Текст книги "Как Козлодоев влюбился"

Автор книги: Геннадий Исаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Исаков Геннадий
Как Козлодоев влюбился

Геннадий Исаков

КАК КОЗЛОДОЕВ ВЛЮБИЛСЯ

Аскольд Васильевич Козлодоев заболел. На него свалился грипп, а он с детства не переносил его. Кости болели, кожа излучала жар, все ныло, настроение опаскудилось. Он лежал измученным трупом с красными бесноватыми глазами и сопливым носом, зарывшись в свалку из одеял и телогреек. Лекарства никакие не принимал, потому что издавна принимал медицину за вредное шаманство, которое только мешает перестройке организма для борьбы с болезнью. И действительно, в нем что-то происходило, очень похожее на сплошной разлад. Что-то там не получалось.

В общем, Козлодоев приготовился помирать. Дядя Федя и инженер Петрович привели к нему старую старуху пенсионерку, чтобы та присмотрела за дураком.

– Васильевич, – сказали ему, оцепенело уставившемуся на ветхое создание, – это Софья Алексеевна. Она ухаживает за сомнительными.

– В каком смысле? – Помрачнел больной.

– За покойниками. – Неожиданно здраво раз?яснила свой профиль старуха. – Которые пока живые.

– Из монастыря, что ли? – Осатанел и удивился Козлодоев говорящей кукле.

– Напрасно ты так. Потом еще спасибо скажешь. – И ушли, как бросили на произвол стихии.

Они все это сделали напрасно. Видно, чтобы смерть не показалась сахаром. Что тут началось! Старуха, оказывается, знала полтора миллиарда слов и время зря тратить не собиралась.

– Как тебя зовут-то? – Спросила, снимая шляпу и пальто, под которым скрывалось нахальное платье. Увидела зеркало, подбежала, прихватив свой саквояжик, и тотчас же принялась гримасничать и рисовать узоры на лице прошлогодней фиалки. И вытряхнула довольно много слов о благотворительной роли красоты женщин в излечении мужчин. "Вам на благо нас не жалко".

– Еврейка, небось?

– С чего это?

– Говоришь, как Голда Мейер.

– Я ассирийка.

– Да таких и не бывает. Меня зовут Аскольдом.

– Господи, какая мерзость! Скалы и лед. Ты не варяг? "Мы в море родились, умрем на море!" – Фальшиво пропела. – Мама-то как звала?

Она подошла и поразила. С плеч падает цыганский платок. На смуглом лице синие губы, на вековых щеках румяна, в ушах по канделябру. Накладные ресницы. А волосы! Есть игрушка такая. "А-а-а!" – кричит черт, выскакивая из ящика. Чтоб страшно стало. Точно не вспомнить, какая прическа у него на затылке, но, наверняка, такая. К тому же у этой – неистово красная.

– Ну, и кого будем пугать?

Что на больного обижаться?

– Не смыслим, значит, в красоте и современной моде. – Констатировала старуха. – Неудивительно. Смыслим тогда, когда существуем. Огненная страсть. Только для бомонда. Ты мужчина или кто? А если не мужчина, то зачем ты? Эх, сирота!

– Колей меня мама звала. А зачем ты ассирийка?

Коля был мокрый, грязный и вонючий.

– Сейчас тебя обмою. Тазик есть? А эта тряпка – полотенце? Дожил! Никакой культуры!

– Потерпи пока гроб принесут. Уж недолго.

А ассирийка тем временем бегала по квартире, выясняя, что где лежит. Заглянула во все шкафы, холодильник. И без конца причитала. "Кошмар! Гадюшник! Грязь, бомжатник!" Ну еще выдавала что-то новенькое. Она знала много слов. С головой после атомного взрыва.

– Ассирийка я затем, чтоб Вавилона больше не случилось. Жена, поди, давно сбежала? С каким-нибудь завхозом из буфета. – Язвила кикимора. – Вон, даже тарелок – ни одной не осталось.

– Порядок отражает комплексы души. Он ограничивает цель. В хаосе фантазия, ни чем не скованный полет воображения. – Философски ответил Козлодоев.

– То-то я смотрю – метла в ведре. Сразу видно – для полетов. А на кухне стартовый комплекс. Летаем без бензина? ЦУП на койке?

– Послушай, выверни ведро. Посмотри чинарик.

– Какая гадость! – Побежала к саквояжику и принесла кисет. Ловко порвала газетку и умело свернула пару козьих ножек.

– Откуда навык?

– С фронта, позже с лагерей. Вот где зарядка сил! А какая школа выживания! После такой школы, – пробормотала, что-то озабоченно выискивая в кармашках, – долго живут. Знаешь почему?

Аскольд Васильевич заскрипел, но сумел приподняться, чтоб поудобней сесть. Гостья проворно подложила подушку. Дала сигарку.

– Спички есть? – Спросила.

– Обычно прикуриваю от газа. – Показал на кухню.

– А газ зажигаешь от чего?

– От окурка. У меня никогда и не было жены. Не поймешь вас, женщин.

Нашла спичку и чиркнула о зеркало. Сигарки задымились. На будущее зажгла газ на кухне.

– А потому, что понимают жизнь иначе, чем другие. У меня мужей было штук десять. Не прижились, милые.

– Уела всех?

– Расстреляны, убиты, умерли от ран и стрессов. Ты-то чем был занят? Давай таблеток дам.

– Ты мне еще клизму предложи. Антидюринга читала?

– Что-нибудь о клизмах?

– Ну, мрак. Двенадцать ночи без свечи. Студентам эту штуку раз?яснял. Но думают, похоже, также.

– Глупый ты, Коля. Ты вылечил кого-нибудь своим антидюрингом? А я вот многих спасла. Да только, жаль, не всех.

Она отвернулась и подняла голову, потому что на глазах проступили слезы и надо было их как-то просушить.

– Больше всего Шарика жалко.

– Один из десяти?

– Безродный пес. Он меня безгранично обожал. Ни с кем не сравнить. Погиб с Леваневским.

– Ты была знакома с полярным летчиком?

– Я его ненавидела. Ты не видел его фотографии?

– У него был умный взгляд.

– Потому что ненавидел своих зрителей. Болезненно переживал. Скромность – скрытая гордыня. Он не актер. И был необычайно слаб. Потому пошел в герои. Полноценный человек в детство не играет. Такому никого не надо побеждать и ничего доказывать не надо. Знаешь, как герои любят женщин? Входят в них, как в мать обратно. То ли спрятаться, а то ли утонуть. Я его любила, как свистушка чемпиона. Любовь сравнима с жалостью. Отдаешь себя в жертву. А позже думаешь – зачем? Я повинна в его смерти. – Вдруг призналась она.

– Чем?

– Есть ранения, несовместимые с жизнью, когда пострадавший неизбежно умрет. Но есть и поступки, которые вроде тех ранений также несовместимы с жизнью. Чего ты удивляешься? Если человек погиб, значит, он уже где-то накануне совершил именно такой поступок, направивший его в ту колею, которая неотвратимо приведет к смерти. Дальше только дело времени. Погибло несколько человек, значит, их пункты назначения слились. Зига мог бы разбиться раньше, но я спасла его. Тогда в рискованном полете была с ним в самолете.

Козлодоев незаметно проникся любопытством.

– Зига?

Старушка рассмеялась.

– Он злился. "Прозвище собаки". Но при других – "Товарищ Сигизмунд!"

– Ты была его любовницей ?

Она встала и маятником заходила по комнате.

– Меня никто не видел обнаженной. Ну, что ты все время удивляешься? Пристально смотреть на вещь, значит видеть недостатки. Совершенство в оболочке. Кому нужен мужчина без женщины? В ней его лоск. А в оболочке обнаженной запутана ее душа. Сними – и будет только тело. В одеянии есть обаяние. Женщина и шепчет, и кричит им, в облике ее душа, а значит – тайна. Я не была любовницей, я была тайной. – И заговорщицки подмигнула, подернув худыми плечиками с наброшенным платком.

"У меня есть тайна..." – неожиданно чистым голосом запела таинственная ассирийка.

– Возьми в тумбочке пластинки, – пробормотал Аскольд Васильевич, смущенный тем, что ему захотелось доставить ей радость, – там есть эта песня. Поставь. Я циник? Извини.

– Не заносись. Циники у власти, остальные лишь глупцы.

Она легко поднялась, грациозно извернулась и, вальсируя, подлетела к проигрывателю.

Странная пожилая женщина телом помнила легкие движения. Она кружилась, заворачиваясь во взгляд больного.

А тот, чтобы не отвлекать ее, поднялся с кровати и, пошарив под ней, нашел свечи. Тяжело и осторожно ступая босыми ногами, пошел на кухню, где голубело пламя газа, и зажег их. Внес в комнату и, покапав стеарином на томик Ильича, укрепил нехитрые источники интима.

Софья Алексеевна попыталась увлечь его в вальсирующий полет, но Коля отмахнулся. Слаб еще. Да ни при форме.

Тогда она нырнула на кухню и вскоре оттуда потянулся сладковатый запах жареной яичницы.

Аскольд Васильевич тяжело полез в гардероб и достал старый свой, давно не глаженый костюм. Отправился в ванную, чтобы там решить, что делать с ним.

Когда дама внесла в комнату скворчащую сковороду, на столе при свечах стоял портвейн, рядом два стакана, а для сковороды был приготовлен другой томик. Нового хозяина. Козлодоев, совсем смущенный, маялся, как мальчик при параде. Он был чист, надушен и приятен. Прежде взлохмаченные голова и борода выдержали сражение с расческой. На ногах помытые ботинки.

– Обожаю портвейн, – обрадовалась тайна.

Выпитое вино, закушенное яичницей, вскружило голову, подняло настроение. В атмосфере разлился уют благодушия.

– Как мы танцевали на крыле! Упоение! – Она чудесно улыбнулась и погрузилась в воспоминание. – Я тогда служила в "Осоавиахим". Общество содействия обороне. И как раз перед аварией была с ним. Нас было трое. Зига, механик и я. Зига решил проверить моторы перед последним перелетом через полюс. Мы, безоглядные и пьяные, взлетели. Я нахально обнимала его за шею. Полет проходил спокойно. И вот пошли на разворот. Наверно, динамические нагрузки что-то изменили. Пропеллер заработал с перебоем. Самолет стал заметно терять высоту. Вот тут мужчины перепугались не на шутку. Парашютов мы не взяли. Потому что и не подумали о них. Пошли секунды нашей жизни. И тут выяснилось, что предусмотрительный механик все же взял один. Механик посмотрел на Зигу. Тот понял и закричал мне "Надевай!" Не надо было этого делать. По всей раскладке механик должен был спасаться. Но я заорала: "Будь по твоему, но убью себя, если ты умрешь". Мне не было страшно, но казалось, что без меня он будет хладнокровней. Выбралась из падающей машины и прыгнула. Это был первый в мире прыжок, исполненный женщиной. Вначале о нем молчали, ну а потом и не узнали. Если не считать поврежденных ног и тысячи царапин, все прошло нормально. Леваневский превзошел себя в искусстве аварийной посадки. Я не поняла тогда, почему возненавидела его. Только потом завеса приоткрылась. Причиной были мгновения предательства любви. Любовь не знает ни жизни, ни смерти. Не знает страха. Она выше их. Смеется над ними. Ее мосты заложены на небе. Ты меня понимаешь? Благословенны те, которые живут и умирают вместе, сливаясь с жизнью всей Вселенной. Когда он выкинул меня из самолета, этим совершил поступок, несовместимый с жизнью. А я послушалась и не ударила его. Я в этом виновата. Он был в дальнейшем обречен, потому что отрекся от покровительства ангела-хранителя любви, ушел в пустоту рациональных и противоестественных, а, значит, смертоносных правил. Он был обречен, потому что понял это. Потому что мертвые никогда не умирают, находясь в заоблачном пространстве любви, а умирают живые, упавшие в глубины ниже мертвых. Вскоре он отправился в свой роковой полет на полюс. Самолет Леваневского нашли в белой ледяной пустыне с пропавшим экипажем. Не было там и Шарика.

Замолчала.

В течение рассказа Софья Алексеевна неотрывно смотрела на свечу. Как будто в огоньке хранилась память.

– Естественен ли огонь? – Задумчиво спросила. – Если он жертвенник страдающий души? После его смерти я и стала таким жертвенным огнем, свечей пред богом о преданной любви. Свечусь, как это пламя. И благословляю всю свою холодную судьбу, как знак прощения нас, меня и его.

Теперь она отвела взгляд от свечи и по-детски беззащитно улыбнулась. Внимавший ее рассказу кавалер коснулся губами слабой руки самой чудесной из женщин.

Когда дядя Федя и инженер Петрович пришли навестить приятеля, они остолбенели. Козлодоев стоял на голове, а дама старалась перевернуться, чтобы стать также и обнять больного. Они изображали пикирующий самолет без пропеллеров и парашютов. Оба заразительно смеялись.