Текст книги "Так ли плохи сегодняшние времена?"

Автор книги: Генри Филдинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

ПИСЬМО I

Шамела Эндрюс – Миссис Генриетте Марии Гоноре Эндрюс, в номерах «Проваленного носа» на Друри-Лейн

Дорогая матушка!

Спешу сообщить вам, что выезжаю в понедельник и прошу вас подыскать для меня жилье в Лондоне, и чтобы поближе к вам – например, в Калстинс-Корт, или на Уайлд-стрит, или где-нибудь в тех местах; постарайтесь найти местечко покрасивше и не выше второго этажа, потому что пастор Вильямс обещал меня навестить, когда приедет в город; у меня не счесть красивой одежи от старой грымзы, моей хозяйки, что недавно померла; вместе со мной вроде едет и миссис Джервис, она говорит, что не прочь открыть свое дело поблизости от Шорте-Гарден или ближе к Квин-стрит, а если помещение подойдет для бани [21]21
  Обычный в то время эвфемизм борделя, ими печально славился район театра Друри-Лейн («старушки-домушки» в тексте), одного из двух ведущих драматических театров Англии (второй – Ковент-Гарден).


[Закрыть], то лучшего и желать нельзя; но это она сама решит, когда приедет. – О! Мне не терпится вновь оказаться на галерке в нашей старушке-домушке!

Пока писать больше не о нем.

Ваша любящая дочь, Шамела.

ПИСЬМО 2

Шамела Эндрюс – Генриетте Марии Гоноре Эндрюс

Дорогая матушка!

Что сейчас было! Приходил молодой сквайр – как дважды два он уже прикипел ко мне. – Памела, – говорит он (здесь я зовусь этим именем), – у покойной хозяйки ты была любимицей. – Да, с позволения вашей милости, – отвечаю я. – Уверен, ты заслужила это, – говорит он. – Благодарю вашу милость за доброе отношение, – отвечаю. Тут он взял меня за руку, а я притворилась, что робею. – Ах, сэр, – говорю я, – надеюсь, вы не намерены быть со мной грубым? – Что ты, милая! – отвечает он.

И с этими словами поцеловал так, что у меня дух захватило; я притворилась, что сержусь, и попыталась вырваться, а он поцеловал меня снова, и сам тяжело дышал, и до чего у него был дурацкий вид! Но тут, к несчастью, вошла миссис Джервис и словно нарочно испортила все дело. – Как неприятны подобные вторжения! – Переезжать я пока раздумала, так что скоро напишу снова.

Ваша любящая дочь, Шамела.

ПИСЬМО 3

Генриетта Мария Гонора Эндрюс – Шамеле Эндрюс

Дорогая Шам! [22]22
  Красноречив деминитив имени Шамела: shamозначает притворство, обман.


[Закрыть]

Последнее твое письмо страх как растревожило меня, потому что тебя ждет очень трудная роль. Надеюсь, ты не забыла свою промашку с пастором Вильямсом и больше таких глупостей не натворишь. Для девушки, уже узнавшей, что почем, повторять свои ошибкив высшей степени непростительно… а впрочем, довольно об этом. Раз миссис Джервис собирается приехать в город, думаю, я смогу подыскать ей подходящий домишко, и чтобы для дела сгодился. Остаюсь

Твоя любящая мать, Генриетта Мария Гонора Эндрюс.

ПИСЬМО 4

Шамела Эндрюс – Генриетте Марии Гоноре Эндрюс

Вот те на, матушка! Верно говорят: мать дочку бранит за то, в чем сама грешна! Мне и на ум не всходило, что вы станете корить меня за ребенка от Артура Вильямса! А сами-то!.. Ладно, молчу. – Бранились котелок с горшком – каждый другого черным называл. – Уж позвольте мне, мадам, делать то, что я считаю нужным: молюсь я не меньше других и всегда, как выдастся свободная минутка, читаю душеспасительные книги, а пастор Вильямс говорит, что это все заглаживает. Ничего больше писать не буду.

Остаюсь Ваша обиженная дочь, Ш.

ПИСЬМО 5

Генриетта Мария Гонора Эндрюс – Шамеле Эндрюс

Дорогое мое дитя!

На что ты так рассердилась? Как могла подумать, что я, словно последняя простушка, стану корить тебя за то, что ты истинная дочь своей матери? Остерегая тебя от глупостей, я имела в виду вот что: следи за тем, чтобы тебе хорошенько платили наперед, и не полагайся на обещания, которые мужчина, удовлетворив свои порочные желания, сдерживает очень редко. Сейчас ты имеешь дело с богатым дурнем, не суметь ему выгодно продаться – совсем непростительно. Джентльмены вроде твоего пастора Вильямса – дело иное: всем хороши, только взять с них нечего. Очень рада, что ты читаешь правильные книги; пожалуйста, не оставляй это занятие. Посылаю тебе одну из проповедей мистера Уайтфилда, а также его жизнеописание [23]23
  Джон Уайтфилд (1714–1770) и Джон Уэсли (1703–1791) – основатели методизма, «энтузиастического» направления в англиканской церкви. Миссис Эндрюс, очевидно, имеет в виду «Господний промысел в делах мистера Уайтфилда» (1740).


[Закрыть], и остаюсь

Твоей любящей матерью, Генриетта Мария и т. д.

ПИСЬМО 6

Шамела Эндрюс – Генриетте Марии Гоноре Эндрюс

О, мадам, не поверите, что я вам расскажу! Читаю я эту чудесную книгу о пасторе Уайтфилде и его делах – и тут входит мой драгоценный хозяин. – Памела, – говорит он, – что это у тебя за книга? Хочешь, дам тебе почитать стихотворения Рочестера? [24]24
  Джон Уилмот, граф Рочестер (1627–1680), поэт, входил в ближайшее окружение Карла II. Путешествовал, воевал, вел предосудительный образ жизни. Его остроумная, эмоционально насыщенная лирика дает основание причислить его к поэтам-метафизикам, но более остался он известен фривольными стихами.


[Закрыть]– Нет уж, обойдусь, – отвечаю я со всей дерзостью. – Грубишь, нахалка! – говорит он. – Хорошенькое обращение, – отвечаю я, снова с дерзостью. – Дрянь, девка, вонючка бесстыжая, чертова шлюха! – говорит он. – Дал бы я тебе пинка по заднице! – Поцелуйте меня сами знаете куда! – отвечаю я. – А он: – Поцеловать, говоришь? Так и сделаю!

С этими словами он сжал меня в объятиях и принялся целовать, пока у меня все лицо не запылало. Сами знаете, с дураком нет лучше приема, чем его разозлить. Ох, до чего же глупы мужчины! Я вырвалась от него, будто бы в страшной злости, и притворилась, будто хочу выбежать из комнаты, но стала у двери. Тут хозяин закричал: – Ах ты наглая девка, дрянь, нахалка, ну-ка подойди ближе! – Ага, сейчас! – отвечаю я. – Что же ты не подходишь? – спрашивает он. – А зачем мне к вам идти? – отвечаю я. – Если не подойдешь, я сам к тебе подойду! – говорит он. – Не подойду и не собираюсь! – отвечаю я.

Тогда он подбежал ко мне, схватил, опрокинул на кресло и принялся шарить у меня под юбкой.

– Сэр, – говорю я, – пожалуйста без грубостей.

Тут он отвечает: – Ладно, не буду. И с этими словами выбегает из комнаты. Я чуть не разревелась от злости!

Нет для женщины большего огорчения, чем когда ее хитрость оборачивается против нее.

Тут вошла миссис Джервис – она подслушивала под дверью. Войдя, она разразилась смехом.

– Ну и ну! – говорит она, отсмеявшись. – Можно только порадоваться, что я уже стара. Тебе бы сюда моих тогдашних бедовых парней – не сидела бы повесив нос.

– Не смейтесь надо мной, дорогая миссис Джервис, – отвечаю я. Правду сказать, я на нее немного сердилась.

– Ничего, душечка, – говорит она, – я для тебя придумала новую игру. Он увидит тебя, цветик мой, в постели – увидит твои чудные, маленькие, белые шарики, такие трепетные… – и начала стягивать платок с моей груди.

– Фу, миссис Джервис, – говорю я, – я из-за вас краснею! – И в самом деле, она вогнала меня в краску.

А она продолжает: – Я знаю, ты нравишься сквайру. Хоть он и робок, но уверена, в жилах у него течет горячая кровь, и он не успокоится, пока своим теплом не поделится с тобой, мой ангелочек. Прошлой ночью я слышала, как он топтался у нашей двери, проверяя, не открыта ли она, и нынче я не стану ее запирать. Ручаюсь, он сделает вторую попытку, и если так, мы будем наготове. Я сперва прикинусь спящей, а потом разыграю обморок, и ты останешься нагишом в полном его распоряжении. Если он и тут оплошает – чума забери всех молодых сквайров!

– Что же, миссис Джервис, – говорю я, – вы хотите, чтобы я во второй раз сдуру поддалась и осталась ни с чем?

– Ни с чем? – говорит она. – Не допусти, Пресвятая Заступница! Ты же знаешь, у него пропасть денег и всякого барахла, и, если ты его разогреешь, дашь волю его рукам, он ничего для тебя не пожалеет, а если вообразит, что взял тебя против воли, ничего ты от него не получишь.

– Нет уж, миссис Джервис, так не пойдет, – отвечаю я. – Матушка не раз мне говаривала (вы же, мадам, в самом деле так говорили), что в дни ее молодости мужчины частенько что ночью давали, то утром забирали назад. Нет-нет, миссис Джервис! Мне нужно постоянное содержание и крыша над головой для меня и всех моих наследователей, на всю оставшуюся жизнь – и на меньшее не соглашусь, не будь я Шамела!

И я прищелкнула пальцами [25]25
  В минуты восторга и душевной открытости прищелкивал пальцами пастор Адамс («Джозеф Эндрюс»); у Шамелы же это откровенно циничный жест наплевательства на все постороннее, мешающее ее цели.


[Закрыть].

Четверг, полночь.

Мы с миссис Джервис в постели; дверь отперта, на случай, если хозяин захочет войти… Боже! Я слышу, он входит в дверь. Я пишу в настоящем времени, так это называет пастор Вильямс. В общем, хозяин забирается на кровать между нами – мы обе притворяемся спящими – и кладет руку мне на грудь. Я, будто во сне, берусь за нее и крепко прижимаю к себе, а потом делаю вид, что просыпаюсь [26]26
  Здесь пародируется общее место европейской беллетристики XVII–XVIII вв. «сон дамы». Часто он притворный (как у Шамелы), его результат (если не цель) – подвигнуть кавалера на репродуктивный энтузиазм.


[Закрыть]. Едва открыв глаза, я испускаю громкий крик, призывая на помощь миссис Джервис, она, как я, притворяется, что только-только проснулась; затем мы обе начинаем – она вопить, а я вовсю царапаться. Как следует поработав пальцами (и не особенно заботясь о том, за какие части тела его хватаю), я изображаю обморок.

– О сэр! – восклицает миссис Джервис. – Что вы наделали! Вы убили бедняжку Памелу! Смотрите, она умирает, умирает!

Нелегко бывает сохранять спокойствие, когда из твоей груди рвется неудержимый смех.

Бедняга Буби, до полусмерти перепуганный, соскочил с кровати и присел на краешек, в одной рубашке, бледный, весь дрожит. Все было видно, потому что светила луна, а я лежала с открытыми глазами, закатив их под лоб. Миссис Джервис принялась хлопотать вокруг меня с лавандовой водой и нюхательной солью. Продолжалось это добрых полчаса; наконец, решив, что достаточно выдержала свою роль, и чувствуя, что лежать неподвижно больше не в силах, я начала понемногу приходить в себя. Все это время сквайр сидел, не говоря ни слова, сам едва не в том состоянии, какое я разыгрывала; заметив, что я подаю признаки возвращения к жизни, он упал на колени и вскричал:

– О Памела! Бедная оскорбленная дева, простишь ли ты меня? Небом клянусь, когда бы не твои чу́дные груди, я бы не признал, мужчина ты или женщина. Прошу тебя, обещай меня простить! Ну скажи: «Я тебя прощаю!»

– Идите вы к черту! – проговорила я.

– Ах так? – воскликнул он. – Ну тогда и ты иди к черту, неблагодарная тварь! Хотел бы я никогда не видеть твоей наглой физиономии!

И с этими словами выбежал из комнаты.

Поистине, робкие молодые влюбленные порой ведут себя на редкость глупо!

Едва он, по нашим расчетам, ушел достаточно далеко, чтобы нас не слышать, обе мы разразились хохотом.

– Ну, – сказала мне миссис Джервис, – никогда не случалось мне видеть, чтобы женщина так отменно сыграла свою роль! Но в следующий раз лучше его не останавливай: он такой трус, что, пожалуй, дальше обжиманий не пойдет!

– Уверяю вас, – отвечала я, – он не так уж робок: руками он действовал очень даже бойко, да и я не лежала сложа руки, так что оба мы вполне друг дружку поняли.

Пятница, утро

Едва встав, хозяин послал за миссис Джервис, приказал ей дать отчет в посуде и белье на ее попечении и велел собирать вещи, объявив: он хочет, чтобы и она, и та грубиянка (я ему еще покажу!) немедленно покинули дом. Миссис Джервис отвечала ему дерзко – сами знаете, отважный слуга никогда не упустит случая надерзить хозяину, даже если это может его погубить, а затем в слезах прибежала ко мне, крича, что по моей милости потеряла место, что теперь ей придется все-таки открывать заведение, как она прежде собиралась, и что она надеется, по крайней мере, что я – раз уж это все из-за меня приключилось – сделаю для нее все, что в моих силах, и явлюсь к ней по первому зову.

– Не бойтесь, – сказала я. – Он нас не уволит, не выдумывайте. Мне только что пришла в голову одна хитрость. Сыграю с ним хорошенькую шутку – и вы мне в этом поможете!

Уже поздно, и письмо вышло длинным, так что на этом заканчиваю.

Ваша послушная дочь Шамела.

ПИСЬМО 7

Миссис Лукреция Джервис – Генриетте Марии Гоноре Эндрюс

Мадам!

Мисс Шам в большой спешке отбыла в дом моего хозяина в Линкольншире, попросив меня известить вас об успехе ее плана. План же состоял вот в чем: она одевается в скромное платье крестьянки (до сих пор она ходила в нарядах покойной хозяйки), и в таком виде я представляю ее хозяину как незнакомую. По правде сказать, в крестьянском наряде она была чудо как хороша, случись мне открыть заведение, лучшей девочки я бы себе не желала!

Едва увидев ее, хозяин обвил ее руками и покрыл ее лицо поцелуями (с женщинами он по-другому не умеет общаться). Он поклялся, что Памела безобразная уродина (уж простите мне, дорогая мадам, грубость этого выражения) в сравнении с этой божественной красой, и добавил к этому, что Памелу увольняет немедленно, а на ее место берет эту новую девушку – как он полагал, дочь одного из его арендаторов.

При этих словах мисс Шам улыбнулась, как и ваша покорная слуга, а хозяин пригляделся внимательнее и раскрыл обман.

– Как! – воскликнул он. – Памела, это ты?

– Я думала, сэр, – отвечала мисс, – после того, что произошло, вы узнаете меня в любом платье.

– Ну нет, дерзкая девчонка, – отвечал он, – после того, что произошло, я скорее узнал бы тебя вовсе без платья!

Тут он стал вытворять то, что мы, женщины, называем «грубостями», когда это делается при посторонних; дело знакомое, и мисс с большой силой и отвагой защищалась.

Сквайр (он считает ее невинной девой, а о моей роли не имеет представления) решил сделать вид, что отправляет ее домой, а на деле отвезти в Линкольншир, в свое поместье, где служит экономкой наша старинная приятельница «мамочка» Джукс и где мисс в прошлом году родила от пастора Вильямса. Эту новость сообщил нам кучер Робин, кому хозяин доверил это дело, взяв с него слово молчать; но он, конечно, все нам разболтал, как поступил бы, думаю, любой слуга королевства.

Вы, мадам, должно быть, удивляетесь тому, что сквайр ни словом не упомянул о содержании. Думаю, ему это просто на ум не пришло, но не сомневаюсь, что этого недолго ждать. Я убеждена, что юная леди не сделает ничего такого, что было бы недостойно вашей дочери, и не допустит его к своим прелестям, не получив надежного ручательства, а сквайр, я уверена, не успокоится, пока они не спляшут вместе танец Адама и Евы. Ваша дочь отправилась в путь вчера утром и сказала, чтобы вы ждали ее письма, как только она будет на месте.

Пожалуйста, передайте от меня привет и наилучшие пожелания миссис Дэвис, миссис Сильвестер и миссис Джолли и позвольте, мадам, иметь честь оставаться с совершенной искренностью

Вашей покорнейшей и почтительнейшей слугой, Лукреция Джервис.

Если сквайр не сменит гнев на милость и исполнит свою угрозу, вы меня скоро увидите. Поживу у вас, если, конечно, для меня найдется местечко, пока я не встану на ноги и не устроюсь.

ПИСЬМО 8

Генриетта Мария Гонора Эндрюс – Лукреции Джервис

Мадам!

С большим удовольствием прочитала ваше письмо, вижу, вы сохранили обычную свою любезность, которой выучились, хороводясь с хозяином.

Весьма благодарна вам за заботу о моей дочери. Рада слышать, что она приняла такие дельные решения, и надеюсь, что она с толком их исполнит.

Все наши друзья благополучны и вас вспоминают. Прошу извинить краткость моей писульки: я повредила себе правую руку, подравшись с тремя молокососами-офи цериками. Приятно, что я отлупцевала всех троих.

Ваша подруга и покорная слуга Генриетта и т. д.

ПИСЬМО 9

Шамела Эндрюс – Генриетте Марии Гоноре Эндрюс

Дорогая матушка!

Думаю, о том, что произошло перед моим отъездом из Бедфордшира, миссис Джервис вам уже сообщила; я же только добавлю, что, проведя несколько весьма приятных часов в дороге, прибыла в Линкольншир, где встретилась с вашей старой знакомицей миссис Джукс, той самой, что прежде свела меня с пастором Вильямсом; теперь она, кажется, задумала продать меня хозяину, ну и отлично, я подскажу ей пару нужных слов.

На следующий день после приезда я получила письмецо от мистера Вильямса. Пересылаю его вам, вы давно хотели почитать, что он мне пишет. Это самое прекрасное письмо, что я получала от этого обворожительного человека, а сколько там Учености!

О! сколь прекрасно быть грамотным человеком [27]27
  Слово scholar Шамела коверкает: scholard, что-то вроде грамотея.


[Закрыть] , и еще – говорить по-латыни!

Пастор Вильямс – Памеле Эндрюс

Миссис Памела!

Узнав чрез своего служку, вчерашним вечером бывшего с моими поручениями у достопочтенного мистера Питерса, что вы вернулись в наши палестины, желал бы нынче же лобзать ваши прелестные ручки, но, увы, долг велит мне провести вечер у соседа-священника, где ждет нас нетронутый бочонок эля, и я не запамятую поднять кружечку за ваше здоровье.

Надеюсь, вы не забыли своё обещание привезти мне хорошего шафранового табаку, ибо, по совести, в этом Богом забытом углу не найдешь, чем набить трубку. Как-то раз в трактире случилось мне попробовать здешний табак, так у меня сердце разболелось, хоть и затянулся я не более пяти раз.

С большой печалью узнал я, что ваша покойная госпожа ничего вам не оставила, хотя не могу сказать, что такой оборот событий сильно меня удивил. Ведь я слишком хорошо знаю это семейство, отец и дед мой, как и я сам, священствовали в этом приходе, предоставленном нам в дарение, и я очень хорошо с ними знаком, чтобы многого ожидать от их щедрот. Откровенно говоря, не знаю более никчемной семейки. Молодой джентльмен, мне говорят, самый что ни на есть распутник, обладающий ingenium versatile [28]28
  Дух удобопреклоненный (лат.).


[Закрыть]ко всякого рода порокам, чему, впрочем, удивляться не следует, ибо чего иного ожидать от того, кто мальцом проявлял непочтительность к священному сану? Помню, еще одиннадцатилетним мальчишкой, встретившись на дороге с моим отцом, он не уступил ему дорогу и не снял шляпу! Увы, презрение к священнослужителям – повальный порок нашего времени, но пусть знают негодники, что они не в состоянии ненавидеть, презирать и пренебрегать нами хотя бы вполовину того, как мы ненавидим, презираем и пренебрегаем ими.

Однако я решился, преодолев свои чувства, обратиться к вашему хозяину с любезным письмом, поскольку есть вероятность, что вскоре он сможет даровать мне приход. Дело в том, что мой добрый друг и сосед, достопочтенный мистер Сквизтис [29]29
  По существовавшей практике, владетельный хозяин (он же обычно мировой судья, то есть центральная фигура местной власти), на чьей земле располагался приход, мог представлять епископу своего протеже на утверждение в должности священника. Фамилия «доброго друга и соседа» буквально означает «утеснитель», «давила» – то есть любой ценой выжимавший свою кровную десятину (в Англии она сохранялась до 1835 г.).


[Закрыть], как сообщил мне человечек, специально нанятый, готов окончить жизнь.

Вы видите, милая миссис Памела, с каким доверием я беседую с вами о сих предметах, ибо после знаков нежности, что были между нами, я должен в некотором роде почитать вас своей женой. Отказ от венчания грех, но, я уже говорил вам, грех простительный, и я в нем искренне покаялся, как, надеюсь, и вы; а кроме того, вы достаточно загладили свою вину, неустанно читая правильные книги и упражняясь в пении псалмов, чему я вскорости дам проверку, ибо в ближайшее же воскресеньенамереваюсь произнести вам проповедь, а затем провести с вами вечер в удовольствиях, пусть и не совсем невинных, но их можно будет искупить частым и чистым покаянием. Засим остаюсь, милая миссис Памела,

Верным слугой, Артур Вильямс.

Как видите, матушка, пишет он прелестно, и уверяю вас, не в этом только его прелесть. Он не рассусоливает нежности в письмах, зато с глазу на глаз я слышу их тысячами. С женщинами он будет любезен, как всякий другой мужчина.

О, сколь глупы те женщины, что предпочитают рясе расшитый мундир! Ведь и долг велит нам уважать и почитать духовенство.

Итак, в воскресеньепастор Вильямс, как и обещал, приехал и сказал нам чудную проповедь на стих «Не будь слишком строг» [30]30
  «Не будь слишком строг, и не выставляй себя слишком мудрым; зачем тебе губить себя?» (Екл. 7, 1).


[Закрыть]. Он в лучшем виде разобрал стих, показал нам, что Библия вовсе не требует от нас излишней праведности и что люди часто называют праведностью то, что никакая не праведность. Ходить в церковь, молиться, петь псалмы, почитать духовенство и каяться – в этом вся религия; и величайший грех творить добро ближнему, если это не во благо религии. Еще он сказал, что те, кто твердят о Дабрадетели и Марали, – они-то величайшие грешники из всех, и что спасаемся мы верою, а совсем не делами, и еще много-много чудных поучений. Только бы все запомнить.

После службы он отправился в дом сквайра, пил чай со мной и миссис Джукс, а потом миссис Джукс вышла и оставила нас наедине часа на полтора. Ах! Какая же он прелесть!

После ужина он ушел домой, а миссис Джукс принялась расспрашивать меня, что у нас с ним происходит. По-моему, она сама на него положила глаз. Потом принялась рассуждать о том, какую честь оказал мне хозяин, обратив на меня свое благоволение, и какая глупость с моей стороны притворяться недотрогой.

– Поймите, мадам, – отвечаю я, – я бедная девушка, и, кроме скромности, мне нечем дорожить. Если и скромность потеряю – что со мною станется?

– Что-то с пастором Вильямсом вы не особо скромничаете! – отвечает она. – Вы с ним так пожирали друг друга глазами, что стыд был глядеть на вас. Вот погодите, расскажу хозяину, какой он человек!

– Делайте что хотите, – отвечаю я. – Пока у него есть право голосовать за Власть, сквайр не осмелится его тронуть. А про вас узнают, что вы ревнуете.

– Вот дрянь! – говорит она.

– Сама дрянь, – говорю я.

Тут она толкнула меня в плечо, и я бросилась на нее, вцепилась ногтями в физиономию и так разукрасила, что она с плачем выбежала вон.

Пока писать больше не о чем. Остаюсь Вашей послушной дочерью, Шамела.