Текст книги "Бог пороха"

Автор книги: Генри Бим Пайпер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Центральной фигурой был старик в белой мантии с синей восьмиконечной звездой на груди. С одной стороны от него находилась сидящая женщина с преувеличенными признаками беременности, коронованная венцом из колосьев и с кукурузным початком в руке, с другой стороны – мужественная фигура в кольчуге и с шипастой палицей. Единственное, что в. нем было необычного, – голова у него была волчья. Бог-отец, богиня плодородия, бог войны – нет, эти ребята; не католики. Ни греко-, ни римо-, ни как-нибудь еще. Моррисон склонил голову перед центральной фигурой, коснувшись лба, и повторил этот жест перед двумя другими. За спиной раздался одобрительный шепот: все увидели, что он не язычник какой-нибудь. Кэлвин сел на стул у стены.

Дверь не стали снова запирать на засов. После еды детей загнали обратно в пристройку. Никто не разговаривал, все прислушивались. Он вспомнил, что за столом осталось пустое место. Одного из молодых послали с сообщением. Докурив трубку, Моррисон сунул ее в карман и как бы невзначай расстегнул кобуру. Прошло около получаса, когда послышался стук копыт по дороге. Он притворился, что не слышит, и остальные поступили так же. Старик передвинулся поближе к своему арбалету, старший поднял алебарду и взял тряпку, будто полируя рукоять. Стук копыт замер снаружи, зазвякали доспехи. Собаки яростно залаяли. Моррисон достал револьвер и взвел курок.

Молодой подошел к двери, но не успел ее коснуться, как она распахнулась, отбросив его назад, и ворвался человек – борода под высоким шлемом, стальной нагрудник, черный с оранжевым шарф, – размахивая длинным мечом. Все, кто были в комнате, закричали в тревоге – это было не то, чего они ждали. Совсем не то. Из-за спины первого ворвавшегося напирал второй, и высунулось дуло короткого мушкета. Снаружи бухнул выстрел, и раздался собачий визг.

Подняв револьвер на уровень груди, Моррисон выстрелил в меченосца. Доведя наполовину взведенный после выстрела курок, он застрелил того, у которого был мушкет. Оружие пальнуло в потолок. Стоявший за меченосцем получил арбалетную стрелу в лоб и свалился на первых двух, уронив пистолет, из которого так и не выстрелил.

Перебросив Кольт в левую руку, Моррисон схватил меч, оброненный первым вошедшим. Он был легче, чем казался с виду, и отлично сбалансирован. Перепрыгнув через трупы в двери, Моррисон оказался лицом к лицу с еще одним меченосцем. Несколько секунд они наносили удары и отбивали их, потом Моррисон вогнал острие в незащищенное лицо противника и выдернул клинок. Противник рухнул. Мальчик, сбитый в начале схватки с ног, подобрал пистолет и выстрелил, попав в человека, который держал на дороге лошадей. Старший сын выскочил с алебардой и тоже кого-то зарубил. Отец поднял с пола мушкет и загонял в него заряд.

Вогнав меч в землю, Моррисон сунул кольт в кобуру. Мимо пролетала лошадь без всадника; он схватил ее за поводья, остановил и вспрыгнул в седло. Нагнувшись, он подобрал меч, от души благодаря полицию штата, которая даже в моторизованный век обучала своих сотрудников умению ездить верхом. Схватка закончилась – здесь по крайней мере. Шестеро нападавших лежали на земле, очевидно убитые. Еще двое галопом мчались прочь. Вокруг носились пять вырвавшихся лошадей, и двое сыновей старика стали их ловить. Сам старик, подсыпая порох на полку мушкета, вышел из дому и огляделся.

Но это была только стычка местного значения. Основные события разворачивались в полумиле отсюда по дороге, откуда слышались выстрелы, вопли и стоны, и вдруг в ночь полыхнуло оранжевое пламя. Моррисон как раз думал, во что же он влетел, когда на дороге показались беженцы. Нетрудно было понять, что это именно беженцы; он достаточно повидал их в Корее Рядом с первым пожаром вспыхнул еще один.

Кое у кого из беженцев было оружие: копья и секиры, несколько луков, мелькнул один большой мушкет. Бородатый хозяин что-то им крикнул, и толпа остановилась. – Что там происходит? – требовательно и громко спросил Моррисон.

Ему ответил беспорядочный гул голосов. Кто-то попытался проскользнуть мимо него; он остановил их ударом плашмя, энергично выругав. Его слова были им непонятны, но тон не оставлял сомнений. В Корее это тоже помогало. Все остановились, сбившись в кучу, некоторые издали возгласы одобрения. Много женщин и детей, мужчины тоже не все вооружены. Примерно двадцать активных бойцов. С тел на дороге быстро сняли оружие; краем глаза Моррисон видел, как хозяйки что-то выносят из дому. Пять лошадей без всадников удалось поймать, на них уже сидели люди. Подходили новые беженцы и, увидев происходящее, присоединялись.

– Вот так! – рявкнул Моррисон. – Вы что, вечно жить собрались? – Он взмахнул мечом, обведя всех собравшихся, и ткнул им вдоль дороги. – А ну, вперед!

Общий одобрительный вой. Моррисон тронул коня, и толпа полилась за ним, оглашая воздух криком. Встречные беженцы, видя эту импровизированную контратаку – если это слово сюда подходит, – поворачивали назад. Свет пожара стал ярче, наверное, горело уже с полдюжины домов, но стрельба прекратилась. Очевидно, уже не в кого стрелять, решил Моррисон.

И тут, на полпути к горящей деревне, раздался залп сорока или пятидесяти выстрелов за время меньше десяти секунд, и снова вопли – в основном панические Еще выстрелы, и на дорогу вылетели всадники в беспорядочном бегстве. По ним стали стрелять все, у кого были ружья или луки. Упала лошадь, у другой опустело седло. Если вспомнить, сколько выстрелов требовалось на одного убитого в Корее, результат неплохой. Моррисон привстал на стременах, которые были для него на дюйм коротковаты, и заорал! «В атаку, ур-ра!» – как Тедди в «Мышьяке и старом кружеве».

Скакавший навстречу человек нацелил рубящий удар ему в голову. Он отпарировал и нанес колющий удар, скользнувший по нагруднику, и противник не успел натянуть поводья, как лошадь вынесла его под удары копий и вил позади. Моррисон уже обменивался ударами с другим всадником, успев подумать, почему никто из этих дебилов не слышал, что у меча есть не только лезвие, но и острие, К этому моменту дорога, на сто ярдов и открытое поле слева превратились в водоворот лошадей и людей, рубящих и стреляющих друг друга.

Моррисон всадил острие меча под мышку противника, меч чуть не вывернуло из руки, и тут он увидел летящего на него всадника, без брони, в широкополой шляпе и плаще, и пистолет был длиной почти с державшую его руку. Моррисон бросил коня вперед, замахиваясь для удара по оружию, и уже знал, что не успевает. Что ж, Кэл, везение кончилось. На полке пистолета полыхнул огонь, дуло изрыгнуло пламя, и что-то ударило Моррисона кувалдой в грудь.

Он еще успел до того, как потерять сознание, сбросить с ног стремена. И в этот последний момент он понял, что стрелявший всадник – это была девчонка.

Веркан Валл положил зажигалку на стол и вытащил изо рта сигарету. Торта Карф откинулся в кресле, в которое слишком скоро предстояло сесть Валлу.

– Но нам с самого начала повезло в одном. В эту линию времени мы уже проникали. Один из наших людей в редакции одной филадельфийской газеты – в ближайшем большом городе – сообщил об исчезновении. В прессу это тоже попало – здесь мы ничего не можем сделать.

– Ладно, так что конкретно произошло в исходной линии времени?

– Этот капрал Моррисон и еще трое из полиции штата приближались к дому, где прятался разыскиваемый преступник. Моррисон и его напарник шли спереди, остальные двое заходили сзади. Моррисон пошел вперед, напарник прикрывал его с винтовкой. Он и оказался ближайшим свидетелем, хотя в основном наблюдал за домом, а на Моррисона почти не смотрел. Он слышал, как двое других полицейских ломятся в заднюю дверь и требуют сдаваться, и тут преступник, которого они искали, выбежал из передней двери с винтовкой в руках. Напарник Моррисона крикнул ему стоять, тот поднял винтовку, и полицейский выстрелил первым, убив его на месте.

По его словам, только здесь он обратил внимание, что Моррисона нигде не видно. Он позвал его, но ответа не получил. Поскольку человек, за которым они приехали, был мертв и никуда не убежал бы, они стали все втроем искать Моррисона и затратили на это полчаса. Потом они повезли тело в центр округа и там выполнили множество формальностей, так что к себе на подстанцию попали только к вечеру. В это время там оказался репортер местной газеты. Он узнал всю историю, включая пропажу Моррисона, передал ее по телефону в редакцию, а оттуда ее уже получили информационные агентства. В настоящий момент полиция штата отказывается обсуждать исчезновение и даже пытается его отрицать.

– Они считают, что их сотрудник сдрейфил, сбежал, а теперь от стыда боится показаться, – сказал Торта Карф. – Естественно, полиция не хочет, чтобы такая вещь просочилась. Вы как-то будете использовать эту версию?

Валл кивнул:

– Шляпа, которую он потерял в транспортере. Ее положат в миле от места происшествия, у ручья. Потом один из наших людей поймает местного жителя, лучше всего мальчишку, и под гипнозом заставит его найти шляпу и отнести в полицию штата. Газетчик, сделавший первый репортаж, будет извещен анонимным телефонным звонком. А потом будут распущены обычные слухи, что Моррисона видели в самых разных местах.

– А родственники?

– Здесь нам тоже повезло. Холост, родители умерли, с немногочисленными дальними родственниками контакта нет.

– Это хорошо. А что вы знаете насчет места выхода? – Знаем приблизительно, что это Арийско-Тихоокеанский район. Даже сектора мы наверняка не знаем, поскольку ослабление поля перехода наблюдалось на нескольких тысячах паралет, и трудно определить точку, где он вывалился из транспортера. Есть одна вещь, которую точно следует там искать. – Стреляная гильза, – кивнул начальник.

– Да. Он стрелял из револьвера, где нет автоматической эжекции. Как только он оказался снаружи, вне непосредственной угрозы, наверняка открыл барабан, выбросил стреляную гильзу и вставил новый патрон. В этом я уверен так, будто видел своими глазами. Может быть, мы ее не найдем, но если найдем, это будет верный знак.

Он проснулся в кровати под мягким одеялом и несколько секунд еще лежал с закрытыми глазами. Рядом слышадесь металлическое щелканье, вдали – звон молота по наковальне, и еще – кто-то кричал. Моррисон открыл глаза. Он лежал в просторной комнате, с деревянными панелями по стенам и расписным потолком, с одной стороны два окна, оба открыты, и в каждом видно только синее небо. Под одним сидела крепко сбитая седая женщина и вязала. Ботинки Моррисона стояли рядом с комодом у дальней стены, а на комоде лежала сложенной его одежда и револьвер. Рядом с ботинками к стене был прислонен длинный меч с широкой гардой и бронзовым наконечником рукоятки. Все. тело болело и саднило, а верхняя половина туловища была замотана бинтами.

Когда он зашевелился, женщина быстро подняла глаза, отложила вязанье, встала, подошла к столу и налила Моррисону воды. Кувшин и чаша были серебряные, с тонкой затейливой резьбой. Он принял чашу, выпил воду и отдал чашу, поблагодарив. Женщина поставила чашу на стол и вышла.

Он не пленник – об этом свидетельствуют меч и револьвер. Толпа, налетевшая врасплох на разбойников в деревне. Ему во всем этом деле сильно повезло. Моррисон провел рукой по подбородку и оценил щетину как трехдневную. Ногти тоже отросли достаточно, чтобы это подтвердить. В груди дырка, наверное, сломано ребро.

Женщина вернулась в сопровождении мужчины, одетого в синюю мантию с капюшоном и восьмиконечной звездой натруди. Цвета, обратные тем, что были на иконе в доме крестьянина; жрец, заодно и врач. Человек положил Моррисону руку на лоб, пощупал пульс и заговорил жизнерадостно и оптимистично. Кажется, манеры у врачей являются общемировой константой. Вместе с женщиной он переменил повязку и смазал рану мазью. Женщина унесла грязные бинты и вернулась с дымящейся миской. Бульон из индейки с мелко накрошенным мясом. Когда Моррисон доел, вошли еще двое посетителей.

Один был одет как врач, только с откинутым назад капюшоном. У него были седые волосы и открытое, приятное лицо. С ним была девушка, светловолосая, постриженная, как говорили в двадцатом столетии, «под мальчика». У нее были синие глаза и красные губы, а также нахальный курносый носик, усыпанный золотистыми веснушками. На ней была безрукавка из чего-то вроде коричневой замши, сшитая золотой нитью, желтая рубашка с длинными рукавами и высоким воротником, вязаные чулки и сапоги до бедер. Вокруг шеи была золотая цепь, а на поясе – кинжал с золоченой рукоятью. Увидев ее, Моррисон стал смеяться – они уже встречались.

– Ты меня застрелила! – обвинил он ее, навел воображаемый пистолет, сказал «бух!» и показал себе на грудь.

Она что-то сказала старшему жрецу, тот ответил, и она обратилась к Моррисону, изображая пантомимой стыд и скорбь: закрыла лицо рукой и подмигнула из-под этой руки Моррисону. Когда он рассмеялся, она рассмеялась вместе с ним. Двое жрецов пустились в длинный разговор, и молодой принес Моррисону четыре унции чего-то в высоком стакане. Вкус был алкоголя и какой-то лекарственной горечи. Ему знаками показали, что надо спать, и вышли, оставив его с седой женщиной, которая вернулась к вязанью. Моррисон задремал.

Он проснулся вечером. Снаружи кто-то занимался муштрой. Ноги отбивали шаги, голоса выкрикивали команды: долгие, растянутые подготовительные, потом резкие исполнительные; лязгало снаряжение. Еще одна общемировая константа. Он улыбнулся: в этом «эдесь-и-сейчас» ему нетрудно будет найти работу.

Это не прошлое. В колонии Пенсильвания никогда ничего подобного не было. Больше похоже на Европу шестнадцатого столетия, но нет: попадись в те времена кавалерист, настолько не умеющий работать мечом, он бы и первой пары казенных сапог не успел сносить. А два года в колледже и множество прочитанных книг дали Моррисону знания о богах в его истории, хоть и поверхностные. Там не было ни одного, включая египетских и шумерских, хоть сколько-нибудь похожих на иконы в крестьянском доме.

Значит, это будущее. Далекое будущее, может быть, через тысячу лет после 1964 года от Рождества Христова. Мир, опустошенный атомными войнами, отброшенный в каменный, век и потом развившийся до чего-то вроде Средневековья. Но это, впрочем, не важно. Сюда он заброшен, и здесь он застрял.

Так воспользуйся тем, что есть, Кэл. Ты – солдат, и ты снова на службе.

Он опять погрузился в сон.

На следующее утро, после завтрака, он знаками попросил приглядывающую за ним женщину принести его гимнастерку и достал из карманов трубку, табак и зажигалку. Она принесла ему табуретку и поставила возле кровати, чтобы было куда сложить вещи. Нагрудная табличка была искорежена и покрыта потеками свинца – вот почему он остался жив.

Через час пришли старый жрец и девушка. На этот раз на ней было серое с красным вязаное платье, которое вполне могло бы красоваться в витрине у Берфорда Гудмена с ярлычком двухсотдолларовой цены, но висящий на поясе кинжал не слишком соответствовал Пятой авеню. Они поздоровались, подсели к его кровати и занялись делом.

Сначала его научили словам, означающим «ты» и «я», «он» и «она», и назвали свои имена. Девушку звали Рилла, старика – Ксентос. Младшего жреца, пришедшего осмотреть пациента, звали Митрон. Имя «Кэлвин Моррисон» их озадачило – очевидно, в этом «здесь-и-сейчас» не было фамилий. Договорились на том, что его будут звать «Калван». У пришедших были с собой белые доски и угольные палочки, чтобы рисовать картинки. Рилла курила трубку с небольшой каменной чашечкой и тростниковым мундштуком – трубка висела на поясе рядом с кинжалом. Девушку заинтересовала зажигалка, и она показала ему свою. Это было огниво, где кремень прижимался к полукруглому кресалу пружинкой. Другая пружинка возвращала кресало на место после удара, как в ружейном замке. К полудню они уже смогли ему объяснить, что он – их друг, а он смог сказать Рилле, что не винит ее за то, что. выстрелила в него в неразберихе на дороге.

После полудня они вернулись, приведя с собой джентльмена с седыми усами и эспаньолкой, одетого в убор, похожий на купальный халат с меховым воротником, перехваченный перевязью с мечом. У джентльмена на шее была большая золотая цепь. Его звали Птосфес, и после долгой пантомимы и многочисленных рисунков выяснилось, что он отец Риллы и князь в этом дворце, который называется Хостигос. Мать Риллы умерла. Налетчики, с которыми он бился, пришли из области, называемой Ностор, к северо-востоку, где правит князь Гормот. Этот Гормот не пользовался в Хостигосе популярностью.

Наследующий день Моррисон уже сидел в кресле, и ему дали твердую пищу и вино. Вино было великолепно, как и табак, который ему тоже дали. Моррисон решил, что это «здесь-и-сейчас» ему, пожалуй, нравится. Рилла заходила не реже двух раз в день, иногда одна, иногда с Ксентосом, а иногда ее сопровождал крупный мужчина с седой бородой, Чартифон, который, кажется, был главным солдатом у Птосфеса. Он всегда приходил с мечом, а часто и в украшенных, но зазубренных стальных доспехах. Иногда он приходил и один, а бывало, что и в компании с молодым офицером, кавалеристом по имени Хармакрос. Этот офицер участвовал в стычке у деревни, но командовала тогда Рилла.

– Боги, объяснил Хармакрос, – не дали сына князю Птосфесу. У князя должен быть сын, чтобы оставить ему княжество, и потому княжна Рилла должна стать ему сыном.

Он подумал, что богам следует снабдить Птосфеса приемным сыном, то есть зятем, по имени Кэлвин Моррисон – нет, Калван. И решил, что богам надо будет в этом помочь.

Чартифон показал ему карту, тщательно вырисованную на пергаменте. Хостигос занимал Центральные и Соединенные Графства, захватив юг от того места, где должен

быть Клинтон, запад от Лок-Хейвсна, юго-восток от Лайкаминга, восток от Уэст-Бранч, который здесь назывался Атан, и юг Болд-Иглз, то есть гор Хостигос. Ностор находился в долине Уэст-Бранч над Лок-Хейвеном от разветвления реки и выдавался с юга в Хостигос через расщелину Анте, расщелину Домбра, захватывая Ниппеноз в долине Семи Холмов. К востоку, занимая весь округ Блэр и часть Хантингтона и Бедфорда, располагалось Княжество Саскское, где правил князь Сарраск. Сарраск не был другом, Гормот был явным врагом.

На карте побольше было видно, что Пенсильвания, Мэриленд, Делавэр и южная половина Нью-Джерси составляли Великое Царство Хос-Харфакское со столицей в городе Харфакс в устье Саскуэханны, и правил там царь Каифранос. Птосфес, Гормот, Сарраск и дюжина еще других князей номинально считались его вассалами. Судя по той ночи, когда он прибыл в это «здесь-и-сейчае», власть Каифраноса простиралась на расстояние дня пути пехоты от столицы, и не дальше.

У него возникло подозрение, что Хостигос сильно зажат между Ностором и Раском. Что-то этих людей грызло. Слишком часто, смеясь вместе с ним (она его учила читать и писать, и это было весело), Рилла вспоминала что-то, что ей явно хотелось забыть, и тогда смех становился напряженным. Чартифон всегда думал о чем-то своем, иногда он даже забывал, о чем говорит. И никогда Моррисон не видел, чтобы Птосфес улыбнулся.

Ксентос показал ему карту мира. Мир был не круглый, а плоский, как блин. Бухта Гудзон находилась в его центре, Северная Америка была по очертаниям больше похожа на Индию, Флорида выдавалась прямо на восток, а Куба тянулась на север и на юг. Острова Вест-Индии были случайно разбросанными точками, будто составитель карты о них от кого-то что-то слышал. Азия соединялась с Северной Америкой, но была белым пятном. По периметру карты стелился бесконечный океан. Европы, Африки и Южной Америки попросту не было. Ксентос хотел, чтобы Моррисон показал, из какой страны явился. Моррисон ткнул пальцем примерно в центральную часть Пенсильвании. Ксентос решил, что его не поняли.

– Нет, Калван, это теперь твой дом, и мы хотим, чтобы ты остался с нами, но из какой страны ты пришел?

– Из этой, – настаивал он. – Но из другого времени, за тысячу лет от сегодня. У меня был враг, злой волшебник. Другой волшебник, мой друг, наложил на меня защиту, и меня нельзя было убить чернокнижием, и потому мой враг вывернул время вокруг меня и закинул меня в такое далекое прошлое, когда мой самый первый известный предок еще не родился. Теперь я: здесь, и здесь должен остаться.

Рука Ксентоса быстро описала круг около белой звезды у него на груди, и он что-то быстро забормотал. Еще одна общемировая константа.

– Какая страшная судьба!

– Да. Я не люблю об этом говорить, но вы имеете право знать. Можешь сказать князю Птосфесу, княжне Рилле и Чартифону, но попроси их со мной об этом не говорить. Я должен забыть старую жизнь и построить новую в этом времени. А другим скажи, что я из далекой страны. Вот из этой. – Он показал туда, где примерно находилась бы Корея. – Я там был однажды, бился на великой войне.

– Да, я знал, что ты наверняка был воином. – Ксентос поколебался, но все же спросил: – Ты владеешь чернокнижием?

– Нет. Мой отец был жрецом, как и ты, и он хотел, чтобы я тоже стал жрецом, а наши жрецы ненавидят чернокнижие. Но я знал, что из меня не выйдет хорошего жреца, и когда пришла эта война, я оставил учение и ушел сражаться. Потом я был воином в собственной стране, поддерживая в ней мир.

Ксентос кивнул:

– Человек, который не может быть хорошим жрецом, вообще не может быть жрецом, а быть хорошим воином – это почти что не хуже. Скажи мне, каких богов чтит твой народ?

– О, многих. И Конформизм, и Авторитет, и Общественное Мнение. И еще – Статус, символов коего множество, и он ездит на колеснице по имени Кадиллак, которая и сама почти бог. И есть еще Атомная Бомба, Ужас Разрушения, и когда-нибудь она положит конец миру. Что до меня, я не поклонялся ни одному из них. Расскажи мне о Своих богах, Ксентос.

Он набил трубку и зажег ее огнивом, которым научился пользоваться вместо «зиппо», у которой вышел бензин. Дальше ему не пришлось говорить – он слушал Ксентоса, который рассказывал о своем боге, Дралме, и о Йиртте, Матери Всего, и о Галзаре с волчьей головой, боге войны, и о хромом боге ремесел Транте (забавно, что все боги ремесел хромые), и обо всех остальных.

– И еще – Стифон, – добавил он угрюмо. – Стифон – бог зла, и служат ему люди зла, и даны им богатство и власть непомерные.

После этого разговора он заметил легкую перемену в отношении к себе. Пару раз он ловил на себе любопытно-жалостливый взгляд Риллы. Чартифон только крепко сжал ему руку и сказал: «Тебе у нас понравится, Калван». Князь Птосфес мекал, бе кал, потом высказался: «Ксентос мне сказал, что есть вещи, о которых ты не хочешь говорить, Калван. И никто тебе не будет; об этом напоминать. Мы рады, что ты с нами. Оставайся, пусть здесь будет твой дом».

Все прочие относились к нему с глубоким уважением. Им было сказано, что он князь из далеких земель, свернутый с трона предательством. Ему дали одежду – столько одежды у него никогда не было, и оружие. Рилла подарила ему пару собственных пистолетов, один из которых и ранил его в схватке. Они были длиной два фута, но легче, чем его кольт, – стволы к дулу истончались как бумага. Замки работали на том же принципе, что и огниво, и на рукоятях было выгравировано имя Риллы, Ему отвели другую комнату, побольше, и личного слугу.

Как только Моррисон смог передвигаться без посторонней помощи, он пошел смотреть, как обучают войска. Формы не было, если не считать шарфов и кушаков с цветами Птосфеса – красным и синим. Пехота была одета в брезент с нашивками в виде металлических пластин и в шлемы, несколько напоминавшие каску, которую он носил в Корее. Кто был вооружен пиками, кто алебардами, кто охотничьими копьями, а кто и косами на восьмифутовых шестах. Движения ног были примитивными, отделение – понятием неизвестным, и маневры выполнялись взводами по сорок или пятьдесят человек.

Из огнестрельного оружия было несколько пятнадцатифунтовых мушкетов, стрелявших с подставок. В основном же были более легкие аркебузы, пищали и различные охотничьи ружья. На каждый взвод с копьями и косами было два или три мушкетера и с дюжину аркебузиров. Кроме того, были еще лучники и арбалетчики. Кавалерия была хороша. Солдаты были одеты в кирасы и шлемы с гребнями, а вооружены они были мечами и пистолетами и либо копьями, либо короткими мушкетонами. Артиллерия – курам на смех: кованые пушки от шести до двенадцати фунтов, вручную заваренные трубы, стянутые обручами, без лафетов, поставленные на четырехколесные тележки. Он отметил, что надо будет с этим что-то делать.

Еще он отметил, что лучники и арбалетчики все время тренируются, но ни одного учебного выстрела из огнестрельного оружия сделано не было.

Свой меч он отнес к дворцовому кузнецу и попросил отковать из него рапиру. Кузнец принял его за сумасшедшего. Тогда Моррисон позвал кавалерийского лейтенанта и показал на паре тренировочных деревянных мечей. Лейтенант тут же тоже захотел рапиру. Кузнец пообещал. К вечеру следующего дня рапира Моррисона была готова.

– У вас противник с двух сторон, Ностор и Саск, а это плохо, – сказал он как-то вечером, когда он, Птосфес,

Рилла, Кеентос и Чартифон сидели за бутылкой в кабинете князя. – Вы меня приняли как своего. Теперь скажите мне, чем я могу помочь.

– Об этом, Калван, – ответил Птосфес, – ты можешь судить лучше нас. Ты знаешь много такого, чего не знаем мы. Колющий меч, – он любовно взглянул на собственную райиру, – и то, что ты сказал Чартифону о креплении пушек. Что ты еще можешь нам дать, чтобы сражаться с врагами?

– Ну, я мог бы научить вас делать оружие вроде этой моей шестизарядки, и патроны для него. – Он попытался как можно проще рассказать о машинной индустрии и массовом производстве; они же только смотрели, не понимая и дивясь. – Я могу показать вам вещи, которых вы не знаете, но можете сделать с помощью своих инструментов. Например, у нас в стволах оружия делается винтовая нарезка, чтобы пуля вращалась. У нарезного оружия больше убойная сила и дальность прицельного огня, чем у гладкоствольного. Я могу показать вашим оружейникам, как сделать это с тем оружием, что у вас уже есть. И еще одно. – Он сказал, что ни разу не видел учебных стрельб. – У вас очень мало пороха, который вы зовёте огненной пылью. Это так?

– У нас в Хостигосе его не хватит, чтобы выстрелить по разу из каждой пушки, – сказал Чартифон. – И нам его не достать. Жрецы Стифона нам его не дают, а в Ностор отправляют подводами.

– То есть вы получаете порох от жрецов Стифона? А нельзя купить у кого-нибудь другого или сделать самим?

Все посмотрели на него, пораженные, что он таких простых вещей не знает.

– Только Дом Стифона делает огненную пыль, и только с помощью Стифона, – сказал Ксентос. – Вот почему я говорил, что Стифон дает своим слугам великое богатство и власть, превосходящую власть Великих Царей.

Он относился с Дому Стифона с мрачным уважением, как любой коп к по-настоящему умному жулику. Неудивительно, что эта страна – змеиное гнездо сражающихся князей и баронов. Так хочет Дом Стифона – торговля порохом процветает. Моррисон поставил кубок на стол и расхохотался.

– И вы думаете, никто не умеет делать огненную пыль, кроме Дома Стифона? – спросил он. – Знаете, в мое время это умели даже дети. – Ну, скажем, дети, освоившие школьную химию. Его самого однажды чуть из школы не выперли. – Я могу сделать огненную пыль прямо на этом столе!

Птосфес откинул голову назад и захохотал. Чуть истерично, но впервые Моррисон услышал, как князь смеется. Чартифон ударил кулаком по столу и завопил:

– Ага, Гормот! Скоро твоя голова будет торчать на твоем же воротном столбе!

И никаких глупостей насчет военных преступлений. Рилла обхватила его руками:

– Калван! Ты и в самом деле можешь?

– Но ведь только мощью Стифона… – начал Ксентос.

– Стифон – мыльный пузырь, а его жрецы – шайка бессовестных мошенников. Хочешь посмотреть, как я сделаю огненную пыль? Позовите Митрона, у него есть все, что мне нужно. Сера – она у него есть, селитра тоже есть. – Митрон использовал серу с медом для лечения простуд, а селитра, считалось, охлаждает кровь. – И еще мне нужен древесный уголь, пара медных ступ с пестами, сито для муки и аптекарские весы.

– Быстро! – крикнул Птосфес. – Принести все, что он скажет!

Кеентос вышел. Моррисон попросил пистолет, и Птосфес достал один из ящика за спиной. Открыв полку, Моррисон высыпал заряд на кусочек пергамента и поджег от горящей щепки. Пергамент обуглился, чего не должно было быть, и осталось слишком много черного остатка. Стифон не был особенно честным производителем пороха; он удешевлял товар, кладя угля больше, а селитры меньше, чем надо было.

Вернулся Ксентос с Митроном. Жрецы принесли кувшины, ведро угля и все прочее. Ксентос явно недоумевал, Митрон боялся, но старался этого не показывать.

Моррисон поручил Митрону размалывать уголья в одной ступке, а Ксентосу – уголь в другой. Сера и без того была в порошке. Просеяв порошки через сито, он смешал их в сухом кубке в пропорции: селитра – 0,75, уголь – 0,15 и сера – 0,10. Ему пришлось чуть задуматься, чтобы вспомнить.

– Но это же просто пыль! – возразил Чартифон.

– Да, Эту смесь еще надо увлажнить, смешать в пасту, спрессовать в лепешки, высушить, а потом растереть и просеять. Все это можно сейчас сделать, но вспышку даст и так. Смотрите!

Он насыпал на полку щепоть порошка, нацелился в полусгоревшее полено в очаге и нажал курок. Пистолет рявкнул с дикой отдачей. Птосфес не признавал уменьшенных зарядов, это точно. Снаружи закричали, затопали, и двери распахнулись. Заглянул охранник с алебардой.

– Благородный Калван показывает нам свое искусство стрельбы, – объяснил ему Птосфес. – Будут и еще выстрелы, волноваться не нужно.

– Отлично, – сказал Моррисон, когда охранник вышел. – Теперь посмотрим, как оно стреляет. – Он насыпал в пистолет примерно сорок гран, зарядил тряпичным пыжом, насыпал на полку порох й протянул оружие Рилле. – Стреляй ты. Великий миг в истории Хостигоса!

Она взвела курок, нацелилась в камин и выстрелила. Грохот был не такой мощный, но пистолет стрелял. Попробовали его зарядить пулей, которая ушла в полено на полдюйма. Моррисон положил пистолет на стол. Комната была полна дыма, все кашляли, но никто не обращал на это внимания. Чартифон подошел к двери и заорал в холл, чтобы принесли еще вина.

– Но ты же не произнес ни одной молитвы! – ужаснулся, Митрон. – Ты просто сделал огненную пыль, как суп сварил!

– Именно так. А скоро ее кто угодно будет делать.

И когда наступит этот день, жрецы Стифона будут просить милостыню на тротуарах. Чартифон хотел сразу же знать, когда можно будет идти походом на Ностор.