Текст книги "Зависть: теория социального поведения"

Автор книги: Гельмут Шёк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Есть ли общества, свободные от зависти?

Во всех тех случаях, когда мы обнаруживаем в конкретной культуре институты, которые на первый взгляд не учитывают зависти и ревности, это исключения, не опровергающие сказанного выше. Например, во многих африканских племенах, практикующих полигамию, есть норма, предписывающая мужу проявлять беспристрастность и делить ласки поровну между всеми женами. Супруги Криге ясно показали это на примере племени ловеду, в котором жены, живущие в собственных отдельных хижинах, расположенных полукругом вокруг жилища мужа, всегда тщательно следят, не проводит ли он слишком много времени у одной из них и не выделяет ли он какую-нибудь из них. Если жена обладает мужем, которого она делит с другими женщинами, только от двух до четырех часов в день, она не менее ревниво отстаивает это право, чем моногамная жена, которая может предъявлять права на мужа и не допускать к нему других женщин круглые сутки[24]24
  «…Полигиния… должна создавать внутри собственной структуры специальные взаимоотношения: между мужем и женами, между детьми от разных жен и между женами… Полигинист должен быть предельно предусмотрительным в своих отношениях с женами. Он должен относиться к ним всем строго беспристрастно. Если он захочет сделать подарок одной из них, похожие подарки должны получить все. Если он проводит с одной больше времени, чем с другой, это может быть причиной серьезного разлада в семье. Он должен постоянно взвешивать и балансировать все факторы, чтобы предпочтение, оказанное одной из жен, не привело к проблемам и склокам». Ловеду вполне осознают эту ситуацию. Термин, обозначающий жен одного мужа, в переводе означает «люди, которые поджаривают друг друга». А время от времени существующее напряжение влияет даже на тех жен одного мужа, которые живут в разных деревнях (E. J. Krige and J. D. Krige, The Realm of a Rain-Queen, London, 1943, pp. 70 ff.).


[Закрыть]. Полигамия не исключает ревности, которая является универсальной для человеческих существ.

Так же неправильно говорить об обществе как об относительно независтливом, если в нем, например, нет такого инструмента избегания зависти, как «табу на раскрытие зарплаты». Шведы считают себя завистливым народом, есть даже выражение «шведская королевская зависть»[25]25
  F. Rose, Umgang mil Schweden (Vol. 12 of the series ‘Umgang mit Volkern), Nuremberg, 1954, p. 13.


[Закрыть]. Однако в Швеции каждому человеку доступны налоговые декларации всех остальных граждан. Там даже имеется частная фирма, которая каждый год составляет пользующийся большой популярностью список: в него включены доходы всех семей, превышающие 3600 долл. в год. Такого типа институты, возможно, представляют собой намеренную эксплуатацию демократической зависти в целях обеспечения честного декларирования налогооблагаемых доходов. Таким образом, если данные, которые в некоторых обществах скрываются ради того, чтобы избежать зависти, в каком-то обществе являются публичными, это не делает такое общество менее завистливым. В США налоговые декларации обычно конфиденциальны. Однако с 1923 по 1953 г. в штате Висконсин существовал закон, позволявший любому ознакомиться во всех подробностях и деталях с налоговой декларацией любого из граждан. И только в 1953 г. права любопытных или завистливых людей были ограничены новым законом, который ввел за доступ к данным плату в 1 долл. И разрешил предоставлять всем желающим только сведения об общей сумме налога, уплаченного другим человеком[26]26
  Time, June 29, 1953.


[Закрыть]. А в некоторых штатах демократическая бдительность требовала, чтобы вознаграждение и доходы каждого государственного служащего, вместе с его именем и адресом, ежегодно публиковались в книге, которая была бы доступна в любой публичной библиотеке. Любой, услышавший об этом правиле, мог бы заключить, что американцы не слишком страдают от зависти, потому что в противном случае они не могли бы рекламировать таким образом зарплаты госслужащих. Однако, как можно наблюдать, откровенность финансового департамента нередко приводит к личным конфликтам именно такого типа, которые в других местах стремятся предотвратить установлением табу на раскрытие данных о зарплатах.

Чем больше данных предоставляет сравнительная культурная антропология, тем более явным становится то, что мы не можем сделать из факта отсутствия конкретных институтов и типичных практик соответствующий вывод об отсутствии того или иного базового человеческого влечения. Это в особенности относится к зависти. В каждой культуре существуют различные – иногда, разумеется, довольно слабые – механизмы, позволяющие ее представителям ладить друг с другом, несмотря на зависть.

Проверить какую-либо из теорий зависти непросто. Конечно, можно доказать существование мотива зависти там, где имеется специальное упоминание о зависти или беспокойство по ее поводу, и в большинстве языков для нее есть слово. Также если человек хочет, чтобы другие люди имели меньше, чем он, или не имели ничего, вместо того чтобы согласиться с правом других иметь больше, чем он, или если он причиняет другому вред, сам не получая от этого выгоды, то зависть можно как минимум предполагать. Более сложно найти доказательство отсутствия или минимальной роли зависти в какой-либо культуре или в конкретной социальной ситуации. В лучшем случае можно было бы сказать, что кто-либо был способен подавить свою зависть и, следовательно, по доброй воле согласиться с привилегией или преимуществом другого. Однако на практике невозможно категорически заявить, что в данной социальной ситуации или социальном укладе никто из участников не чувствует зависти. При этом если мы поверим человеку, который во время разговора внезапно признается в своей зависти, это будет оправданно, поскольку обычно люди такие чувства скрывают. Однако мы не можем по умолчанию верить кому-либо, кто утверждает, что то или иное не вызвало бы его зависти.

Не более разумен будет вывод о том, что наличие некоторых общественных институтов, таких как майорат или полигамия, свидетельствует об отсутствии зависти или ревности. Довольно часто эти самые обычаи порождают «черную магию» или другие типы поведения, которые показывают, что каждый, кто обижен институционально дозволенным поведением, скажем, отца или супруга, предрасположен к завистливой реакции. Снова и снова мы находим в этнографической литературе рассказы о сыновьях, которые убили своих братьев, обладавших преимуществами по праву первородства, или о первой жене, которая убила вторую или третью, несмотря на полигамность ее племени.

Общественная жизнь была бы невозможна, если бы различные культуры не смогли в разумной степени принудить к сотрудничеству тех, у кого есть реальная причина для зависти или ревности. В конце концов, общество, в котором никогда не было бы причин для зависти, общество полного и постоянного равенства было бы неосуществимо даже в качестве теоретического эксперимента. Так, у некоторых племен отец, особенно если он знахарь, передает свои магические приемы только старшему сыну, к ревнивому беспокойству остальных детей. Однако до тех пор, пока для племени необходима вера в магию, чтобы справляться с угрозами, решение не распылять эту силу, безусловно, разумно. Магия, которая доступна всем, – это не магия. Поэтому вопрос, который мы можем задать, состоит только в том, насколько хорошо или насколько плохо то или иное общество устранило, модифицировало или ограничило зависть в конкретных жизненных сферах. Мы никогда не можем утверждать, что в такой-то и такой-то культуре и такой-то и такой-то социальной ситуации никто из участников не испытывает зависти или ревности. Скорее, некоторые культуры могут с успехом пытаться достичь состояния, в котором значительная часть социальной активности может протекать так, как если бы зависти не было.

Каждое общество и каждая культура могут приписывать какой-либо позиции, какому-либо достижению или духовному состоянию (например, экстазу) настолько высокий статус, что неизбежно появятся люди, которые будут считать, что их обделили. Различия и отличительные знаки, которые вызывают зависть, сопутствуют любой социальной жизни. В некоторых обществах источником престижа является обладание и распоряжение собственностью и благами, в других (в императорском Китае) – формальная ученость, а в индуистской и буддистской культурах – духовное совершенство. Но источником зависти и рессентимента является не только разница в престиже; в большинстве культур, как подчеркивал антрополог Х. Г. Барнетт, есть возможность выделиться для отдельного человека, который тем самым становится причиной зависти, даже когда само по себе его достижение имеет мало или ничего общего с принятой в данном обществе признанной системой престижности – потенциальные причины рессентимента бесчисленны[27]27
  H. G. Barnett, Innovations. The Basis of Cultural Change, New York, 1953, pp. 401 f.


[Закрыть].

Навахо – это самое большое индейское племя, живущее ныне в Соединенных Штатах. Жизнь, которую они влачат в резервации, убога. У навахо нет ничего, что соответствовало бы нашему понятию о «личном успехе» или о «личных достижениях». Кроме того, у навахо не может быть везения или невезения. Человек, который добивается процветания или, по их понятиям, богатства, может достичь этого только за чей-либо счет. Поэтому более обеспеченные навахо постоянно чувствуют давление социума, принуждающее их быть гостеприимными и осыпать других подарками. Богатый навахо знает, что, если он не будет делать этого, «голос зависти прошепчет колдовские слова», которые сделают его жизнь в обществе «напряженной и неприятной»[28]28
  C. Kluckhohn, The Navaho, Cambridge (Mass.), 1946; Navaho Witchcraft (Papers of the Peabody Museum of American Archaeology and Ethnology, Vol. 22, No. 2, Cambridge (Mass.), 1944); см. особенно p. 68.


[Закрыть].

Примитивный рыбак также должен считаться с завистью товарищей, даже в случае одного удачного улова. Реймонд Фирт, специалист по островным народам Полинезии, описывает отношения в группе рыбаков:

«Если кто-то вылавливает только одну или две рыбки, а остальным ничего не попадается, он отдает их другим членам команды и ничего не оставляет себе. Если он оставляет рыбу себе и позволяет другим отправиться домой с пустыми руками, то рискует стать объектом порицания. Кто-то может уйти и ничего не сказать, а кто-то другой может уйти и критически заявить: «Он не дал мне рыбу, которая ему попалась, а оставил ее себе». Нет никакой ритуальной причины, по которой человек не должен есть свой собственный улов, – такая причина иногда встречается в других сообществах. Этот обычай объясняется рациональными, социальными основаниями. Если человек поймал рыбу сетью в озере, он имеет полное право взять улов себе, потому что «он был один». Вышеописанный порядок действует тогда, когда он является членом команды. Его прямо описывают как «блокирование ревности» (tepi o te kaimeo)»[29]29
  R. Firth, Primitive Polynesian Economy, London, 1939, p. 282.


[Закрыть].

Практика, которая служит для избежания зависти, может открыто предписываться именно для этой цели племенным обычаем. В других случаях той же цели служит необъясняемое табу. Так, согласно наблюдениям, охотник из племени сирионо (Боливия) не должен есть животное, которое он убил. Если он нарушит табу, то это животное больше никогда не падет от его стрелы. Изначально это табу означало экономное обращение с добычей. Однако примерно уже 20 лет назад Холмберг отмечал, что это правило часто нарушалось[30]30
  A. R. Holmberg, Nomads of the Long Bow. The Siriono of Eastern Bolivia (Smithsonian Institution: Institute of Social Anthropology Publication, No. 10), Washington, 1950. Полевые исследования относятся к 1941–1942 гг.


[Закрыть].

Сирионо, племя, ведущее крайне скудное существование группами от 15 до 25 человек, демонстрирует несколько замечательных поведенческих черт, которые можно объяснить попыткой избежать зависти соплеменников. Индивид обычно ест один и ночью, потому что он не желает делиться своей добычей с остальными. Если он ест днем, вокруг него немедленно собирается большая толпа людей, не принадлежащих к его семье (в узком смысле). Они смотрят на него с завистью. Хотя он почти никогда ничего не дает им, его это тем не менее раздражает. Даже американский антрополог Аллан Холмберг, когда жил с сирионо, усвоил обычай есть в одиночестве[31]31
  Op. cit., p. 36.


[Закрыть].

По большей части сирионо представляют собой свидетельство крайнего индивидуализма, хотя они подчиняются некоторым групповым нормам, зачастую неохотно. Человек, который поделился пищей с родственником, может рассчитывать получить ее в ответ, но практически всегда он должен потребовать этого[32]32
  Op. cit., p. 60.


[Закрыть]. Пищей (особенной редкостью является мясо) практически никогда не делятся с членами группы, которые не принадлежат к нуклеарной семье (жена или любимая жена и дети). Сирионо обвиняют друг друга в накоплении запасов пищи, но не могут сделать ничего, чтобы прекратить это[33]33
  Op. cit., pp. 60, 61.


[Закрыть]. Они постоянно обвиняют друг друга в воровстве пищи. Обычно каждый человек прячет все, что съедобно. Женщины могут даже прятать кусочки мяса в вагине, чтобы не делиться ими. Возвращающийся с охоты прячет добычу за пределами лагеря и присоединяется к группе, всячески демонстрируя неудачу. Ночью он возвращается, иногда вместе с женой, к месту, где спрятана добыча, чтобы съесть убитое им животное[34]34
  Op. cit., p. 62.


[Закрыть]. Здесь нет ничего от тесной общины, которая якобы существует у примитивных народов до наступления эпохи процветания – в соответствии с принципом «чем беднее люди, тем больше у них чувство общности». Социологическая теория избежала бы многих ошибок, если бы эти феномены были описаны и по достоинству оценены 100 лет назад. Представление о золотом веке, когда царила гармония, потому что все люди имели одинаково мало, а представления о щедром и теплом общинном духе простых обществ на самом деле по большей части были мифом, и социологи не должны были создавать на его основе набор утопических стандартов для критики их собственных обществ.

Глава 4. Зависть и «черная магия»

У большинства людей слово «ведьма» вызывает ассоциацию со сказками, «Макбетом» или сожжением ведьм. Нам нужно прояснить некоторые понятия до того, как мы приступим к рассмотрению представлений примитивных народов о ведьмах как о предмете, выражающем всеобщий страх, вызванный завистливыми соплеменниками. В Европе, как и в других местах, «ведьма» первоначально значило что-то вроде бродяги, подозрительного, злонамеренного человека. Связь с дурным глазом, с глазом завистливого человека, возникает рано. С незапамятных времен подозрение в колдовстве или в «черной магии» падало на тех, у кого была причина завидовать – кому-нибудь менее безобразному, чем они сами, тому, что у кого-то хорошие родители, или крестьянину с хорошим урожаем и здоровым стадом и т. п. В конце концов, сглазить можно только тех, кому есть что терять: здоровье, красоту, имущество, семью. При попытке эмоционально примириться с проблемой невезения казалось разумным поискать вокруг тех, кто мог бы завидовать.

Во времена процессов над ведьмами в Европе обвиняемыми были именно те люди, которые тем или иным образом вызвали подозрение, что они завистливы и, следовательно, желают причинить вред другим. Постепенно, однако, завистник становился обвинителем, а обвиняемыми – те, кто был красив, добродетелен, горд и богат, а также супруги богатых граждан. Эта двойная роль, которую играет зависть относительно колдовства, так же проявляется и у примитивных народов. Пришлый, калека, человек с любыми недостатками считается подозрительным и ответственным за ущерб. Но тот же самый примитивный человек способен утверждать, что другой член его племени богат, влиятелен, хороший танцор или охотник исключительно потому, что он приобрел с помощью «черной магии» нечто, что должно было принадлежать его соплеменникам.

Описания примитивных народов, живущих в разных частях света, предоставляют массу свидетельств веры в ведьм и занятия колдовством. Это постоянный аспект жизни примитивных обществ. У некоторых племен, например у навахо Северной Америки, азанде в Африке и добуан в западной части Тихого океана, вера в колдовство особенно сильна, но в принципе всюду, где проводились исследования, картина одна и та же.

В своем анализе завистливости Макс Шелер уже сравнил неизлечимого завистника с ведьмой. Он полагает, что рессентимент «никогда не возникает без посредства особого чувства беспомощности». Есть такие социальные ситуации, говорит он, в которых люди, вне зависимости от особенностей их характера, особенно подвержены рессентименту. Шелер видит связь между женским полом и образом ведьмы: «Обычно в такой ситуации оказывается женщина, поскольку она слабее и, следовательно, более мстительна и по причине ее личных, неизменных качеств принуждена соперничать из-за мужчин с другими представительницами своего пола. Неудивительно, что мстительные божества, такие, как эвмениды или фурии, этот мрачный выводок змей, первоначально выросли в обществе матриархата, где господствовали женщины. …Этим может также объясняться то, что у фигуры «ведьмы» нет мужского соответствия»[35]35
  M. Scheler, Das Ressentiment im Aufbau der Moralen, Gesammelte Werke, Vol. 3, Bern, 1955, p. 52.


[Закрыть].

Хотя Шелер справедливо заметил и объяснил особенное сродство между «вторым полом», как с горечью назвала его Симона де Бовуар, и завистливой фигурой ведьмы, отклонения, обнаруженные в других культурах, в равной степени показательны.

Так, в английском языке есть слова «колдун» и «волшебник» для обозначения лиц мужского пола. Но англоговорящие этнографы, когда они говорят о таких людях, практически всегда выбирают слово «ведьма», обозначающее лицо женского пола. У примитивных народов ведьмы никоим образом не относятся исключительно к женскому полу: например, индейцы навахо верят, что ведьмами могут стать и мужчины, и женщины, но ведьм мужского пола гораздо больше. Из обнаруженных Клакхоном 222 случаев обвинений в колдовстве 184 касались взрослых мужчин, в том числе 131 – стариков. Все женщины, которых в этом обвинили, тоже были очень стары. Навахо обычно так боятся колдовства старых людей, что они делают все возможное, чтобы ублажить их щедрыми дарами и т. п., даже если речь идет о чрезвычайно антипатичных стариках. Клакхон объясняет это, в частности, тем, что у навахо долгая жизнь считается большой ценностью. Те, кто достигают ее, стремятся ее сохранить, часто за счет более молодых людей. Эти индейцы обычно подозрительно относятся ко всем людям в крайнем положении – очень богатым, очень бедным, знаменитым сказителям, очень старым. Они считают, что злыми духами могут стать только умершие родственники. Чтобы видеть дух покойника, надо принадлежать к его клану[36]36
  C. Kluckhohn, Navaho Witchcraft, pp. 15, 59.


[Закрыть].

Степень, в которой над жизнью навахо лежит тень от повсеместного присутствия ведьм, сравнима лишь с их нежеланием это обсуждать. Белые люди иногда проводили среди них годы и не узнавали ничего конкретного о значении и распространенности этой культурной особенности. Даже те навахо, которые полностью эмансипировались от остальных аспектов религии своего племени, все равно боятся ведьм[37]37
  C. Kluckhohn, The Navaho, pp. 128 f.


[Закрыть].

Некоторые антропологи видят в вере в колдовство полезный предохранитель, понятный и желательный институт, с помощью которого регулируется напряжение в обществе. Однако Клакхон считает, что деструктивное и репрессивное влияние этих идей сильно недооценивалось и что они в гораздо большей степени порождают робость и ограничивают социальные взаимоотношения, чем создают возможность для здоровой разрядки агрессивных чувств[38]38
  C. Kluckhohn, Navaho Witchcraft, p. 68.


[Закрыть].

Зависть и подозрения в колдовстве

Клакхон не оставляет места для сомнений в непосредственной связи зависти с подозрениями в колдовстве. Среди навахо человек становится ведьмой (унаследовав это искусство от одного из родителей), «чтобы мстить, чтобы умножать богатства или просто причинять зло без причины – чаще всего из зависти»[39]39
  C. Kluckhohn, Navaho Witchcraft, p. 15.


[Закрыть]. Особым видом колдовства, безумным колдовством является «черная магия», направленная в основном против тех, кто процветает. Один навахо так описал ее Клакхону: «Это когда они видят, что ты все время получаешь все самое лучшее. Хорошие дети, хорошая жена. Этот человек оттуда, этот плохой человек может тогда додуматься: «Мы разрушим этот дом»»[40]40
  Op. cit., p. 111.


[Закрыть].

Хопи, другое индейское племя, имеет репутацию очень мирного. В их культуре высшим благом считается социальная гармония. Но когда хопи хочет объяснить болезнь, смерть и подобные им несчастья, он, как и навахо, говорит, что среди его соседей есть ведьмы.

Индейцы хопи знают об опасности, которую представляет собой зависть. Их главное правило – никогда не бахвалиться и не хвастаться. Люди могут украсть вещи хвастуна и начать колдовать[41]41
  R. B. Brandt, Hopi Ethics, Chicago, 1954, p. 328.


[Закрыть]. Идеальный хопи, по сообщениям нескольких информантов, осуждает зависть как бесполезную эмоцию. Предполагается, что он прогоняет завистливые мысли[42]42
  Op. cit., pp. 143, 148.


[Закрыть]. Хопи считают достойным зависти то же, что и другие: «Человек завидует другому, потому что у того больше денег и лучше дом»[43]43
  Op. cit., p. 156.


[Закрыть]. Или: «Твое сердце болит из-за человека, который имеет больше, чем ты. Ты говоришь: «Это должно принадлежать мне»». В языке хопи есть слово unangtutuiqa, которое буквально означает «у него болит сердце» и переводится американскими этнологами «завистливый, ревнивый»[44]44
  Op. cit., p. 129.


[Закрыть]. Индейцы зуни разделяют с хопи отвращение к конкуренции и открытой агрессии и жертвуют личностью ради коллектива. Но это не устраняет зависть. И очень бедных, и очень богатых зуни могут подозревать в колдовстве. Постоянная угроза оказаться обвиненным в колдовстве служит для поддержания социальной комфортности. Неоднократно отмечалось сходство между европейскими историями о колдовстве и историями зуни.

Обманутого мужа или любовника в легендах зуни описывают не как человека, дышащего местью, исполненного ненависти к сопернику, а как того, кому нестерпимо то, что он один должен быть несчастен: все племя, все его члены, виновные и невиновные, должны разделить его участь. В сказаниях зуни прямо говорится, что лишившийся счастья муж желает, чтобы никто другой не был счастлив. И когда зуни, который думает, что его обманули или что с ним несправедливо поступили, погружается в мечты, он обычно грезит о том, чтобы другие страдали так же, как он. Покинутая жена может желать, чтобы заклятые враги ее племени, апачи, напали на деревню и разрушили ее[45]45
  Ruth Benedict, in ‘An Anthropologist at Work, Writings of Ruth Benedict,’ ed. by Margaret Mead, Boston, 1959, p. 234 (from Zuñi Mythology, Vol. 1, New York, 1935).


[Закрыть].

В Северной Америке были некоторые племена индейцев, у которых этнологи обнаружили на редкость мало общего страха перед колдовством, но которые тем не менее считали, что главные ценности их жизни находятся под угрозой. Например, жившие в открытых прериях команчи были воинственным народом, а роль агрессивного воина отводилась мужчинам от 20 до 45 лет. Если старому человеку не удавалось успешно адаптироваться к образу жизни мирного старца, его подозревали в завистливой магии. Его даже могли убить родственники кого-либо, кто подозревал его в колдовстве. Понятно, что команчи вообще благоволили в качестве вождей тем, кто не особенно отличился воинскими подвигами в юности и поэтому вряд ли будет сожалеть о своей прошедшей молодости.

В индейских культурах Центральной Америки зависть и алчность обычно рассматриваются как аномалия или преступление. Индейцам известна вызванная магией болезнь, которую насылает завистник и которую они называют envidia. Ее жертва имеет полное, признаваемое общиной право уничтожить ее источник, убить врага, если его удастся обнаружить. По этой причине невозможно себе представить, чтобы кто-нибудь открыто признавался, что он кому-нибудь завидует[46]46
  J. Gillin, The Culture of Security in San Carlos. A Study of a Guatemalan Commu nity of Indians and Ladinos, New Orleans, 1951, pp. 122, 124.


[Закрыть].

Работа Эдварда Эванса-Притчарда о колдовстве и «черной магии» у африканского народа азанде считается одним из наиболее достоверных исследований этих явлений. Его наблюдения и выводы полностью согласуются с общей теорией зависти, которую мы наметили в этой книге. Он неоднократно описывает постоянную обеспокоенность азанде завистью со стороны других и вытекающее из этого их поведение. Система ценностей азанде, их культура, их верования осуждают завистливых людей. Как и у нас, у них есть представление о джентльмене – уважаемом, честном и достойном доверия человеке. Он способен решительно защитить себя и может предпринимать жесткие действия против всех тех, кто любым способом причиняет вред ему, его семье и его друзьям, и не должен проявлять ложную скромность. Однако его важной чертой является то, что он не завидует окружающим[47]47
  E. E. Evans-Pritchard, Witchcraft (Mangu) among the Azande (Sudan Notes and Records, Vol. 12), Khartoum, 1929, pp. 163-249, 215.


[Закрыть].

Пословицы этого племени очень похожи на европейские: «Зависть и ревность могут убить даже самого сильного человека», «впереди идет злоба, за ней следует черная магия». «Сначала – алчность, а за ней следует колдовство». Эти и другие моральные пороки всегда приводят в качестве предпосылки mangu, «черной магии», зависть[48]48
  Op. cit., p. 212.


[Закрыть]. Родители азанде постоянно учат детей не быть злобными, завистливыми, ревнивыми и не радоваться несчастьям других. Вероятно, мало какой из примитивных народов до такой степени осознает опасность зависти, как азанде. Если кто-то дурно отзывается о соседе без очевидной причины, его сразу начинают считать завистливым. Но не всякий завистливый человек становится ведьмой. Многие проявления зависти, которые вызывают страх в качестве потенциальной предпосылки менее серьезного типа mangu, тем не менее считаются относительно мягкими и не ведут к наказуемым проступкам. Однако остерегаются каждого, кто считается завистливым, и таких людей перестают звать на общинные праздники.

Азанде проводят очень четкое различение: mangu как таковая не является причиной преступления; это лишь энергия, позволяющая удовлетворить зависть, принося вред другим[49]49
  Op. cit., p. 215.


[Закрыть]. Они верят, что ведьмой может стать любой человек. Никто не может быть уверен ни в ком другом. А поскольку никто не может знать, подозревают его или нет, на публике зависть следует всегда сдерживать[50]50
  Op. cit., p. 220.


[Закрыть]. Эванс-Притчард считает эту веру чрезвычайно благотворной для социума. Поскольку азанде всегда видят в любом соседе потенциальную ведьму, завистливый человек может отвести от себя подозрения, только взяв свою зависть под контроль. Но с другой стороны, те, кому он завидует, тоже могут быть ведьмами, желающими ему зла. По этой причине он также должен быть осторожен[51]51
  E. E. Evans-Pritchard, Witchcraft, Oracles and Magic among the Azande, Oxford, 1947, p. 117.


[Закрыть]. Ведьмами считаются не только люди с физическими недостатками, но и те, кто обычно недружелюбен, раздражителен, нечистоплотен, сварлив и скрытен[52]52
  Op. cit., p. 112.


[Закрыть].

Заклинания, которые использует азанде для защиты от колдовства, всегда упоминают о зависти какого-нибудь другого человека, и ему обычно совершенно ясно, что вне зависимости от его достижений и уровня его процветания всегда найдутся те, кто станет завидовать его имуществу, его происхождению, внешности, его искусству охотника, певца или оратора и по этой причине будет стремиться его погубить[53]53
  Op. cit., pp. 206 f.


[Закрыть].

Эванс-Притчард сравнивает представления азанде о зависти-колдовстве с нашим концептом везения и невезения. Если мы ничего не можем поделать с обрушившимся на нас несчастьем, мы утешаем себя безличным: «Просто не повезло». Азанде видят причину в mangu, которая исходит от конкретного человека[54]54
  Op. cit., p. 148.


[Закрыть].