Текст книги "Байки (из сборника "Страшно на дорогах")"

Автор книги: Геннадий Аксенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Геннадий Аксенов

Геннадий Павлович Аксенов родился в деревне Лебской Лешуконского района Архангельской области 28 сентября 1936 года. Приехал в Северодвинск в 1960 году, работал на Севмаше, учился в вечерней школе. Затем окончил Архангельское медицинское училище. Тридцать три года отработал фельдшером на станции «Скорой помощи».

Первый свой очерк опубликовал в газете «Правда Севера» в 1969 году. Был постоянным внештатным корреспондентом газеты «Северный рабочий». Был редактором радиожурнала «Литературный Северодвинск». Публиковался в Москве в журналах «Советская женщина», «Слово», «Мир Севера». В 1991 году был председателем городского литературного объединения «Гандвик», совместно с В. Шелыгиным издал сборник произведений писателей и поэтов Северодвинска «О Севере, о жизни, о любви…». Издал книги прозы «Тайбола» (Северодвинск, 1994), «Бажоный» (Архангельск, 1995), «Друзья детства» (Москва, 2000; Архангельск, 2002). С 1995 года – член Союза писателей России.

Случай на ферме
(Байка)

Шел август месяц, темнеть начинало рано. Те фляги с молоком вечерней дойки, что привозили с пастбищ, доярки стали оставлять в мелком колодце около фермы. Электричества в те времена в селах и деревнях глухого, таежного Лешуконского района не было. Молоко привозили поздним вечером, а для того, чтоб перегнать пять фляг через сепаратор, потребовалась бы вся ночь, поэтому утренний и вечерний надои молока совмещали, перегоняя через сепаратор днем, когда было светло. Чтобы молоко не закисло за ночь, его ставили в студеную воду, а под крышки фляг подкладывали лучинки.

Однажды утром заведующая фермой, краснощекая и веселая девушка Аня Лешукова, как всегда, занесла фляги с молоком в аппаратную и удивилась, заметив, что кто-то по литру молока взял из каждой фляги. Однако шум поднимать не стала. «Поспешили доярки и не совсем полные фляги молоком вчера налили», – подумала она. А возчику молока, молодому пареньку Виктору Гольчикову, наказала передать дояркам, чтобы наливали молоко во фляги доверху.

Но и на другое утро фляги в колодце стояли опять неполные. «Да отчего, в конце концов, это получается? Пора принимать меры!» – словно спелое, румяное яблоко, раскраснелась девушка. Весь день Анна ходила сама не своя, думая, что же ей делать. «Если кто и ворует молоко, так могут только свои, доярки, – они знают, что фляги в колодце стоят. А посторонние в такую темень, ночью, сюда не пойдут», – решила она. Да и люди в деревне воровством не занимаются.

«И кто же это может быть?» – думала она целый день. Пойти и рассказать о своем подозрении председателю колхоза ей совесть не позволяла. Все доярки у нее были добрые, трудолюбивые; как одна – вдовы, остались с малыми ребятишками-сиротами – отцы-то головы на поле брани сложили. «Ладно, – решила она, – одну ночь еще пережду, а если опять замечу неполные фляги, доложу председателю. Пусть он принимает меры».

Всю ночь она век не сомкнула – не своровали бы молоко! Одной из первых, еще до прихода телятниц и плотников, прибежала Анна на ферму, а увидев уроненные, поломанные лучинки и то, что снова украли молоко и отстоявшиеся сливки из каждой фляги, со слезами на глазах побежала к правлению колхоза.

Председатель Алексей Михайлович Гольчиков, бывший фронтовик, еще с орденами на груди, постарался успокоить девушку и предложил ей сесть и рассказать, кто ее так сильно обидел. Внимательно выслушав и поняв, отчего у нее такое море слез, задумался фронтовик, пытаясь прикурить и тщетно чиркая отсыревшей спичкой о коробок. Если есть на ферме вор, то будет и строгое наказание. Посадят доярку или кого-то другого, а кто за них работать будет? В тюрьмах нынче сидят за подобранный на дороге сноп ячменя, картофелину с поля или политически неправильно произнесенное слово. Тюрьмы и лагеря переполнены работными людьми…

– Вот что, Аня, про воровство – молчок, и милицию мы вызывать не будем, а вора найдем сами, предупредим, и чем можем – поможем. В тюрьму сдать не трудно, а кто в колхозе будет работать, детей растить, государственный план выполнять? Молоко берут наши люди – скорей всего, доярки, чтоб накормить своих орущих, голодных детей. Не говори больше никому про это, а вот ночь придется тебе, голубушка, самой покараулить. Ты у нас фермой заведуешь, тебе и воровство искоренять.

– Ой, боюсь я, Алексей Михайлович, – завопила Аня. – Страшно мне будет одной!

– Зачем одной? Мужика с собой возьми, хотя бы меня, – приосанился наигранно председатель.

– Вас тетя Надя не пустит со мной, да и вас я тоже боюсь.

– Тогда попроси Егора Трофимовича, хотя он уже немолод – холодную ночь на сеновале валяться, но мужик он стоящий и добрый. Если согласится помочь тебе воровку поймать, всей деревней благодарны ему будем, а колхозное добро, Анна, надо беречь. Да с ним тебе не страшно будет – на фронте Егор Трофимович храбро сражался; там ему и руку осколком снаряда оторвало. Поймаете с ним вора! – заверил председатель.

Ночь выдалась темная и теплая. Аня и Егор Трофимович с вечера, как только фляги с молоком были опущены в колодец, спрятались в сеннике около дверей и сели, спина к спине, метрах в десяти от колодца. Прекратив разговаривать, замерли, прислушиваясь к ночным шорохам.

Время тянулось медленно. Деревня уснула – ни звука, ни шороха. Скорей бы уж пришла воровка – поругали бы они ее да и отпустили с Богом домой, в теплую постель досыпать.

Ферма – за деревней, по соседству с лесом. Неожиданно на лесной опушке забеспокоились птицы – вороны, сороки, и снова все стихло. Аня вздрогнула от крика птиц и плотнее придвинулась к сухонькой спине Егора Трофимовича. Не прошло и пяти минут, как, тяжело дыша, но ступая неслышно, прошла мимо дверей сенника воровка, и туг же звякнула откинутая крышка фляги. У Ани сердце замерло от страха, в глазах потемнело, ноги и руки стали ватными: ей не приходилось пока воров ловить. Да их в деревне никогда и не было.

Но Егор не струсил: он, как молодой, юркнул в двери и, быстро подбежав к колодцу, коршуном налетел на воровку. Хлопнув ее ладонью по мягкой мясистой заднице, он ухватился за попавшийся под руку длинный мех.

– Попалась, баба, попалась! – заорал он громовым голосом. – Аня! Что сидишь, беги быстрей ко мне! Воровку в шубе поймал! Она молоко колхозное из фляги черпает!

Не прошло минуты, как Егор почувствовал, что шуба ожила. И тут до его сознания дошло: ведь это же не женщина, а медведь!

– Анька! Медведь! Беги домой! – осипшим от волнения голосом прохрипел Егор Трофимович.

Выскочившая из укрытия Анна, вцепившись в оставшуюся руку инвалида, вмиг обмякла, потеряв сознание, и повисла на нем, как мешок с мукой. Едва Егор Трофимович дотащил потом заведующую фермой до крыльца ее дома…

Утром, как рассвело, на ферму пришли охотники с ружьями, но медведя у колодца не нашли. За ночь оклемался лакомка, хотя со страху и напустил кое-чего возле фляг. Но, видать, молодой топтыгин был, выжил, хотя у медведей сердце робкое – мог бы и погибнуть со страху.

Больше на эту ферму любитель молочных сливок не приходил.

Охотники
(Байка)

Два пенсионера прослышали, что председатель колхоза «Красный боец», чтобы не забивать колхозную стельную корову, получил от властей разрешение, а от охотничьей инспекции – лицензию на отстрел лося. (Мясом нужно было кормить рабочих. В шести километрах от деревни Лебское открывался новый участок по заготовке древесины, строился рабочий поселок).

Все молодые мужики из Лебского на время осенне-зимнего сезона были отправлены на лесозаготовки вместе с гужевым транспортом – лошадьми. В деревне оставались дети да бабы.

Но старики Лука с Максимом – соседи, их дома рядом стоят, им обоим уже далеко за семьдесят стукнуло, – тоже не лыком шиты: услышав весть, встрепенулись, словно воробышки с мякины, – кому как не им, ветеранам-фронтовикам, тряхнуть стариной и лицензией воспользоваться? Лес рубить они уже не в силах, а лося свалить из ружья еще смогут.

Надев пиджаки с орденами да медалями и со значками победителей социалистических соревнований, рванули они в правление колхоза, опасаясь, чтобы кто-нибудь их не опередил. Торопко семеня ногами, старики размечтались о засветившем им вдруг солидном заработке. Думали Лука с Максимом оба об одном и том же: за каждый сданный в магазин лесопункта килограмм лосятины они получат деньги да плюс потроха, которых хватит их хозяйкам, чтобы не один стол мясными блюдами украсить… А они еще помнят, как надо прицелиться и плавно курок спустить.

Покряхтывая и стирая ладонью капельки пота, ввалились они в правление, с трудом преодолев крутую лестницу на второй этаж. И еще с порога в один голос закричали:

– Никита Петрович! У вас, говорят, лицензия на лося есть. Отдайте вы ее нам Христа ради.

Председатель, мужик тертый и упертый, опешил от неожиданности, увидев у одного на голове, на самой макушке, выцветшую пилотку с красной звездочкой, а у другого – помятую буденновку с большой красной звездой на лбу, к тому же – брюки галифе и резиновые галоши на босу ногу. Мужики словно с луны свалились. Глядя на них, можно было со смеху умереть, да смеяться председателю неудобно над уважаемыми в деревне людьми.

Держась обеими руками за голову, председатель теребил в пальцах жидкие волосы, оставшиеся вокруг круглой плешины.

– Да лицензия на отстрел лося обещана мной другому охотнику, – сразу огорошил он их (хотя кому он мог ее пообещать?). Старики-охотники от таких слов сразу сникли. Председатель понял, видимо, что переборщил:

– Хорошо, мужики, раз вы раньше пришли, вы и берите лицензию. Учтите одно: надо, чтоб мясо к открытию участка в столовой было.

– Будем стараться, – вмиг повеселели охотники, – будет лосятина на столе рабочих!

«Вдвоем справятся с лосем, сомнений у меня не может быть», – решил председатель. И успокоившись – не надо больше искать охотников, крепко пожал старикам руки. Можно было бы напутствовать и «с Богом», но председатель не привык еще к религиозным обрядам. Скосив взгляд на сидевшего за столом бухгалтера, он промолчал. Да и без напутствия старики справятся: лосей расплодилось – около деревни бродят, сено в копнах поедают. Забьют они лося без большого труда. «А кусок жирной лосятины и мне пойдет на пользу», – улыбка расцвела на лице председателя.

Еще не начало светать, а охотники были уже за околицей. Старики, по своей слабости дорожа каждым метром пути, решили идти не дорогой, а прямо пересечь озимое поле ржи и войти в синеющий вдали осиновый лес. Лоси частенько встречаются там ягодникам да грибникам, грибами и лоси любят лакомиться. Бывшие охотники знали, что лоси утром обязательно должны быть в этом лесу на «жировке» – собирать осенние грибы, поедать мелкие ветки осин и спокойно грызть горькую кору деревьев. Лоси – звери вольные, где хотят, там и пасутся, ведь лес – их стихия. Лоси привыкли и не боятся человека, их, кроме медведя да волков, мало кто беспокоит. От людей они даже не убегают, а благодаря прекрасному зрению и слуху уступают дорогу, обходя их стороной. А людям бояться сохатых надо только во время гона. Закон об их охране исполняется жителями деревни неукоснительно, вот они и размножаются.

У охотников Максима и Луки в памяти и другое время – жестокая война с фашистами, когда в деревнях района голод и мор стоял, умирали дети и взрослые. Тогда какой-то учитель-старичок из деревни Шегмас, которому было уже нечего терять, написал и отправил письмо верховному главнокомандующему. Сталин, прочитав, ответил незамедлительно: разрешил стрелять лосей и кормить мясом всех, чтоб сохранить людей района.

Густая сочная озимь, выросшая почти до колена, чуть слышно шуршала под ногами у стариков. К утру небо прояснилось, предвещая ясный, погожий день, от утреннего заморозка похолодало, отчего озимое поле еще гуще укутал белый, молочный туман. Зайцы на поле лакомились сочными ростками озимой ржи, белели их спинки на зеленом полевом ковре. Но охотники – на зайцев ноль внимания. Их они не интересовали.

Когда до лесу оставалось рукой подать, а поле почти закончилось, шедший впереди сухой и поджарый Максим резко остановился.

– Ты что, елки-палки, лес густой, – стукнулся носом в его спину шедший сзади с ружьем Лука.

– Тихо, – обернувшись, приложил палец к губам Максим. – Лось на озими пасется, – прошепелявил он сквозь зубы.

– Вот где добыча-то наша, – обрадовался Лука.

– Так помалкивай да заряжай ружье-то быстрей, не то услышит – убежит, – не сказал, а почти простонал Максим.

– Ружье я еще вчера круглой пулей зарядил… А это, кажется, лосиха: рогов-то на голове не видно. Наелась вкусной озими и дремлет стоит, блаженствует.

– Целься ей в голову, вернее будет в ухо, – шептал Максим.

– Да я сейчас ее, сейчас, лесную красавицу, одним выстрелом завалю, – храбрился Лука, долго прицеливаясь. – Ой, что-то слеза глаза застилает, Максим, ну ничего не вижу, хоть плачь.

– Протри глаза-то, змей окаянный! – ругнулся на Луку, не выдержав, Максим. – Или отдай лучше ружье-то мне, не то упустишь зверя; я сам убью лосиху.

– Да бери ты, – обрадовался Лука, передавая ружье Максиму и вздыхая с облегчением.

Максим крепко взял в руки показавшееся увесистым одноствольное ружье двадцатого калибра. Сам он ружья не держал уже лет двадцать – сынов у него не было, а бабам ружье ни к чему покупать. Прицелился в ухо все еще стоявшей боком лосихи, пальцем оттянул курок, но и у него появилась мелкая дрожь, как при лихорадке. «Вот ведь как, – подумалось ему, – убивать-то и животную жаль». Но отступать некуда – рабочие лес валят, кормить их надо, а не чаем поить. Стоя же стрелять – попадет ли он в убойное место? «Вдруг убежит лосиха, а другой лось когда еще вот так встретится». Охотник сел на колени, немного успокоился. Долго целился в ухо зверя: промаха быть не должно, иначе им – позор. Раньше ведь он метко стрелял на финской войне, дважды был награжден за меткость, а тут перед зверем раскис.

Лука слезящимися глазами смотрел на Максима, как на Бога, – чтоб сотворил чудо, застрелил лосиху, – и с нетерпением ждал выстрела. И Максим спустил курок. Грохнул выстрел, приклад приятно толкнул охотника в плечо, но он даже не покачнулся – так плотно сидел на земле. Голова лосихи тут же исчезла в молочном тумане. А это всем охотникам понятно: убил зверя наповал – или промазал, и лосиха убежала с поля в лес.

Когда дым рассеялся, Максим произнес:

– Иди, Лука, посмотри, где лежит наша лосиха. Да возьми мой охотничий нож, я его вчера полдня точил, выпусти из нее кровь, чтоб мясо светлее было. А я как покурю, так подойду к тебе с топором, помогу шкуру снять, да и мясо надо правильно разделать.

Лука, повесив ружье на плечо и взяв острый нож Максима, исчез в тумане.

Время шло, Максим, сидя, докурил папироску, а от Луки ни слуху ни духу. Максим был уверен, что убил лосиху. «Что же это такое, неужто я ранил лося, и Лука за ним в погоню увязался? Патроны есть, так стрелял бы, раз видит, что зверь уходит».

– Лука! Что молчишь? Промазал я?.. – громко спросил охотника Максим, вставая на ноги.

– Нет… – ответил из сплошного тумана, укрывшего поле, охотник Лука.

– Зверь раненый ушел?..

– Нет… – вновь ответил Лука.

– Так что же тогда молчишь?! – грозно и сурово переспросил Максим.

– Да ошибка большая вышла: лось-то наш с уздечкой и с подковами, вчера на телеге картофель с поля возил…

Охотник Максим схватился за голову…

Нежданный помощник
(Байка)

К лесному озеру мужики Кузьма с Гаврилом добрались к вечеру. Дорогой беззлобно поругивали колхозного бригадира: отпустил их с работы после обеда. А ведь мог отпустить утром – срочной работы сегодня не было. Когда у колхоза нужда, так их, мужиков, упрашивать не надо – работают как в будние дни, так и в святые праздники. А бригадир и лошадку-то – молодяжку (по кличке Майка) им выделил, тогда как в конюшне стоят-отдыхают крепкие мерины. Майка еще и силы-то не набрала. Для нее и пятьдесят снопов конопли в телеге везти трудно, не то что еще людей сверху. Вот и шли мужики пешими весь трехкилометровый путь, с обидой на бригадира, но оберегая рыженькую кобылицу. Майка мерно шагала по дороге: не растрясая снопов конопли, везла воз.

Красота и тишина Лостепальского озера очаровала и порадовала мужиков. Да и как им не радоваться: их место, где они обычно мочат свою коноплю, оказалось не занято сельчанами. Опять же – колья в воде стоят, вбивать их не надо, да и бревен для гнета на берегу полно – любое бери. «Как управимся, Майка нас на пустой-то телеге быстро, с ветерком, до Лебского домчит. Не придется уже пешими топать», – надеялись мужики.

Сняв с плеч телогрейки и кинув их на ветки небольшой рябинки, росшей около берега, Кузьма да Гаврил ловко засучили рукава рубах и моментом разгрузили телегу, выбросив снопы на берег, поближе к озеру. Не сговариваясь, начали: Кузьма забрел в сапогах по колено в воду, а Гаврил принялся подавать ему снопы и бревна с берега. Мужики они работящие, и дело у них спорилось. Два-три снопа – в воду, сверху – бревно, – они словно играли, а не работали.

В это время отдохнувшая кобылица, втянув ноздрями воздух, зафыркала, всхрапывая и косясь на черемуховый куст у опушки леса. Вздрагивая кожей, она вдруг развернула пустую телегу и направилась по дороге в деревню: там лошадку ждала конюшня, а в стойле – сочное сено.

Увлекшимся делом мужикам было не до лошадки. Они уже в уме прикидывали, сколько выйдет у них кудели и сколько наткут они за зиму материи на своих деревянных станках, нашьют мешков под картошку, лук и капусту; как невод для рыбалки справят.

Услыхав скрип плохо смазанных колес, мужики вспомнили, что забыли лошадь привязать, – вот она, видно, и возит телегу по поляне. Но, обернувшись, всполошились не на шутку, не увидев ни лошади, ни телеги, и один за другим рванули догонять. Однако Майка оказалась хитрющей лошадкой. Завидев людей, она пускалась бежать – то рысью, то галопом. Однако Кузьма и Гаврил, кряхтя и обливаясь потом, все же молодецки бежали вслед за телегой. В душе они молили Бога, чтоб волочившаяся по земле вожжа намоталась на колесо или зацепилась за что-нибудь – лишь тогда кобылка остановится. «Ой, сколько смеху-то будет по деревне, когда явится Майка к конюшне одна! Этого допустить никак нельзя», – волновались неудачники.

Видно, Бог смилостивился: вожжа зацепилась за сук елки, лежащей в колее дороги. Майка, натянув вожжу и закусив удила, наконец остановилась как вкопанная. «Ты что же это, дурочка, убежала! Мы из-за тебя работу не закончили. Конечно, тебе в конюшне стоять лучше», – без злости, словно с маленькой, разговаривали уставшие, потные мужики с лошадкой, снимая вожжу с сухой елки. А винили они себя: разве трудно было вожжи привязать?

Сгущались сумерки. Осень есть осень. Ехать в обратный путь к озеру, хотя и недалеко оно, расхотелось. Деревня-то – вот она, рядом. «Хорошо, – успокаивали себя мужики, – завтра будет день, будет и пища; снова придется лошадь брать».

Но на другой день бригадир Левкин в лошади мужикам отказал. Ему показалось, что дурят они его: присмотрели, небось, в озере косяк рыбы и хотят на лошадке прокатиться да черпануть рыбку бреднем. «А то, что лошадь у них сбежала, пудрят мозги», – рассудил он в конторе на разводе. Но после, видимо, одумался. Мужики-то стоящие, колхозу помогают и его, бригадира Левкина, делом выручают. Обманывать они не должны.

Перед обедом он пришел туда, где мужики пилили дрова для клуба и правления, и, заглушая шум пилы, крикнул в ухо Кузьме:

– Допилите бревна, так после обеда идите, замочите свою коноплю!

Вечерело, мужики не спеша подошли к берегу озера – и рты от удивления открыли. Щиплют бороды, а глазам не верят. Диво да и только! Остаток конопли в озере замочен и бревнами пригнетен.

– Так кто же все это сделал?! Может, ты, Кузьма, кого упросил? – в недоумении произнес Гаврил.

– Никак, Гаврил, ты рехнулся: кого же я просить могу, кроме своей старухи? Ей и до озера-то не дойти. А тут ведь умение и сила большая требуется, – оправдывался Кузьма.

Значит, бригадир съездил на лошадке и довел работу до завершения. Мог бы и им сказать, чем гонять за шесть километров…

Долго бы они еще качали головами и удивлялись, кто же доброе дело сотворил, если бы не глянули себе под ноги. Сырой песчаный берег – там, где замочена конопля, буквально был истолчен медвежьими следами, то направлявшимися в озеро, то выходившими из него.

– Елки-палки, – ахнули незадачливые мужики. – Не зря кобылка-то вчера убежала. Видать, медведко – сообразительный! – сидел в черемуховом кусту да подсматривал за нами, что делаем. А как только мы убежали, – он попробовал повторить наши труды, и, видно, ему это понравилось – бродить в озеро да обратно. И неплохо у топтыгина получилось! А ведь мог не только коноплю замочить, но и кобылкой нашей вчера закусить!

Сняв с веток оставленные телогрейки, мужики оделись. И веселые, не замочив ни рук, ни ног, довольные, пошли в деревню. А про добровольного помощника решили никому не говорить, зная, что люди порой поступают гораздо хуже, чем звери. Мишка-то, хоть и зверь, но деловитым оказался: помог им коноплю замочить. И пусть он дольше живет у озера, оберегая лесной покой.