Текст книги "Горячие моторы. Воспоминания ефрейтора-мотоциклиста. 1940–1941"

Автор книги: Гельмут Гюнтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Давайте на мотоциклы и вперед!

И бронемашина, подняв густое облако пыли, исчезла.

– Иисус, Мария и Иосиф… У него точно крыша поехала! – взвыл Вилли.

Я был совершенно согласен со своим товарищем, но что мы могли поделать? Приказ есть приказ! Сев на мотоциклы, мы двинулись за нашей небольшой колонной. Я – позади бронемашины Клингенберга, а Вилли пристроился за бронемашиной Хильгера.

Трудно описать, что мы тогда чувствовали. Автоматические 20-мм пушки бронемашин вели беглый огонь по русским на противоположном берегу, те отвечали в том же духе, а мы, пригнувшись, буквально ползли на своих мотоциклах, каждую секунду ожидая, что нас разорвет на куски. Время от времени бронемашины останавливались – для прицельной стрельбы по врагу. И всегда эти остановки были для нас неожиданностью, приходилось тормозить, это не составляло труда, благо что мы ползли на первой передаче, задыхаясь от порохового дыма и выхлопных газов. Но, невзирая ни на что, я старался не отрываться далеко от идущей впереди бронемашины.

Пока что все было не так уж и плохо – мы метр за метром приближались к деревне. Пехотинцы спрыгнули с техники и вступили в бой. А я, стиснув зубы, упорно продвигался в фарватере бронемашины, чтобы меня не расстреляли в упор с фронта. На наше счастье, у русских не было ни одного противотанкового ружья или орудия. Я вздрагивал при каждом металлическом звуке отрикошетировавшей от брони вражеской пули, посланной с того берега. Если пехотинцы чувствовали себя куда свободнее, передвигаясь на своих двоих, в случае опасности всегда могли залечь, то мы были связаны тем, что сидели на мотоциклах. Водитель идущей впереди меня машины рывком рванул вперед. Пулеметы бронемашин вели непрерывный огонь. Тут и там гремели разрывы ручных гранат. Грохот становился нестерпимым. Потом бронемашина замерла на месте как вкопанная, я едва успел избежать столкновения, резко взяв вправо. Мы были в деревне!

Вокруг пылали дома, расстилался удушливый дым, в насыщенном пороховым дымом воздухе летали черные хлопья копоти, непрерывно стучали 20-мм автоматические пушки бронемашин. Кто-то вдруг завопил нечеловеческим голосом: «Санитары! Санитары!» Оказалось, буквально в метре от меня кого-то подстрелили. Я метнулся в сторону, крадучись ехал, прижимаясь к остаткам забора. Тот боец больше не звал санитаров. И не кричал. Его жизнь закончилась здесь – на берегу Березины. Было по-настоящему страшно, и нужно было собрать в кулак всю волю, чтобы не свихнуться и следить за тем, что происходит вокруг, если ты, конечно, не хочешь, чтобы тебя постигла участь погибшего минуту назад товарища.

Промежуточной цели мы достигли. Мы были в деревне, и это означало, что мы вплотную подошли к Березине. Излишне говорить, что мы с Вилли все же спрыгнули со своих мотоциклов. Между тем бойцы мотоциклетного батальона отчаянно сражались в качестве пехотинцев, атакуя дома, в которых засели русские. Надо признать, что иваны оказывали жесточайшее сопротивление. Мне пришлось снова отправиться в тыл за подкреплением – дополнительными моторизованными подразделениями батальона. Скорость была моим главным козырем! На заднем сиденье я вез легкораненого бойца. Русские по-прежнему обстреливали нас с противоположного берега реки. Нет, так просто они не сдадутся!

Я нашел 3-ю роту гауптштурмфюрера Тиксена как раз в процессе сосредоточения в районе Топоя (не определен. – Ред.) и передал ему распоряжение. Непрерывно подъезжали мотоциклисты – собирался весь батальон. Со стороны реки доносился шум боя – там вновь вспыхнул бой с противником, но бойцы 3-й роты быстро его закончили. Когда появился Вилли с остатками 2-й роты, деревня была практически в наших руках.

Спускалась ночь, принося с собой и желанную передышку. Это была ночь с 3 на 4 июля 1941 года. Я кое-как завернулся в свою шинель мотоциклиста и улегся между двумя невысокими холмиками, которые я обнаружил на ощупь. Я здорово устал – только что вернулся от наших обозников, передав им приказ также двигаться в Топой. С наступлением темноты на противоположный берег Березины на резиновых лодках саперного взвода направилось несколько бойцов-мотоциклистов для создания там небольшого плацдарма. Русские явно не ожидали нас в том месте. Они не понимали, насколько мобильное подразделение мотоциклетный батальон, который может вести наступление вне зависимости от дорожных условий. Что касается дорог, то в этой стране их, похоже, вообще не существовало. Во всяком случае, в этом районе. Уже потом, на юге России, мы временами перемещались по сносным дорогам, по крайней мере проезжим.

К утру заметно похолодало. Заснуть я уже не мог и только стучал зубами. Когда рассвело, я решил установить, что же за место я выбрал для ночлега – оказалось деревенское кладбище, и я там примостился между двумя могилками, которые принял просто за холмики.

– Собирайтесь и поезжайте на другой берег реки. Доложите о прибытии гауптштурмфюреру Клингенбергу!

Что же там затевалось? Что значит «поезжайте»? Насколько помнится, вчера моста через Березину не существовало.

– Так точно, унтерштурмфюрер!

Механически повторив приказ, я стал готовиться к отъезду. Вилли нигде не было видно. Наверное, уже погнали куда-нибудь. Вагнер с Гансом вовсю храпели у своих мотоциклов. Видно, вернулись поздно ночью, поэтому унтерштурмфюрер их и не тронул.

Не спеша, на второй передаче я подъехал к реке. Никакого моста, разумеется, не было, зато была переправа, на скорую руку сделанная из надувных резиновых лодок. Ее за ночь организовали бойцы 5-й роты. Завидев меня на мотоцикле, саперы положили на лодку узкий деревянный настил.

– Думаете, я совсем того? Поплыву на этой дощечке? – от души возмутился я.

– А ты считаешь, что для тебя и твоей тачки мы наведем здесь целую переправу, господин связной?

Я вынужден был согласиться с ними. Пока я медленно как мог втаскивал машину на настил, несколько саперов удерживали его. Наконец я сумел взобраться на настил, но переднее колесо соскользнуло с мокрого дерева. Мотоцикл стал заваливаться на правый бок. Я тут же шлепнулся в воду. Но саперы все же удержали машину наверху и даже уложили ее на бок поперек настила. Я, отплевываясь, вылез из воды. Им ничего не стоило удержать меня от падения, но к чему? Должны же и они хоть чем-то развлечься. Я тогда поклялся когда-нибудь отомстить этим мастерам переправ.

Меня довольно быстро переправили на другой берег. Вскоре я, промокший до нитки, уже стоял перед Клингенбергом.

– Что это с вами? Вас хоть выжимай!

В двух словах я передал, что произошло на переправе. Гауптштурмфюрер Клингенберг едва заметно улыбнулся. Или мне это только показалось?

– Приведите в порядок обмундирование.

На том меня и отпустили. На мое счастье, припекало июльское солнце, и обмундирование высохло довольно скоро. Я же, обернутый в полотенце, здорово веселил шлявшихся поблизости связистов. За минувший день последние очаги сопротивления русских были подавлены бойцами мотоциклетного батальона, и все подразделения постепенно перебрались на восточный берег Березины. Благодаря стараниям наших умелых саперов удалось переправить даже транспортные средства и потяжелее наших мотоциклов. Потом мы узнали, что пехотный полк СС «Дойчланд» в ходе ожесточенных боев сумел захватить в исправном состоянии один из мостов через Березину; таким образом, наше наступление могло продолжаться.

«Наступление наших войск в России развивается успешно» – так было сказано в очередной ежедневной сводке ОКВ. Слово «успешно» означало для нас весь день-деньской на колесах! Это означало возню с мотором, устранение неполадок в самых диких условиях, заправки, подавление очагов сопротивления противника, езду, езду и еще раз езду. Иногда приходилось бывать в 10-й танковой дивизии, наступавшей на том же участке. Наши пути разошлись только у самой Москвы. Именно там эта блестящая дивизия практически полностью была уничтожена. Тогда в распоряжении соединения оставалось всего 10 (десять!) танков, да и те годились разве что на переплавку. Как правило, наш батальон сменял разведбатальон, или же мы обеспечивали фланговую оборону дивизии в ходе наступления. 9 июля мы дошли до реки Друть, а 10 июля батальон вышел к Днепру в районе Шклова.

Прибыл солдат на замену нашего погибшего Хубера. Новичка звали Лойсль. Он был тоже родом из Швабии и, как выяснилось, отличным парнем и вдобавок «специалистом широкого профиля». На его мотоцикле вечно болтались котелки и сковороды, и Лойсль иногда баловал нас разной вкуснятиной, приготовленной им самим. У него всегда находилось то, из чего можно было соорудить отличное жаркое. И что самое интересное – во время долгих поездок по пустынным дорогам России под его колеса вечно попадали незадачливые утки, куры и прочая домашняя птица. И в отварном или жареном виде птица эта была отменной едой. Мы и до прибытия в России были сплоченным коллективом, а уж в России узы дружбы еще больше упрочились. Мы всегда выручали друг друга, и фронтовая жизнь становилась легче. По характеру службы мы редко собирались все вместе, а уж во время наступлений и подавно. И если верить показаниям спидометра, за наступательную операцию мы успевали накрутить вдвое больший километраж, чем наступавшие войска.

Ельня

На Днепре русские снова вынудили нас остановиться. Яростный артобстрел не позволял саперам навести мосты. Мотопехотинцы снова и снова пытались закрепиться на другом берегу, используя штурмовые лодки. Сначала в бой бросали отделения, потому уже роты. В конце концов им все же удалось создать плацдармы в ходе боев с применением ручных гранат и штыков. Саперы в принципе могли приступать к возведению мостов, но русские обстрелов не прекращали. Мало-помалу у реки собралась почти вся дивизия. И каждый день задержки с форсированием реки был на руку врагу.

Усевшись под деревьями, мы с любопытством наблюдали слаженную работу саперов. Каждое движение рассчитано, каждый элемент оказывался на своем месте.

– Желаете отведать? – осведомился Лойсль, держа в руках жареную курицу. Я обратил внимание, что руки его давно не видели мыла. Но разве это уже имело значение? Мы уже успели отвыкнуть от многих вещей.

– Разжиревшие, ленивые ублюдки! – бросил кто-то из саперов, проносивших мимо тяжеленные бревна для сооружения моста.

– Кому какая служба досталась! – отпарировал Бела.

* * *

Ближе вечеру батальон перебрался через наведенный мост на другой берег и продолжил наступление.

Надо сказать, что все шло неплохо до самой Ельни – но там такое началось! Русские перевели дух и снова пытались контратаковать нас. Мы сумели пробиться через этот город, и наконец наступила желанная пауза. Роты окапывались. Командный пункт батальона расположился близ дороги южнее Ушаково. Нам тоже было приказано окапываться. Мы удивленно взирали на гауптштурмфюрера Бахмайера. Что-что? Нам нужно было окапываться? Он нас, случаем, не разыгрывает? Нет, Бахмайер нас разыгрывать не собирался. Недовольно бурча, мы приступили к работе. Куда ни посмотри, было тихо и безмятежно. Солнышко пригревало, а колыхаемые ветром неубранные поля наводили на раздумья. Но как же мы ошибались! Едва мы успели воткнуть лопатки в землю, как иваны обрушили на нас первый залп. Даже связисты лихорадочно вырыли огромный окоп, чтобы укрыть передвижную радиостанцию. Тут уж и мы заработали как надо.

Я еще не закончил рыть свой окопчик, как меня вызвали в штаб дивизии. Я был страшно доволен, что удалось легальным способом отвертеться от досадной работы – однако скоро выяснится, что пресловутая «досадная работа» ничто в сравнении с тем, что мне предстояло. Несколько минут спустя я уже мчался по извивавшейся между полями ржи дороге. Высокие колосья по обеим ее сторонам затрудняли видимость. Внезапно из-за не очень крутого поворота, поднимая облако пыли, на бешеной скорости выскочила штабная машина. Я нажал на тормоза, но опоздал. Удар! И как парашютист, я грохнулся на капот штабного авто.

Набрав в грудь побольше воздуха, я хотел выплюнуть всю брань, которую знал, но тут заметил офицера связи батальона унтерштурмфюрера Шрамма. Это был не совсем подходящий объект, чтобы выместить на нем досаду. К тому же на гражданке Шрамм преподавал в средней школе. Все произошло как раз наоборот: это он принялся отчитывать меня, на радость своему улыбавшемуся во весь рот водителю. Разумеется, это я оказался во всем виноват – начальник, как известно, ведь всегда прав. К счастью, мотоцикл мой отделался не очень глубокими вмятинами и царапинами. В конце концов, обменявшись мнениями по поводу этого инцидента, мы разъехались.

Минуя окопы и траншеи мотоциклетного батальона, я выехал на дорогу Ушаково – Ельня. Артиллерия русских, определившись с выбором цели, обстреливала перекресток дорог. Но вдруг умолкла. Видимо, ненадолго. Я решил воспользоваться краткой передышкой, выехал на дорогу и на сумасшедшей скорости понесся в сторону Ельни. Прибыв в штаб дивизии, я тут же сдал на руки донесения, а в обмен получил объемистый конверт, предназначавшийся для передачи в штаб батальона.

Вдруг все вокруг уставились на небо. Я уже собрался заводить машину, но остановился. В небе происходило нечто! В ослепительно-голубом небе шел воздушный бой. Пятерка русских бомбардировщиков попыталась следовать на запад. Со стороны солнца русские были атакованы парой истребителей люфтваффе. Иваны, отчаянно маневрируя, пытались уйти от атаки. Внезапно один из бомбардировщиков запылал как спичка. Истребители снова атаковали авиагруппу русских. Их бомбардировщик стал уходить в крутое пике, но пилот истребителя дал по нему залп, и секунду спустя русский самолет, превратившись в огненный шар, развалился на части. Третий – врезался в землю. Два последних самолета повернули на восток. Бой закончился. Русские зенитчики, занявшие позиции близ Ушаково, изо всех сил пытались выручить своих товарищей, но нашим пилотам удалось уйти, совершив противозенитный маневр. И оба «Мессершмитта», покачивая крыльями, сделали круг почета в небе над Ельней. Я снова вскочил на мотоцикл – нечего глазеть, в конце концов, я не в кино!

По пути в батальон я встретил несколько грузовиков пехотного моторизованного полка «Великая Германия». Они действовали на участке у нашего левого фланга. Приятно было ощущать рядом поддержку такой части! Они на самом деле были элитной частью, и в этом мы убедились еще в Югославии.

Следуя указателям, я свернул с дороги и снова оказался на уже знакомой дороге, тянувшейся через поле ржи. Ко времени моего прибытия мои товарищи уже закончили окапываться. Ганс отрыл окопчик и для меня. Впрочем, земля здесь и так была изрыта свежими воронками от русских снарядов – иваны не сидели сложа руки, пока меня не было. Постепенно я убеждался, что все это – лишь прелюдия к главному, чему предстояло свершиться здесь.

В последующие дни нам пришлось позабыть об отдыхе. Русские не давали нам житья танковыми и пехотными атаками, обстрелами, бомбардировками. Проблемы Лойсля были связаны как раз с артобстрелами – они мешали ему готовить еду. Только он разложит костер, чтобы отварить несколько картофелин или сварганить супчик, русские тут как тут – огонь из всех калибров! Тогда Лойсль изобрел новый способ приготовления картошки – он ее пек над костром, насадив на кончик штыка. И не обращал ни малейшего внимания на рвавшиеся в считаных метрах снаряды, все ему было нипочем, если дело касалось жратвы.

– Лойсль, дурачина ты эдакий, немедленно в окоп! – кричали ему.

– Только когда картошка будет готова! И ни секундой раньше!

Едва он договорил, как буквально рядом с ним прогремел взрыв. Лойсль, взлетев на несколько метров в воздух, рухнул головой вниз прямиком в собственный окоп – только сапоги торчали наружу.

Я похолодел. Неужели?..

Но нет – ноги в сапогах зашевелились, потом исчезли в окопе, а еще пару секунд спустя из окопа показался и сам наш повар-любитель. Чертыхаясь, он отряхивал прилипшую к обмундированию грязь, а потом в припадке злости он пнул свой любимый котелок, укрепленный на вбитом в землю железном пруте над костром. Потом, чуть опомнившись, стал собирать рассыпавшиеся по земле картофелины. Мы тоже опомнились от испуга, и всех нас охватил приступ истерического хохота. Смеялся даже унтерштурмфюрер Хильгер, мысленно похоронивший одного из своих бойцов. Нет, этот Лойсль бы ходячей шуткой, лучше не скажешь! Но потом, когда русские подтянули на этот участок свежие дивизии, нам было уже не до смеха. Тогда мы все поняли, что времена «молниеносных» наступлений миновали. Русские предпринимали по нескольку атак ежедневно, упорно продвигаясь вперед.

Однажды одна из атак русских застала меня в расположении 2-й роты. Я, правда, успел нырнуть в ближайший окопчик, где уже засел один из стрелков. Быстро схватив свою винтовку, я вступил в бой. А что мне еще оставалось? Мы своими глазами видели, как несколько советских офицеров, судя по всему, комиссаров с пистолетами в руках, гнали своих солдат в атаку. Бог ты мой – сколько же их здесь? Тьма! После пятой по счету атаки наступило нечто вроде затишья перед очередной бурей. Это позволило мне вскочить на мотоцикл и вернуться на командный пункт. В тот же день явились наши пикирующие бомбардировщики и нанесли удар по позициям русских. После этого на участке батальона стало намного спокойнее, но ненадолго – противник вскоре подтянул новые силы.

Однажды утром – это было в двадцатых числах июля 1941 года – я должен был отправляться выполнять очередной приказ. Сначала мне предстояло заехать в расположение 1-й роты. Я решил воспользоваться возможностью и встретиться с Вилли, несколькими днями ранее переведенным в 1-ю роту. По пути я повстречал одного унтершарфюрера, добиравшегося до командного пункта, и тот рассказал мне, что на рассвете русские предприняли атаку. Отделение Форстера, где служил Вилли Швенк, погибло все. То есть они сражались (в буквальном смысле) до последнего солдата. И у их окопов были навалены груды тел атаковавших красноармейцев. Ни один солдат противника так и не сумел прорваться. Этот унтершарфюрер, друживший с командиром погибшего отделения, до сих пор не пришел в себя. И разговор со мной только разбередил раны – он, быстро попрощавшись, отправился по своим делам.

Какое-то время я пребывал в ступоре – стоял, окаменев, возле мотоцикла, не в силах сесть и поехать. Нет, не могло быть такого! Не могло! Наш жизнерадостный Вилли, у которого всегда и для всех была припасена очередная шутка, который, случалось, и не вписывался в нашу весьма разношерстную роту, настоящий товарищ, и вот теперь он… погиб? Собравшись с силами, я решил все-таки съездить на место его гибели. Солдаты 1-й роты уже убрали тела погибших. Вилли лежал под брезентом бок о бок с другим мотоциклистом-посыльным – Олдебёрхесом родом из Северной Силезии. Олдебёрхес часто заезжал в нашу роту.

Мне вспомнился Кирхдорф, когда Вилли упросил меня поменяться с ним отпуском. И я тогда ведь пару секунд все же колебался. Это и понятно – какому солдату не хочется побывать дома, если есть такая возможность? Вилли никогда этого не забывал и очень много мне помогал. Я ценил его как товарища, как солдата. И теперь он мертв! У меня все в душе перевернулось. Безмолвно отдав дань памяти, я сел на мотоцикл и уехал оттуда.

Вилли был вторым из нашей компании друзей после Хубера, обретшего вечный приют где-то между Минском и Березиной. Ельня потребовала много жертв. Роты скукоживались до размеров взводов и даже отделений. Участь, постигшая отделение Форстера, потрясла нас.

Теперь всем до единого было ясно, что Россия – очень крепкий орешек, который с ходу не разгрызешь. Там, в Ельне, нам суждено было расстаться с последними юношескими иллюзиями. В тот день весь батальон погрузился в молчание. Не хотелось говорить. Ни о чем. Так подействовала на нас гибель взвода Форстера.

Позже был издан приказ по корпусу[6]6
  С июня 1942 года – 46-й танковый корпус.


[Закрыть]:

«Штаб командования 46-го моторизованного корпуса

10 августа 1941 года

ДНЕВНОЙ ПРИКАЗ ПО КОРПУСУ

После интенсивных оборонительных боев северо-восточнее Ельни отделение Фостера 1-й роты мотоциклетного батальона (дивизии СС «Дас Райх»), которому была поставлена задача осуществлять фланговую оборону роты, было обнаружена в следующем состоянии:

– командир отделения унтершарфюрер СС Форстер… убит пулей в голову;

– № 1 пулеметного расчета роттенфюрер СС Клайбер с прижатым к плечу пулеметом с полным магазином патронов – убит пулей в голову;

№ 2 пулеметного расчета штурманн СС Бушнер и

№ 3 пулеметного расчета штурманн СС Шима – оба убиты в своем окопе с винтовками на боевом взводе в руках;

– мотоциклист-посыльный штурманн СС Олдебёрхес – убит у своего мотоцикла.

– мотоциклист-посыльный штурманн СС Швенк – убит в своем окопе.

Пытавшиеся прорвать здесь оборону солдаты противника погибли все до единого, их тела расположились полукругом у фронта обороны отделения Форстера.

Бойцы Форстера продемонстрировали всем, какой должна быть оборона.

Склоняем головы перед их героизмом.

Я ходатайствовал о внесении фамилий перечисленных бойцов в «Почетный список бойцов германской армии».

Командующий корпусом

(подпись)

генерал танковых войск фон Фитингоф-Шель».

Низкий грудной голос Лэйл Андерсон звучал в наушниках: «…wie einst Lili Marlene».

– Ребята, – обратился я к своим товарищам-связи-стам. – Вы пока живы!

И буквально тут же прогремели два разрыва снарядов. Я инстинктивно пригнулся и, поскольку был в наушниках, их проводом потянул за собой и радиоприемник. Тут же сорвав их с головы, я бросился к своему окопу. И тут второй залп – русские явно засекли КП батальона. Я вжался в землю, словно предчувствуя очередной взрыв. И тот не заставил себя долго ждать – в нескольких метров грохнуло так, что у меня зазвенело в ушах. Подняв голову, я заметил разбросанные части радиоприемника, а там, где я только что слушал Лэйл Андерсон, зияющий кратер воронки. Уложило всех, кроме радиста, который, завернувшись в одеяло, спал у своей передвижной радиостанции. Исчез куда-то и роттенфюрер Рихтер, дежуривший у радиоприемника, – он, кстати, и одолжил мне наушники. Видимо, «Лили Марлен» стала последней в жизни песней, которую он слушал. Русский снаряд разорвал его на кусочки, разбросанные вокруг, – хоронить было нечего!

Вернер – новичок среди нас, мотоциклистов-посыльных, – усадил в коляску раненого и повез его на перевязочный пункт. Бахмайер, чтобы хоть как-то прийти в себя после только что пережитого кошмара, сделал изрядный глоток водки из фляги. Он часто стал прикладываться в последние дни. Водка у него никогда не кончалась, откуда он ее доставал, одному Богу известно. Нам, во всяком случае, не докладывал. Отерев губы, он рявкнул:

– Проклятый бардак!

Пьяным он не казался. Во всяком случае, пьяным в стельку его еще никто не видел, но что-то изменилось в этом человеке с тех пор, как мы оказались здесь, в России. Может, предчувствовал, что отсюда ему уже живым не выбраться? Бахмайер всегда был человеком закрытым, ограничивавшимся рамками чисто служебного общения с нами. Но угрюмым его никак нельзя было назвать, тем более грубияном. Он даже делился с нами присланным в посылках из дома съестным, мы, правда, тоже в долгу не оставались. И в боевом охранении Бахмайер стоял, как все остальные смертные. Видимо, просто не все люди на этом свете могут просто так, запросто раскрыть душу другим…

Артиллерийский обстрел усиливался, и приходилось удивляться, как это обошлось без новых трагических событий. Разве что загорелся блиндаж, в котором находились командир вместе с адъютантом. Хильгер дал команду:

– Подготовить машины!

Огневой шквал буйствовал уже где-то далеко в тылу. Мы без труда добрались до мотоциклов. Машина Никеля стояла без дела – этот боец только что прибыл к нам. А у Белы спустило заднее колесо. Я вздохнул с облегчением, видя, что мой старый добрый BMW цел и невредим. Я запустил двигатель. И – о чудо! – машина завелась с полоборота.

Оттуда, где находилась 3-я рота, доносился шум боя. Черт возьми, ну и достается же этим ребятам! Мысли мои вновь вернулись к Гансу, которого перевели в 3-ю роту вместо Никеля. Расставались мы с грустью. В конце концов, я знал его дольше всех остальных. Еще призывниками мы падали мордой в грязь по знаку нашего роттенфюрера Зубяка. Я отчетливо слышал разрывы ручных гранат. А когда донеслось это русское «Ураааа!», от которого стыла кровь в жилах, Клингенберг скомандовал:

– Всем в окопы, винтовки и гранаты наготове!

Произнесено это было все тем же равнодушно-холодным командным тоном, будто мы были не в бою, а на занятиях. Бросив мотоциклы, мы разбежались по окопам. И снова это ненавистное «Ура!». Сжимая в руках карабины маузера, мы не переставая думали о наших товарищах из 3-й роты. Вряд ли мы представляли собой грозную силу: трое или четверо бойцов из взвода связи, водители штабных машин и еще горсточка мотоциклистов-посыльных – вот и весь последний резерв.

Русские сумели прорвать оборону на участке 3-й роты и сейчас дышали нам в затылок. И не было нужды быть офицером, чтобы понять это. Мы напряженно вглядывались туда, где сражалась 3-я рота. Я коротал время, пересчитывая пуговицы на мундире – выживу или нет? Вот идиот! Встряхнувшись, я взглянул на Никеля и Лойсля. Они тоже лежали, вцепившись в винтовки (карабины), и на лицах их был написан страх. То есть ничем от меня не отличались.

Шум боя по фронту усиливался, но вскоре наши пулеметы тарахтели куда сильнее, чем русские. Один взрыв, другой, и… тишина. Вскоре прибыл белый как мел боец 3-й роты и доложил обстановку нашему командиру. «Русские численностью до батальона атаковали 3-ю роту, прорвали оборону 2-го взвода и устремились дальше. Бойцы гауптштурмфюрера Тиксена сумели закрыть брешь и уничтожить врага, прорвавшегося к командному пункту роты», – донеслись до нас его слова.

Если изложить все в двух словах, это был самый ответственный и самый тяжелый бой, в котором участвовала рота мотоциклистов. И Кришан со своими бойцами в очередной раз выручили нас. Клингенберг, жестом подозвав Никеля, отправился вместе с ним в 3-ю роту.

Едва наступило затишье на участке 3-й роты, как бой закипел на участке 2-й роты. Артиллерийский обстрел нашего участка также усилился. День начался совсем нехорошо! А вообще, если говорить серьезно, такое понятие, как «день», постепенно видоизменялось – здесь под Ельней мы понемногу теряли ощущение времени. «Недели две точно прошло», – утверждал Лойсль. Четырнадцать дней без отдыха, не ополоснув водой лицо, не говоря уже о мытье, в постоянной готовности нырнуть в окоп или отправиться на мотоцикле к черту на кулички. Вот чем стала для нас Ельня!

Унтерштурмфюрер Хильгер отправил Лойсля во 2-ю роту. Мне предстояло добираться до штаба дивизии, а потом до тыловиков. Шпис должен был заняться похоронами погибших связистов.

Проселочная дорога, та самая, где я чудом избежал гибели во время столкновения с автомобилем офицера связи батальона, изменилась до неузнаваемости. Мне приходилось изворачиваться как угрю, чтобы не въехать в очередную воронку от снаряда. Артогонь продолжался. Более того, он усиливался по мере приближения к главной дороге. У пересечения проселочной дороги с главной я остановился и огляделся, пытаясь выяснить обстановку. Я стоял на небольшом возвышении, откуда было относительно хорошо видно пехотинцев, продвигавшихся по другой стороне дороги. Это были бойцы полка «Великая Германия», смело и решительно контратаковавшие русских и вынудившие их к отходу.

Пора было ехать дальше. Я следил за интенсивностью обстрела и, когда огонь русских ослабевал, устремлялся дальше. За огромными воронками я различал тела погибших, мертвых лошадей, покореженную технику. Справа от дороги был знак «Внимание! Дорога простреливается противником!». Русские часто в упор расстреливали одиночные автомобили. Патронов и снарядов они не жалели – видимо, недостатка в них в Красной армии не было.

В штабе дивизии я пробыл недолго, после этого проехался по Ельне. Этот город также страшно изменился за прошедшие несколько дней. Сплошные развалины, мертвые, вокруг безлюдье. Я проехал мимо немецкого военного кладбища – длинные ряды могил были лучшим свидетельством тому, какой ценой далась нам Ельня. Еще 20 километров, и я спустился к Болтутино – там разместились наши снабженцы.

Едва я успел приехать на место, как меня тут же окружили солдаты. В этих краях тоже кое-что произошло с тех пор, как я побывал здесь в последний раз. Тяжелые грузовики приходилось постоянно перемещать с одного места на другое. Изрытая воронками земля говорила о том, что и обозники отнюдь не всегда в безопасности. Передав шпису необходимые распоряжения, я стал искать моего приятеля Эвальда. Он рассказал мне, что утром здесь был настоящий ад – дальнобойная артиллерия противника уничтожила несколько грузовиков, были раненые и убитые.

Чувствовалось, что Эвальд что-то недоговаривает. Сославшись на занятость, он исчез за стоявшими поблизости в беспорядке грузовиками.

Ну вот, теперь его и не поймаешь, с досадой подумал я. Но Эвальд вскоре вернулся, притащил сигарет, шоколада и персонально мне – банку сельди. Я тоже спешил, поэтому, не медля ни минуты, заправил машину у цистерны и уехал. Ельня была под обстрелом, но мне дико повезло – я пробрался через город без происшествий. Над участком батальона словно занавес, из жалости скрывающий ужасы, повисла завеса густого, желтовато-серого дыма. Русские били из всех имевшихся в их распоряжении калибров.

Чутье подсказывало мне: «Не будь дураком! Не езжай дальше! Выжди, пока прояснится обстановка!» Но мог ли я сидеть и выжидать? Ведь у меня в полевой сумке лежал толстый конверт, который необходимо было доставить в штаб батальона! Нет, если сейчас засесть здесь, чем это обернется? Внезапно на ум пришел Швенк и все отделение Форстера. И о чем я только раздумываю? По газам и вперед!

Поездка на КП батальона была сущим адом, поверьте. Я не слезал с мотоцикла, я падал ничком на землю, а если усаживался вновь, так это больше походило цирковые кульбиты – я вскакивал в седло, как лихой кавалерист-наездник. Если артобстрел не позволял ехать дальше, я останавливался и пускал в ход «дополнительный рацион» Эвальда. Вечером унтерштурмфюрер Хильгер зачитал доставленный мной дневной приказ по дивизии. Все, что я из него вынес, так это то, что против нас на фронте противник сосредоточил значительно превосходившие нас по численности силы. Перечислялись несколько стрелковых и механизированных дивизий и полков – приводились даже их номера. Сомнительно, чтобы наша дивизия в одиночку смогла устоять перед таким чудовищным натиском. И я весьма скептически расценивал наши перспективы на удачную контрнаступательную операцию. Эти мысли не давали мне покоя до позднего вечера. Потом я завернулся в свою шинельку и проспал в окопе до следующего выезда.