Текст книги "Основания морали"

Автор книги: Генри Хэзлитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Генри Хэзлит
Основания морали

Проповедовать мораль легко, а обосновать ее трудно.

Артур Шопенгауэр

Henry Hazlitt

THE FOUNDATIONS OF MORALITY

D. Van Nostrand Company, Inc.

2-е издание, электронное

Перевод с английского: А. А. Столяров

Электронное издание на основе печатного издания: Основания морали / Г. Хэзлит; пер. с англ. А. А. Столярова. – Москва; Челябинск: Социум, 2019. – 556 с. – ISBN 978-5-906401-87-8. – Текст: непосредственный.

Предисловие

Со стороны любого современного автора было бы крайне самонадеянно претендовать на какую-либо оригинальность в решении проблем, которые на протяжении 25 столетий занимали внимание самых глубоких умов человечества. Применительно к этике подобная претензия будет, вероятно, более самонадеянной, чем применительно к любому другому предмету, поскольку, как я отмечаю во Введении, любая этическая система, предлагающая «переоценку всех (традиционных) ценностей», почти наверняка окажется некорректной.

Тем не менее прогресс в сфере этической теории возможен – и возможен он в силу тех же самых причин, благодаря которым был достигнут в других областях познания и мышления. «Карлик видит дальше гиганта, если стоит у него на плечах»¹. Поскольку мы стоим на плечах наших великих предшественников и располагаем их идеями и решениями, есть основания надеяться, что по крайней мере для некоторых этических вопросов мы можем сформулировать более удовлетворительные ответы, чем те, которые удалось найти им. Вероятнее всего, этот прогресс будет заключаться в достижении большей ясности, точности, логической строгости, унификации и интеграции с другими дисциплинами.

Написать эту книгу меня подвигло убеждение, что современная экономическая наука нашла такие решения проблем индивидуальной и социальной ценности, которые, насколько можно судить, по-прежнему остаются вне поля зрения большинства современных теоретиков этики. Предложенные ответы не только проливают дополнительный свет на ряд ключевых проблем этики, но и позволяют нам представить сравнительные моральные достоинства капитализма, социализма и коммунизма лучше, чем это до сих пор удавалось специалистам по этике.

Однако, когда я решил взяться за книгу, начал размышлять об этических проблемах и изучать соответствующую литературу, меня все больше впечатляло также и то, сколь многое этическая теория должна была заимствовать из уже открытого в юриспруденции. Безусловно верно, что право вводит определенный «этический минимум» и что «право есть круг, имеющий один центр с этикой, но меньшую длину окружности». Но верно еще и то, что юриспруденция разработала такие методы и принципы решения правовых проблем, которые служат великолепным руководством при решении этических проблем. Правовой подход, помимо всего прочего, побуждает с полной отчетливостью признать огромную важность строгого соответствия действий установленным общим правилам. Я постарался представить здесь «единую теорию» права, морали и правил поведения.

Наконец, для меня становилась все более очевидной ложность столь распространенного среди этиков убеждения, что интересы индивидуума и интересы общества противоположны. Если рассматривать правильно понимаемые интересы индивидуума в долгосрочной перспективе, они оказываются в гармонии с долгосрочными интересами общества и совпадают с ними (пусть и не до полного тождества). Это, в свою очередь, заставляет нас признать склонность к общественному сотрудничеству главным критерием правильности действий, поскольку добровольное общественное сотрудничество – основное средство достижения не только наших коллективных, но и почти всех наших индивидуальных целей.

Если говорить о разочарованиях, то на меня произвело удручающее впечатление следующее обстоятельство: в подавляющем большинстве серьезных работ по этике последних 30 и даже 60 лет (если начать с «Принципов этики» Дж. Э. Мура) преобладает чисто лингвистический анализ. Я специально затронул этот вопрос (в параграфах 7 и 8 главы 23), чтобы показать, почему буквоедство и споры о словах приводят к отступлению от подлинных задач этики.

В таком испещренном многочисленными бороздами поле, как этика, интеллектуальный долг перед прежними авторами неизбежно вырастает до столь больших размеров, что выражение особой признательности будет казаться случайным и бессистемным. Однако я все же отмечу, что авторы, у которых я почерпнул больше всего, – это английские утилитаристы: прежде всего Юм, далее Адам Смит, Бентам, Милль и Сиджвик. Наиболее значителен из них Юм, и тем более удивительно, что почти все его преемники в ряду классических утилитаристов не обратили внимания на его настойчивое требование считать полезными действия, строго соответствующие общим правилам. Многое из лучшего, что написано Адамом Смитом и Бентамом, – это, по сути, разработка идей, впервые ясно выраженных Юмом.

Из ныне здравствующих авторов я более всего обязан Людвигу фон Мизесу (полагаю, бесспорным тому свидетельством станет количество цитат из его работ); к сожалению, этические замечания Мизеса не имеют развернутого характера и представляют собой спорадические вставки в главных его работах по экономической теории и «праксеологии». Что касается современных специалистов по этике, у которых я многое почерпнул (даже если не был с ними согласен), то я хочу выделить сэра Дэвида Росса, Стивена Тулмина, А. С. Юинга, Курта Байера, Ричарда Брандта, Дж. О. Армсона и Джона Хосперса. А в области соотношения между правом и этикой моими главными источниками были Роско Паунд, сэр Пол Виноградофф и Ф. Хайек.

Я глубоко признателен профессору Мизесу и профессору Хосперсу (в дополнение к тому, что я усвоил из их работ) за любезное согласие прочитать рукопись и высказать критические замечания. Какие бы упущения ни остались в моей книге и какими бы неудачными ни были мои попытки в полной мере оценить некоторые критические предложения фон Мизеса и Хосперса или внести соответствующие поправки, я уверен, что текст в настоящем его виде гораздо лучше, чем был бы без их великодушной помощи.

Вопрос, который может сразу же возникнуть у некоторых читателей и на определенном этапе работы непременно должен встать перед авторами, пишущими на темы этики, таков: каково практическое применение моральной философии? Человек может знать, как поступать правильно, но не делать этого. Он может знать, что поступает неправильно, и не иметь силы воли, чтобы удержаться от этого. В защиту этической теории я могу лишь повторить довод из «Автобиографии» Джона Стюарта Милля по поводу полезности его «Системы логики»: «Практическая ценность правильной теории в этом предмете может быть разной, но вряд ли можно преувеличить вред ложной».

Генри Хэзлит, декабрь 1963 г.

Предисловие ко второму изданию

Я хочу выразить признательность Институту гуманитарных исследований, благодаря которому стало возможным это новое издание.

По сравнению с первым изданием 1964 г. текст не претерпел изменений; были лишь исправлены опечатки. Я не хочу сказать, что за прошедшие 9 лет мои этические идеи совершенно не изменились; просто эти изменения не настолько существенны, чтобы возникла необходимость переписывать книгу.

Философам, занимающимся этикой, свойственно пересматривать свои позиции. Идеи Бертрана Рассела менялись столь часто и радикально, что в 1952 г. он написал двум составителям антологии (Селлерсу и Хосперсу), которые перепечатали его статью, опубликованную в 1910 г.: «Меня не удовлетворяет в полной мере ни одна система этических взглядов, доступная моему представлению. Поэтому я решил больше не писать по этому предмету». (Впоследствии он, однако, передумал.)

В моей позиции столь резких поворотов не происходит. Я не могу, например, представить ни одного существенного изменения моих взглядов, резюмированых в заключительной главе. Но если бы я все же решил писать книгу заново, я бы, несомненно, несколько иначе расставил акценты и внес мелкие уточнения. Говоря о конечной этической цели, я реже использовал бы слово «счастье» и чаще заменял бы его словами «удовлетворение», «благополучие» или даже просто словом «благо». Более того, я не стал бы тратить столько усилий, чтобы четко определить конечную цель морального поведения. Если общественное сотрудничество является главнейшим средством достижения почти всех наших индивидуальных целей, это средство само по себе может мыслиться как подлежащая достижению моральная цель.

Если бы хоть одно предложение из моей книги можно было истолковать в том смысле, что индивидуумы всегда руководствуются или должны руководствоваться только эгоистическими или эвдемонистическими мотивами, я бы изменил его или вообще убрал. Я более резко, чем это сделано в параграфе на с. 133–138, подчеркнул бы, что хотя идеальные нормы морали – это те, которые в долгосрочной перспективе наилучшим образом служат интересам каждого, неизбежны ситуации, когда эти нормы требуют от индивида реально пожертвовать его ближайшими интересами; и когда такое требование выдвигается, жертва должна быть принесена, поскольку она диктуется безусловной необходимостью поддержания непреложности этих норм. Данный моральный принцип не отличается от универсально признанного правового принципа, согласно которому человек обязан соблюдать действующий договор, даже если это дорого ему обойдется. Нормы морали составляют неписаный общественный договор.

Является ли представленная на этих страницах этическая система «утилитаристской» или не является? Если все нормы поведения мы оцениваем по их способности приводить к желательным, а не противоположным, социальным результатам, то в этом смысле любая рациональная этика должна быть утилитаристской. Но сам этот термин, насколько можно судить, чаще всего ассоциируется в представлении читателей со взглядами того или иного конкретного мыслителя XIX в. – если не просто с карикатурой на них. Я был неприятно поражен тем, что в одном так называемом научном журнале мои идеи назвали «неприкрытым утилитаризмом» (что бы это ни означало). А ведь я специально отметил (с. 380) – правда, в несколько шутливом тоне, – что можно насчитать, наверное, больше тринадцати «утилитаризмов», и, во всяком случае, четко дистанцировался от «классического» ситуативного (ad hoc) утилитаризма, который проповедовали Бентам, Милль и Сиджвик. Я предпочел ему «утилитаризм правила», ранее предложенный Юмом. Рецензия, о которой я только что упомянул, лишь укрепила мое убеждение (высказанное на с. 381) в том, что термин «утилитаризм» начинает становиться бесполезным в дискуссиях по этическим проблемам. Свою собственную систему я назвал «кооператизмом»; этот термин, как мне представляется, достаточно точно передает ее смысл.

Генри Хэзлит, август 1972 г.

От автора

Нижеперечисленные издательства любезно позволили мне цитировать следующие публикации: The Bobbs-Merrill Со., – «The Measure of Man», by Joseph Wood Krutch; The Clarendon Press at Oxford – «The Law of the Nations», byJ.L. Brierly; Routledge & Kegan Paul, Ltd. of London – «The Common Sense of Political Economy», by Philip H. Wicksteed; Simon and Schuster, Inc. – «Human Nature in Ethics and Politics», by Bertrand Russell; The University of Chicago Press – «The Constitution of Liberty», by F.A.Hayek; Yale University Press – «Human Action», by Ludwig von Mises.

Я признателен распорядителю архива Морриса Рафаэля Коэна за разрешение цитировать работы последнего «Faith of a Liberal» и «А Preface to Logic» (обе выпущены издательством Henry Holt Со.).

Наконец, я хочу выразить благодарность издательству Curtis Publishing Со. за разрешение поместить в приложении передовицу за моей подписью «Johnny and the Tiger», опубликованную в «The Saturday Evening Post» 10 июня 1950 г.

Прочие выражения признательности будут приведены в примечаниях.

Г. X.

Глава 1
Введение

1. Религия и моральный упадок

Как и многие другие авторы, Герберт Спенсер писал свою первую книгу о нравственности, «Научные основания этики», под влиянием ощущения неотложности этой задачи. В предисловии, которое датировано июнем 1879 г., он сообщил читателям, что отходит от первоначального плана работы над серией выпусков «Системы синтетической философии» по следующей причине: «Признаки, проявляющиеся в последние годы все чаще и отчетливее, показали мне, что мое здоровье может быть подорвано навсегда, – даже если жизнь еще не закончится, – прежде чем я приступлю к последней части задачи, которую себе наметил».

«Эту последнюю часть задачи, – продолжал Спенсер, – я считаю тем, по отношению к чему все предшествующие части играют вспомогательную роль». Далее он подчеркнул, что начиная с самой первой работы, «Размышления об истинной роли государства» (1843)¹, его «главная цель, возвышающаяся над всеми частичными замыслами, состояла в том, чтобы найти научное обоснование принципов правильного и неправильного в сфере поведения, рассмотренного максимально широко».

Кроме того, Спенсер считал утверждение норм правильного поведения на научном основании «неотложной необходимостью. Теперь, когда нравственные предписания теряют авторитет, приданный им их якобы священным происхождением, секуляризация нравственности становится императивом. Если уже не работающая регулятивная система разрушится и погибнет раньше, чем на смену ей придет другая, более пригодная регулятивная система, то вряд ли что может быть опаснее этого. Большинство тех, кто отвергает нынешнее религиозное мировоззрение, по-видимому, убеждены, что созданную им контрольную инстанцию можно спокойно отбросить и не ставить на опустевшее место какую-либо иную контрольную инстанцию. Ате, кто привержен религиозному мировоззрению, утверждают, что в отсутствие руководства, которое оно предоставляет, вообще никакого руководства быть не может: божественные заповеди они считают единственно мыслимыми предписаниями».

Опасения, высказанные Спенсером более 80 лет назад, во многом оправдались, и произошло это, как минимум отчасти, именно по той причине, которую он указал. Со времен Спенсера упадку религиозной веры сопутствовал упадок нравственности. Практически по всему миру это проявляется в росте преступности, в том числе среди несовершеннолетних, в участившемся применении силы для решения внутриэкономических и внутриполитических конфликтов, в упадке власти и дисциплины. Но более всего и в самой крайней форме кризис нравственности проявляется в подъеме коммунизма, этой «религии безнравственности»¹, выступающей и в облике доктрины, и в облике мировой политической силы.

Есть все основания считать, что происходящий сейчас упадок нравственности по крайней мере отчасти является результатом упадка религии. Наверное, многие миллионы людей думают, как Иван Карамазов у Достоевского, что при атеизме «все дозволено». И многие даже с готовностью повторят слова Смердякова, который воспроизвел мысль своего сводного брата с трагическим буквализмом: «Ибо коли Бога бесконечного нет, то и нет никакой добродетели, да и не надобно ее тогда вовсе». Марксизм – не просто носитель воинствующего атеизма; он стремится уничтожить религию именно потому, что считает ее «опиумом народа», т. е. потому, что она служит интересам «буржуазной» морали, осуждающей систематический обман, ложь, предательство, беззаконие, конфискацию, насилие, гражданскую войну и убийство – все средства, которые коммунисты считают необходимыми для свержения или уничтожения капитализма.

О том, в какой мере религиозная вера может служить необходимым основанием этики, мы поговорим ниже. Сейчас я хочу лишь подчеркнуть, что как минимум исторически значительная часть этических норм и обычаев всегда имела внерелигиозную основу. И это относится не только к моральным обычаям, но и к философским этическим теориям. Чтобы убедиться в справедливости данного утверждения, достаточно вспомнить таких дохристианских моралистов, как Конфуций, Пифагор, Гераклит, Демокрит, Сократ, Платон, Аристотель, стоики и эпикурейцы. Да и средневековые церковные авторы, образцовым представителем которых является Фома Аквинский, в своем этическом теоретизировании больше заимствовали у Аристотеля, чем у Августина.

2. Практическая проблема

Можно считать несомненным, что моральный обычай и моральная теория могут иметь автономное или частично автономное основание, не зависящее ни от какой конкретной религии. Но каково это основание и как его найти? В этом и заключается центральная проблема философской этики. Шопенгауэр сформулировал ее так: «Проповедовать мораль легко, трудно дать ей обоснование».

Действительно, эта задача столь трудна, что представляется почти неразрешимой. Настроение, близкое к отчаянию, великолепно выразил один из величайших моральных авторитетов нашего столетия Альберт Швейцер: «Есть ли, однако, смысл в том, чтобы в тысячу второй раз перепахивать поле, уже вспаханное тысячу один раз? Разве все, что вообще можно сказать об этике, уже не сказали Лаоцзы, Конфуций, Будда и Заратустра; Амос и Исайя; Сократ, Платон и Аристотель; Эпикур и стоики; Иисус и Павел; мыслители эпохи Возрождения, Просвещения и рационализма; Локк, Шефтсбери и Юм; Спиноза и Кант; Фихте и Гегель; Шопенгауэр, Ницше и другие? Можно ли возвыситься над всеми этими противоречащими друг другу мыслями прошлого до новых убеждений, способных оказать более сильное и долговечное влияние? Можно ли свести этическое ядро размышлений всех этих людей к единой идее этического, способной совместить все энергии, которые ими двигали? Мы должны надеяться на это, если не хотим отчаяться в участи рода человеческого»². Перед лицом столь великих имен было верхом самонадеянности писать еще одну книгу по этике, если бы не два соображения: во-первых, этика – это, по сути, практическая проблема; во-вторых, это проблема, которая до сих пор не получила удовлетворительного решения.

Честно признать, что этические проблемы имеют прежде всего практическое значение, отнюдь не значит принизить этику. Если бы они не были практическими, нам не обязательно было бы их решать. Даже Кант, один из самых отвлеченных теоретиков среди всех теоретиков, отразил преимущественно практический характер этического мышления в названии главного своего труда по этике «Критика практического разума». Если мы упустим из виду эту практическую цель, нам в первую очередь грозит опасность утонуть в вопросах, не имеющих ответа: зачем мы здесь? в чем смысл существования мироздания? каково конечное предназначение человечества? Вторая опасность в том, что мы можем опуститься до тривиальности и дилетантизма и закончить выводами, которые предлагает, например, Ч. Д. Броуд: «Научиться поступать правильно, обращаясь к этической теории правильного действия, мы можем не больше, чем научиться хорошо играть в гольф с помощью математической теории движения мячика для гольфа. Таким образом, интерес этики почти исключительно теоретический, равно как и интерес математической теории игры в гольф или на бильярде… Но теоретическое решение – это еще не все. А пытаться хотя бы примерно представить, что и как будет конкретно решаться по ходу дела, – это хорошее развлечение для тех, кто любит подобные задачки»³.

Подобная позиция чревата полным бесплодием. Она побуждает считать ложные проблемы самыми важными и не дает критерия для оценки работоспособности выводов. Именно потому, что очень многие теоретики этики занимали похожую позицию, они и погрязали столь часто в чисто вербальных проблемах и столь часто удовлетворялись чисто формальными решениями. Можно представить, как мало продвижения было в таких областях, как реформа законодательства, юриспруденция или экономика, если бы они представлялись источником чисто теоретических проблем, служащих «хорошим развлечением для тех, кто любит подобные задачки».

Модное ныне уничижительное отношение к «чистой практической целесообразности» не разделял Иммануил Кант. По его словам, «удовлетворять всякой любознательности и ставить пределы нашей жажде познания только там, где начинается невозможное, – вот старание, которое подобает учености. Но из всех бесчисленных задач, которые сами собой возникают [перед человеком], избрать именно те, разрешение которых важно для него, – это заслуга мудрости»^.

Однако прогресс философской этики разочаровывает не только потому, что очень многие авторы утратили из вида ее конечные практические цели. Его замедляли и чрезмерно опрометчивые попытки некоторых ведущих авторов быть «оригинальными» и переделать всю этику одним махом. Они хотели стать новыми законодателями, не уступающими Моисею, «переоценить все ценности», подобно Ницше, или, как Бентам, ограничиться единичными упрощенными критериями – удовольствия и неудовольствия или Величайшего счастья, – а потом решительно и без разбора применять их ко всем традиционным моральным суждениям и без раздумий отбрасывать все, что, на первый взгляд, не согласно с Новым Откровением.