Текст книги "Половодье"

Автор книги: Геннадий Машкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

День

Переполненная река при свете дня казалась еще грознее и мрачнее. Но поселок спокойно дымил трубами. Крепкий деревянный мостик отделял его от насыпи, а там уже большой Иркойский мост соединял Заливановку с Горюшиной горой, откуда всегда могла прийти помощь.

В бараке каждый был за себя – это читалось на стенах. Каждый хозяин укрепил свою часть стены чем мог, не считаясь с соседями, не заботясь об общем облике барака. Угол Зава отблескивал оцинкованной жестью. Степанцов укрепил свой угол горбылями. Мотя свою часть стены выложила кирпичом и оштукатурила. А угол Свальщика выглядел, словно кольчуга витязя. Вблизи можно было прочитать, откуда эти пластинки: «чай грузинский», «нетто», «брутто» и прочее, что пишется на таре, выброшенной на свалку.

Половина бараковского населения трудилась сегодня у дома и на грядках.

Свальщик со своей толстой, одышливой Свальщицей укладывали кирпичами, обломками асфальта и осколками кухонных раковин землю возле завалинки, чтобы их кролики не прорылись из-под пола в огород.

Степанцов с тощей Степанчихой и тремя ребятишками поливали огурцы на пышных навозных грядках.

Зав, одетый в оранжевую пижаму, сидя на завалинке, вел любезный разговор с Ниной Федоровной о видах в этом году на картофель, который соседка опалывала вместе с дедом Федором.

От другого мира территория барака была отделена заплотом. Сооружение это состояло из редких кольев, оплетенных ржавой проволокой, металлическими стружками, увешанными кусками жести, фольгой, расплющенными банками, остатками аккумуляторов и разными бракованными поделками. Заплот был единственным коллективным детищем бараковцев. Антон часто с усмешкой думал, что на Западе к такому бараку стекались бы ценители модернистского искусства, глубокомысленно искали бы затаенное содержание в бессмыслице прибитого и развешанного хлама.

Антон обогнул заплот и подошел к грядкам. Мать ахнула, увидев его мокрую рубашку.

– Где тебя носит с самого утра, – запричитала она, точно над ребенком. – Мокрый, как рыба! Простудишься, сляжешь – экзамены в институт пропустишь. Приятно нам будет с дедом?

Дед, наконец, услышал. Улыбаясь всеми своими шрамами, он повернулся к Антону. Дед плохо понимал, что говорит дочь внуку, но поддерживал ее улыбкой на всякий случай. Если бы дед догадывался, как необходима сейчас внуку мужская солидарность.

– Ну, где вымок? – не унималась мать.

– Иркой выходит из берегов!

Зав, он же Тимофей Богданович, встал, одернул на себе пижаму и проговорил авторитетно:

– Ты, Антон Павлович, панику не поднимай! Мы по этому вопросу сведения имеем самые свежие. Ожидается паводок, это точно. Однако особого вреда не будет, вал рассосется в низовьях. И не сбивай людей с толку, а лучше бери тяпку и помогай матери с дедом!

– Сам знаю, что делать! – огрызнулся Антон.

Лицо Зава стало под цвет пижамы, он посиял своей лысиной с жидким оселедцем и обратился к матери.

– Слышали, Нина Федоровна, он сам знает! Старшим грубит!

Перепалка бы разрослась, но всех перебил возглас Свальщицы, случайно глянувшей на дорогу.

– Начальство едут!

– Вроде да, легковушка, – откликнулся Свальщик.

Грузовики с мусором частенько проходили дорогой на свалку, легковые же были редкими гостями в Заливановке, тем более на конном. Но сейчас к бараку, расплескивая лужи, приближалась черная «Волга». Похоже было, что это машина самого товарища Скорых, председателя райисполкома.

Зав первый сорвался с места и побежал в барак, расстегивая на ходу пуговицы пижамы. Соседи тоже пошли с огорода.

Легковушка двигалась к конному, наматывая грязь на колеса. Теперь уже ясно было видно недовольное лицо Гохи. К бараку Гоха предпочитал ходить пешком, в сумерках: навещал Зинку, свою зазнобу. Но тут хозяин приказал, и никуда не денешься – поехал. Полдня придется отмывать машину от заливановской грязи.

Бельчик первым поприветствовал «Волгу» – облаял ее. Зав, успевший переодеться в черный костюм, отогнал собаку. Однако степанцовских куриц распугать не успел, и машина стала в луже, чтобы не передавить живность. К «Волге» потянулся барачный люд. Из сеней, прикрывая лицо полушалком, вышла Мотя, за ней выплыла Зинка в коротком ситцевом халатике.

Зав, невзирая на жижу под ногами, бросился к «Волге» и открыл дверцу перед Иннокентием Филипповичем Скорых.

Председатель свободно перешагнул лужу и поздоровался.

– Здрасте! – недружно ответили соседи.

Скорых пожал руку Зава, заговорил с ним, и все увидели, какой Зав низкорослый по сравнению с председателем.

Между тем из машины выскочил милицейский майор-крепачок и сразу забрызгал свои сапожки грязью. Он до того огорчился этим обстоятельством, что забыл про секретаршу. А помощница Скорых раскрыла дверцу и уставилась на лужу. На помощь ей кинулся Гоха, подхватил секретаршу на руки, словно куклу, и чуть не уронил, наткнувшись на Зинкин жгучий взгляд.

– Спасибо, Гошенька, – промурлыкала секретарша и потрепала за отворот куртки.

– Товарищи, – обратился Скорых к шеренге соседей, – мы приехали к вам с предложением эвакуироваться на время наводнения!..

Люди насторожились.

– Серьезная опасность? – спросил дед Федор, расслышавший громоподобный голос председателя.

– Уровень может подняться на три метра по последним данным, – объяснил Скорых. – А главное, баклашихинская запань трещит… Представляете, что будет, если бревна пойдут на вас?

Трудно сейчас было представить, что сюда может ринуться вода – Иркой далеко, вокруг зеленеет трава, щебечут воробьи, палит солнце. А бревна – что? Бревна – стройматериал. Сколько народу здесь построилось благодаря паводкам! Опять же бревно – топливо. А эвакуируйся – ни дров не заготовишь, ни своего не найдешь: растащат последнее охотники до чужого.

И первый высказался Свальщик:

– Бог даст – не зальет.

– На бога надейся, а сам не плошай! – напомнил Скорых.

– Ну, на фронте не сплошали, – захорохорился дед Федор. – И с наводнением повоюем, если что…

– Если б вакуировали нас по квартирам, да не на время, а навсегда, уважаемый Иннокентий Филиппович, – запричитала Мотя. – Спасибушко сказали бы…

Соседи стали смущенно переминаться. Антон затаил дыхание, как перед явлением чуда, А вдруг Скорых сейчас изыщет возможность… Возьмет и переселит весь их барак на Горюшину гору! Ну что стоит Иннокентию Филипповичу приказать секретарше, и она выпишет ордер на квартиру, в которой можно зажить по-новому…

Но Скорых засмущался сам не хуже бараковцев, тоскливо взглянул на Горюшину гору.

– Пока не можем обеспечить квартирами, товарищи. У нас еще есть неустроенные, инвалиды… Эвакуировать будем временно, в школу.

– А потом снова в барак? – вырвалось у Антона. – До следующего паводка?

На дворе стало тихо, соседи отодвинулись от Антона, и он оказался один под прицельным взглядом Скорых.

– Что за умник такой? – проговорил председатель морщась.

– Наш критикан Антошка, – угодливо объяснил Зав, и все засмеялись.

– Таким наводнение даже на пользу, – заметил Скорых жестко. – Критиковать много мастеров развелось, а добрых помощников куда меньше! Так что скажете, товарищи, насчет эвакуации?

Зав бросил строгий взгляд на соседей, чтобы не перебили ненароком, и откашлялся, как перед докладом.

– Стихийные бедствия, – начал он, приподнимаясь на носках, – нас не страшат, Иннокентий Филиппович, поскольку мы всегда готовы к любым неприятностям. На вверенном мне конном дворе проведен инструктаж по технике безопасности, приняты необходимые меры. – Зав показал на недавно подкрашенную пожарную доску с топором, остродонным ведром, багром и лопатой.

Скорых покривил брови, поиграл скулами, хотел выразить сомнение, но, видно, понял, что временное отселение никого не устраивает, а в катастрофу никто не верит. И председателю осталось только распрощаться с народом, сесть в «Волгу» и сказать майору:

– Держите в готовности всю технику!

Из-под колес машины с кудахтаньем посыпались куры, Бельчик бросился вдогонку, облаивая забрызганный номер. Фонтан грязи вырвался из-под колеса и обдал собачонку. Бельчик отскочил, замотал мордой и слепо закрутился на месте. Раздался смех:

– Что, получил?

– Будешь начальство уважать!

Антон кликнул пса и взял его на руки. Бельчик скулил, из глаз катились грязные слезы.

Вечер

Когда Антон вошел в свою квартиру, часы на комоде пробили шесть раз. А солнце прошивало каскадами света и кухню и комнату: отыгрывалось за многие дни ненастья. И скромная квартира сияла, как никогда.

«Будто почуяла что-то особенное, – подумал Антон о матери, – ишь как надраила полы!»

Но вообще-то он уж чересчур подозревал мать. Она, конечно, не могла ничего определенного знать про планы Ивана Бульдозериста насчет сватовства. Просто мать всегда содержала квартиру в чистоте. И сын с дедом помогали ей. На полах были расстелены дорожки, сплетенные из разноцветных тряпочек. Их плел дед. Ветошь Антон собирал ему на свалке. Эти разноцветные тряпочки свозили на свалку из швейных и трикотажных мастерских города. Старики Заливановки плели из них коврики, потом продавали свои изделия на барахолке и тем подрабатывали. Дед Федор склонял и Антона к этому ремеслу, но ничего путного из этого не вышло.

Дверь в комнату открылась, вошли дед и Степанцов, на вытянутой руке которого покачивался бидончик. В комнате запахло медовухой. Единственный глаз конюха радостно сверкал, а второй был прикрыт, как у пирата, черной кожаной ленточкой. Вид грозный, а на деле сосед был смирнее Ласки, особенно боялся начальства и вообще всех, кто повышал голос.

Он поставил бидончик на середину стола и широким жестом пригласил деда с Антоном.

У деда повлажнели глаза.

– Нет, ты скажи, – дед продолжал, видно, начатую со Степанцовым беседу, – что ему власть, если он так думает – пора, мол, вообще барак ликвидировать.

Антон догадался, что разговор о нем.

– А нас батя сек за пререкания, – сказал Степанцов, – и дед сек, и дядья секли, и все, кому не лень, лупцевали нас. Так мы старших не смели обсуждать.

– Ну и что из вас вышло? – огрызнулся Антон. – Покорные шестерки!

– Вот кроет! – восхитился дед.

– Давай, давай, дуй по нам! – усмехнулся Степанцов. – Ты ученый, а мы темные. Мой Савка и тот спрашивает надысь: бать, а бать, ты почему у нас простой конюх? И как я ему объясню, что батя его сил много имел, а не знал, куда их переводить. Мотался по свету, как угорелый, думал все деньги заробить, какие есть… Сперва землю пахал, потом лес валил, на Камчатке рыбу ловил, в шахте тачку катал, под Воркутой рельсы укладывал на путя, а теперь вот конюшу. И кроме лошади, никому не нужон становлюсь со своей силой человечьей. Да и сила уж не та…

– Это без отца он больно самостоятельным стал, – сказал дед про Антона.

Вошла мать, и Антон понял, что сейчас самое время уйти на чердак, где любил он подолгу просиживать с книжкой.

– Я пошел к себе, – сказал Антон. – Заливать будет, приходите все наверх.

Хорошо бы, шагая по коридору, думал Антон, чтобы наводнение разметало хозяйство Бульдозериста: его брусчатый дом, высокий забор с кулацкой триумфальной аркой, стайку с поросенком и курицами, сарай, доверху набитый дровами, десять соток огорода, бревна… Тогда бы Иван с горя забыл про сватовство к Нине Федоровне, оставил бы их в покое. Дружить с Заусенцем – это одно, но представить себя пасынком Ивана Антон не мог.

«Давай, наводнение, шпарь! – мысленно приказывал он воде, – Разнеси нашу шарагу, поставь все на место, заставь попереживать».

Седая лестница с широкими ступенями вела на крышу сеней, а дальше три шага и – дверца на чердак…

Примерно через час на плоскую крышу взобрались дед со Степанцовым и стали разглядывать окружающую местность в дедов артиллерийский бинокль. У деда на груди поблескивала медаль «За боевые заслуги». Награду эту дед надевал в ответственных случаях.

– Смотри вон туда, на перемычку, – приказывал он Степанцову. – Обстановка ненормальная.

Конюх смотрел в одну половинку бинокля, как в подзорную трубу.

– Чегой-то там деется, – согласился Степанцов, – струйка прорвалась вроде.

– Какая струйка! – возмутился Антон. – Без бинокля видно – целая протока уже!

– Преувеличивать силы противника не следует, – дед одернул рубаху, – но и преуменьшать не надо.

– Вода скоро будет на свалке, деда!

– Встретим, как полагается, – пробормотал дед. – Маленьких – на чердак! А взрослые станут на оборону барака!

Степанцов опустил руку с биноклем, его глаз потускнел.

– Антон, возьми моих ребятишек на ночь к себе, – проговорил конюх просительно, – сохранней будут на случай чего.

– Пусть лезут, – ответил Антон, – я настелю им сена.

Он тоже взял бинокль и навел его на перемычку.

Совсем недавно Иркой приносил сверху густой запах цветущей черемухи. Этот ни с чем не сравнимый запах перебивал навозный дух конного и свалки, будоражил кровь, звал забиться в цветущие острова. Но теперь сверху катился холод и шум большой ледниковой воды. В бинокль было видно, как треплет взъяренная река кусты на залитых островах, как пробиваются эти кусты торпедами-бревнами и как пенится вода около берегов.

А возле перемычки целый поток устремился в старое русло. В бинокль ясно различима картина разрушения гребня с редкой щеточкой деревьев. Большие куски глины разваливались под напором струи. В мутных волнах волочились кусты и деревья. Проран расширялся.

По ту сторону реки синело несколько милицейских машин.

– Милиция понаехала, – сказал Степанцов. – Чо боятся?

– Уже трусят в поселок проехать, – ответил Антон. – Мостик шатается, увязнуть можно, потом совсем не вылезешь из Заливановки!

– Просто спокойны за нас, – заверил дед.

– Верно! – единственное око Степанцова снова просияло. – И не такое видывали. Чо горевать, айда, Николаевич, – медовушка-то хороша, будто парное молочко!

– Медовуха отменная, – отозвался дед и начал спускаться по лестнице.

Ночь

Перешагивая через поперечины, Антон прошел в угол. Между поперечными балками на слой шлака были насыпаны опилки. Шаг здесь заглушался, а слышимость улучшалась. Из форточек, со двора, из поселка, с Горюшиной горы сюда доносились звуки. И особенно в этот вечер все стало четче, даже возня кроликов под бараком явственно слышалась Антону.

Барак распахнул окна, чтобы лучше ощущать приближение воды. И Антон вдруг оказался как бы во всех квартирах той половины барака, что окнами выходила на поселок. Он ясно различал стук ложек о миски за столом Свальщика, бодрый голос теледиктора в Мотиной квартире и жужжание Зинкиной швейной машины.

Стукнула дверь их квартиры, и Антон отвалился от балки. Растирая затекшую шею, задевая носками кед поперечины, он подошел к дверце. Распахнул ее. Втянул ноздрями воздух и ощутил, как сильно пахнет свежей холодной водой.

Водное кольцо, окаймившее луга, поблескивало в лунном свете. Оно казалось безопасным, как оросительная система. Но два водяных щупальца протянулись уже к свалке, и они сливались между собой. Свалка, правда, засасывала воду, словно гигантская губка, но все же отводок из-под мусора бежал к поселку по ложбинкам старого русла.

У маленького мостика гудели машины, мелькали огни, будто туда весь город сбежался за водой. Полезной ледяной водой с Саян. Антон вспомнил о теории полезности талой воды для растений, животных, птиц и людей и сразу подумал о Ласке. «Ей бы пить сейчас эту воду со снежников, – размыслил он, – Жеребенок был бы крепкий, пучеглазый и шустрый».

Однако Ласка почему-то не шла пить прибывающую воду, а тыкалась мордой в огромное, рассчитанное на десяток лошадей, корыто. А там воды не было. Степанцов и Свальщик давно поили ее прямо из колодезного ведра, хоть бараковцы костерили их за это.

– Чего, сердешная, нутро горит? – раздался из тени барака голос Свальщика. – Сейчас я зачерпну водицы…

Его горбатая фигура появилась перед бараком, где земля была исполосована светлыми клиньями окон.

Свальщик подошел к колодцу, поймал бадью на коромысле журавля и потянул ее вниз. Железная бадья билась о каменные стенки колодца. Потом ведро плеснуло на глубине, и Свальщик потянул его обратно. Журавль скрипел в темноте, будто жаловался на старость.

– Вот и пей на здоровье! – сказал Свальщик, ставя бадью перед Лаской на землю. – Твоя состояния нам понятна, бедная скотинка… Э-эх, грехи наши…

Ласка ткнулась в бадью мордой, понюхала воду и стала деликатно пить. Свальщик погладил ее черно-белый вздутый живот и покачал головой.

– Даст бог, не сегодня-завтра ожеребишься. Да только встал бы жеребенок до воды… И в мелкой можно потонуть…

Ласка перестала пить и задумалась, будто соображала, как вести себя дальше.

Свальщик выплеснул воду на гигантские лопухи, разросшиеся у колодца, и побрел в сторону свалки. Его холщовая рубаха белела в темноте, как бумажная макулатура.

Мысли Антона были прерваны странными хлопками, донесшимися с дороги. Это старик бежал, и его подметки хлопали по земле. Сиплое дыхание донеслось снизу, когда Свальщик вбежал в сени. Потом хлопнула дверь квартиры, и вылетел его порывистый голос из окна:

– Матушка, дал нам господь подарок, да лиходеи отняли!

– Какой подарок? Что за лиходеи?

– Бону притащило на свалку! Да Гошка с парнями своими ее застолбить успел!

– Да что ж это такое, господи? Откуда их принесло, супостатов?

– Моторка у них чуть не посуху ходит, вот какое дело-то!

– И добрая бона?

– Метров полcта! В пять бревен! Да ловконько стала между кучами!

– Ничо, отец, господь не потерпит лихоимства, пошлет им кару, пошлет! Перевернутся в своей лодке!

– Да что ты мелешь, матушка! Можно ли людям такое сулить? Пусть пользуются, а мы и так проживем. Вот кролики множатся – лучше некуда…

– Антон! Где ты? Идем к тебе спасаться! – раздался снизу голос Зинки.

– Антон, и мы к тебе! – баском заявил Савка.

– И я, и я, – пискнули разом Стасик и Мирка.

Антон подал обе руки степанчатам и втащил их на чердак. Потом стал помогать Зинке. Взял ее узел и на миг почувствовал такую слабость, что не мог сдвинуть с места легкого постельного узла. Придумала Зинка, так придумала!

– Что же ты? – с бархатным хохотком спросила Зинка. – Веди в свою спальню!

Антон ринулся в глубь чердака, освещая жидким лучом фонарика балки, белые трубы печей и клочки сена, разбросанные по шлаку, перемешанному с опилками. Зинка пришла в каком-то серебристом новом платье, точно собралась на танцы.

– Всем места хватит, Зина, – подвел он соседку к постели. – А вы, ребята, на той стороне!

Антон выдернул из-под своего матраца клок сена и добавил в постель ребятишкам. Савка тут же расстелил рваненькое ватное одеяло, бросил две подушки в линялых наволочках и приказал младшим ложиться…

Как ни тревожна была ночь, а сон взял свое – и в бараке, и на чердаке.

Утро

Треск раздался явный, и чердак вроде поплыл куда-то.

– И-и-и! – запищала в углу Мирка, и сразу к ней присоединился Стасик: – У-у-у!

Антон подскочил и ударился головой о балку. Из глаз, как из кремней, посыпались искры.

– Антон! – дернулась Зинка. – Что это?

– Сейчас разберусь!

Внизу разнесся треск, звон стекла, крики.

– Караул!

– Потоп!

– Помогите!

– Люди-и!

Антон метнулся к чердачной дверке. Вышиб ее на ходу и скатился по лестнице.

Везде тускло переливалась вода. Плавали дуги, щепки, доски, клочки сена. И непонятно было, куда надо бежать. Кругом колыхалась стена тумана. Только домик Ивана Бульдозериста проглядывал сквозь туман. Однако между бараком и этим крайним домиком Заливановки образовалась протока. Темная речка выбегала из тумана и уносилась в туман.

А барак накренился набок. Крыша съезжала во двор. Завалинка уходила в воду – по ней метались кролики. От стаек неслись поросячий визг и кудахтанье кур.

Из барака выскочил Зав в пижаме. Высоко выбрасывая ноги из воды, он подбежал к пожарной доске, снял багор и стал бегать по двору, обдавая брызгами окна барака.

– На помощь!

– Господи?! – донесся голос Свалыцицы из разбитого окна. – Нас-то за что?

– За что, господи боже? – вторил ей Свальщик.

На крылечко выбегали соседи.

– Антон! – донесся голос матери. – Ты жив?

Антон сломя голову мчался к конскому корыту, поднятому водой, приткнувшемуся к забору, большому, сухому, прочному.

Но Зав опередил его. Он запрыгнул в корыто и начал отталкиваться багром. И тут Антон завопил:

– Подождите!

Корыто – оно как лодка! На нем уплыть можно, спастись!

– Куда? – завопил Зав. – Перевернешь!

Антон уже поймался за край корыта. Оставалось перевалиться в него. Но тут Зав махнул багром и ударил Антона по рукам. Малиновое пламя полыхнуло в глазах от боли.

– Анто-о-он!

У Зава выпал багор – он натолкнулся на взгляд Нины Федоровны. Соседка не произнесла больше ни слова, но взгляд ее был страшнее наводнения.

– Я за катером, Нина Федоровна, – забормотал Зав, – чтобы всех вывезти… Кто же знал, что так обернется… Туман… Барак подмыло… Это же надо…

Нина Федоровна хотела что-то сказать – искривился рот, но тут на крыльцо выскочила Мотя с узлом, за ней Степанчиха и Степанцов. Конюх сразу бросился на чердак, а Мотя и Степанчиха огласили двор пронзительными голосами.

– Сам уплываешь, – врезался в уши крик Моти, – а нас бросаешь?!

– Я за катером, – объяснил Зав, доставая багор. – Вертолет за вами пришлю!

– Знаем, какой вертолет! – взвизгнула Мотя. – Шкуру спасаешь!

– Молчи, ворожейка!

– А-а-а! – крикнула Степанчиха и кинулась на Зава. – Нас хочешь бросить с детьми!

Но тут крепкий окрик остановил людей.

– Прекратить базар! – Дед стоял на крыльце. – Что за паника?! Почему беспорядок?

К деду будто полностью вернулся слух: он поворачивал голову на писк кроликов, плач детей, треск досок, вскрики соседей.

Антон ощутил, как тяжелеют уши от крови, прихлынувшей от стыда. Мужчина! Зайцем кинулся с чердака, в майке и плавках. Бросил ребятишек, Зинку, дрался за место в копыте. Утопить тебя мало в этой ледяной воде…

– Надо плыть за помощью, – объяснял Зав, лихорадочно толкаясь багром. – Чтобы катер прислали или вертолет.

– Какой вертолет прилетит в тумане? – спросил дед. – Какой катер сюда подойдет по мелкоте? И в корыте этом куда уплывешь, товарищ заведующий?

Испуганно поглядывая на деда, Зав перешагнул через борт корыта и побрел к бараку. И Антон, опустив голову, двинулся на чердак. Навстречу ему спускался Степанцов с детьми на руках.

В чердачном проеме забелело Зинкино лицо. Впервые Антон видел, как испугалась Зинка.

– Неужели конец? – вырвалось у нее из стиснутых губ.

Барак заскрежетал, словно живое существо. Зинка вскрикнула, и Антон, подхватив ее за талию, вывел на безопасный скат сеней.

Искала место, где можно спастись, и Мотя. Она оделась во все новое, захватила наволочку с каким-то своим добром и теперь семенила по двору в поисках надежного угла. Крыша сеней ей, видно, не подходила, и Мотя направилась к Заву, который метался по крыльцу.

– Вода-то прибывает! – закричала Мотя. – Так и потонем тут?!

– А что тебе карты сулили, старая ведьма? – огрызнулся Зав.

– А ты начальство или тряпка? Кто должен спасать?

– Я покажу тебе тряпку! – погрозил ей кулаком Зав. – Я тебя упеку, куда следует! Я тебя спасу!

– Боялась я таких! – откликнулась Мотя. – Ты выплыви сначала, а потом грозись, бюрократ проклятый! Вредитель!

– Выплывем! – заверил Зав, исшаривая глазами стену тумана. – И разберемся, кто тут вредитель!

– Прекратить нытье!

Как ни странно, во всей этой сумятице наводил порядок немощный контуженный дед.

Сейчас он поднял руку, указывая на крыльцо и завалинку. И соседи подчинились. Сгрудились возле деда, с надеждой глядя на него.

– Будем по моей команде кричать все вместе, разом! – приказал дед. – На помощь!

Он взмахнул рукой, словно дирижер, и все затянули:

– На-по-мощь!

Даже Свальщик со Свальщицей оставили молитвы и прибавили свои голоса к хору соседей.

Где-то в тумане затарахтел лодочный мотор, но лодка прошла мимо. Однако это ободрило. Хор зазвучал дружней:

– Помо-ги-те!

Наконец кто-то ответил раскатисто: «О-о-о!» Это возле своего дома появился Иван Бульдозерист. Рядом с отцом суетился Заусенец. Они о чем-то посовещались. Потом Иван сложил ручищи у рта и затрубил, как изюбр:

– Нина-а-а!

Антон взглянул на мать. Ее лицо порозовело, в глазах засияли светлячки. Мать приподняла платье, ступила в воду и пошла навстречу Ивану Бульдозеристу. Теперь она не боялась утонуть. Вода стала захлестывать голенища резиновых сапожек, но мать не ощущала холода.

– Мама! – окликнул ее Антон. Острая боль кольнула его сердце. – Осторожнее, мама!

Мать будто не слышала. Зашла по колено в протоку и прокричала тоненьким голосом:

– Рушится! Дом наш! Ваня-я-я!

Иван, наверное, ничего не услышал. Но все понял.

– Даю вам бульдозер! Пере-е-езжайте-е-е!..

Он махнул Заусенцу, и тот заскочил в кабину. Иван дернул пускач. Раздался рев дизеля, синий дым окутал машину, и она двинулась к протоке. Бульдозер вошел в воду и направился к бараку, разбивая струю блестящим тяжелым ножом.

Антон двинулся навстречу бульдозеру и встретил Заусенца по пояс в воде. Течение уже отрывало ноги от вязкого дна, а холод стягивал сухожилия.

Заусенец приостановил бульдозер, и Антон завалился на гусеницу, а потом перелез на дерматиновое сиденье.

Заусенец, подмигнув дружку, двинул рычаг, направляя бульдозер прямо к крыльцу, на котором столпились бараковцы.

Соседи отступили в разные стороны, только дед остался стоять перед самым ножом.

– Здорово, дедушка! – Заусенец перевел двигатель на самые малые обороты, высунулся из кабины и объяснил: – Отец остался свой дом караулить – тоже кое-где подмывает. А я вам на поддержку… У меня приказ: сначала Нину Федоровну перевезти с ребятишками, потом остальных!

Нина Федоровна, отжимая подол платья, зарделась, как девочка-школьница.

– Сначала детей перевезем, – залепетала она, – и кто послабее.

Тут барак дал новый крен. Со стен посыпались кирпичи, дощечки, штукатурка. Со стороны конюшни тоже раздался треск. В стайке Степанцова визжал поросенок, будто его жалили крапивой.

Антон вылез на капот бульдозера и ободряюще помахал рукой Зинке. Она уже успокоилась, подошла к самому краю крыши и свесилась над соседями.

– Возьми меня, Антон! – вскрикнула она. – Тонуть, так вместе!

По-странному тянуло Антона к Зинке. Знал он про дружбу ее с Гохой, и еще много чего слышал о ней. И все-таки необъяснимо тянуло к этой разбитной девчонке, значительно старшей во всех отношениях.

– Никто не утонет, Зина, все выплывем, – Антон вздохнул и перевел взгляд на крыльцо. – Я что думаю, деда! Туман долго продержится. А вода наступает!

– Выдюжим! – ответил дед. – Укрепимся!

– А надо ли укрепляться и выжидать? – спросил Антон. – Давайте искать посудину сами.

– Что он мелет? – закричал Зав, обращаясь к деду. – Кого слушаем, Федор Николаевич? Молокососов! Надо эвакуироваться на бульдозере!

Зав бросился было к машине, но снова оглянулся на деда.

– Вы можете не слушать, – крикнул Заву Антон. – Я деду говорю и всем, кто хочет перебраться на сушу!

– На чем это перебраться? – перекосилось лицо Зава.

– На плоту! – выкрикнул Антон.

– Из чего ты сколотишь его? – спросил дед. – Где бревна?

– Готовый есть! – отозвался Антон. – К свалке бону прибило. Поедем сейчас и подтащим!.. Айда! – приказал Антон водителю.

Заусенец двинул рычагами, и бульдозер взревел. Пошел задним ходом, потом грузно повернулся и, раздвигая воду, двинулся по невидимой дороге в сторону свалки.

Зав бросился за машиной, протягивая руки.

– Уедут! – перекрикивал он вой двигателя. – Потеряются! Пропадем! Стойте… Аза-а-ад!

Заусенец дал максимальные обороты, и грязный бурун от бульдозера отшвырнул Зава.

– Направо! – командовал Антон, зорко наблюдая, чтобы не сбиться в кювет под водой. – Левее!.. Так, хорошо, прямо!

Слева донесся треск – это конюшня конного двора трещала под напором воды и мусора. «Надолго ли хватит конного?!» – подумал Антон. Как только рухнет конюшня, упадут заборы, и откроется полный простор для воды. Тогда уж барак недолго простоит…

– Быстрей! – крикнул Антон Заусенцу. – Выжимай все!

Впереди выступили из тумана колоссальные статуи, отлитые некогда из бетона. Они равнодушно взирали на половодье с высоких куч мусора. На их головах и плечах сидели вороны. Ждали, когда взойдет солнце, чтобы собирать обильный корм на лугах и размытой свалке.

– Спасемся! – цедил Антон сквозь зубы, обшаривая глазами свалку. – Мы не суслики… Давай, Коля, жми!

Бульдозер разбрасывал воду, несшую щепки, клочки бумаги, ящики, очистки, ножки от стульев, детские игрушки. Все, способное плавать, держало направление к мосту через Иркой. Наводнение возвращало городу весь его мусор.

– Бона! – Антон ткнул пальцем в изогнутую, будто лук, бревенчатую связку.

Заусенец кивнул, и бульдозер ринулся с кучи к подножию, где завяз один конец боны. И вдруг машина остановилась. Заусенец притормозил на склоне кучи, не доехав каких-нибудь десяти метров до обрывка каната, привязанного к боне.

Антон покосился на Заусенца: у того кисти рук сжимались и расправлялись на рукоятке рычагов. И острый кадык ходил вниз-вверх, как поплавок во время поклевки.

– Что ты? – спросил Антон. – Двигатель?

– Парни! – выдавил Заусенец. – Не отдадут!

Антон проследил, куда смотрит Заусенец. На другом конце боны копошилась компания Гохи. Сердце Антона сжалось. В клочьях тумана люди на том конце боны казались настоящими великанами, а их моторная лодка – кораблем. Антон знал, что это оптический эффект тумана, но сердце екнуло.

– Гохи нет! – вскрикнул вдруг Заусенец, всмотревшись в парней. – Так и есть – трое: Сохатый, Эфиоп и Мастерюга…

– А этих-то мы убедим? – сказал-спросил Антон. – Неужели не пойдут навстречу?

– Идут уже, – скривился Заусенец.

По боне шагал к ним Костя Сохатый, как по проспекту, помахивая ломиком, точно тростью. Волосы его выбивались из-под кепки белесым дымком, зубы сияли по-праздничному.

– Ну, чего чешетесь? – закричал он издалека. – Цепляйте за конец и заводите за крайнюю кучу… Сделаем улово – все бревна будут наши!

– Подзадержались мы, Сохатый! – Заусенец перекосил губы в угодливой улыбке. – Понимаешь, топит!

– Не утопит! – объявил Костя. – Чего тут – воробью по колено!

– Оно так-то, да… – затянул Заусенец.

– Барак у нас трещит, – вмешался Антон, – рушится… Надо людей спасать, Сохатый!

– Не наша забота, – заметил Костя. – У нас уговор!

– Это чего они тянут резину? – вынырнул из-за спины дружка Мишка. – Время – деньги, а вы тут антимонию развели!

– У нас люди в воде! – повысил голос Антон. – Барак подмыло!

– Спасут, кому надо! – выкрикнул сзади Витька Мастерюга. – А мы как уговаривались?

– Да поймите же, парни! – замахал руками Антон. – Людей надо выручать! На боне пересидеть можно, а то и уплыть!

– Ну да! – оскалился Костя. – Бона эта у нас золотая.

– Тогда сплавайте к спасателям, – взмолился Антон, – скажите про нас!

– А Гоха? Он приказал здесь быть!