Текст книги "Мутант"

Автор книги: Генри Каттнер

Соавторы: Кэтрин Люсиль Мур
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

«Хорошо. Когда потребуется, завязывайте им глаза.»

«Под землей нет звезд», – насмешливо сообщила мысль Коуди.

«Ни один обыкновенный человек не должен погибнуть, это вопрос чести. Наше решение, возможно, и не лучшее, но…»

«Никто не умрет.»

«Мы эвакуируем госпиталь. Маттун готов?»

«Готов. Эвакуируйте.»

Бартон потер подбородок.

– Что случилось? – спросил он с трудом, озираясь в шелестящем мраке елового леса.

Между деревьями скользнула тень.

– Забираем готовых к транспортировке пациентов. Помнишь? Тебя ударили. Тот буйный…

– Я вспомнил, – Беркхальтер почувствовал себя довольно глупо. – Мне следовало повнимательнее присмотреться к его мыслям. Я не мог. Он не думал… – Он слегка вздрогнул. Потом сел. – Где мы?

– Всего в нескольких милях от Секвойи.

– Я довольно забавно себя чувствую, – Беркхальтер поправил парик. Он поднялся, опираясь на дерево, и стоял, рассеянно моргая. Через минуту он сориентировался. Это, должно быть, гора Николс, высокий пик, поднимающийся над остальными горами, окружавшими Секвойю. Очень далеко, за загораживающими друг друга низкими сопками, он видел далекое сияние городских огней.

А под ним, тремя сотнями футов ниже, через ущелье в стене гор двигалась процессия. Она выходила на лунный свет и быстро снова погружалась в тень.

Там были и санитары-носильщики, и неподвижно лежащие фигуры в рубашках из оленьих шкур и меховых шапках, они тоже помогали, хотя на их плечах висели луки. Молчаливая процессия двигалась в глушь.

– Болди Секвойи, – сказал Хобсон. – И персонал из обыкновенных людей. И пациенты. Не могли же мы их бросить.

– Но…

– Это было единственно возможное для нас решение, Беркхальтер. Послушай. Мы двадцать лет готовились – не к этому, а к погрому. Глубоко в лесах, в месте, известном только Немым, расположена система соединяющихся пещер. Теперь это город. Город без населения. Коуди – на самом деле их четверо – использовали его как лабораторию и как убежище. Там есть материал для гидропоники, искусственный солнечный свет, все что нужно для сельского хозяйства. Пещеры не настолько обширны, чтобы вместить всех Болди, но население Секвойи они вместят.

Беркхальтер уставился на него.

– Обыкновенных людей?

– Да. Они будут на время изолированы, до тех пор, пока не смогут встретиться с правдой. Что ж, они будут пленниками – от этого никуда не денешься. У нас был выбор – убить их или просто изолировать. Они привыкнут к пещерам. Секвойя была тесным независимым сообществом. Семейные союзы не будут разрушены. Общественный уклад сохранится без изменения. Только… это будет под землей, в искусственной среде.

– Не смогут ли параноики найти их?

– Под землей нет звезд. Параноики могут прочитать мысли жителей Секвойи, но телепатической пеленгацией невозможно определить местоположение источника. Только Немые знают, где находятся пещеры, но ни один параноик не в состоянии прочитать мысли Немого. Скоро к нам присоединятся достаточно Немых, чтобы провести жителей Секвойи на последнем этапе. Даже кочевники не будут знать, куда мы направляемся.

– Тогда можно не опасаться за сохранность этой тайны среди телепатов… а кочевники? Что, если они заговорят?

– Они этого не сделают. По многим причинам. Во-первых, они не имеют связи с внешним миром. Во-вторых, у них царит автократия. Коуди знают, как укреплять власть. А потом… ты не задумывался, как города отнесутся к тому, что кочевники уничтожили целое поселение? Кочевники будут помалкивать, просто опасаясь за свои шкуры. Да, это может просочиться. Никогда нельзя быть уверенным, если вовлечено столько народу. Я сейчас работаю над импровизированным планом: он достаточно хорошо сработает. Хобсон сделал паузу и его мысль стремительно пробежала по сознанию Беркхальтера. – Что случилось, Берк? Тебя по-прежнему что-то тревожит?

– Наверное, все дело в людях, – согласился Беркхальтер. – Люди… Ты знаешь, все это кажется мне не совсем честным. Я бы не выдержал такой изоляции от всего остального мира. Они…

В мыслях Хобсона промелькнул резкий эпитет. Куда более резкий, чем на словах. Он сказал:

– Честно! Конечно же, это не честно! Берк, ты видел толпу на дороге разве у них на уме была честность? Если кто тогда заслуживал наказания, то уж эта толпа его точно заслужила! – Его голос смягчился. – Ты понимаешь, мы постоянно забываем об одной вещи. В нас развивали такую снисходительность к обыкновенным людям, что мы совсем забыли: ведь они, в конце концов, тоже не дети. Погром – это самая непростительная согласованная акция, в которой можно обвинить группу. Это всегда нападение заведомого большинства на беззащитное меньшинство. Эти люди убили бы нас, ни на секунду не сомневаясь в своей правоте, при первой же возможности. На их счастье, мы не настолько агрессивны, как они. Я считаю, что они достойны более худшей участи. Мы вовсе не жаждали оказаться в таком положении. Повсюду вокруг нас несправедливость, но я думаю, что это наилучшее решение в данных обстоятельствах.

Они наблюдали за движущейся внизу в лунном свете процессией. Хобсон продолжал.

– Когда мы запустили все это, стало ясно еще кое-что. И очень хорошее. По чистой случайности мы можем провести чудесный эксперимент на человеческих отношениях. Пещерное сообщество не будет тупиковой ветвью. Мы считаем, что в конце концов Болди и обыкновенные люди вступят там в смешанные браки. Персонал госпиталя может стать потенциальными послами доброй воли. Конечно, это потребует осторожности, но я думаю, что с нашей способностью читать мысли и скорректированной с учетом этого пропагандой, дело выгорит. Это может стать окончательным решением проблемы взаимоотношений Болди и обыкновенных людей.

Понимаешь, это будет микрокосм того, каким должен быть весь мир каким он должен был бы быть, если бы Взрыв не породил нас, телепатов, раньше времени. Это будет общество, где, великодушно правя, будут преобладать телепаты. Мы научимся регулировать отношения между людьми, и во время учебы не будет опасности. Это будет метод проб и ошибок без наказания за ошибки. Возможно, людям придется немного тяжеловато, но ненамного тяжелее, чем приходилось поколениям Болди по всей земле. Можно даже надеяться на то, что через несколько лет эксперимент настолько нормализуется, что даже узнав о нем, члены сообщества предпочтут остаться. Что ж, поживем – увидим. Во всяком случае, другого пути нам неизвестно. Нет другого пути, кроме соглашения между расами. Если бы даже каждый Болди Земли добровольно покончил с собой, Болди все равно бы продолжали рождаться. Это невозможно остановить. В этом виноват Взрыв, а не мы. Мы… подожди минуту.

Хобсон резко повернул голову, и в шелестящей тишине леса, нарушаемой лишь приглушенными шумами идущей далеко внизу колонны, они прислушивались к звуку, не предназначенному для их ушей.

Беркхальтер ничего не услышал, а Хобсон через мгновение кивнул.

– Города сейчас не станет, – сказал он.

Беркхальтер нахмурился.

– Но остается еще одна опасность: что если в уничтожении Секвойи будет обвинен Пайнвуд?

– Во всяком случае, доказательств этому нет. Мы распустим слухи, что в этом могут быть виноваты еще два-три города кроме Пайнвуда, и этого хватит, чтобы запутать дело. Можно сказать, что взрыв произошел из-за случайности на складе бомб. Такое бывало, ты знаешь. Просто Пайнвуд и другие на некоторое время попадут под подозрение. За ними будут присматривать, и если они обнаружат новые признаки агрессивности… но, конечно же, ничего не случится. Я думаю… смотри, Беркхальтер! Вот оно!

Далеко внизу, словно раскаленное озеро в чаше гор, сияла Секвойя. На их глазах свет изменялся. И во всем своем огненном великолепии вспыхнула сверхновая, осветив лица людей и превратив ели в черные тени.

На миг эфир затопил стон, бессмысленный крик, поразивший сознание всякого телепата, оказавшегося в пределах слышимости. А потом возникла ужасающая пустота, пауза смерти, куда не смел заглянуть ни один Болди. В этот раз вихрь был невероятно мощным, ведь звездная вспышка уничтожила множество телепатов. Сознание, притянутое этим водоворотом, балансировала на самом краю его гигантского ненасытного жерла. Да, они были параноиками, но они были еще и телепатами, и их уход потряс каждое сознание, способное заметить эту смерть.

Головокружительная пустота поразила сознание Беркхальтера. Звенела мысль: «Барбара, Барбара…»

Это был совершенно нескрываемый крик. Он даже не пытался скрыть его от Хобсона.

Хобсон как ни в чем не бывало произнес:

– Это конец. Двое Немых сбросили бомбы с вертолетов. Они до сих пор ведут наблюдение. Никто не спасся, Беркхальтер…

Он ждал. Постепенно Беркхальтер вырвался из бездны, где уносился к забвению невероятный, пугающий, смертельный образ Барбары Пелл. Восприятие окружающего мира медленно возвращалось к нему.

– Да?

– Видишь, подходят последние жители Секвойи. Нам здесь больше нечего делать, Берк.

Это заявление прозвучало значительно. Беркхальтер мысленно встряхнулся и сказал с болезненным недоумением:

– Я не… вполне понял. Зачем ты привел меня сюда? Я… – Он поколебался. – Я не иду с остальными?

– Ты не можешь идти с ними, – спокойно сказал немой. Возникла короткая пауза; прохладный ветер шелестел иголками елей. Острое благоухание и свежесть ночи окружали двоих телепатов. – Думай, Беркхальтер, – сказал Хобсон. – Думай.

– Я любил ее, – сказал Беркхальтер. – Теперь я это знаю. – В его сознании был шок и отвращение к себе, но он был слишком потрясен сознанием этого, чтобы испытывать более сложные чувства.

– Ты знаешь, что это значит, Беркхальтер? Ты не настоящий Болди. Не вполне. – Он помолчал минуту. – Ты – скрытый параноик, Берк, – сказал Хобсон.

Целую минуту между ними не было ни слова, ни мысли. Потом Беркхальтер неожиданно сел на хвою, устилавшую лесную землю.

– Это неправда, – сказал он. Деревья качались вокруг них.

– Это правда, Берк.

В голосе и сознании Хобсона звучала бесконечная мягкость.

– Подумай. Любил бы ты… смог бы ты любить… параноика, особенно такого параноика, если бы ты был нормальным телепатом?

Беркхальтер молча покачал головой. Он знал, что это правда. Любовь между телепатами – куда более безошибочная вещь, чем между слепыми, идущими на ощупь, людьми. Телепат не может ошибиться в чертах характера любимого. не смог бы, даже если бы захотел. Ни один нормальный Болди не мог испытывать ничего, кроме глубокого отвращения к том, что представляла собой Барбара Пелл. Ни один нормальный Болди.

– Ты должен был бы ненавидеть ее. Ты и ненавидел ее. Но была не только ненависть. Это параноидальное свойство, Берк, – чувствовать тягу к тому, что презираешь. Если бы ты был нормален, ты бы любил какую-нибудь нормальную женщину-телепата, равную тебе. Но ты этого никогда не делал. Тебе нужно было найти женщину, которую бы ты мог презирать. Кого-нибудь, через презрение к кому ты смог бы выстроить свое эго. Ни один параноик не может допустить, что кто-то равен ему. Извини, Берк. Я ненавижу разговоры о таких вещах.

Голос Хобсона был подобен скальпелю, безжалостному и милосердному, режущему больную плоть. Беркхальтер слушал его, стараясь подавить скрытую ненависть, которую истина – и он знал, что это в самом деле истина вызывала в его раздвоенном сознании.

– Сознание твоего отца тоже было извращено, Берк, – продолжал Хобсон. – Он родился слишком восприимчивым к пропаганде параноиков…

– Они опробовали на нем свои фокусы, когда он был еще ребенком, хрипло сказал Беркхальтер. – Я помню это.

– Сначала мы не были уверены в том, что же тебя беспокоит. Симптомы не проявлялись, пока ты не принял консульство. Тогда мы стали разрабатывать своего рода прогноз. На самом деле ты не хотел этой работы, Беркхальтер. Но сам не понимал этого. Тебя спасала твоя невероятная усталость. Сегодня я прочитал твои мысли – увы, далеко не первые. Мысли о самоубийстве – это другой симптом, и другое средство спасения. И Барбара Пелл – это была расплата. Ты не мог позволить себе узнать свои истинные чувства, и потому ты не испытывал противоположного чувство – ненависти. Ты верил, что она преследовала тебя, и дал волю своей ненависти. Но это была не ненависть, Берк.

– Нет, это была не ненависть. Она… она была ужасна, Хобсон! Она была ужасна!

– Я знаю.

Разум Беркхальтера кипел сильными чувствами, слишком сложными, чтобы он мог в них разобраться. Ненависть, невероятная печаль, яркие вспышки параноидального мира, воспоминания о диком сознании Барбары Пелл, подобным пламени на ветру.

– Если ты прав, Хобсон, – с трудом сказал он, – то ты должен убить меня. Я слишком много знаю. Если я действительно скрытый параноик, то когда-нибудь я могу предать… Нас.

– Скрытый, – сказал Хобсон. – В этом огромная разница – если ты можешь быть честным с самим собой.

– Я небезопасен, если останусь в живых. Я могу чувствовать, как… болезнь… возвращается в мое сознание. Я… ненавижу тебя, Хобсон. Я ненавижу тебя за то, что ты показал мне меня самого. В один прекрасный день эта ненависть может распространиться на всех Немых и всех Болди. Как же я могу дальше доверять себе?

– Прикоснись к своему парику, Берк, – сказал Хобсон.

Беркхальтер недоуменно положил дрожащую руку на голову. Ничего необычного он не ощутил. В полном замешательстве он посмотрел на Хобсона.

– Сними его, Берк.

Беркхальтер поднял свой парик. Это оказалось довольно трудно сделать – мешали удерживающие его присоски. Когда он его снял, то был удивлен ощущением, что на голове все еще что-то оставалось. Он поднял свободную руку и нетвердыми пальцами нащупал тонкую шапочку из похожих на шелк проводов, охватывающих его череп. Он поднял глаза к лунному свету и встретился взглядом с Хобсоном. Увидел тонкую сеть морщинок вокруг его глаз и выражение доброты и сострадания на круглом лице немого. На мгновение он забыл даже о таинственной шапочке на своей голове. Он беззвучно закричал:

«Помоги мне, Хобсон! Не дай мне возненавидеть тебя!»

В его сознание тотчас пришло уверенное, сильное, сострадательное сплетение мыслей многих, многих умов. Это было круг избранных, вовсе не такой, с которым он был знаком прежде. У него появилось ощущение множества переплетенных дружественных рук, поддерживающих его усталой и невероятно нуждающееся в поддержке тело.

«Теперь ты один из нас, Беркхальтер. Ты носишь Шлем. Ты Немой. Ни один параноик не сможет прочитать твои мысли.»

Он узнал мысль Хобсона, но ей вторили мысли многие других, многих тренированных умов сотен других Немых, словно нестройный хор, усиливающий все, что говорил Хобсон.

«Но я… я скрытый…»

Сотни умов слились воедино, психический коллоид Общего Круга, но несколько другого, более тесного объединения, превращенного во что-то новое шлемами, которые фильтровали их мысли. Объединение стало единым мозгом, сильным, разумный и дружественный, благосклонный к новичку. Он не нашел здесь чудесного утешения – он нашел нечто большее.

Истину. Честность.

Искажения его ума, параноидальная причуда с ее симптомами и нарушением логики стали в это мгновение невероятно четкими. Это была высшая степень психоанализа, доступная только Болди.

«Это потребует времени, – подумал он. – Лечение потребует…»

Хобсон стоял у него за спиной.

«Я буду с тобой. До тех пор, пока ты не сможешь действовать сам. И даже тогда – мы все будем с тобой. Ты один из нас. Болди не бывает одинок.»

ПЯТЬ

Наверное, я умираю.

Я лежу здесь с начала времен. Изредка ко мне возвращается сознание. Я совсем не могу двигаться.

Я хотел перерезать себе артерию на руке и умереть, но сейчас сил не осталось даже на это, впрочем даже это ни к чему. Мои пальцы неподвижны. Я совершенно не могу двигаться, и мне больше не холодно. Свет и тепло пульсируют и гаснут, гаснут с каждой пульсацией. Наверное, это смерть; я даже уверен в этом.

В высоте висит вертолет. Он все равно опоздает. Он растет на глазах. Но я погружаюсь быстрее, чем он опускается в каньон между вершинами. Они нашли меня, но уже слишком поздно.

Жизнь и смерть не имеют значения.

Мои мысли тонут в черном водовороте. Один, совсем один, погружаюсь я в него, и это конец.

Но какая-то мысль, слишком странная для умирающего, преследует меня.

Шалтай-Болтай сидел на стене.

Это, кажется, была мысль Джеффа Коуди?

О, если бы мне удалось подумать о Джеффе Коуди, я бы, наверное, сумел…

Слишком поздно.

Коуди и Операция «Апокалипсис», там, в пещерах… помню… помню…

…смерть в одиночестве…

ШАЛТАЙ-БОЛТАЙ

«И сказал Господь Ною: грядет конец

рода человеческого, ибо переполнилась

через него земля насилием…»

Джефф Коуди стоял под каменным сводом, сцепив за спиной руки. Он изо всех сил пытался прочесть мысли компьютера, стараясь при этом закрыть свои мысли от посторонних. Он воздвиг барьеры вокруг собственного отчаяния, с трудом заставляя себя сосредоточиться на мысли, с которой он не отваживался сталкиваться. Он пытался подавить ее, загнать за поверхностный хаос своего сознания. Закрытая стеклом матовая широкая передняя панель компьютера мигала светом и отражениями. Где-то внутри его лежала тонкая пластинка, способная смести с лица Земли человеческую жизнь. Не жизнь Джеффа Коуди, и не жизни его соплеменников. Всего лишь жизнь обыкновенных людей, не знающих, что такое телепатия. Один-единственный человек отвечал за кристалл. Коуди.

У него за спиной переминался с ноги на ногу Алленби, его отражение расплывалось на сверкающей панели управления компьютера. Не оборачиваясь, Коуди сказал:

– Но если Индуктор – ошибка, тогда нам придется… – Образ смерти и умирания подобно облаку начал формироваться в его мыслях.

Он не сказал этого вслух. Алленби также безмолвно очень резко оборвал его, но его мысль врезалась в мысли Коуди, рассеивая образ разрушения прежде, чем тот полностью сформировался в сознании Джеффа.

– Нет. У нас уже были неудачи. Но мы попытаемся снова. Мы будем продолжать попытки. Может быть, это… – его мысль набросала тонкий кристалл в компьютере, где была заперта смерть для большей части человеческой расы, – нам никогда не понадобится.

– Называй это неудачей или провалом, – сказал Коуди, храня мысленное молчание. – Цель слишком высока. Никто не знает, что делает человека телепатом. Никто никогда не пытался сделать это с помощью машины. Такой Индуктор никогда не заработает. Тебе это известно.

– Мне это неизвестно, – отозвалась спокойная мысль Алленби. – Мне кажется, это возможно. Ты просто очень устал, Джефф.

Коуди коротко рассмеялся.

– Мерриэм выдержал на этой работе три месяца, – сказал он. – Брюстер протянул дольше всех – целых восемь. У меня это шестой месяц. Так в чем же дело? Боишься, что я поступлю так же, как Брюстер?

– Нет, – сказал Алленби. – Но…

– Ладно, – раздраженно оборвал его мысль Коуди. – Забудь об этом.

Он почувствовал, как мысль Алленби осторожно коснулась края его сознания неловким прощупывающим касанием. Алленби был психологом. И поэтому Коуди его немного побаивался. Он не хотел, чтобы именно сейчас им занялся эксперт. Под коркой его сознания таилось что-то пугающее и в то же время очень соблазнительное, и он не хотел, чтобы об этом кто-нибудь узнал. Он напряг волю, вызвав перед лицом Алленби подобное дымовой завесе мерцание приятных образов. Еловые леса с льющимся сквозь них теплым дождем в четверть мили над их головами за известняковым небом. Покой и ясность пустого неба, нарушаемое только жужжанием вертолета и мягким протяжным свистом его лопастей. Лицо жены Коуди, когда она была в хорошем настроении и мягко смеялась.

Он почувствовал, как неловкое прощупывание Алленби стала пропадать. Он не обернулся, услышав шарканье по полу ног Алленби.

– Тогда я возвращаюсь, – молча сказал Алленби. – Просто мне хотелось увидеть тебя в тот момент, когда я скажу, что мы зашли в очередной тупик. Все в порядке, Джефф?

– Отлично, – сказал Коуди. – Не смею тебя задерживать.

Алленби вышел.

Коуди слушал, как удаляющиеся шаги пересекают комнату позади него. Он слышал, как дверь закрылась и щелкнул замок. Теперь он остался один, хотя по всей пещере постоянно двигались, играя, переплетающиеся телепатические мысли, касаясь его сознания и исчезая. Даже Алленби прислал, уходя, мысль смутной тревоги. И Коуди пока продолжал удерживать на поверхности своего сознания игру образов еловых лесов, ясного неба и смеющейся женщины. Но не поворачивая головы и только скосив глаза, он смотрел на лежавший на краю рабочего стола на расстоянии вытянутой руки предмет, образ которого он до сих пор не мог допустить в мысли. Слишком много других умов наблюдало за ним.

Это был кинжал с тяжелым узким лезвием и острым концом, оставленным каким-то рассеянным рабочим. Мысли Коуди сосредоточились на его предшественнике, на том, как тот отказался от этой работы после восьми месяцев. Брюстер воспользовался револьвером. Но и кинжал – вещь неплохая. Над ключицей возле шеи есть место, удар ножа в которое гасит сознание в несколько секунд – словно порыв ветра – свечу. Если твоя ноша слишком тяжела, как была она для Мерриэма и для Брюстера.

Сам воздух вокруг него был заполнен лишенным глаз невидимым созерцанием тревожных телепатических мыслей, вившихся около него. По пещере пробежала рябь паники. Что-то где-то было не в порядке. Но Коуди умело контролировал поверхность своего сознания. Он не позволял себе действительно видеть нож, не разрешал себе до этого момента так ясно думать о том месте над ключицей.

Теперь он глубоко вздохнул и с удовольствием отпустил мысли, ярко и отчетливо блеснувшие в пещере. Они не могли остановить его. Рядом не было никого. Он был свободен.

– Индуктор не заработает, – сказал он вслух. – Вы не сможете вызвать телепатию в мозге обыкновенного человека. И существует единственный путь остановить телепатию!

Он сделал один длинный шаг в сторону, и кинжал оказался в его руке. Двумя пальцами он нащупал край ключицы, чтобы направить лезвие.

«Пусть будет неудача с Индуктором, – подумал он. – Пусть произойдет погром. Пусть раса погибнет. Пусть грянет Апокалипсис. Меня это теперь не волнует!»

Поколения назад Взрыв породил проблему, вызвав мутацию подвида телепатов. И было время, когда телепаты надеялись, что евгеника решит эту проблему. Теперь эта надежда угасла. Времени было слишком мало.

И хотя ген телепатии был доминирующим, Болди было слишком мало. Получи они достаточно времени и достаточно смешанных браков, мир мог бы стать полностью населенным телепатами, но времени было недостаточно. Единственным ответом, который Болди искали уже много лет, был Индуктор прибор, вызывавший телепатические волны в мозгу обыкновенного человека.

Теоретически это было возможно. Мысли крупнейших ученных Земли были для телепатов открытой книгой. И здесь, в пещере, компьютер, обладая достаточным количеством данных, смог бы решить эту проблему. Но данных, похищенных из сотен сверкающих умов обыкновенных людей-ученых, пока что не хватало, и компьютер не мог решить этой проблемы.

А ведь это действительно был выход. Если бы каждый мужчина и каждая женщина могли бы стать телепатами, просто нося компактный прибор, чудо бы свершилось. Рухнули бы последние барьеры. Исчезли бы страх и ненависть, которые обыкновенные люди испытывали к Болди – конечно, не сразу, но они бы понемногу растворились в океане взаимодействующих умов. Стены, различия, исчезли бы, и вместе с ними исчез бы страх, который неумолимо приближал начало погрома.

Но Индуктор все еще оставался теорией. Компьютер до сих пор не решил задачу, если вообще был на это способен. Вместо этого он выдал неожиданное решение этой задачи – механически холодное и ужасающе логичное. Проблему можно решить, сообщил компьютер. Уничтожить всех обыкновенных людей. Метод? Он порылся в своей огромной памяти и нашел…

Операция «Апокалипсис».

Существовал вирус, который при определенном воздействии мог бы мутировать, переноситься по воздуху и быстро распространяться. Он разрушал нервную ткань человека. Существовал только один вид нервной ткани, который он не мог повредить.

Телепаты имели врожденный иммунитет к видоизмененному вирусу.

Ни один Болди не знал, что это за вирус, не знал метода его мутации. Это знал только компьютер, чье нечеловеческое электронное сознание было недоступно телепатам. Где-то внутри огромной машины был установлен тонкий кристалл титаната бария, хранящий ряд зарядов энергии в цифровом двоичном коде. И это код содержал тайну смертоносного вируса.

Если бы Джефф Коуди сделал три шага вперед и сел в мягкое кресло оператора перед панелью управления, нажал определенную клавишу, монитор сравнил бы электронный образец его мозга и идентифицировал его не менее точно, чем по отпечаткам пальцев. Только один человек в мире мог ответить на безмолвный запрос монитора.

И тогда где-то на панели управления замигают огни, под ними вспыхнут цифр, прочитав которые, Коуди мог бы заставить компьютер выдать свою тайну. Перед Коуди эту раздавливающую ношу нес Брюстер. А перед Брюстером – Мерриэм. А после Коуди… кто-нибудь еще понесет невыносимый груз ответственности за слова, которые должны прозвучать: Грядет конец рода человеческого… смотри я уничтожу их вместе с землей.

Взрыв протестующих мыслей с яростной силой прорвался через защитную оболочку, которую возвел вокруг себя Коуди, взяв кинжал. Со всей оживленной пещеры телепаты, прервав работы, бросали свои сильные, срочные мысли в центр, которым стал Коуди.

Это ошеломляло. Он никогда прежде не испытывал столь сильного удара. Он не собирался колебаться, но груз их протеста был почти физически ощутим, и мог заставить зашататься под ним. Даже из надземного мира он мог слышать и ощутить мгновенный поток устремленных вниз мыслей. В четверти мили над известняковым небом, над скалой и почвой, пронизанной корнями елей, охотник в рваной оленьей шкуре остановился и послал свою потрясенную сочувственную мысль протеста, упавшую в пещеру. Мысль докатилась до Коуди замутненной разделявшим из камнем, испещренной крохотными эмоциями лишенных мозга существ, живших в толще почвы.

Кто-то высоко в вертолете, висящем в раскаленном синем небе, мысленно связался с подземной группой, слабо и едва слышно, столь же мгновенно, как и человек в ближайшей пещере за запертою дверью Коуди.

«Нет, нет, – говорили голоса в его сознании. – Ты не смеешь! Ты одно целое с нами. Ты не смеешь. Ты все для нас, Джефф!»

Он знал, что это правда. Выход казался ему глубокой темной шахтой, к которой его толкало головокружение, но он знал, что, убивая себя, он в какой-то мере убивал и всю расу. Только телепат может испытать смерть и продолжать жить. Когда умирает телепат, все остальные в пределах досягаемости мысли чувствуют темноту вблизи угасающего сознания, чувствуют, как их собственные сознания немного гаснут в ответ.

Все произошло так быстро, что Коуди все еще ощупывал двумя пальцами край ключицы, и кинжал еще не был крепко сжат в кулаке, когда единый сплетенный крик мучительного протеста сотни умов, говорящих хором, сомкнулся над ним. Он замкнул свои мысли и остался непреклонным. Он мог достаточно долго сражаться с ними. Это займет только секунду. Дверь была заперта, и остановить его могла только физическая сила.

Но его тревожил не этот настойчивый пресс голосов и действий. Разум Алленби не говорил вместе с остальными. Почему?

Рука стиснула кинжал. Он немного расставил пальцы, давая кинжалу дорогу и зная, куда бить. Брюстер… чувствовал ли он что-нибудь похожее, когда шесть месяцев назад избавился здесь от невыносимой ноши решения? Трудно ли было нажать на курок? Или легко, как легко поднять кинжал и…

Ослепительно-белая вспышка разорвалась в середине его мозга. Это было похоже на метеор, взорвавшийся осколками по самой мозговой ткани. В последней вспышке угасающего сознания Коуди подумал, что нанес смертельный саморазрушительный удар, и именно так выглядит смерть «изнутри».

Потом до него дошло, что этот удар метеора был мыслью Алленби, которая ударила с ошеломляющей силой. Он почувствовал, как выскользнул из руки кинжал, как подогнулись колени, а потом все исчезло. Навсегда.

Когда он снова пришел в себя, Алленби стоял рядом с ним на коленях, и компьютер смотрел на него сверху, по-прежнему сверкая стеклом и отраженным светом, но видимый с непривычной точки, словно Джефф был стоящим на коленях ребенком. Дверь была распахнута настежь. Все выглядело непривычно.

– Все в порядке, Джефф? – спросил Алленби.

Коуди поднял на него глаза и ощутил звенящее напряжение, с трудом сдерживающее рвущийся наружу гнев, перед которым в ужасе разбегались мысли.

– Извини, – сказал Алленби. – Я поступал так только дважды в жизни. Мне пришлось сделать это, Джефф.

Коуди отшвырнул его руку со своего плеча. Нахмурившись, он подобрал под себя ноги и попытался встать. Комната непривычно кружилась вокруг него.

– Кто-то должен быть мужчиной, – сказал Алленби. – В этом неравенство, Джефф. Это тяжело для тебя и Мерриэма, и Брюстера, и всех остальных, но…

Коуди сделал яростный жест, обрывая мысль.

– Ладно, – сказал Алленби. – Но не убивая себя, Джефф. Убей кого-нибудь другого. Убей Джаспера Хорна.

Слабая горячая волна пробежала по мозгу Коуди. Он стоял неподвижно, даже не скрывая мыслей, давая странной новой мысли дойти до центра его сознания и вспыхнуть там.

«Убей Джаспера Хорна.»

О, Алленби был мудрым человеком. Сейчас он сдержанно улыбнулся Коуди, его круглое румяное лицо было напряжено, но на нем снова появилось довольное выражение.

– Тебе лучше? Тебе нужно действие, Джефф, направленная активность. Эти месяцы ты только тем и занимался, что сидел на месте и волновался. Человек не в состоянии справиться с некоторыми обязанностями, если он не действует. Так примени свой кинжал против Хорна, а не против себя.

Слабый трепет сомнения возник в сознании Коуди.

– Да, ты можешь проиграть, – отозвался Алленби. – И тогда он убьет тебя.

– Он этого не сделает, – сказал вслух Коуди, и собственный голос показался ему странным.

– Он может. У тебя будет шанс попробовать. Разделайся с ним, если сможешь. Именно это ты собирался сделать, не понимая этого. Ты должен кого-нибудь убить. А Хорн – это сейчас наша главная проблема. Это реальный враг. Так что убей Хорна. Не себя.

Коуди молча кивнул.

– Ну вот так-то лучше. Мы найдем его для тебя. А я достану тебе вертолет. Ты не хочешь вначале увидеть Люси?

Легкая волна беспокойства пробежала по разуму Коуди. Алленби заметил это, но не позволил своему сознанию дрогнуть в ответ.

Бесчисленные связанные умы телепатов тихо отступили в ожидании.

– Да, – сказал Коуди. – Сначала я увижусь с Люси. – Он повернул к двери пещеры.

Джаспер Хорн – и те, кого он представлял – был причиной того, почему Болди не могли позволить себе узнать метод Операции «Апокалипсис» и секрет смертоносного избирательного вируса, хранящийся в памяти компьютера. Секрет нужно было оберегать от Джаспера Хорна и его друзей-параноиков. Ведь их подход заключался в следующем: Почему бы не убить всех людей? Почему бы и нет, пока они не убили нас? Почему не нанести удар первыми, и спасти себя?