Текст книги "Долгая счастливая жизнь. Сценарий."

Автор книги: Геннадий Шпаликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

5

Виктор в театр не попал.

Дверь была заперта, и для большей предосторожности сквозь ее ручку еще пропустили стул – предусмотрительность вовсе не лишняя!

Виктор потолкался недолго у подъезда, постучался в стекло, но поскольку рядом с ним ходили люди, одержимые одним желанием, он решил действовать в одиночку.

Он пошел вокруг театра по замерзшим лужам.

За ним упорно следовал подросток в большой шапке, который каким-то седьмым чувством увидел в Викторе человека, за которого следует держаться.

Виктор остановился, и подросток встал тоже.

– Что тебе? – спросил Виктор.

– Ничего, – сказал подросток.

– Иди отсюда, – предложил ему Виктор, но подросток не тронулся с места.

Виктор повернулся и пошел вдоль стены. Подросток за ним. Они почти одновременно увидели раскрытую форточку в окне первого этажа, дотянуться до которой было невозможно, но если подросток встанет на плечи Виктору, то он дотянется, а при известной ловкости проникнет через нее в театр.

Подросток уже снимал пальто. Шапку он не снял.

– Я потом вам окно открою, – сказал он. – Вы меня только подсадите.

Виктор подсадил его.

Он гибко и бесшумно проскользнул в форточку и исчез в темноте.

Ждать пришлось недолго. Окно раскрылось. Виктор бросил подростку его пальто, подтянулся, и вот они уже стояли рядом на паркете, и где-то совсем близко от них звучали голоса актеров.

– Мы попали за кулисы! – шепотом говорил подросток. – Я так и думал! Я же знаю это окно!

– Ты что, театрал? – спросил Виктор.

– Тише! – сказал подросток, прислушиваясь к доносившимся голосам. – Сейчас конец второго действия... Точно...

Виктор различал уже в полутьме свешивающиеся сверху веревки, лестницу.

Женский голос говорил где-то рядом:

– Дом, в котором мы живем, давно уже не наш дом, и я уйду отсюда, даю вам слово...

– Это Аня, – сказал подросток шепотом.

– Если у вас есть ключи от хозяйства, то бросьте их в колодец и уходите! Будьте свободны, как ветер! – предложил мужской голос.

– А это? – спросил Виктор.

– Трофимов, – сказал подросток, – студент...

– Как хорошо вы сказали! – с восторгом ответила Трофимову невидимая отсюда Аня.

– Верьте мне, Аня, верьте! – продолжал крепнущий голос Трофимова. – Мне еще нет тридцати, я молод, я еще студент, но я уже столько вынес!.. Я предчувствую счастье, Аня, я уже вижу его...

– Восходит луна, – задумчиво сказал голос Ани, и тут же заиграла гитара.

Виктор засмеялся. Подросток показал ему кулак.

– Да, восходит луна, – сказал Трофимов и замолчал, а гитара играла. – Вот оно, счастье, вот оно идет! – Голос Трофимова дышал бодростью. – Подходит всё ближе и ближе, я уже слышу его шаги! И если мы не увидим, не узнаем его, то что за беда? Его увидят другие!

– Аня! Где ты? – вмешался еще один женский голос.

– Опять эта Варя! – сердито сказал голос Трофимова. – Возмутительно!

– Что ж? – сказал голос Ани. – Пойдемте к реке. Там хорошо.

– Пойдемте, – согласился Трофимов.

– Аня! Аня! – снова позвал женский голос.

Через несколько секунд раздались громкие аплодисменты.

– Пошли, а то сейчас здесь свет зажгут, – сказал подросток, весело блестя глазами. – Со мной не пропадешь!

Под продолжающиеся аплодисменты они быстро прошли по коридору.

Подросток шел впереди, свободно ориентируясь в полутьме и выбирая знакомый ему путь.

Виктор следовал за ним.

На мгновение открылась сбоку слева небольшая дверь – фанерная, скрипящая, пропустив сразу в темноту коридора яркое пятно света, и навстречу Виктору прошли не такие уж и молодые Аня и Трофимов; их лица еще несли выражение того, о чем они только что говорили на сцене, но это выражение сходило с них, остановившись в неподвижности, застыв на мгновение, пока они шли, но сходило.

Подросток исчез куда-то, и Виктор, уже сдав пальто, оказался один в пустом фойе.

В зале продолжались аплодисменты, а здесь еще не зажгли свет, было тихо, прохладно.

Музыканты, расположившиеся у стены, пробовали инструменты; буфет готовился принять посетителей. На мраморных столиках в тарелках лежали бутерброды с колбасой и сыром, высились бутылки воды и пива, нежнейшие пирожные покоились на тонкой бумаге.

Виктору открыли бутылку пива; он взял сразу два бутерброда, сложил их вместе и принялся за еду.

Но вот двери распахнулись, зажегся свет, и зрители, громко разговаривая и испытывая потребность в движении, в шуме, мгновенно заполнили фойе.

Многие, не задумываясь, направили свои шаги к буфету, где кроме пива и воды можно было выпить шампанского в разлив, а поскольку ничего другого не предполагалось, то пили шампанское, угощая своих дам, одетых в праздничные платья, чуть помятые за два действия.

Другие предпочитали совершать традиционный круг по фойе, обмениваясь впечатлениями и разглядывая друг друга, и в этом находили удовольствие.

Но вот оркестр, который незаметно, как бы исподтишка настраивал свои трубы и контрабасы, грянул на весь театр быстрый танец, вызвав сразу веселый переполох, общее движение, улыбки, взгляды, направленные в поисках девушек, которых необходимо тут же пригласить, а то налетят предприимчивые молодцы, и не успеешь произнести и слова, как увлекут их куда-то.

Странен был переход от созерцания жизни конца XIX века, которая вызывала у многих, даже молодых зрителей определенное сопереживание, в эти совершенно иные заботы и интересы, которые, казалось, стали главной целью и задачей вечера: танцевать, разговаривать, завязывать знакомства, искать кого-то в толпе, радоваться происходящему здесь.

Виктор стоял у стены, прижатый теми, кто не танцевал, и разглядывал танцующих.

Еще не зная, зачем это ему нужно, он искал девушку, ехавшую с ним в автобусе. Неожиданно он увидел ее лицо в профиль, тут же исчезнувшее за спиной того, с кем она танцевала, и возникшее после поворота в танце над его плечом.

Воротник ее платья ослепил Виктора белизной. Лицо ее, пропавшее с очередным поворотом, выражало ясную радость. Виктор пошел вдоль стены за ней, стараясь не терять ее из виду, что было довольно трудно: толпа танцующих росла, как снежный ком, принимая все новые и новые пары. Виктор полагал, что вскоре танец кончится и у него появится возможность подойди к ней, но, как только в последний раз ударил барабан, означая конец, оркестр тут же без всякой передышки, а как бы даже радуясь этой непрерывности, заиграл что-то новое, и девушку увлекли куда-то вбок, заслонили спинами, локтями, затылками – и она пропала. И пока он беспомощно озирался по сторонам, уже стоя не у стены, а среди танцующих, на краю образованного ими круга, не пытаясь пока проникнуть в его середину, но уже всем мешая, его увидела Лена. Она оставила своего опешившего партнера и протиснулась к Виктору сквозь толпу.

– А я тебя сразу не узнала! – она говорила быстро, весело. – Смотрю – побрился!

– Меняю облик, путаю следы. – Виктор был рад ей, но говорил сдержанно.

– Я думала – ты взрослый мужик, а ты! Ты с какого года?

– С тридцать четвертого.

– Врешь! – Она махнула рукой, и его снова удивила плавность ее движений.

– Какой смысл? – спросил он.

– Смысла, правда, никакого, – согласилась она. – С тридцать четвертого – это ничего. Где же сидишь?

– Нигде, – сказал он, чувствуя, что его губы сами по себе растягиваются в улыбку.

– С нами устроишься, – сказала она.

– Да я эту пьесу видел. И читал – очень давно.

– А зачем пришел? Хотя – ты поверишь? – я знала, что придешь! Я даже загадала! Ты когда у театра пропал... А куда ты пропал? – вспомнила она вдруг.

– Дела, заботы.

– А что мы так стоим? Только людям мешаем. – Она взяла Виктора за руку, и они присоединились к танцующим. – Ну вот, – продолжала она. – Ты пропал, а я себе говорю: ничего, придет – не пропадет. И загадала!

Она, улыбаясь, смотрела на Виктора. Они танцевали в толпе.

– А ты что так рада? – спросил Виктор.

– Не знаю. Я уже об этом подумала. Тебя увидела и думаю: что это за такая замечательная личность, если я ему так рада? Кто он? Понятия не имею. А рада.

– Вот эта доверчивость тебя и погубит, – сказал Виктор.

– Пускай губит. Я согласна.

– Коня на скаку остановишь? – спросил Виктор.

– Что? – Лена весело посмотрела на него.

– Я серьезно спрашиваю. В горящую избу войдешь?

– Не пробовала. – Лена смотрела на него радостно.

– Понимаешь, мне это важно знать. Ну, как анкетные данные.

– Ну если у тебя есть конь и избы не жалко, проверяй, – сказала она.

– Коня нет. Избы не жалко, но ее тоже нет.

– На нет и спроса нет. А ты мне правда нравишься.

– Это только сначала, а потом все по-другому.

– Потом – не сейчас! Потом – еще когда будет! А может быть, его совсем не будет, или я до него не доживу, или ты не доживешь. У меня дядька был, все грозился: "Я вам покажу! Вы меня узнаете!" А ничего не показал. Всю жизнь прожил хорошим человеком, так и помер.

– Долго хоть он жил? – спросил Виктор.

– Дядя? Долго, у нас все долго живут.

Занавес пошел в разные стороны, разъединившись на две половины и открывая сцену, приготовленную для третьего действия «Вишневого сада».

В зале смолкли последние покашливания, скрип кресел и тот сдержанный гул, которым наполнен театр.

Люстра под потолком медленно гасла.

(Происходящее на сцене лишь косвенно связано с нашим повествованием. Выбор текста "Вишневого сада" поэтому ничем не ограничен. Он может быть любым.)

На сцене была гостиная, там горела люстра, играл оркестр где-то невдалеке, и уже начались разговоры действующих лиц.

Зрители постепенно втягивались в развитие сюжета, который остановился двадцать минут назад и был прерван танцами, но это перемещение во времени нисколько не мешало им снова войти в мир героев пьесы.

Виктор занял место Лены, а она примостилась между ним и подругой на уступе между двумя креслами, который выдвигал ее несколько вперед. Эта подробность важна тем, что Виктор, не поворачивая головы, мог постоянно видеть Лену перед собой и не стараться особенно наблюдать за происходящим на сцене.

Впрочем, он и не старался.

До него лишь доносились реплики, обрывки фраз, к ним он тоже особенно не прислушивался.

Он ничего не ждал от этой встречи, но ему было интересно, как всё пойдет дальше. Во всяком случае, никто с ним подобным образом никогда не разговаривал, и уже в этом был свой интерес. Интерес был и в том, что девушка была красива, а он, по его твердому убеждению, имел вполне обыкновенную внешность. Правда, он был рослым, а профессия, которой он занимался, сделала его физически крепким человеком, но в пределах самых общепринятых.

Он смотрел на девушку, думая примерно об этом. Потом Виктор заметил двумя рядами дальше еще одну девушку, тоже красивую, как ему показалось, и некоторое время смотрел на нее, не сравнивая, бесцельно.

А Лена тщетно пыталась смотреть и слушать пьесу. На сцене велись такие разговоры:

– Потерял деньги! Где деньги? Вот они, за подкладкой... Даже в пот ударило!..

– ...Дуняша, предложите музыкантам чаю!..

– Торги не состоялись, по всей вероятности.

– ...Вот вам колода карт. Задумайте какую-нибудь одну карту.

– Задумал.

– ...Теперь поищите. Она у вас в боковом кармане...

– Восьмерка пик, совершенно верно!..

– ...Какая карта сверху?..

– ...Туз червовый!

– ...Браво!

– ...А Леонида всё нет...

– ...Ярославская бабушка прислала нам пятнадцать тысяч, чтобы купить имение на ее имя...

Лена обернулась. Виктор смотрел прямо на нее.

– Ничего не понимаю, – сказала она. – Все слова мимо летят. Какие-то долги. Ярославская бабушка.

– Пошли отсюда. – Виктор взял ее за руку и пошел вдоль бесконечного ряда.

– Лена, ты куда? – вздрогнула подруга, давно предвидевшая такой оборот событий. – Номерок у меня!

Лена и не обернулась. Согнувшись чуть, как это делают, выходя из кинозала во время сеанса, как бы боясь войти в луч прожектора, они прошли весь ряд, стараясь по возможности не тревожить его, но, как это всегда бывает, ряд пришел в волнообразное движение, затухающее там, где их уже не было, и немедленно возникающее снова.

Мимо контролера – и в дверь.

А позади – смех и аплодисменты, и Лена в последний раз, уже в дверях, обернулась, чтобы посмотреть, в чем там дело, что происходит, почему смеются, а посмотрев ничего уже не поняла и пошла прочь.

Они вышли из аплодирующего зрительного зала в примыкающий к нему зал.

Здесь в полутьме бродили не занятые работой музыканты и те немногие зрители, которые променяли окончание "Вишневого сада" на эту полутьму, расположившись с удобством за буфетными столиками, вполголоса разговаривая о чем-то совершенно постороннем происходящему там, за дверями, на сцене.

Оглядевшись, Виктор повел Лену не к столикам, а в дальний угол зала, где начиналась лестница, идущая наверх, а куда она вела – он и сам не знал, но пошел к ней уверенно и увлек за собой Лену.

Она, не задумываясь, следовала за ним. Он даже за руку ее не вел: сама шла послушно.

А лестница упиралась в тупик, в чердак, может быть, в его запертую железную дверь.

Еще не зная, чем всё это может кончиться, действуя не по определенному плану, а подчиняясь целиком внезапности ситуации, Виктор повел Лену наверх, не говоря ни слова, но уже крепко держа ее за руку.

Она следовала за ним.

Но лестница кончилась. Оставаясь теперь вдвоем на площадке, освещенной едва-едва, они обнялись с поспешностью и простотой, которая исключала слова и объяснения.

Но, поцеловавшись, они должны были все-таки сказать какие-то слова, необходимые в таких случаях, или же что угодно, но он не знал, что именно ей говорить, и молчал, полагая, что решительность действий может заменить любой диалог.

Виктор снова поцеловал ее, думая, что она сейчас что-нибудь скажет, но она ничего не говорила, а лишь смотрела на него ясно и прямо.

– Ну что? – сказал он, лишь бы что-нибудь сказать. – Бежим?

– Куда? – спросила Лена.

– Куда прикажешь, в любом направлении.

– Я бы с тобой куда угодно поехала. Хотя уезжать мне отсюда совсем ни к чему.

– А что тебя держит? – он спрашивал просто так, не слушая, что она ответит.

– А ты действительно мог бы со мной уехать? – спросила она.

– А почему нет? – Он обнял ее. – Я свободный человек. Одинокий молодой специалист.

– А какая у тебя специальность? – Она спрашивала совершенно серьезно.

– Инженер.

– Значит, ты учился. А я даже школу не кончила. У меня восемь классов.

– Мало, – сказал он, целуя ее.

– Я рано пошла работать. Маляром работала на строительстве, штукатуром. Потом замуж вышла. Он неплохой был человек, я не жалуюсь. Всё ему прощала.

– Значит, любила, – сказал он не задумываясь.

– Верно, – согласилась она, – любила. Пил – прощала. Бывало, что и домой не приходил, – прощала.

– Ну и жизнь. – Виктор обнял ее. – А он что, умер?

– Почему?

– А ты о нем всё в прошедшем времени: "пил", "домой не приходил".

– Да нет, он живой. Скучный он человек. И неглупый, а скучный.

– Вот все вы так. – Он обнял ее. – Скучный. А что в тебе веселого? Один нос, – он пальцем прикоснулся к ее вздернутому слегка носу. – Нос веселый, глаза невеселые – старая история. У Гоголя какой нос был? А грустил. А зачем ты всё это рассказываешь?

– Не знаю. Захотелось тебе рассказать.

– Почувствовала ко мне расположение?

– Считай, что так.

– Я тоже. Я бы тебе сам что-нибудь рассказал, но ничего интересного в голову не приходит.

– Ты поверишь, я всё могу, я очень самостоятельная, и мы так трудно с мамой жили – нас пять дочерей было, – что мне ничего не страшно. А вот жить пустой жизнью страшно. Спать, есть, пить, деньги зарабатывать на то, чтобы есть, спать, пить, и больше ничего.

– Я тоже так считаю. – Виктор поцеловал ее. – Главное – это искать что-то светлое, правильное. А то потом мучительно больно за бесцельно прожитые годы. – Виктор подумал немного и добавил: – Никогда не нужно бояться начать свою жизнь заново.

– Верно. – Она улыбнулась. – Встретить надежного человека, товарища. И жить чисто, умно, долго.

– Да, – согласился Виктор. Прислушиваясь к тому, что внизу в зале уже начался перерыв, уже зажгли свет и доносились голоса, он заговорил торопливо, излагая главное: – Бывает же так: встретятся два человека, вчера еще чужие, незнакомые, а сегодня они уже близкие люди, а завтра – родные. В принципе все люди – родственники. А жизнь состоит из поступков, которые мы совершаем или не совершаем, а потом жалеем об этом, но уже поздно. Встретил человека – он тебе понравился. Догони, останови. Может быть, это судьба.

– Верно, всё верно! – Лена говорила горячо. – Всё, что ты говоришь, я сама об этом думала. Я понимаю, что жизнь сложная, но люди и сами ее усложняют. Я вот, я тоже – усложняла, усложняла. А вот встретила тебя: ты какие-то говоришь слова простые, умные. Ты и вправду хороший человек? Чего ж мне тебя терять? Я где-то читала, в какой-то книжке или в журнале: человек должен быть свободен в выборе своего счастья.

– Но не опрометчив, – сказал Виктор.

– Вот я к тебе приду – ты меня действительно заберешь? Ты не сболтнул сгоряча? – продолжала Лена. – Хотя ты же трезвый, глаза у тебя трезвые, в словах не путаешься. Заберешь?

– А почему нет? – Виктор обнял ее.

– Но ты же меня не знаешь!

– А кто кого знает? Ты сама себя знаешь?

– Не совсем. Иногда кажется, что знаю хорошо. А потом вдруг что-то такое завернется – смотришь на себя со стороны: я это или не я? – Лена улыбнулась. – У тебя бывает?

– Постоянно. – Виктор поцеловал ее.

Внизу громко заиграл оркестр.

– Пошли на улицу? – предложил Виктор. – А то здесь по-человечески и не поговоришь.

– Мне только номерок забрать.

Лена смотрела на него влюбленно.

6

Они спустились в зал, где уже вовсю развернулись танцы, ярко горел свет и было шумно, весело, многолюдно и царило то оживление, которое свойственно молодым людям, просидевшим молча минут сорок, а теперь стремящимся восполнить это вынужденное, хотя и полезное бездействие разговорами, смехом.

И у буфета уже толпились, собирались у столиков.

– У кого номерок? – спрашивал Виктор, проводя Лену через толпу.

– Вот и смотрю. У подруги. Она рядом сидела. Не запомнил? Она ничего, – весело говорила Лена.

– Я на тебя смотрел.

– Правильно. Вот так всегда и делай. Ни на кого больше, только на меня. А я – на тебя.

– Лена, можно тебя пригласить? – Перед ними появился человек в курточке.

– Вот как он прикажет, – Лена показала на Виктора.

– А кто он такой? – Паренек с интересом посмотрел на Виктора. – Что-то его не знаю. Так пошли?

– Иди, – сказал Виктор Лене. – Может, твоя подруга в самой глубине танцует. – Он показал на зал, заполненный парами.

– А ты?

– А я посмотрю.

И снова те же танцы.

Как и в первый раз, в тот самый первый, когда он прорвался чудом в театр, Виктор видел вначале ее лицо, появляющееся в толпе и исчезающее внезапно за спинами, затылками, локтями, лицо ее, сохранившее еще состояние, вызванное их разговором и повторившееся в той же прелести и чистоте, в сверкании белоснежного воротника, в поворотах ее вслед за тем, кто ее вел среди танцующих.

И Виктор, уже не отдавая себе отчета в том, что сейчас он должен быть сдержанным, повелительным, а она, повинуясь ему, бежать за ним, вот всё это понимая, он пошел вдоль стены, стараясь не потерять ее, но он терял ее ежесекундно – и потерял.

Когда в этой непрекращающейся музыке наступил перерыв и толпа схлынула, постепенно, не сразу очищая зал, он долго стоял и ходил, рассматривая окружающих, появлялся в зале, спускался к вешалке.

Но ни к чему это не привело.

Дождавшись звонка, он заглянул в зрительный зал, вспомнив то место, откуда они уходили.

Лены там не было, а уже начиналось последнее действие, уменьшался свет, занавес пошел в разные стороны, в зале стоял приглушенный шум, который благодаря хорошей акустике напоминал шум моря, например, или раковины, приложенной к уху.

Виктор вышел в фойе.

Столики, столики – сколько их!

И уже пустые, мраморные, и лишь кое-где за ними располагаются, торопясь, последние посетители. А рядом происходит у всех на глазах грустное зрелище: музыканты укладывают инструменты в чехлы, застегивают "молнии", кнопки и пуговицы, сворачивают листки нот, переговариваются, а кто-то уже в пальто. Но рояль еще не закрыт, потому что перед ним стоят молодые люди и один из них, явно принадлежащий не к числу музыкантов, а к числу тех, кто не досмотрел пьесу или же сейчас пойдет ее досматривать, но опоздал, сидит за роялем, поет что-то, что его товарищам исключительно нравится, они не отходят от него.

Но пел он негромко, понимая важность происходящего невдалеке, за дверью, да и громко, наверное, он петь бы и не стал.

Вот, кончая это, я хочу написать, как они стояли вокруг рояля – локти на крышку, лица серьезные, славные, а что уж говорить о старательности, с которой они были одеты, о белых их рубашках, о воротничках, накрахмаленных туго, режущих, должно быть, их молодые шеи.

Это подробное описание занимает в нашей истории очень небольшое место, поскольку всё это видит наш герой, проходя по пустеющему залу в поисках Лены. Ему-то нет никакого дела до этих песен и до этих ребят.

Виктор подошел к столику в буфете.

Открыл бутылку пива. Настроение у него было неважное. Он и сам в точности не мог бы объяснить, что с ним происходит. Его стремления были самые простые, обыкновенные, но, встретившись с девушкой, он что-то был вынужден придумывать, чего он раньше не делал, но понимал, как это делают другие, если будет такая необходимость.

– Слушай! – позвал его кто-то.

Он обернулся и увидел парня своего возраста, сидевшего за столиком. Парень был светловолосый, крепкий, в темном (выходном) костюме и при галстуке.

– Что? – спросил Виктор.

– Можно тебя на минутку?

Виктор подошел, сел.

– Ну? – спросил Виктор, продолжая думать о своем.

– У тебя какой-то вид малахольный, – сказал парень очень просто и с участием. – Может быть, тебе помочь надо? У тебя такой вид, как будто ты деньги потерял.

– Похоже, да?

– Прямо на лице написано. Пива еще хочешь?

– Да я и сам возьму.

– Выпей, пока принесут. – Парень налил пива в чистый стакан. – А что, много было денег?

– Да нет, какие деньги. – У Виктора вдруг пропала охота к веселым разговорам. – Познакомился тут с одной. Всё так хорошо пошло, а она пропала.

– Жалко, – посочувствовал парень. – Хорошая девушка?

– Да. Правда, какая-то ненормальная или работает под ненормальную.

– Завтра найдешь, – успокоил парень. – Тут у нас все на виду.

– Да я завтра уезжаю. Я проездом. Три месяца был в экспедиции, и вот в первый же вечер такая идиотская история.

– Три месяца. А я смотрю, чего это у тебя такой глаз тревожный. – Парень улыбнулся. – Едешь в Москву?

– В Куйбышев, домой, – сказал Виктор.

– В Куйбышеве во время войны был, в эвакуацию, и то на товарной станции. Хороший город?

– Ничего.

– На реке стоит: наверно, хороший. А у меня тоже настроение неважное. Люблю одну женщину, она сейчас в зале сидит, – парень говорил спокойно. – Я ее как увижу, мне всё время напиться хочется, хотя я вообще не пью.

– И часто ты ее видишь? – спросил Виктор.

– Слава богу, нет, а то бы спился.

– Что, красивая? – спросил Виктор без особого интереса.

– Красивая, – серьезно ответил парень. – Я, главное, понимаю, что она в этом не виновата: такой уж ее папа с мамой сделали, но мне ее красота как в наказанье. Лучше бы она похуже была, а у нее античное лицо.

– Откуда ты знаешь?

– Сама сказала. А у меня видишь какой нос?

– Нормальный нос. – Виктор улыбнулся, парень ему нравился.

– А ты не хочешь выпить? Серьезно? – спросил парень.

– Да нет, не стоит мне пить. А почему ей твой нос не нравится?

– Не знаю. Но дело не в этом. Мне кажется, я с самого начала допустил просчет: чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей, а я ее меньше любить не могу. Я уже потом пытался. Делал вид. Три дня не звонил и вообще избегал.

– Помогло?

– Конечно, нет. Я уже думал: ну вот что нужно сделать, чтобы тебя полюбили? Стать знаменитым человеком? Прославиться в какой-нибудь области? Подвиг, наконец, совершить? Но ведь вокруг живут миллионы незнаменитых людей, а их любят! За что, спрашивается? И чем я хуже их?

– Ничем. А что, если тебе плюнуть на это дело?

– Не могу. Люблю. Умом понимаю, а не могу. Я для нее на всё готов. Кроме того, что мне напиться хочется, когда я ее вижу, у меня еще внутри всё как-то обрывается. А она мне говорит: "Ты мне, Сережа, нравишься, но я только начинаю жизнь, и, может быть, я потом еще лучше тебя кого-нибудь встречу". Знаешь, я все-таки возьму российского. – Парень встал.

А через короткое время, наполняя стакан, он продолжал:

– Когда она мне это сказала, я – ты поверишь – решил застрелиться. Зачем мне жить без нее? Она, может быть, и встретит потом кого-нибудь, но я-то уже никого не встречу! Только из-за матери передумал. Она столько пережила: отца на войне убили, брата, а тут еще я бы.

– Дурак ты все-таки, – сказал Виктор.

– Сам знаю, – согласился парень. – А у тебя такого никогда не было?

– Не было. У меня намерения всегда очень простые, понятные, – сказал Виктор.

– Счастливый человек, – сказал парень.

А между тем в зале, от которого беседующих отделяла полутьма фойе, уже раздались аплодисменты, должно быть, заключительные.

А через некоторое время фойе наполнилось толпой, часть из которой направилась вниз, торопясь протиснуться к своим пальто и плащам, а другая часть, менее значительная, всё еще толпилась между колоннами, ожидая чего-то, хотя ожидать было совершенно нечего – всё уже кончилось на сегодняшний субботний день, и оставалось всем только идти домой, но, однако, люди расходились медленно, переговариваясь, рассматривая картины, развешанные здесь, диаграммы и стенды с фотографиями.

Виктор сразу же потерял своего случайного собеседника, хотя некоторое время тот стоял с ним рядом, наблюдая за толпой, но мысленно он уже был не с ним, да и не только мысленно – всем своим существованием был там, где он предполагал ее увидеть, а потом уже пропал совсем, устремившись в толпу.

Виктор на короткое время увидел эту девушку, не такую, конечно, красивую, какой она представлялась в недавнем рассказе, но всё же привлекательную своей юностью, какой-то кофточкой в полоску, темной челкой, движением плеч, поворотом головы, улыбкой и всем, что человеку постороннему кажется обыкновенным, но значит очень много для заинтересованного лица, то есть я хочу сказать, что Виктор очень хорошо понимал это, наблюдая за тем, как его собеседник разговаривал с ней в толпе, и за тем, какое смятение охватило его, когда он выслушивал всё, что она говорила, не задумываясь ни на секунду над действием своих слов, а Виктор мог себе представить, что она ему могла сказать.

Посмотрев в последний раз вокруг и уже не надеясь найти Лену, Виктор оделся и вышел на улицу.

За те три часа, пока он смотрел (и не смотрел) «Вишневый сад», улица изменилась удивительно: выпал снег. Он и сейчас еще летел, тихий, густой, – хлопья, как на ниточку нанизаны, в темном воздухе висят. Всё сразу потеплело, побелело, улучшилось, приобрело гармонию и ясность, которой обладает зима в отличие от переходного времени, когда по причине наступающих холодов дожди кончаются или же моросят лениво, вполсилы, понимая свой конец, но, поскольку снега нет, не выпал еще, не повалил, – приходится моросить, портить людям настроение и обувь.

Но сегодня, в день холодный и светлый, в последний настоящий, не приукрашенный ничем осенний день, должен был выпасть снег, всё уже готово было к тому, что он выпадет. И он выпал, упал на землю и леса, на фонари и крыши. Ах, зима! Самой природой отпущенное счастье дышать твоим воздухом, колким, чистым, скрипеть твоим снегом, следы оставлять, просыпаться морозными утрами, чувствуя во всем здоровье и молодость, пока есть они, или же другую, неизведанную радость, которая, может быть, и не совсем уже и радость, но что-то появляется в глазах, спокойных, обращенных скорее в прошлое, нежели в будущее, что-то появляется в них на мгновение светлое, и хотя слово это выражает немногое, но, освещенные вдруг, глядят человеческие глаза на падающий снег, запоминая его или же вспоминая что-то свое, приветствуя его и прощаясь одновременно.

Все эти возвышенные мысли не появились сразу в голове нашего героя, но что-то все-таки появилось, что-то растрогало его и смутило во всех происшествиях этого вечера – в разговорах, в странности встречи, которая не кончилась ничем и этой своей незавершенностью и неопределенностью оставила его в недоумении. А он по своему характеру любил в жизни и в поступках окружающих людей именно определенность и законченность; а тут еще снег, выпавший так внезапно, да еще в сочетании с бутылкой российского и разговорами о любимой женщине, – всё это оказало на него прямое действие, поскольку он был человек еще молодой и хороший.

Даже напевая что-то или же насвистывая, он шел под падающим густом снегом, не заботясь застегнуть куртку и без кепки.

Уже наступала зима. Городской воздух был именно зимним воздухом, и ни с каким другим его уже невозможно было спутать, если даже вообразить себе такую странную ситуацию, что вот некий человек, не выходивший на улицу год, вышел наконец, обнаружил на ней чистейший снег, летящий к тому же и с неба, – так вот даже этот отшельник ни на минуту бы не усомнился, что все-таки наступает зима.

Снег летел бесшумно, медленно, при ярком свете луны, окруженный ореолом, возникшим не в результате ее гордости, а как следствие простых законов преломления света, идущего к земле сквозь все пространства этой ночи.

Виктор прошел по улице – и не слишком далеко – в окружении каких-то рядом идущих веселых молодых людей; они лепили этот снег, покров которого был невелик, кидались им, сотрясали деревья, вызывая снежные лавины, ниспадающие с веток на землю, на головы и воротники, на лица девушек, обращенные к летящему снегу.

А Дом приезжих был уже близко, и Виктор вошел в него, оставив позади смех, улыбки, шум и говор, снег, лунную ночь, и очутился в длинном коридоре, едва освещенном двумя лампочками, находившимися в противоположных концах.