот был способен вызвать радость и смех, а кнопки – смерть и суматоху. В дальнем конце комнаты виднелась дверь. Я понятия не имел, что было за той дверью, да и не хотел знать. За столом восседал седой мужчина с добродушным лицом херувима. Звали его Дэнни Мэдисон.

У Дэнни Мэдисона была внешность удачливого миссионера лет шестидесяти, посвятившего свою жизнь спасению заблудших душ. На деле же Дэнни Мэдисон трижды проигрывался в прах, растратил крупную сумму, после чего надолго сел – но все это случилось с ним тридцать лет назад. С тех пор Дэнни нашел свое место в жизни. Он, наверное, видел все зло, на какое только способен человек, но после всех передряг у него осталось лицо улыбающегося ангелочка. Мужая и матерея, Дэнни усвоил ряд золотых житейских правил как нельзя лучше соответствующих его натуре: гляди в оба, но держи рот на замке, запоминай все, но держи рот на замке, живи как хочешь, но держи рот на замке. И Дэнни Мэдисон ничего не ведал ни сном ни духом – а уж его и записные бандюги ставили на цугундер и жгли ему пятки раскаленными утюгами, он попадал и в лапы противоположного лагеря – высиживал часами в комнате для допросов под свирепыми рожами легавых – но Дэнни Мэдисон как всегда ни сном ни духом... Поговаривали, что ему нравилось испытывать боль и он держался до послендего, пока не терял сознание – но при этом ни сном ни духом... Он только моргал, недоуменно пожимал плечами, сладко улыбался и... Можно было только подивиться проницательности и многомудрию высших заправил мафии, посадивших Дэнни Мэдисона за этот тиковый стол у "Бенджи", где он и восседал последние пятнадцать лет.

Когда я вошел, Дэнни поднял глаза и – ну, догадайтесь сами – широко улыбнулся. Я знал про Дэнни одну вещь, которую, должно быть, знали и другие: Дэнни открывал рот только тогда, когда ему этого очень хотелось только тогда. И Дэнни, как и прочие аксессуары у "Бенджи", стоил очень дорого. Я выудил из кармана одну из сотенных Адама Вудварда и положил её на стол перед Бенджи.

– У меня послание для Фейгла, – сказал я.

– Да?

– Я видел, как только что отсюда вышел Гарри Страм.

– Да?

– Страм попросил меня кое-что ему передать.

– Да?

Я вытащил ещё две сотни и положил их рядом с первой.

– У меня мало времени, Дэнни. Мне надо передать послание.

– Он гнида.

– Кто?

– Фейгл. Противный грубиян. Очень хорошо, что у тебя для него послание. Не нравится мне этот задира, у него плохие манеры, не уважает стариков. Посмотри в комнате 1-G.

– На первом этаже?

– Угу.

– Стучать надо?

– Не надо, если у тебя есть ключ. – Он выдвинул ящик. Там лежал ключ. Я его взял. – Оставь ключ в замке. Если возникнет шухер, я скажу, что ты меня огрел дубинкой и забрал ключ. Синяки у меня редко выскакивают – а если меня правильно бить, то вообще следов не остается.

– Спасибо.

– Иди передай ему свое послание. И не волнуйся ни о чем. Там его не найдут. Его найдут в сточной канаве, где ему самое место.

– Это не то послание.

– Заранее кто может знать... – Я пошел к двери. – Эй!

– Что?

– Он с оперением.

– Спасибо, Дэнни, я учту.

– Да пошел ты...

Мне не было нужды идти на цыпочках: толстые ковры в коридорах заглушал мои шаги. В левой я держал пушку, а правой подергал дверную ручку. Ключ мне не понадобился. Дверь отворилась. Фейгл был в этот вечер беспечен. С одного взгляда на него я понял причину.

Комната являла собой пейзаж кошмара из новеллы Боккаччо: золотые гобелены на красных стенах, диван с золотой обивкой и четырьмя зелеными подушками, из золотых бра струился красный свет, пол и потолок представляли собой были сплошное зеркало. Как и потолок. Из невидимых динамиков струилась сладкая музыка. На позолоченном столике с изящными ножками стояла бутылка виски, ведерко со льдом, сифон с содовой и стаканы. Еще там лежал "люгер". Фейгл сидел за столиком в непосредственной близости от "люгера". На нем были черные ботинки, черные брюки в обтяжу (под штанинами вздымались бугры мышц), черный широкий пояс и белая шелковая рубашка с открытым горлом. Сидящая рядом с ним дама удачно вписывалась в атмосферу комнаты: обтягивающее зеленое платье с одной лямкой, широкий золотой пояс, золотые туфли на каблуках, рыжие короткие волосы в мелких завитках, обильная косметика на лице, накладные ресницы. Да только дама оказалась не совсем дамой. На щеках у неё красовалась суточная щетина.

Я переложил свою пушку в правую руку. Стоя в дверях, я позволил им как следует меня рассмотреть.

– Как тебе живая картина, ублюдок? Гы! – осведомился Фейгл.

Рыжее с щетиной спросило:

– Ты его знаешь?

– Строгий дядя с пушкой. Стоит ему шевельнуть пальцем, как он свалится замертво от перепугу. Гы!

– Ты! – тихо сказал я.

– Я? – пропищало рыжее.

– Вон отсюда. Живо!

У Фейгла было приплюснутое узкое лицо и длинный подбородок. Светлые волосы конским чубом ниспадали на лоб. Глаза у него были бледно-серые, но серый цвет переходил в какой-то белесый вокруг неестественно расширенных зрачков. У него была привычка поджимать верхнюю губу к деснам, отчего обнажались желтые, широко расставленные, точно волчьи клыки, зубы. Он хихикнул и хлопнул рыжее по спине.

– Слыхал? Строгий дядя с пушкой желает потолковать. С глазу на глаз. Вали отсель. Жди наверху. Давай, не заставляй дядю ждать.

Рыжее встало со стула и прошмыгнуло мимо меня. Я закрыл дверь и прислонился к косяку. Фейл поднялся, пошатнулся, оперся рукой о столик. Ладонь легла рядом с "люгером".

– Ну что стряслось, приятель?

– Кто тебе заплатил за Вудварда?

Верхняя губа поджалась. Он засопел.

– Это тебе кто насвистел?

– А что?

– А то, что у легашей нет ничего. У легашей полный ноль. Мне доложили.

– Так кто платил, Фейгл?

– А тебе-то что за дело?

– Я работаю с этим делом.

– Тогда работай на соседней улице, приятель. А кто тебе насвистел про Фейгла?

– А тебе нужен офицер с блестящим значком? Тебе приятнее с ним толковать, чем со мной?

Фейгл больше не раздумывал. Он все сказал. Он схватил "люгер" и выстрелил, но Фейгл был дока по части длинноствольных – с пистолетом у него явно были нелады, но ему могло повезти, поэтому я опустил ствол и пальнул ему по ногам, но Фейгл превзошел сам себя. Я-то решил, что если заставлю его хромать, у него язык вмиг развяжется, но Фейгл, видно, в детстве насмотрелся вестернов и, сделав два отчаянных прыжка и походя разгромив зеркальную секцию потолка, он бросился на пол и там схлопотал свинцовую плюху в глаз. Кровь брызнула точно из гейзера – и он умер.

Я обтер ключ носовым платком, положил его на стол, потом тщательно вытер дверные ручки внутри и снаружи и, спустившись вниз, вышел от "Бенджи". Прошагав сотню-другую ярдов по улице, поймал такси.

VI

Протяжный вопль будильника вырвал меня из объятий сна. Было одиннадцать часов утра вторника, но труба звала в поход. Я принял душ, и вода окончательно разбудила меня. Я побрился, позавтракал и отправился в управление полиции. Вид у Паркера был усталый.

– Как идут дела? – спросил я.

– Хреново. – Он сощурил свои черные глазки. – А у тебя что за интерес?

– Я нашел убийцу. И у меня профессиональный интерес.

– Нет, мистер. Из-за этого ты в такую рань не стал бы вылезать из постели и не поперся бы сюда через весь город.

– Я вострю свой топорик. И пока не хотел бы вдаваться в подробности.

– Но ты же поделишься со мной?

– Непременно.

– Мы старые знакомцы, Пит.

– И до сих пор не перебегали друг другу дорогу. Не будем портить отношения, Луи.

– Ладно.

– Так как продвигается дело?

– Говорю – хреново. Начальство на психику давит. Линкольн Уитни большая шишка, и он уж брызжет слюной.

– Вудвардом тоже ты занимаешься?

– Нет, Бог уберег. Только Кингсли. Самоубийство исключено. Экспертиза показала, что нож тщательно обтерли. Ну и убийца был в перчатках.

– А вскрытие?

– Ничего особенного. Да и тело у нас забрали. Он в часовне Мэннинга, на Семьдесят девятой.

– Что за нож?

Тут его глаза заблестели.

– Здесь есть кое-что интересненькое, но я пока держу эту карту про запас, и ты тоже помалкивай.

– Конечно, Луи.

– Нож иностранного производства. Вроде наших "перышек" с выбрасывающимся лезвием – но европейский. Я двадцать человек послал по следу. Этот ножичек – хорошая зацепка.

– Что-нибудь еще?

– Ничего. А у тебя есть что-нибудь для меня?

– Пока ничего. Не узнаешь для меня один адресочек?

– Давай.

– Эдвина Грейсон. Балерина.

Он нажал кнопку переговорного устройства и повторил имя в микрофон. Потом устало улыбнулся.

– Связано с нашим делом?

– Нет. С Вудвардом.

– Вудвард? – он даже подпрыгнул. – А что, есть связь между Вудвардом и Кингсли?

– Не знаю. Мой основной интерес – Вудвард.

Вошел полицейский в форме с информацией для меня. Эдвина Грейсон. Адрес и телефон. Она жила на той стороне парка. Восточная Восемьдесят четвертая улица, 15. Я поблагодарил Паркера и полицейского и снизу позвонил ей. Если уж для частного сыщика час был ранний, то и для балерины тем более. Ее надо было заранее предупредить о визите. Я представился, сказал, что это связано со смертью Вудварда, сказал, что это срочно. Она попросила дать ей полчаса. Я согласился. Потом позвонил в свой офис. Миранда передала мне, что звонил Линкольн Уитни. Он просил зайти к нему в три. Я поблагодарил Миранду, вышел на улицу и купил у старушки в киоске на углу свежий номер "Буллетина". Адаму Вудварду была посвящена большая статья. Полу Кингсли – поменьше, а на последней странице в девяти строках сообщалось у об убийстве гангстера Уоррена (Фейгла) Слитерхауса – что определенно явилось итогом бандитской разборки. Его труп обнаружили в сточной канаве на Ривингтон-стрит с пулей в глазу. Я вернулся к статье об Адаме Вудварде. В ней не содержалось ничего существнного, кроме одного: было объявлено вознаграждение в пять тысяч долларов за информацию об убийце или убийцах Вудварда. Топорик, который я вострил, потяжелел. Я свернул газету и вернул её старушке-газетчице, которая тревожно посмотрела на меня, точно я намеревался потребовать у неё назад свой пятачок.

VII

Дом номер 15 по Восточной Восемьдесят четвертой улице оказался высоким узким зданием белого цвета с мраморным вестибюлем и псевдожемчужными кнопочками звонков около начищенных медных табличек с фамилиями жильцов. Я тронул кнопочку рядом с фамилией ГРЕЙСОН и дверной замок тут же лязгнул. Я поймал дверь, взглянул на номер квартиры – 6В. Небольшой чистенький лифт бесшумно вознес меня на шестой этаж. Она уже ждала у раскрытой двери. Меня пронзила холодная стрела, точно мой желудок затеял азартную игру с сердцем. Описать внешность Эдвины Грейсон точнее всего можно было только одним словом – ого!

Начну снизу: белые туфельки на пробковой платформе, мускулистые, но стройные загорелые бедра – голые под чистенькими теннисными шортами, стянутыми на талии белым плетеным ремешком, гладкий загорелый голый животик, короткий свитерок белой шерсти, начинавшийся там, где руки переходят в плечи, и заканчивавшийся ровно под выдающейся вперед грудью.

– Мистер Чемберс?

– Да.

– Входите.

Она была смуглая, черные волосы уложены сзади в кольцо, вздернутый носик, чей кончик чуть шевелился когда она говорила. высокие скулы, подбородок с ямочкой, полные губы, нижняя чуть оттопыреная и влажная. И глаза. Глаза занимали чуть не половину лица. Огромные черные, миндалеивдные, сияющие, смелые, властные... Они были широко посажены и в уголках чуть загнуты кверху; губы были темно-алые, ресницы густые и длинные. Беспокойные глаза, пронзительный, пожирающий взгляд.

– Вы сказали, что дело серьезное, мистер Чемберс.

– Я частный детектив.

– Вы сказали, что речь идет о мистере Вудварде.

– Он нанял меня вчера. В качестве телохранителя.

– Вчера?

– Перед тем.. как его убили.

Она отвернулась, я же не спускал с неё глаз. Это было все равно что смотреть на сцену: каждое её движение было точно вывернным, грациозным па танцовщицы.

– Почему же вы пришли ко мне?

– Потому что, как я слышал, вы были друзьями, добрыми друзьями.

– Верно! – в её голосе прозвучал вызов. Она повернулась ко мне. – Я знала Адама Вудварда десять лет. Он был мне предан.

Я даже не пытался угадать её возраст. У Эдвины Грейсон – у всех Эдвин Грейсон – нет возраста. Я не раз видел её на сцене. Эта была актриса с большой буквы, великая актриса, красивая, раскованная, своенравная, презиравшая общественные условности нашего времени, живущая в собственном мире, устроенном по её разумению. Для неё не существовало никаких преград. Она сама устанавливала для себя правила. Ее имя было постоянно связано со скандалами, которые никогда, впрочем, не потрясали моральных устоев, а всегда оказывались довольно забавными, и она неизменно была выше пересудов и недомоловк – даже люди, падкие на скандалы, знали это. Но мне никогда не доводилось ничего слышать о её связи с Адамом Вудвардом.

Я предложил ей сигарету, которую она отвергла. Тогда я закурил сам и начал ходить по комнате. Комната была просторная, хорошо обставленная. Типично женская комната: белый ковер, голубые стены, серо-розовые портьеры под цвет мебели, мягкие, уютные и очень удобные посадочные места.

– Вы никогда не танцевали, мистер Чемберс?

– Нет.

– Мне нравится ваша походка.

– Это цитата?

– Простите?

– Нет, ничего.

Она прибилзилась ко мне.

– Вы высокий красивый мучжина с романтической профессией. Готова поспорить, вы пользуетесь успехом у женщин.

– Есть немного.

Она тронула меня за руку.

– И такой сильный. – Ее длинные красные ногти впились мне в кожу. Я выпустил струю дыма ей в лицо. – Вам больно?

– Да.

– Тогда почему же вы не отойдете?

– Только не от вас, сестра.

– Сестра! – Она рассмеялась. Зубы у неё были белые, ровные и правильной формы. – Все что угодно – только не сестра-монашка. У меня возникло безумное желание, мистер Чемберс – поцеловать вас.

Ну и балерина!

– Шутите? – недоверчиво спросил я.

– А вы попробуйте.

– Как нибудь в другой раз.

Ногти впились глубже.

– Ну же!

– В другой раз! – я отбросил её ладонь и отошел.

– А знаете, я сама себе нравлюсь.

– Слушайте, леди, перестаньте. Я на работе.

– Да зачем вам?

Она на миг одержала надо мной верх.

– Он же был старик. Быстрая смерть. Так и должно быть. Я бы хотела так же умереть.

– Но ведь... его убили. Кто-то его убил. И должен ответить за это перед законом.

– Вы полицейский?

– Я частный детектив.

– Вы полицейский?

– Нет.

– Тогда надзор за исполнением законов – не ваша прерогатива. Зачем вы вообще занимаетсь этим?

– Он же нанял меня. В качестве телохранителя.

– Но раз он умер – раз его убили, вы оплошали. Нет правда, выходит, не такой-то вы умелый.... – дерзкие глаза оглядели меня с ног до головы, носик напрягся. – ... телохранитель. Моя интуиция подсказывает, что вы куда способнее в качестве... мужчины.

Когда имеешь дело с артисткой, оказываешься в другом мире.

– Леди, я бы попросил вас...

– Так почему вы этим занимаетесь?

Я зашагал по комнате. Потом затушил сигарету в пепельнице. Я излагал ей причины, которые, как мне казалось, она была способна понять. Я уже собрался встать перед ней на четвереньки. И даже попытался.

– Оплошал как телохранитель – возможно. Но у меня есть оправдание. Масса оправданий. Но давайте пока не будем об этом. Вы актриса. У вас есть профессиональная гордость. Не могу себя причислить к актерам, но и у меня есть профессия, как и у вас, и у меня тоже есть некая профессиональная гордость. Мистер Вудвард заплатил мне семьсот долларов. Возможно, для вас это мелочь, но неважно. Его убили и мне это не по душе. Вот я и хочу добраться до тех, кто его убил. Можете назвать это профессиональной гордостью. Мне наплевать, как вы это назовете. Но мне надо довести дело до конца.

Она уперла руки в боки, грудь её вздымалась, глаза сверкали, и она глядела на меня точно добрая матушка на сыночка, который пришел с ней проститься перед отъездом в колледж.

– Я люблю вас, – сказала она.

– В другой раз.

– Нет, все-таки, что вам надо?

– Спасибо.

– Вы произнесли такую замечательную речь.

– Спасибо.

Ее улыбка превратилась в девчачью ухмылку.

– Я просто уверена, что вы великолепный любовник.

– В другой раз.

– Обещаете?

– Слово чести!

– Так что же вам надо?

Я сложил ладони. Они были влажными. Я насиловал свою природу, изображая труднодоступного.

– Вам известен кто-нибудь, кто ненавидел Адама Вудварда настолько, что желал его смерти?

– Нет.

– Это очень быстрый ответ.

– Я уже думала об этом. Как ваше имя, мистер Чемберс?

– Питер.

– Питер, я думала об этом с того самого момента, как это случилось. Если бы я кого-то знала, то сразу бы пошла в полицию, невзирая на то, что тем самым я бы... пошли бы сплетни, и весьма ядовитые... о нас с Адамом. Но нет никого – никого, мне известного. Он участвовал в большой политике, он был незаурядным человеком, у него конечно же были враги, но нет никого, кого я бы знала лично. Вот и все. Жаль. Но я ничем не могу вам помочь.

Здесь мне больше нечего было делать. До поры до времени.

– Спасибо большое.

– Выпьете чего-нибудь?

– Нет, спасибо.

– Знаете, кроме шуток, вы мне нравитесь. Я бы хотела вас узнать поближе. – Она подоша к столу, выдвинула ящик, достала бумагу, перо, что-то нацарапала. – Вот. Это в театр. "Уэбстер". Приходите за кулисы. Сегодня. Отдайте эту записку охраннику. Давайте поужинаем после спектакля. Ждите меня в моей уборной.

Я взял записку не глядя. Сложил и сунул в карман.

– Слышали о Поле Кингсли?

– Да. Ужасно.

– Вы знали его?

– Конечно. Я частенько бывала у него в доме на Западной Сентрал-Парк. Как и Адам. Та ещё семейка! – её глаза сузились и она улыбнулась уголками рта. – Да, кстати, а кто из них рассказал вам обо мне... и Адаме?

– Виктор Барри. – Терять мне было нечего.

– Та-ак. – Теперь её рот злобно изогнулся. – А о себе и Рите он вам тоже рассказал?

– О какой Рите?

– Жене Кингсли. Он разве не рассказал вам, что Рита ненавидела Пола? Он не рассказал вам, что они трахались прямо у Пола под носом? Что три года они просили Пола дать Рите развод, а он ни в какую?

– Почему?

– Из вредности, по-моему. У Риты к Полу не осталось никаких чувств. Пол бегал за каждой новой юбкой из Техаса. Но развод ей не давал, хотя оба – Рита и Виктор – буквально умоляли его об этом.

Я двинулся к двери.

– Что ж, это мотив.

– Для чего?

– Для убийства Пола.

Ей почему-то такая мысль не пришла в голову. Она же была балерина, а не следователь. Глаза у неё расширились и лицо приняло виноватый вид.

– Вряд ли. У них бы духу не хватило. – Возможно, эта мысль не пришла ей в голову, а может быть, она сделала вид, что не пришла. – Мне надо сожалеть?

– Отчего?

– Оттого, что у меня появилось мстительное искушение распустить сплетни.

– Обсудите это со своей совестью. – Я дотронулся до замка. На её двери был только один замок.

Она широко улыбнулась.

– А я уже это обсудила.

Взглянув на замок, я сказал:

– Пора идти.

– Сегодня вечером увидимся?

– Буду стараться из всех сил.

– А я ждать.

– Пока! – я закрыл за собой дверь.

Один замок. Старомодный.

VIII

К Уитни идти было ещё рано. День стоял чудесный. Я пошел по аллее на другую сторону Центрального парка и нажал на белый дверной звонок дома 262 по Западной Сентрал-Парк. Дверь открыла круглолицая негритянка.

– Кого вам нужно, сэр?

– Мистер Дворак дома?

– Нет, сэр.

– Мистер Барри?

– Нет, сэр.

– Миссис Кингсли?

– Нет, сэр.

– Последняя попытка. Марсия Кингсли?

Она широко улыбнулась.

– Да, сэр, она дома. Входите, пожалуйста. – Она провела меня в комнату с зелеными стенами и столиком-баром. – Как мне вас представить, сэр?

– Питер Чемберс.

– Спасибо.

Бутылка виски и бутылка брэнди стояли на столике, причем к бутылке брэнди, похоже, в последнее время частенько прикладывались. Льда не было, не было и содовой воды, поэтому я опрокинул стопку чистого скотча. И тут рядом со мной выросла Марсия Кингсли, источая аромат терпких духов и брэнди.

– Привет! Можно мне брэнди?

Чопорное выражение лица все то же, щеки без тени макияжа те же, но голубые широко раскрытые глаза блестели, что не скрывали даже большие очки с темными стеклами, и ещё в ней появилась какая-то живость, чего вчера не было. Я подумал, как она выглядит без очков, Она была неотразима в черных вельветовых джинсах, светловолосую головку обхватывала красная лента, на ножках были красные туфли. Ее одеяние завершали красный пояс и красная блузка с открытым горлом, причем под блузкой угадывался бюст, размер коего был тревожно велик для столь миниатюрного создания.

Я налил ей брэнди в бокал, но она поправила меня:

– Еще!

Я долил, она взяла у меня бокал и припала мне на грудь:

– Я должна вам кое-что сказать, – прошептала она. – Я нализалась.

– А что в этом такого?

– О, мне не пристало так переживать по поводу его смерти, у нас с Полом давно уже все было кончено, но все так неожиданно произошло...