Текст книги "Адское пламя"

Автор книги: Геннадий Прашкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Геннадий Прашкевич
Адское пламя
(Адское пламя-2)

I

Борис Анибал (Масаинов). Моряки Вселенной. Повесть, М., 1940.

Александр Казанцев. Пылающий остров. Роман, М., 1941.

Николай Плавильщиков. Недостающее звено. Повесть, М.-Л., 1945.

Сергей Беляев. Приключения Сэмюэля Пингля. Роман, М., 1945.

Александр Казанцев. Взрыв. Рассказ-гипотеза, М., 1946.

Владимир Брагин. В Стране Дремучих Трав. Роман, М.-Л., 1948.

Абрам Палей. Остров Таусена. Повесть, М.-Л., 1948.

Леонид Платов. Архипелаг Исчезающих Островов. Повесть, М. – Л., 1949.

Александр Студитский. Ущелье Батырлар-Джол. Повесть, М., 1949.

Вадим Охотников. Дороги вглубь. Повесть, М., 1950.

Лазарь Лагин. Остров Разочарования. Роман, М., 1951.

Валентин Иванов. Энергия подвластна нам. Роман, М., 1951.

Лев Теплое. Среда Рея. Рассказ, М., 1955.

Владимир Немцов. Осколок солнца. Роман, М., 1955.

Георгий Гуревич. Подземная непогода. Повесть. М., 1956.

Глеб Голубев. Золотая медаль Атлантиды. Повесть, М., 1956.

Виктор Сапарин. Однорогая жирафа. Рассказ, М., 1958.

Иван Ефремов. Туманность Андромеды. Роман, М., 1958.

Юрий Долгушин. ГЧ (Генератор чудес). Роман. М., 1959.

Александр Шалимов. Ночь у мазара. Рассказ, М., 1960.

Анатолий Днепров. Уравнения Максвелла. Повесть, М., 1960.

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Путь на Амальтею. Повесть, М., 1960.

Это было в начале сорок девятого.

Горбоносой студентки прелестная челка.

Я сказал: «Ты похожа на Анну Ахматову!»

А она: «Как не стыдно! Ведь я ж комсомолка!»

Валентин Берестов

А.Михайловский: «Фантастика должна только развивать фантастические идеи науки».

А.Ивич: «Книга должна учить бдительности».

Десятки критиков из года в год подозрительно докапывались: а на чьем это горючем болтаются в космосе корабли фантастов? Н.С.Хрущев выразил вопрос предельно ясно: чье сало едите?

Сумрачным вечером, кажется, в октябре, а может, уже и в начале ноября 1976 года, Виталий Бугров и я, хлюпая башмаками по мокрому, расползающемуся под башмаками снегу, бродили по каким-то московским переулкам, отыскивая дефицитный в те годы изюм. Но говорили мы не о домашних делах, это нам тогда и в голову не приходило. Ни на что, в том числе и на прохожих, не обращая внимания, мы обсуждали попавшие нам в руки не совсем обычные машинописные записи.

Если верить этим записям, отечественные фантасты, оказывается, давно обштопали своих многочисленных англоязычных коллег! Самосдергивающиеся штаны, неснашивающиеся калоши, трактора без водителей (все равно ведь водитель запьет и вывалится из кабины), партийные собрания по всем поводам – все путём, все нормалек, вот настоящая прогрессивная, в высшей степени человечная фантастика, пусть и ближнего прицела, зато бьет точно, а эти придурки англосаксы черт знает что обсуждали на своих дискуссиях. Артур Кларк и Говард Фаст (тогда уже не друг Советского Союза), Роберт Хайнлайн и Джон Бреннер, Пол Андерсен и Элджис Бадрис, Айзек Азимов и Рэй Брэдбери, и еще масса занятных людей, все они почему-то говорили не о том, как построить еще один более мощный трактор или скроить еще одни гораздо более быстро сдергивающиеся штаны, а напротив – путались в показаниях, пугались чего-то, запугивали друг друга. А.Кларк утверждал, например, что Луны мы достигнем в 1970 году (дискуссия фантастов состоялась в 1958-м), а Марса и Венеры только в 1980-м, а Говард Фаст возражал: «А не шагает ли астронавтика слишком быстро вперед – если учесть, как мы топчемся на месте в области морали, социологии? По-моему, — как-то нехорошо добавлял он, – это и есть настоящая проблема, а не соперничество между двумя блоками или конфликты между профсоюзом грузчиков и правительством». И уж совсем странные вещи говорил А.Ван Фогт: «Мы не имели права сбрасывать бомбу на Хиросиму, но раз мы сделали это без угрызений совести, хотя и с запоздалым сожалением, то надо быть уверенным в том, что какой-нибудь американский, русский или китайский патриот не уверит себя в том, что взять инициативу превентивной войны на себя и нажать красную кнопку – это не только неизбежный, но даже высокоморальный и гуманный шаг…»

Но и это не главное.

Это мы с Бугровым могли пережить.

Больше всего нас поразили слова, сказанные Д.Кэмпбеллом и Мак Рейнолдсом, кстати, даже не фантастом, а всего лишь американским резидентом в Танжере, но человеком при этом уважаемым.

Вот что они сказали.

Д.Кэмпбелл: «Гипердемократия старается наказать гения, отняв у него большую часть заработка налогами. Тому, кто случайно открыл нефтяное месторождение стоимостью в десять миллионов долларов, просто повезло, и это нисколько не противоречит законам гипердемократии. Он заплатит только двадцать пять процентов налогов, но тот, кто заработал десять миллионов на гениальном изобретении, будет считаться типом асоциальным, врагом народа, и гипердемократия заставит его заплатить за открытие девяносто процентов от всего им полученного. Я, Джон Кэмпбелл, не желаю жить с дураками. Единственное подлинное право, единственное, о чем стоит спорить и говорить, – это право быть человеком, отличным от других».

Замахнулся!

А за ним и Мак Рейнолдс: «Если когда-нибудь советский режим будет свергнут, Россия завоюет весь мир. По-настоящему эффективный режим при потрясающих качествах русского народа приведет к экспансии, с которой может сравниться только Римская империя. Американская секретная служба должна делать все, чтобы укрепить советский строй и поддержать Хрущева…»

Не уследила, не справилась с этим делом американская секретная служба.

«…Я слышу мерную поступь стальных легионов труда на мирных путях. Все наши друзья – в их рядах! Они идут на указанных им народом местах. Их поступь сильна и тверда. И они никогда не устанут, потому что идут в ногу с народом. Пойдемте с ними!»

Вот где правда (В.Иванов, «Энергия подвластна нам»), а этот танжерский резидент… «Единственное подлинное право – это право быть человеком, отличным от других».

Чё попало!

Есть старинная коряцкая сказка. Летел гусь над тундрой и увидел человека. Сел рядом с человеком, долго на него смотрел, ничего в нем не понял и полетел дальше.

Чему, впрочем, удивляться, ведь советская критика и в 70-х о романе Е.Замятина писала так: «Утопия Замятина пророчит, что человек превратится в ноль, а общество станет скопищем муравьев… все до единого принципы, которые Замятин приписывает коммунизму, – это доведение до предела логики империализма…» (А.Рюриков, «Через 100 и 1000 лет»; не худшая, кстати, книжка о советской фантастике. – Г.П. )

Если когда-то герой А.Грина («Фанданго») мог заявить: «Я остаюсь честным, потому что люблю честность…», а странные герои Натальи Бромлей заболевали «недугом расщепления идей», то в 40-50-х фантасты в СССР старались вообще не касаться таких вещей. Фантастике официально предписывалось быть только научной. Другими словами, ее всеми возможными средствами превращали в жанр антихудожественный. Фантастике вверялось укреплять веру читателей в близкое и счастливое будущее, а будущее, понятно, определялось успехами науки, ведомой партией и правительством. «Вот вы пришли, чтобы я уморил вас для пользы науки, — говорил герой рассказа Л.Теплова «Среда Рея» («Техника—молодежи», 1955), – стало быть, вы верите в науку». Совершенно недвусмысленно утверждалось, что истинно прогрессивной наука может быть только в СССР. Не какая-то там кибернетика, придуманная идиотом, и не какая-то там генетика, придуманная монахом, а марксизм, черт возьми, материализм, диалектика! Выращивать деревья, то уж по метру в день (Г.Гуревич, «Тополь стремительный»), искать корень кок-сагыза, то уж самый огромный (А.Студитский, «Ущелье Батыр-лар-Джол»). Даже тип новый определился – прозроман ускоренного типа (С.Бобров, «Спецификация идитола»). Книги становятся менее интересными, чем их авторы. Тот же Сергей Бобров, автор «Спецификации идитола» и таких авантюрных «прозроманов ускоренного типа», как «Восстание мизантропов» и «Нашедший сокровище», писал о себе: «…после революции был недолго заметным деятелем московского Союза поэтов, выпустил три авантюрно-утопических романа, преподавал математику, работал в ЦСУ, побывал в тюрьме и в Кокчетаве».

Последнее мне особенно нравится. «Побывал в тюрьме и в Кокчетаве».

Это вам не измышления бывшего большого друга СССР Говарда Фаста и не анекдоты какого-то Блиша!

Механистичность, похоже, в нашей крови.

В.Г.Богораз-Тан в замечательной монографии «Чукчи», изданной в 1934 году Институтом народов Севера ЦИК СССР, с некоторой грустью отмечал:

«…Впрочем, когда местные казенные ученые затевали собрание статистики по собственным домыслам, не списывая с казенных образцов, результаты получались еще более оригинальные: так, в архиве одного из камчатских поселков я нашел копию статистического рапорта следующего рода:

Петр Рыбин ………………………………52 года от роду.

Семен Березкин ……………………….43 года от роду.

Иван Домошонкин …………………….47 лет от роду…

Итого всей деревне …………………..2236 лет от роду».

Однажды (мне только-только стукнуло одиннадцать лет) у одного своего приятеля я увидел тоненькую книжку, бумажную обложку которой украшал рисунок чудовищной обезьяны. Обезьяна боролась с набросившейся на нее пантерой. Вот где, наверное, масса приключений! – подумал я. И наугад раскрыл книжку.

«Бабочки у него были; гигантские орнитоптеры, летающие в лесах Индонезии и Австралазии, и крохотные моли. Орнитоптеры привлекали его величиной и благородной окраской, в которой черный бархат смешивался с золотом и изумрудами. Моли нравились ему по другой причине: расправить тончайшие крылья этих крошек было очень трудно…»

И дальше:

«Он смотрел на большую стрекозу с бирюзовым брюшком, летавшую кругами вокруг него. Стрекоза хватала на лету комаров. Иногда оторванное крылышко комара падало, кружась у самого лица Тинга. Тогда он видел, как оно переливалось перламутром в колючем луче…»

Оторванное крылышко комара меня покорило.

Так, совершенно случайно, я наткнулся на научно-фантастическую повесть «Недостающее звено», и это, несомненно, изменило мою жизнь, ибо через некоторое время я вступил в долгую и совершенно замечательную переписку с автором указанной повести – профессором Николаем Николаевичем Плавильщиковым, известным энтомологом и писателем.

Потрясенный проявленным мною интересом, приятель подарил мне книжку, но через неделю ее у меня стащили. Потрясенный этим, я, в свою очередь, стащил «Недостающее звено» в городской библиотеке (благо книжка была издана относительно недавно – в 1945 году). Как и бывает в таких случаях, книжку у меня скоро увели. Но это было уже не страшно, потому что я получил экземпляр от самого автора – с автографом, в котором взрослый человек обращался ко мне по имени-отчеству. Самое ужасное, что в начале 60-х пропал и этот экземпляр, так что в моей библиотеке хранится сейчас совсем другой, подаренный мне на день рождения старым другом…

Н.Н.Плавильщиков был не просто последним энциклопедистом, он был талантливым последним энциклопедистом. Его «Очерки по истории зоологии» или, скажем, «Гомункулус» до сих пор остаются превосходным чтением для любого возраста. Его энтомологические работы до сих пор восхищают специалистов, а на великолепных переработках Ж.Фабра и А.Брэма выросло не одно поколение.

В самом деле.

«Первым был сотворен… человек, — объясняет Н.Н.Плавильщиков. – Иначе Платон не мог рассуждать: человек – наиболее совершенное отображение мира идей (по учению Платона, вселенная двойственна: она объемлет два мира – мир идей и мир вещей, отображающих эти идеи; идеи мы постигаем разумом, вещи – чувственным восприятием). У человека три «души»: бессмертная и две смертные (мужская – мощная и энергичная и женская – слабая и податливая). «Эволюция» протекает путем деградации всех сортов этих «душ», причем допускается еще и «переселение душ». Животные – своеобразная форма «наказания» для людей. Люди, упражнявшие не бессмертную, а смертную часть своей сложной души, при втором рождении превратились в четвероногих. Те, которые «превзошли тупоумием своим даже четвероногих» и которые своим телом как бы прилипли к земле, оказались пресмыкающимися. Просто легкомысленные люди при втором рождении превратились в птиц. «Невежественнейшие и бестолковейшие» попали в новой жизни в воду и стали водными животными. Человек оказался родоначальником всех живых существ, и это неудивительно: по Платону, все живые существа – только совокупность несовершенных и разнообразных видоизменений человека».

Подобное запомнишь в любом возрасте; талант популяризатора – это особый талант.

В фантастику писатели часто приходили из науки.

Иван Антонович Ефремов – крупный палеонтолог, основал одну из очень любопытных ее дисциплин – тафономию (учение о закономерностях захоронения ископаемых организмов), Александр Петрович Казанцев – инженер, изобретатель, Александр Шалимов, Дмитрий Биленкин – геологи. Геологом и географом был знаменитый Владимир Афанасьевич Обручев, младший из братьев Стругацких – Борис Натанович – астрофизик. Незадолго до войны на месте нынешних Лужников можно было наткнуться на интересную компанию, занимающуюся вовсе не писательским делом. «Не то в луже, не то в озерке, — вспоминает А. Казанцев, – плавал в изобретенной им резиновой лодочке, выполненной заодно с резиновыми сапогами-ластами, Юрий Александрович Долгушин. Взрывал на месте будущего стадиона свои чудо-запалы Охотников…» Работал с ними и Г.Бабат, тоже проявивший себя в литературе.

Я открывал фантастику в те годы, когда она определялась именами Александра Казанцева, Ивана Ефремова, Юрия Долгушина, Вадима Охотникова, Владимира Немцова, Виктора Сапарина, Валентина Иванова, Леонида Платова, Георгия Гуревича. Кого-то впоследствии я хорошо знал, с кем-то многие годы переписывался, кто-то чисто по-человечески помог мне войти в литературу. Самое лучшее, сказал я себе, садясь за второй том Антологии, обещанной Н.Гацунаеву, это вновь увидеть тот мир, увидеть изнутри, и понять его…

II

Письма.

Г.И.Гуревич (30.VIII.88): «Шпанов был высок… чуть сутулился, помню серо-седые волосы, кажется, очки. Биография у него колоритная. Кажется, в 1926 году он летал на воздушном шаре, совершил вынужденную посадку в области Коми. Написал об этом десять раз, понравилось».

Впрочем, это для первого тома.

Г.И.Гуревич (26.VII.88): «…В ноябре 1945-го демобилизовался, решил стать писателем. Первые месяцы после войны у людей были наивные надежды на вольности в печати. Начиналась мирная жизнь. Открывались журналы. Фантастику даже просили. Думаю, сыграла роль атомная бомба. Реальностью оказались фантазии. А фантастики не было. Мой приятель и соавтор (Г.Ясный. – Г.П.) организовал свидание с редактором «Огонька» Сурковым. Сурков выслушал вполуха, сказал: «Ну, давайте/» – и забыл… В феврале повесть «Человек-ракета» была готова. В апреле ее приняли в Детгиз, в июле она прошла по радио, в ноябре-декабре была напечатана в «Знание—сила», в июле следующего года вышла отдельной книжкой, в августе, кажется, была одобрительная рецензия Л.Гумилевского в «Литгазете», а в декабре разгромная – в «Культуре и жизни» – «Халтура под маркой фантастики». Дело в том, что повеяли холодные ветры. Дошла очередь и до фантастики…»

Холодные ветры, понятно, это и известное постановление ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 года – «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“«, отмененное только через сорок три года. Один из авторов постановления – А.А.Жданов – так объяснил ленинградской творческой интеллигенции: «Советские писатели и все наши идеологические работники поставлены сейчас на передовую линию огня, ибо в условиях мирного развития не снимаются, а, наоборот, вырастают задачи идеологического фронта и в первую голову литературы».

Г.И.Гуревич (26.VII.88): «…Литературная весна не состоялась. В фантастике это выразилось в теории ближнего прицела. Идейная подоплека ее: есть мудрый вождь, который видит дальше всех. Он указал дорогу к Коммунизму. Есть Госплан, серьезное учреждение, все распланировано на пятилетку. При чем же тут кустари-писатели? А они должны воспевать эти стройки, должны воспевать планы советских ученых…

Критики, конечно, были за ближний прицел. Критики доказывали, что наша задача – улучшать жизнь на Земле, а американцы отвлекают нас от практических задач, маня космосом. Помню, на одном обсуждении в ЦДЛ взял слово читатель – майор – и сказал: «Я не понимаю, у нас в войсках есть артиллерия ближнего боя, есть и дальнобойная. И в литературе должно быть так». Критики снисходительно улыбались…»

Вышел в свет роман В.Брагина «В Стране Дремучих Трав» (1948).

Увлеченно и необычно описал В.Брагин приключения крошечного человечка в мире гигантских трав и насекомых. Но именно потому, что роман В.Брагина выделялся своей необычностью, он и был подвергнут жесточайшему разносу. Не помогло и то, что два издания книги (1948, 1959) были снабжены послесловиями доктора биологических наук Н.Н.Плавильщикова и академика А.И.Опарина. В.Брагина упрекали за отрыв от жизни, от живой истории, от живых человеческих дел, жестоко отчитывали за то, что он, автор, якобы мечтает о том, чтобы наш замечательный советский человек стал совсем малюсеньким (герой романа, проглотив специальную пилюлю, уменьшался во много раз, для него любая полянка становилась дремучим лесом), чтобы он только тем и был занят, что сражался с насекомыми. А в 1960 году критик С.Полтавский еще и удивлялся: «В.Брагин после суровой и справедливой критики его романа в печати, насколько нам известно, не выступал с новыми произведениями. Это следует считать самой существенной его писательской ошибкой».

Ненаписанные книги…

Известно, что М.Булгаков собирался работать над фантастическим романом «Планета-победительница», И.Ефремов начал писать роман о Чингисхане, Алексей Толстой набросал подробный план «Судеб мира».

Все эти книги уже никогда не будут написаны .

Пыль.

Духота.

Солнце печет, куры купаются в пыли разрытой ими завалинки.

1957 год, станция Тайга, улица Телеграфная. Ночью над деревьями низко – Марс, смотрит на мир ржаво и равнодушно. Я пытаюсь изучать таинственные каналы Марса с помощью трубы, сооруженной из очковых стекол. Не думаю, что Скиапарелли пользовался такой же, да и зрение у итальянца, наверное, было острее. Зато я пишу фантастические повести и рассказы…

Н.Н.Плавильщиков (31.V.57): «Фантастика – жанр заманчивый, но трудный. Не стоит писать так, как пишут Немцов и Охотников, это третий сорт в лучшем случае. И очень хорошо нужно знать те разделы науки, которые хочешь использовать для фантастического рассказа…»

Я был внимательным учеником.

Наверное, я умел учиться, потому что «Разворованное чудо», «Мир, в котором я дома», «Снежное утро», «Спор с Дьяволом» и еще кое-что выросли впоследствии из детских черновиков, набросанных в жаркое лето 1957 года. Названия тогда, правда, были другие: «Гость Аххагара», «Контра мундум», «Горная тайна». Единственный черновик, который в дальнейшем как-то не пригодился, – «Под игом Атлантиды». Модная, надо сказать, в те годы тема.

Роман.

Понятно, в те годы мне в голову и в дурном сне не приходило, что роману, не только фантастическому, а вообще роману, может что-то грозить. Однако еще Жюль Берн что-то такое предчувствовал, волновался, предупреждал (цитирую по журналу «Новое дело», № 9, 1902, Санкт-Петербург):

«В смысле характеристики современной эпохи вполне достаточный материал дает журналистика. Газетные сотрудники научились описывать ежедневно совершающиеся события настолько детально и более или менее художественно, что по газетам потомство наше сможет составить себе более верное представление о прошлом, чем по романам. Что же касается романов чисто психологического содержания, то они скоро исчезнут в силу начавшегося уже их вымирания. Величайший психолог современности Мопассан, как истинный гений, ясно видел это направление человеческой мысли и писал поэтому свои рассказы в самой короткой форме. И я уверен, что лет через пятьдесят-сто у нас не будет романов и повестей в виде отдельных книжек, и писатели, которым суждено, подобно Мопассану, пленять мир своим талантом, будут помещать свои произведения в газетах, заполняя отделы судебной хроники, происшествий и т.д.».

Но это так, к слову.

Н.Н.Плавильщиков (18.IX.57): «Из современных фантастов всех острее пишет Лагин. Казанцев и Платов неплохи. У Ефремова вещи очень неровные, кое-что просто скучно…»

Мало-помалу я начинал прозревать. Восторженность сменялась критичностью. Конечно, размышлял я, посылка «Десятой планеты» Сергея Беляева очень изящна. Еще одна планета Солнечной системы, расположенная по отношению к Земле точно за Солнцем… И движется с такой же скоростью, как Земля… Этакая планета-невидимка… Но, восхищаясь, я уже видел главный недостаток повести: робость воображения! Сергей Беляев изменял себе: из года одна тысяча девятьсот сорок восьмого его герои попадали всего лишь в одна тысяча девятьсот пятьдесят шестой год… Но я – то сам жил уже в 1957-м! И я мог сравнить мир повести, наполненный роскошными мраморными дворцами, с миром Тайги, переполненным деревянными покосившимися бараками. Что-то тут не вязалось. Может, и хорошо, думал я, что Сергей Беляев не дожил до 1956 года: окружающий мир, нисколько не изменившийся за последний десяток лет, разочаровал бы писателя.

Но вот «Приключения Сэмюэля Пингля»!

Вот вещь для Антологии! С этим и Виталий Бугров согласился, а уж он-то в фантастике знал толк.

«Я родился в 1632 году, в городе Йорке, в зажиточной семье иностранного происхождения; мой отец был родом из Бремена и обосновался сначала в Гулле. Нажив торговлей хорошее состояние, он оставил дела и переселился в Йорк. У меня было два старших брата. Один служил во Фландрии, в английском пехотном полку – том самом, которым когда-то командовал знаменитый полковник Локгарт; он дослужился до чина подполковника и был убит в сражении с испанцами под Дюнкирхеном. Что сталось со вторым моим братом, не знаю, как не знали мои отец и мать, что сталось со мной».

И дальше. «Так как в семье я был третьим, то меня не готовили ни к какому ремеслу, и голова моя с юных лет была набита всякими бреднями. Отец мой, который был уже очень стар, дал мне довольно сносное образование в том объеме, в каком можно его получить, воспитываясь дома и посещая городскую школу. Он прочил меня в юристы, но я мечтал о морских путешествиях…»

Но это еще не Сергей Беляев. Это Даниэль Дефо. А Беляев вот.

«Родился я в конце первой мировой войны в Эшуорфе, крошечном и уютном городке на берегу Атлантического океана, в семье Айзидора Пингля, письмоводителя конторы замка Олдмаунт майората лорда Паклингтона… У родителей я был последним ребенком и единственным, оставшимся в живых. Многочисленные братцы и сестрицы, рождавшиеся раньше меня, умирали в младенчестве…»

И дальше, ткнув пальцем в первую попавшуюся страницу: «Помнится, рассказывал он об одном корабле, который был так велик, что когда становился поперек Дуврского пролива, то его нос упирался в шпиц башни Кале на французском побережье, а развевавшийся на корме флаг смахивал в море с Дуврских скал пасшихся там овец. Мачты этого корабля были так высоки, что мальчишка-юнга, отправлявшийся по вантам на верхушку, опускался обратно на палубу уже глубоким стариком с предлинной бородой…»

Научные идеи романа, правда, уступали описанным приключениям. Ведь трудно всерьез принять такое вот откровение. «Если из тканей собаки выделить белок и искусственно придать ему способность паразитирования, а затем ввести в организм живой кошки, то можно вызвать перестройку ее белков; это сообщит кошке свойства собаки».

Я бы даже сказал: нагловатое утверждение.

Зато читался роман на одном дыхании.

А Валентин Иванов!

«Энергии, энергии и энергии! Еще и еще! Сколько ни вырабатывается энергии, ее все же мало человеку.1» – так начинался роман В.Иванова, изданный в 1951 году в Трудрезервиздате

Г.И.Гуревич (30.VIII.88): «… Валентин Иванов из старой русской интеллигенции. Мать его преподавала французский. Сам он был инженером-строителем и пришел в „Знание—сила“ со статьями о строительстве. Был он рассудительно разговорчивый, сдружился с Жигаревым, выдал „По следу“. Потом была „Энергия подвластна нам“, проходила жутко трудно, нельзя было полслова сказать об атомной энергии. Затем последовал „Желтый металл“. Эта книга изъята из библиотек. Вот тут впервые проявился, грубо говоря, шовинизм, мягче – национальный патриотизм. Идея была: показать, что жадность заглушает всякое родство, во имя золота всякие готовы предать и родину, и свой народ. Но получилось у него, что в компании валютчиков татары – жадюги, грузины – развратники и фанфароны, русские – обманутые дураки, а хуже всех жиды, эти и на сговор с фашистами пойдут. Шум подняли грузины, и книгу изъяли…»

Между прочим, в романе «Энергия подвластна нам» Валентин Иванов замечал как бы между делом: «Исходное действующее вещество, включаясь в ничтожных, по отношению к отрезкам времени, количествах, устремлялось с такой скоростью, что опасный момент образования энергии происходил в значительном удалении от источника…» Нечто подобное, хотя на другом, конечно, уровне, разовьет позже Станислав Лем в повести «Голос Неба». Зато у Валентина Иванова враги пытались ударить по СССР не чем-нибудь, а отраженным от Луны пучком радиоактивных излучений!

А.Р.Палей (10.VIII.88): «… За антилысенковскийроман „Остров Таусена“ меня лаяли во всех органах прессы, включая „Литературу в школе“ и „Естествознание в школе“. Результатом было надолго отлучение меня от печати и от всех способов заработка. Берия меня тоже не обошел вниманием, но, к счастью, поздно вспомнил обо мне: взяли 13 февраля 1953 года, а выпустили 31 декабря того же года… Какие обвинения мне предъявили при вожде? Сначала, что я хотел убить его и Маленкова. Это, конечно, не удалось хоть как-нибудь доказать. Потом – в клевете. И что я не соглашался с докладом Жданова о литературе. Воображаю, как смеялись над этим пунктом в Верховном суде… Все же дали мне 10 лет с последующей высылкой, и я мог бы их реализовать, если бы в начале марта не произошло важнейшее событие (смерть Сталина. – Г.П.), после чего меня реабилитировали, правда, только к Новому году…»

14 февраля 1993 года, за несколько дней до столетия Абрама Рувимовича Палея, я посетил его на Полтавской улице (недалеко от столичного стадиона «Динамо»). Слышал он плоховато и напомнил мне Циолковского – маленький костяной старичок в большом кресле, но он здорово старался все услышать и это ему удавалось. Он был полон любопытства. Он, написавший «В простор планетный», и «Гольфштрем», и «Остров Таусена», вдруг заинтересовался, а все-таки каким это образом радиоволны проходят сквозь стены?..

Время переполняло его.

Он вспомнил некую сотрудницу журнала «Революция и культура».

Эта милая женщина принимала у него стихи, никогда их не печатала и чертовски при этом любила жаловаться на жизнь. Это сблизило ее и Палея. Будучи человеком добрым, он понимал, он сочувствовал – нуда, сырая комнатенка… одиночество… безденежье… а профсоюз к тому же не позволяет продать пишущую машинку – орудие производства… Когда однажды знакомое лицо в траурной рамке появилось во всех газетах, Палей ахнул – Н.Аллилуева…

Вот с чего начинается фантастика!

Он был полон любопытства.

Он показал книгу стихов «Бубен дня», изданную в Екатеринославе в 1922 году, и показал корректуру книги стихов, только еще выходящей в Хабаровске. «Первое стихотворение я написал в семь лет, последнее буквально на днях». Единственный, быть может, фантаст, переживший крушение двух империй.

Все же важнейшее событие случилось – диктатор умер.

Говорят, он не любил фантастику. Коньком его была география, история. Тут он во многом разбирался. Разбирался он и в литературе, но выборочно. Напрасно попытался направить его на путь истинный фантаст Ян Ларри.

«Дорогой Иосиф Виссарионович, — написал он ему в 1940 году. – Каждый великий человек велик по-своему. После одного остаются великие дела, после другого – веселые исторические анекдоты. Один известен тем, что имел тысячи любовниц, другой – необыкновенных Буцефалов, третий – замечательных шутов. Словом, нет такого великого, который не вставал бы в памяти, не окруженный какими-нибудь историческими спутниками: людьми, животными, вещами.

Ни у одной исторической личности не было еще своего писателя. Такого писателя, который писал бы только для одного великого человека. Впрочем, и в истории литературы не найти таких писателей, у которых был бы один-единственный читатель.

Я беру перо в руки, чтобы восполнить этот пробел.

Дабы не утомить Вас и не нанести Вам травматического повреждения обилием скучных страниц, я решил посылать свою первую повесть коротенькими главами, твердо памятуя, что скука, как и яд, в небольших дозах не только не угрожает здоровью, но, как правило, даже закаляет людей.

Вы никогда не узнаете моего настоящего имени. Но я хотел бы, чтобы Вы знали, что есть в Ленинграде один чудак, который своеобразно проводит часы своего досуга – создает литературное произведение для единственного человека, и этот чудак, не придумав ни одного путного псевдонима, решил подписываться Кулиджары…»

Вряд ли повесть Ларри понравилась Сталину.

Правда, Советское государство существует на страницах этого произведения уже 117 лет (несбывшееся пророчество). Прилетевший на Землю культурный марсианин беседует с колхозниками и с учеными, с писателями и инженерами, с рабочими и учителями. Он видит скучноватую жизнь, массу торжественных, но никому не нужных собраний и юбилеев, а рядом – нищета, бедность, скудость культуры, бюрократия, враги народа… Ах, конечно, Ларри был наивен, полагая, что его имя останется в тайне. Уже 11 апреля 1941 года он был арестован. «Посылаемые Ларри в адрес ЦК ВКП(б) главы этой повести, — говорилось в обвинительном заключении, – написаны им с антисоветских позиций, где он извращал советскую действительность в СССР, привел ряд антисоветских клеветнических измышлений о положении трудящихся в Советском Союзе. Кроме того, в этой повести Ларри также пытался дискредитировать комсомольскую организацию, советскую литературу, прессу и другие проводимые мероприятия Советской власти».

Десять лет с последующим поражением в правах. Ну разве не с этого начинается истинная фантастика?

В 1954 году в известном толстом журнале «Новый мир» выступил писатель Ю.Долгушин.

В статье «Поговорим всерьез» писатель утверждал: фантастика – необходимый жанр, фантастика нужна читателям, фантастика будит воображение юных читателей, фантастика дает понять, что наука – это вовсе не сумма школьных или институтских знаний. Фантастических книг, напоминал Ю.Долгушин, выходит в стране прискорбно мало, «…а те, что есть, страдают недостатками в литературно-художественном отношении либо не отвечают задачам настоящей научной фантастики. Словом, положение таково, что в нашей современной научной фантастике нет ни одного произведения, которое стало бы любимой настольной книгой молодого писателя. В печати не появилось ни одной статьи, в которой серьезно, со знанием дела решались бы насущные вопросы этого жанра, его теории, специфики, мастерства. Кроме Всеволода Иванова, ни один из крупных писателей или критиков не выступил в защиту научной фантастики. А ведь в результате этого попустительства издательства стали буквально бояться печатать научно-фантастические произведения. Начали без конца консультироваться с критиками, специалистами, академиками. Невероятно долгим и тернистым стал путь рукописей. Некоторые авторы отошли от фантастики. Новые почти перестали появляться».