Текст книги "От 7 до 70"

Автор книги: Геннадий Разумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

СОБАКА НАТАСКАНА НА ПОИСК ТРУПОВ

Я приехал домой, переоделся и залег, пытаясь уснуть, как делал всегда после ночной смены, но у меня ничего не получилось. Провалялся с полчаса на кровати, потом вскочил: что это я разлегся, разве так можно? Надо куда-то бежать, что-то делать!

Я оделся почище, забежал к Вите Черникову, к другим нашим ребятам, но никого не застал. Тогда решил действовать сам, сел в автобус и поехал к начальству. Через 15 минут я уже поднялся на второй этаж нового кирпичного здания с большой остекленной синей вывеской:

«Строительно-монтажное управление Правого берега».

Здесь царила обычная деловая суета. Длинные коридоры были полны табачного дыма и многоголосого гула сердитых озабоченных голосов, приветственных возгласов, криков, смеха и, конечно, громкого витиеватого мата, сопровождавшего любые разговоры на любые темы. Начальники участков, прорабы, транспортники, буровые мастера, геодезисты громко обсуждали свои дела, спорили, выбивали у снабженцев горючее, транспорт, трубы, подьемные краны. Это был, как писали газеты, «Боевой штаб штурма Волги», до ее перекрытия оставалось всего несколько месяцев.

Однако, внимательный наблюдатель мог заметить, что не меньший накал страстей здесь кипел в связи с другим ожесточенным сражением – за высокие должности и оклады, многокомнатные квартиры и правительственные награды. До чужих ли бед было всем этим занятым людям, озабоченным своими такими важными личными проблемами?

Я заглядывал то в один, то в другой кабинет, кое-где пытался даже с тем или иным начальником поговорить, но всюду мне давали понять, что пришел не по адресу. Конечно, я заходил и по прямой свой принадлежности в Комитет комсомола, но там за столом сидела такая строгая и сердитая дама, что я даже не стал к ней обращаться.

Встречал я в коридоре и знакомых, с которыми делал попытки поговорить. Один из них, бывший начальник Вити Черникова, даже удостоил меня пятиминутной беседы. Узнав в чем дело, он, как и Шкуро, стал меня урезонивать:

– Брось ты, парень, совать нос в лагерные дела – не нашего они ума. Там в котловане что ни день, то пое..ень: уголовники отлавливают учетчиц и лаборанток, затаскивают в вагончики и насилуют целыми бригадами. Ну, и что? Ничего не поделаешь, такова жизнь. Хотя им в пищу и подмешивают антистоин, но он мало помогает, все равно им хочется.

Он прикурил новую сигарету от старой и продолжил:

– Ты гляди, сам-то будь осторожен. А то как бы чего не случилось. Вон в прошлом году в женский барак бабы затащили такого же молодого специалиста, на койку положили, руки-ноги связали, штаны сдернули и член у основания бичевкой затянули, чтобы кровь обратно не оттекала. Всем бараком несколько дней использовали. Пришлось потом ампутировать.

Только в профсоюзном Постройкоме я, все же, попал к человеку, который меня выслушал до конца и, врубившись в суть вопроса, взялся помочь. Потом оказалось, что он тоже был здесь новеньким и еще не успел достичь того уровня цинизма, при котором групповое изнасилование не воспринималось, как преступление, и на которое не только гидростроевское, но даже лагерное начальство смотрело сквозь пальцы.

Он поднял телефонную трубку, набрал какой-то телефон, кого-то не застал, потом позвонил еще куда-то, потом еще и еще, наконец, на том конце провода ему кто-то сказал что-то важное. После этого он медленно положил трубку на рычаг телефонного аппарата, задумчиво помолчал, затем, постучав костяшками пальцев по краю стола, сказал с недоумением:

– Да, странное это дело. Много в нем непонятного. – Он взглянул на меня вопросительно, в голосе его звучала тревога: – Ваш Акушский пропал. На работу сегодня не явился, и никто не знает, где он.

– Как же так? – воскликнул я с отчаянием, тошнота подступила к горлу. – Мы же с ним сегодня утром встретились у проходной, он направлялся в котлован. – Что с ним? Где он?

– Давайте-ка, я попробую вам достать пропуск в котлован. Хотите?

– Да, конечно, спасибо вам большое, – ответил я, торопливо пожал ему руку и помчался в Спецотдел получать зеленую картонку с надписью "Разовый пропуск".

Я выскочил из Управления, поголосовал на повороте дороги, поймал попутку и уже через полчаса был в зоне, в кабинете замначальника 4-го района Правого берега по режиму, моложавого капитана МВД в чистенькой полевой форме с колодкой наград на гимнастерке. Он внимательно и недоверчиво посмотрел на меня, потом коротко бросил:

– Можете, если есть желание, отправиться с ефрейтором на розыск вашего героя, команда уже дана, – он поднял трубку и произнес, ухмыльнувшись краем губ: – Вот тут еще один Шерлок Холмс обьявился, забери и его с собой, чтоб не шастал по начальству.

Внизу, в дежурной части я увидел Витю Черникова, который сидел на стуле у двери и комкал в руках фуражку.

– С Исаком что-то случилось, – сказал он, – его начальник уже обзвонил весь котлован, а я все закоулки обошел, был, где только можно, нигде его нет. Исчез. Теперь собаку дают, может быть, больше толку будет.

Через некоторое время появился ефрейтор-сверхсрочник, белобрысый курносый парнишка, стриженный под «бокс». В руках у него был длинный кожаный поводок, а на нем – огромный серый овчар с чуткими подвижными ушами и близко сидящими друг к другу глазами, кровавые прожилки на белках придавали им особую свирепость. Ее подтверждали и грозные клыки, торчавшие из слюнявой пасти. Увидев испуг в моих глазах, белобрысый ефрейтор успокоил:

– Ты не бойся. Джек специалист только по мертвым, он натаскан на поиск трупов. Живых не трогает.

Мы вышли, когда уже стало смеркаться, над портальными подьемными кранами зажглись осветительные огни, а в блоки бетонирования вонзились длинные пики прожекторов.

Более четырех часов мы ходили по котловану, обошли всю территорию 4-го района, поднимались вверх, опускались вниз, заглядывали в бетоноводные тоннели, мотовозные галлереи, но так ничего и не нашли. Время от времени ищейка останавливалась, делала стойку, замирала, потом сильно натягивала поводок. Но каждый раз это оказывалась дохлая кошка или собака, а то и просто крыса или даже ворона. Наконец, ефрейтор сказал:

– Все, баста, хватит, а то вы мне пса совсем заморите.

Мы уже направились обратно, и вдруг меня как-будто что-то кольнуло. Я остановился, повернул голову в сторону высокого бетонного забора с многорядной колючей проволокой. Возле него лежали штабелем старые побитые трубы большого диаметра – бывшие опоры бетоновозной эстакады.

– Вы ничего не слышите? – спросил я своих спутников.

Витя Черников тоже остановился, прислушался.

– Давайте-ка подойдем вон к тем трубам, – предложил он.

Мы не успели сделать и десяти шагов, как собака неожиданно рванула и повела. Через минуту мы стояли у стальной ржавой трубы с приваренными по обоим ее торцам толстыми железными заглушками. Собака залаяла, а из трубы мне послышался какой-то слабый глухой шорох.

Я побежал на свой участок, который был ближе всего от этого места, и привел бензорезчика. Тот достал замасленный спичечный коробок, держа от ветра ладони домиком, зажег спичку, потом открыл горелку и запалил резак.

– Ну, что вам тут резать? – спросил он, прицеливаясь к середине трубы.

– Нет-нет, – остановил я его, потом подумал немного и показал на торец, – режь вот здесь.

Бензорезчик направил синюю струю пламени на одну из заглушек, металл закипел, огненные брызги разлетелись в разные стороны. Не прошло и пяти минут, как, закончив резку, он погасил горелку, достал из висевшего у него на поясе мешка ломик, засунул его в щель между торцом трубы и заглушкой и резким рывком ее откинул.

В трубе было темно, грязно и ничего не видно. Ефрейтор включил фонарик, и мы, присев на корточки, стали вглядываться во внутрь. Где-то далеко в глубине что-то лежало.

– Это старый поношенный башмак валяется, – сказал Черников, – ничего интересного.

Да, действительно, я тоже разглядел контуры ботинка. Потом посмотрел на него внимательнее. Что-то показалось мне знакомым.

Ну, конечно, у кого еще могли быть такие допотопные бутсы? Сколько раз уговаривал я его одевать резиновые сапоги, в которых ноги всегда остаются сухими. Но Исак упорно сопротивлялся, уверяя, что резина парит ноги, и ходить в ней вредно. Поэтому он все еще донашивал свои старые кожаные ботинки, привезенные из дома.

Дрожащими от волнения руками я взял у ефрейтора фонарик, наклонился к трубе еще поближе и снова посветил. К моей великой радости башмак зашевелился, потом появился другой, наконец, и сам его владелец стал вылезать наружу. Он выполз из трубы и, тяжело дыша, сел на землю. На его лице были кровоподтеки, пальцы левой руки перебиты, одежда изорвана.

– Хорошо еще сварщик оказался говенный, – процедил Исак сквозь запекшуюся на губах кровь, – не сумел плотно стык заварить. А то мне была бы хана, задохнулся бы.

Мы взяли его под руки и отвели в стоявшее рядом с проходной здание Медсанчасти.

...Через несколько недель, выйдя из больницы, Исак Акушский перевелся в «Дирекцию строящегося предприятия» и больше в котловане никогда не появлялся.

А Валя Котикова вообще уехала домой в Саратов.

ПОЖАР В КОТЛОВАНЕ

В лагере заключенных одним из самых заметных (вернее, громких) считался Чеченский барак. Это название было не очень точным, так как, кроме чеченцев и ингушей, в нем содержались еще и татары, грузины, кабардинцы и другие представители южных народов.

Вспыльчивые, задиристые, они вечно ссорились друг с другом, дрались, вступали в стычки с соседями. Однако, это почему-то не мешало им довольно мирно сосуществовать и даже распивать вместе водку.

И все же агрессия тлела, как угли в потухшем костре, временами вспыхивая и загораясь то тут, то там бешеными огневыми вспышками.

Так случилось и в то воскресенье, когда у некоторой части зеков был выходной. В лагере, находившемся неподалеку от нашего общежития, некий заключенный русский сидел за столиком у барака и распивал с каким-то чеченцем водку. Он осторожно вытаскивал бутылку из внутреннего кармана куртки, делал пару глотков и, чтобы снаружи было незаметно, под столом протягивал ее своему компаньону. Тот в свою очередь, также таясь, подавал ему соленый огурец. Впрочем, они им не закусывали, а только занюхивали. Потом собутыльники совсем прикончили свою поллитровку, и сидели, как казалось, мирно и тихо о чем-то толковали.

Вдруг, без всякого предупреждения, крика или жеста, и даже без какого-либо повышения голоса, чеченец выхватил из рук русского пустую бутылку, сильным и резким ударом о край стола отколол донышко и со всего размаха ткнул тому в лицо, да еще и повернул бутылку вокруг оси. Русский залился кровью и рухнул на землю, схватившись за голову и громко вскрикивая. А чеченец встал, повернулся и неторопливо, вразвалочку, как ни в чем не бывало, ушел в свой барак.

Ночью мы проснулись от яркого света, ворвавшегося в комнату через плотную занавеску на окне: в лагере вспыхнул пожар – горел подожженный русскими чеченский барак. Люди в одних подштанниках и трусах выбрасывались из окон, разбивались об асфальт и, пытаясь сбить огонь с одежды, катались по земле и отползали в сторону. Сколько тогда погибло зеков, никто не считал – их списали, как списывали отслужившие свой срок дрели, перфораторы и прочие строительные механизмы.

Причину другого, более серьезного, пожара, разгоревшегося 21 июня 1955 года на главных сооружениях гидроузла, я не знаю. Но, возможно, и там был, как теперь говорят, «чеченский след». А скорее всего, обычное российское разгильдяйство – брошеный на гудроновую поверхность окурок или оголившаяся от старости электропроводка.

В тот вечер, когда случилось это несчастье, я работал в ночную смену. Первой вспыхнула транспортерная галерея – длинный деревянный короб, где двигается по роликам резиновая лента, подающая строительные материалы. С нашего участка было видно, как вырывающийся из галереи огонь начал охватывать толевую крышу.

Желтые языки пламени неумолимо приближались к переходу на бетоновозную эстакаду – главную транспортную артерию всей стройки. Если она загорится, то запрыгают с нее 10-тонные портальные подьемные краны, закорчатся в судорогах металлические трубчатые опоры, вспыхнут строительные подмости и опалубка на самых важных пусковых секциях стройки.

Неожиданно я вспомнил, что именно на этом участке работает Витя Черников, и мое беспокойство усилилось. Я накинул куртку и побежал в сторону эстакады.

Пожар разгорался все больше. Огонь вывертывал и корежил металлические фермы и опоры транспортерной галереи, превращал в тлеющие угли ее стены, крышу и настил. Пожарники и добровольцы из рабочих пытались баграми срывать толь с крыши, заливали огонь водой. Но ветер не давал работать и перебрасывал языки пламени все дальше и дальше.

И вдруг я вздрогнул: на уже загоревшемся переходе я увидел человека в кепке с длинным козырьком. Витя!

На головокружительной высоте он шел по узкой ферме, обьятой огнем, балансировал телом и размахивал руками, чтобы не упасть. Черные клубы дыма временами окутывали его фигуру, и он исчезал в них. О, это было слишком ужасно: человек на переходе остановился, его туловище наклонилось, и...

Я бросился было вперед, но вдруг замер – впереди, в группе подьехавшего начальства стоял целый и невредимый Черников. Он увидел меня, подошел.

– Все будет нормально, – сказал он, показывая на горящий переход, – сейчас монтажники свое дело сделают, переход отрежут от галереи, огонь дальше не пойдет.

Я посмотрел вверх – действительно, тот человек в кепке с длинным козырьком, склонившись над фермой, синеватым лезвием огня резал металл. На противоположной стороне перехода орудовал другой бензорезчик. Шипящие искры дождем сыпались вниз, большой кусок транспортерной галереи отделялся от эстакады.

Витя заторопился, отошел от меня, побежал к пылающему переходу и что-то крикнул крановщику, показывая на ферму. И вот стрела подьемного крана повернулась, ее крюк заскользил вниз. Пожарники в касках подцепили к нему трос.

– Вирра!! – громко крикнул Черников.

Громадный факел повис в воздухе высоко над эстакадой. Языки пламени сначала выросли, потом разлохматились, задымились, поблекли, ветер срывал их один за другим. Черников взмахнул рукой, кран вытянул стрелу, и горящая ферма поплыла к далекому пустырю. Там ее со всех сторон обступили пожарники, вооруженные брандсбойтами с белыми стрелами водяных струй.

Я подумал, что все уже кончилось, и отправился обратно на свой участок, но какой-то тревожный шум на эстакаде заставил меня остановиться. Я повернулся и снова увидел Витю, который, заметив меня, подошел.

– Скверные дела, – сказал он, нервно прикуривая папиросу от зажигалки, – трубы где-то прорвало, едрена феня, вода остановилась.

Я взглянул вверх – эстакада снова оказалась под угрозой, пригорошни искр сыпались на ее сухой дощатый настил, кое-где появились желтые языки пламени. Рабочие забрасывали их всем, что попадалось под руки: тяжелыми мокрыми тряпками, кусками брезента. Кто-то бросил на огонь снятую с плеч куртку.

А ветер все крепчал.

Я отправился к себе на Монтажную площадку, которую теперь тоже вот-вот могло охватить пламя.

Правда, пока на участке было все спокойно, до появления огня дело еще не доходило, но дым с каждой минутой становился все более густым и едким, так, что становилось трудно дышать. Рабочие разбирали деревянные подмости, чтобы спасти их от возгорания. А я полез под эстакаду к нашей каптерке, чтобы забрать свои бумаги – мало ли что, сюда тоже мог подобраться огонь.

На всякий случай бригадир подал мне наверх пожарный шланг. Я сначала взял его, потянул на себя, но вдруг зацепился за арматурный стержень, упал и выпустил шланг из рук. Лежа на бетонном перекрытии, я стал в дыму шарить вокруг себя руками и наткнулся на что-то круглое резиновое – нет, это был не шланг, слишком твердый и прикреплен к стене. В голове мелькнуло:

"Кабель! 10 тысяч вольт! Убьет!"

Я отпрянул в сторону. Мне подали переноску, и в ее тусклом свете я увидел лежавший совсем близко шланг, я взял его, открыл сопло – но, увы, воды не было. Пришлось слезать обратно на землю.

Впрочем, нам повезло – до Монтажной площадки огонь не добрался.

А на других участках дела становились все хуже и хуже. Особенно досталось району строительства водосливной плотины. К часу ночи пожар разгорелся там настолько, что огонь приблизился к одному из стоявших на эстакаде телескопических кранов.

Крановщик побоялся спуститься вниз и притаился в кабине, считая, что так высоко огонь его не достанет. Однако, языки пламени добрались до дна кабины и начали уже лизать дверь. Тогда крановщик через окошко выбрался наружу, пополз по стреле вверх и сел на самом краю, у тросового блока – дальше деваться было некуда. Но огонь стал подбираться и туда. Крановщик заорал благим матом.

Наконец, догадались подать ему стрелу другого подьемного крана, он перелез на нее, и был спасен.

...Неожиданно для всех выручка пришла с другого конца эстакады. Там, под высокими порталами рельсовых подьемных кранов зажглось яркое круглое пятно света, которое стало быстро расти. Оно стремительно приближалось к месту пожара, вышло на поворот и сразу же превратилось в длинный узкий световой пучок прожектора.

Через несколько минут прямо к пылавшему участку галереи подкатил старенький покрытый ржавчиной паровоз ФД. Он остановился, тяжело вздохнул, запыхтел, потом из его тендера широким потоком полилась вода. Охваченные огнем доски зашипели, задымились, погасли. Следом подошел еще один паровоз, потом третий, четвертый.

Когда над блестящими картами намыва на низком левом берегу Волги занялся рассвет следующего дня, последние очаги пожара в котловане были уже потушены. И только редкие сполохи огня кое-где еще продолжали вздымать черные хвосты дыма к светлеющему небу.

ПЕРЕКРЫТИЕ ВОЛГИ

Несмотря на эти драматические события, бетонные блоки строящейся ГЭС продолжали безостановочно расти, победно приближаясь к заветной красной звезде с цифрой «62», прикрепленной геодезистами на подкрановом пути бетоновозной эстакады. К этой конечной проектной отметке по всему фронту строительства тянулись неровные ступени железобетонной плотины, одетой в белые облицовочные плиты-оболочки.

На этой самой большой 62-хметровой высоте все чаще стало появляться и самое большое начальство: громогласный начальник строительства Иван Комзин, главный инженер Николай Разин, их заместители, начальники районов Правого и Левого берега, а также многочисленные комиссии из московских Главков, Трестов, Управлений, Министерств.

А однажды, неся перед собой мертвеннобледный квадрат неподвижного плоского лица, по эстакаде прошествовал в сопровождении многочисленной свиты и сам Министр электростанций – знаменитый Вячеслав Молотов. К тому времени, опальный, разжалованный со всех своих высоких постов, он уже давно не был в роли второго человека государства, которую играл при Сталине.

Чины помельче (начальники районов и участков) тоже глядели на стройку сверху вниз, но занимали более низкие отметки – они ходили по монтажным подмостям, установленным на бетонных бычках гидроэлектростанции.

На самом нижнем уровне по строительным лесам и блокам бетонирования, по густосплетенным арматурным фермам и монтажным лестницам бегали, лазали и ползали те, на которых держалась вся гигантская стройка и без которых ничего бы не бетонировалось, не монтировалось, не устанавливалось. Это они, старшие и простые прорабы и мастера, делали самую главную и самую тяжелую работу: расставляли на рабочие места бетонщиков, арматурщиков, плотников, закрывали наряды, выбивали из снабженцев стройматериалы, кричали крановщикам "вирра-майна" и матерились с бригадирами ("буграми").

Именно благодаря многолетней непрерывной трехсменной работе многих сотен этих почти незаметных работяг-инженеров одна из первых Великих строек коммунизма вплотную приблизилась к самому решающему своему этапу – Перекрытию реки.

К середине сентября 1955 года в узком проране между уже построенными бетонными быками водосливной плотины и левым берегом появился широкий понтонный мост. К вьезду на него выстроились километровые колонны тяжелых самосвалов, груженых камнем, щебнем, гравием, песком. Десятки подьемных кранов прицелились своими длинными стрелами к сложенным на берегу бетонным кубам. Они, как цепные псы, изготовились для прыжка в Волгу, чтобы укротить буйное течение реки, сдержать мощный напор воды, поднимаемой на высокие отметки.

И, наконец, это свершилось – Волга приостановила на мгновение свой тысячелетний бег, замерла, поднялась и, затопляя прибрежные низины и сметая все преграды у правого берега, хлынула к водосливной плотине, к гидростанции, к судоходному шлюзу.

Тот самый Котлован, который вместе с гулаговской Зоной долгие годы строительства жил за плотными шпунтово-земляными перемычками своей особой, сложной и трудной, жизнью, наполненной драматическими событиями и трагическими случаями, перестал существовать.

Но я уже ничего этого не видел. Я уехал домой, в Москву.