Текст книги "Парадокс Каина"

Автор книги: Геннадий Прашкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

2

Не нажал бы гашетку…

Тавель вспомнил южную операцию.

В штабной бамбуковой хижине после отхода основного отряда оставалось семь человек: Тавель Улам, полковник Тхат, младший офицер из группы доставки и четверо рядовых.

Откинувшись на циновку, Тавель томительно вслушивался в легкий, почти неуловимый шум леса, не стихающий даже в самые безветренные дни.

Шум леса наводит на размышления.

Доктор Сайх учит: любой человек стремится к покою. Доктор Сайх учит: чем ужаснее потрясение, тем глубже будущий покой. Доктор Сайх учит: истинное смирение можно найти только в природе. Самый счастливый человек – это человек, полностью слившийся с природой.

Тавель негромко повторил суждение доктора Сайха, но подумал он о Кае Уламе.

Кай Улам, путешествуя по Сауми, никогда не возвращается в те места, где он уже побывал. Он будто догадывается, что происходит в тех местах, где он уже побывал. Прослышав о появлении Кая, самые неисправимые, самые закоренелые хито выходят из тайных убежищ и складывают к ногам Кая оружие. Увидев Кая, хито не хотят больше убивать. Именно Тавелю пришло в голову вести спецотряды офицерского корпуса по следам Кая. После ухода Кая черные солдаты уничтожали всех хито, которые сложили оружие к ногам Кая. Иногда у черных солдат случались невероятные уловы.

Пхэк!

Откинувшись на циновку, утирая пот со лба рукавом черного просторного мундира, Тавель лениво смотрел в широкий дверной проем, ничем не закрытый, ничем не загороженный ни изнутри, ни снаружи.

Перед хижиной лежала серая поляна, затопленная Неимоверным солнцем и неровно засыпанная толстым слоем пепла. Два черных солдата неторопливо вели к Штабу обнаруженного в кустарниках хито. Хито прихрамывал, пепел под его ногами лениво клубился. Впрочем, это, конечно, был не пепел. Поляну покрывали мириады прижатых зноем к земле москитов.

Полковник Тхат усмехнулся:

– Держу пари, этот хито из-под Ниссанга. Недавно там был Кай. Пусть хито расскажет нам о Кае.

Тавель кивнул.

Почему нет?

Жизнь однообразна, жизнь следует украшать. Хотя бы разговорами с хито. Действительно, пусть этот хито расскажет про человека другого. Подлунные существа приходят и уходят. Пришли и уйдут полковник Тхат и он, Тавель. Пришли и уйдут многочисленные хито и даже генерал Тханг. Уйдут все. Останется только Кай. Он, Кай, везде. Он в Солнце, он в детях, он в Тё – в крошечной жемчужине Тё, вовсе не единственной жемчужине в ожерелье Кая. Что шепчет Тё, касаясь губами смуглого плеча Кая? О чем они говорят ночью? Что они обещают друг другу? И обещают ли? Разве само присутствие Кая не снимает с маленькой Те тех вечных вопросов, что низводят на нет самые глубокие чувства? Разве Кай не смиряет безумие, не утешает в беде, не дарит силу?

Не нажал бы гашетку…

Бремя от времени оборачиваясь в сторону журналистов, Тавель Улам испытывал жгучую ненависть.

Он не боялся вечности.

Вечность, какой бы загадочной она ни казалась, предполагает все же некий конечный ряд.

Тавель Улам не выносил слова «никогда». К вечности он относился терпимо, но совершенно не выносил слова «никогда».

Пхэк!

Откинувшись на циновку, разглядывая в проем входа черных солдат, ведущих хито к хижине, Тавель с застарелой, почти уже не ранящей тоской вспомнил о Тё.

В самом имени Тё таилась прохлада.

Произнеся про себя имя Тё, Тавель вдруг почувствовал дурманящий запах речных цветов, увидел туманные излучины Большой реки, услышал влажную божественную тишину серебристых песчаных отмелей.

Ноздри Тавеля затрепетали.

Даже в воспоминаниях Тавеля тишина Большой реки была столь глубока, столь невероятна, что он, как от внезапной боли, сжал зубы.

Невероятная тишина была неотторжима от Тё, от ее присутствия, от ее негромкого чистого смеха, странно и далеко распространяющегося в тумане.

Вспоминая смех Тё, Тавель сжал кулаки.

Он остро жалел, что не взял Тё силой в тот первый день, когда ее привезли с озера Сен в Хиттон. Он остро жалел, что не увез Тё силой, не расстрелял охрану, не втащил Тё в зеленый броневик, пропахший гарью и черным порохом, не заставил ее омывать ему потные ноги, наконец, не отдал офицерам, не сделал солдатской шлюхой.

Пхэк!

Тавель смотрел на дымящуюся серую поляну, на черных солдат, подгоняющих прикладами автоматов босого хито, и задыхался от ненависти. Он видел Большую реку, ее серебристые песчаные отмели, туман над отмелями – такой легкий, такой неслышный, что он казался прозрачным. Туман над Большой рекой был настолько нежен и тонок, что уже не разделял мир на тьму и на свет, на отчаяние и на надежду.

Прикрыв ладонью слезящиеся от ненависти и счастья глаза, Тавель всматривался в белизну тумана.

Туман над Большой рекой был так нежен, так легок, так невесом, так легко и невесомо тянулись над водой его серебрящиеся изнутри линзы, что столь же легкими и невесомыми казались бесконечные, смутно обрывающиеся в воду береговые леса. Прозрачные в своей невыразимой утренней голубизне, леса, как воскурениями, были одеты рассеянной в воздухе влагой, и в таких же подобиях воскурений тонула, меркла река, по которой, как по звездной млечности, легко и бесшумно скользил деревянный челн, невероятный уже оттого, что в нем находились Тё и Кай.

Не нажал бы гашетку…

Оглушенный, раздавленный призрачным видением (Кай и Те – они уходили в будущее, а он, Тавель, оставался в прошлом), Тавель Улам застыл у кромки берега под низкой, нависшей над водой фыей. Струи воды мягко звенели среди лобастых мшистых валунов выплескивались на белый песок, оставаясь прозрачными, оставаясь чистыми, как прозрачной и чистой совсем недавно казалась ночь под горбом горы Йочжу, где три дня назад разведка обнаружила тайный лагерь хито.

Ночь под горой Йочжу закончилась огнем и дымом.

Не нажал бы гашетку…

Хито наконец втолкнули в хижину.

Маленький, равнодушный, хито отрешенно присел у входа на корточки. Его узкие глаза слезились, щурились, узкий подбородок порос редкими светлыми волосками, но на голом плече явственно краснела натертая полоса – от ремня винтовки.

Тавель и полковник Тхат молча разглядывали хито, но самого хито это нисколько не тревожило. Он, без всякого сомнения, был из тех, кто уже видел Кая Кроме того, большей частью своей души этот хито был уже там, куда его никто не мог сопровождать – ни жена, ни дети, ни эти черные уставившиеся на него офицеры.

– Ты видел Кая, – негромко, но твердо сказал Тавель.

Он не спрашивал, он утверждал.

– Ты видел Кая совсем близко, как сейчас нас. Ты видел Кая под Ниссангом. По твоему выговору я слышу, что ты с юга. Зачем ты пришел в Ниссанг? Ты пришел убить Кая?

Хито кивнул, хотя при имени Кай его глаза счастливо вспыхнули.

Хито кивнул.

Он ничего не хотел скрывать.

Он действительно видел Кая. Он видел Кая даже ближе, чем сейчас офицеров, сидящих перед ним. Он видел Кая под Ниссангом, благословенны его пески.

– Я тоже был под Ниссангом, – ухмыльнулся полковник Тхат. Он не скрывал презрения к хито. – Мы обнаружили засаду, когда Кай купался в реке. Кай не боится водяных змей, они почему-то не трогают Кая, но хито взяли Кая на прицел. Мы успели вывезти Кая из Ниссанга, в него даже ни разу не выстрелили. Ни один хито не успел нажать на спусковой крючок. Зато вечером, увезя Кая в безопасное место, мы окружили засаду, и перебили почти всех. В плен сдались только три хито. Вечером мы спросили Кая, что делать с хито, явившимися под Ниссанг, чтобы убить его? Кай улыбнулся. Он сказал: в этом мире нет виновных. И попросил: не расстреливайте их. Мы так и сделали, – ухмыльнулся полковник Тхат. – Желания Кая священны. Мы не стали расстреливать хито. Мы убили хито ножами.

– Сколько вас было под Ниссангом? – спросил Тавель.

Хито равнодушно показал две руки с растопыренными пальцами. Один палец был отрублен, рану затянуло нехорошей багровой кожицей. Она кровоточила.

– Почему вы бежите из спецпоселений? Почему вы всегда стараетесь бежать из коммун?

– Мы хотим быть вместе, – равнодушно ответил хито.

– Разве в спецпоселениях вы не вместе?

– Неволя разъединяет.

– Почему тебя не схватили под Ниссангом вместе с другими хито?

– Я успел уйти.

– Почему ты не спрятался в лесу? Почему ты остался на берегу реки? Почему ты вышел навстречу армейскому патрулю?

– Я хотел видеть Кая.

– Но ты его уже видел!

– Я хочу видеть Кая, – повторил хито, и глаза его опять быстро и счастливо блеснули.

– Ты пришел с юга, чтобы убить Кая. Это так?

Хито кивнул.

– Под Ниссангом тебе это не удалось, ты остался возле реки, чтобы подстеречь и убить Кая?

Хито покачал головой:

– Мы могли убить Кая под Ниссангом. Он был у нас на прицеле. Мы не стали стрелять в Кая.

– Почему?

– Мы увидели глаза Кая. Кай почувствовал наше присутствие и, купаясь, часто оборачивался в нашу сторону. Мы увидели его взгляд. Кай ни на кого не похож. Он другой. Он совсем другой. Рядом с ним все меняется. Я знаю женщину, которая понесла от Кая. Эту женщину не трогают даже армейские патрули.

– Но ты остался на реке, чтобы убить Кая?

– Кая нельзя убить, – равнодушно ответил хито. – Убить можно зверя. Убить можно змею. Убить можно человека.

И повторил:

– Кая нельзя убить.

– Он что, бессмертен? – вкрадчиво спросил Тавель.

– Кай не бессмертен, – глаза хито вспыхнули. – Если мы попросим Кая умереть, он умрет для нас.

– Как? – удивился Тавель. – Бы попросите Кая умереть, и он умрет?

И вдруг заподозрил:

– Ты грамотен?

– Когда-то в университете я читал философию, – равнодушно кивнул хито. – Там, в Хиттоне. Это было давно.

– А сейчас? – озадаченно спросил Тавель. Его раздражало непонятное равнодушие хито. – Сейчас ты читаешь философию таким, как ты? Разве ты не знаешь приказ военной Ставки Сауми, отменяющий распространение любых искусственных знаний?

– Я хочу, чтобы люди не забывали об истине.

– А при чем здесь Кай?

– Кай и истина – это одно понятие.

– Но под Ниссангом вы хотели убить Кая, значит, вы хотели убить истину. Ты не смог выстрелить, это понятно. Ты трус. А те, остальные, которые никогда не слушали лекций по философии? Почему не стреляли они?

– Они видели Кая, – равнодушно объяснил хито. – Кай как ребенок. Кая нельзя убить. Он совсем другой. Мы поняли, Кай – наше будущее. Кай – наше единственное будущее.

– Можно, я ударю хито? – нетерпеливо спросил полковник Тхат.

– Нельзя.

Тавель с болезненным любопытством рассматривал хито, сидящего на корточках у входа.

– Ты остался на реке, чтобы увидеть Кая?

– Да.

– Ты знаешь, что мы убьем тебя?

– Любовь – это всегда самоуничтожение.

– Но если любовь это самоуничтожение, – медленно сказал Тавель. – Если любовь это всегда самоуничтожение, то зачем такая любовь?

Хито равнодушно опустил больные набрякшие веки.

– Когда душа покидает тело, а происходит это после физической смерти, она наконец находит то, что искала, – саму себя. Умирающий в Кае – вечен.

– Можно, я ударю хито? – еще более нетерпеливо спросил полковник Тхат. Он давно потерял нить разговора.

– Нельзя.

В бамбуковой хижине, прокаленной полуденным солнцем, наступило душное молчание. Потом Тавель Негромко повторил:

– Умирающий в Кае…

И спросил:

– Я правильно понял? Умирающий в Кае? Ты сказал так?

Хито равнодушно кивнул. Он был полон великого очищающего ожидания.

– Если у тебя окажется пистолет, – медленно сказал Тавель, стараясь, чтобы каждое его слово дошло до сознания хито, – если у тебя окажется пистолет и ты будешь стоять с Каем совсем рядом и если ты будешь знать, что твой выстрел принесет освобождение всем другим хито, даже тем, кто сейчас находится в самых дальних спецпоселениях, ты… выстрелишь?

– Да, – равнодушно сказал хито.

И добавил:

– В себя.

Тавель задумался. Потом кивнул Тхату:

– Теперь ты можешь его ударить.

Но полковник Тхат уже раздумал бить хито. Он окликнул солдат и приказал:

– Уведите его.

Несколько минут Тавель и Тхат сидели в полной тишине. Потом издалека донесся тоскливый крик. Патронов у солдат оставалось мало, видимо, они пустили в ход штыки.

– Зачем хито ищут Кая? – спросил Тавель. – Зачем они отовсюду выходят ему навстречу? Ведь они знают, что за Каем идем мы.

– Хито в отчаянии, – уверенно объяснил полковник Тхат. – Им некуда уходить. Им нечего есть. Они сходят с ума от отчаяния.

Тавель покачал головой:

– Это не похоже на сумасшествие. Мы встречали хито в Одунго, в Сейхо, в Уеа. Мы встречали хито в озерном крае и под горой Йочжу. Увидев Кая, хито складывают оружие и выходят нам навстречу. Стоит им увидеть Кая, как они выбирают самоуничтожение. Почему?

Тхат уверенно объяснил:

– Они в отчаянии.

– Что ж… – задумчиво протянул Тавель. – Может, ты и прав…

И приказал:

– Пошли нарочного. Я хочу увидеть майора Сая.

Полковник Тхат вдруг замялся. Потом поднял на Тавеля серые большие глаза:

– Майор Сай отозван в Хиттон в военную Ставку.

– Тогда пусть сюда прибудет капитан Теу. Он должен находиться в Ухани. Пошли к нему нарочного.

– Мы не можем вызвать капитана Теу.

– Почему?

– Капитан Теу отозван в Хиттон.

– В военную Ставку?

– Да.

– Пхэк! Почему меня не поставили в известность?

– Таков был приказ, – уклончиво объяснил полковник Тхат.

– Кто отдал приказ, о котором я не должен знать? – удивился Тавель и нахмурил брови. – Генерал Тханг? Эта толстая бородавчатая жаба?

– Нет, – уклончиво ответил полковник Тхат.

– Тогда кто?

– Приказ был отдан доктором Сайхом.

– Вот как? – оживился Тавель и с надеждой взглянул на полковника Тхата. – Новые политические задачи? Новые цели? Доктор Сайх давно говорит о грядущих неожиданных переменах.

Он поманил пальцем полковника Тхата и, когда тот близко наклонил к нему голову, негромко и уверенно произнес:

– Мы разовьем наш успех. Мы проведем Кая по всем провинциям и уничтожим всех хито. Мы очистим страну для Кая. Доктор Сайх будет доволен. Я уверен, он думает о нас, иначе зачем потребовались в Хиттоне лучшие люди моего офицерского корпуса?

– Нам тоже приказано явиться в Хиттон.

Тавель удовлетворенно засмеялся:

– Я рад. Я давно жду перемен. Я чувствую, это будут большие перемены.

3

Не нажал бы гашетку…

Он, Тавель, много раз нажимал гашетку. Не его вина, что пули не всегда достигали цели.

Тавель навсегда запомнил возвращение в Хиттон из южных провинций.

Площадь перед длинным зданием военной Ставки Сауми казалась черной от солдатских мундиров. Горели костры, солдаты обедали. Горсточка риса – это вовсе не мало, но Тавель с презрением поглядывал на щуплые фигурки солдат, так не похожих на людей его офицерского корпуса.

Его не встретили.

– Где майор Сай? – удивился он. – Где капитан Теу? Где полковник Тхат?

В кабинет доктора Сайха Тавель Улам вошел твердо и уверенно. Идея, обдуманная им во время похода по южным провинциям, наполняла каждый его жест значительностью.

«Мотыльки… Бездумные мотыльки… Мотыльки, бездумно летящие на огонь… – так думал он о хито. – Если любовь – огонь, если огонь – Кай, то все они приговорены к самоуничтожению… Я сожгу в Кае хито… Если любовь это всегда самоуничтожение, я сожгу их всех…»

Всю заднюю стену огромного кабинета доктора Сайха занимала стеклянная витрина, за толстым стеклом которой внушительно громоздился костяк какой-то миллионы лет назад вымершей твари. В узких нишах, прикрытых легкими ширмами, прятались солдаты личной охраны доктора Сайха – низкорослые, низколобые уроженцы провинции Ланг, давшей Сауми немало прогрессивных политиков. Сам доктор Сайх сидел за низким широким столом, на котором не было ничего, кроме двух-трех чистых листков прекрасной рисовой бумаги.

Доктор Сайх был худ, внимателен, стекла его сильных очков недобро поблескивали. В трех шагах от его стола стояли генерал Тханг, подполковник Ухеу, секретарь доктора Сайха, и два незнакомых Тавелю офицера, возможно, новые выдвиженцы доктора Сайха.

Тавеля Улама не пригласили сесть.

Тавель Улам выслушал приказ стоя.

Приказ зачитал, стоя навытяжку, подполковник Ухеу. Он читал его монотонно, на память.

– «Особый офицерский корпус, возглавляемый цаном Тавелем Уламом, с честью выполнил все возложенные на него военные и политические задачи. Хито, угрожавшие новому порядку в стране, хито, не осознавшие исторической правильности Нового пути, частично уничтожены, частично оттеснены в глубь южных провинций. Специальные поселения и специальные коммуны для перевоспитуемых очищены от неисправимых… Считать особый офицерский корпус, возглавляемый цаном Тавелем Уламом, первым особо отличившимся особым офицерским корпусом Сауми…»

Тавель не верил своим ушам.

– «Особый офицерский корпус, возглавляемый цаном Тавелем Уламом, расформировать. Особо отличившихся офицеров представить к высшим наградам…»

Ископаемая доисторическая тварь, на фоне которой сидел доктор Сайх, не походила на живое существо, она, скорее, напоминала какое-то инженерное сооружение.

«Особый офицерский корпус расформировать…»

Что ж, разумная предосторожность, пришел в себя Тавель, и его скулы дрогнули. Он уже понимал: ни капитана Теу, ни майора Сая, ни полковника Тхата он теперь, скорее всего, никогда не увидит. Генерал Тханг, эта старая жирная жаба, снова переиграл его, разрушив то, что Тавель с такой тщательностью строил все последние годы.

– А Кай? – недоверчиво спросил Тавель. – Кай знает о расформировании особого офицерского корпуса?

Ответил генерал Тханг. Он вежливо улыбнулся:

– Знания Кая ничем не ограничены.

Пхэк!

«Но если ты знаешь все, если тебе ведомы все самые глубинные движения души самого ничтожного человека, если у тебя нет ни от кого секретов, если ты открыт всем, даже хито, то почему твои помыслы всегда направлены против меня, брат?!»

Покинув здание военной Ставки Сауми, Тавель Улам не торопясь осмотрелся.

Он не чувствовал себя в безопасности.

Внимание Тавеля привлек зеленый армейский броневик, стоявший на обочине обводной канавы. Мотор броневика не был выключен.

Вскочив на башню, Тавель окликнул водителя и, когда тот высунулся из люка, рукоятью пистолета оглушил его. Несколько солдат в черном, увидев это, отбежали в сторону, заняв позицию в обводной канаве. Никто не стрелял. Все видели, что на броневик вскочил цан Тавель Улам. У солдат не было приказа стрелять в цана Тавеля Улама.

Дав газ, Тавель бросил броневик в один из множества выбегающих на площадь переулков.

Пхэк!

Тавель гнал броневик по узким переулкам, густо заросшим колючими кустами фыи, по обширным площадям, затянутым дикой травой и колючками, по пустынным улицам, забитым обломками мебели, слоями гнилых бумаг и тряпок, курганами заплесневелой обуви, грязного неопределенного барахла, вытряхнутого в свое время из зданий.

У руин взорванного отеля «Саппу» Тавель притормозил броневик.

– Садал!

Человек-дерево, разбуженный ревом мотора, медленно вылез наружу через какую-то дыру. Он ничего не понимал. Впрочем, он и не собирался ничего понимать.

Тавель рывком втащил Садала на броню.

«Но если ты выше всех, – не уставал заклинать Тавель Кая, – если ты чище всех, если ты глубже всех, если тебе дано видеть и чувствовать любого человека, даже хито, если для тебя все существа равны, если для тебя они все одинаково нуждаются в поощрении и защите, почему твои помыслы всегда направлены против меня, брат?!»

Тавель гнал броневик по пустым улицам Хиттона.

На ходу он расстреливал из пулемета башенки древних пагод, бил трассирующими очередями по разбегающимся фигуркам черных солдат. Каждую секунду он ожидал выстрела из базуки. Он нисколько не сомневался в том, что, уничтожив особый офицерский корпус, доктор Сайх захочет уничтожить и его – Тавеля Улама.

Броневик с ревом вылетал прямо на костры армейских патрулей, но теперь Тавель Улам не видел солдат. Предупрежденные по радио, они успевали спрятаться до появления взбесившегося броневика. До солдат уже довели категорический приказ генерала Тханга – ни в чем не мешать цану Тавелю Уламу.

Пхэк!

Поздним вечером, наглухо засадив броневик в какую-то глубокую вонючую канаву, Тавель, как устрицу, вытащил из-под брони ничего не понимающего Садала. В разбитой лавке он забаррикадировался изнутри и насильно влил в рот Садалу большую чашку какой-то алкогольной дряни. Напротив лавки ярко пылал подожженный Тавелем старый храм. Пламя пожара страшно отражалось в расширенных зрачках ничего не понимающего Садала.

Солдаты, затаившиеся в кустах, не собирались гасить огонь. Их глаза были обращены не на пламя, охватившее храм, они смотрел на багрово отсвечивающие битые витрины лавки, в которой укрылись цан Тавель Улам и человек-дерево Садал. Солдаты боялись не рябого великого будды Арьябалло, которому был посвящен пылающий храм, они боялись не небес, прогнувшихся от жара, отбрасываемого горящим храмом, с пустым бездумным ужасом в темных глазах солдаты вглядывались в тьму разгромленной лавки. Они не пытались понять смысл действий Тавеля Улама. Они просто вслушивались, пытаясь предугадать, чем Тавель Улам займется через час или утром.