Текст книги "Рассказы"

Автор книги: (Гектор Саки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Саки (Гектор Хью Манро)
Рассказы

Саки (Г. Х. Манро)

Рассказы

Биография Курица Эсме Комната для рухляди Мир и покой Моусл-Бартон Открытое окно Музыка на холме Средни Ваштар История святого Веспалуса Сказочник Тобермори Лечение беспокойством

Курица

–

"Дора Битхольц приезжает в четверг", сказала миссис Сангрейл.

"В следующий четверг?", спросил Кловис.

Его мать кивнула.

"Конечно, ты специально так устроила, не так ли?", хохотнул он. "Джейн Мартлет здесь всего пять дней, а она всегда остается не меньше чем на две недели, даже когда определенно просится всего на неделю. Тебе не удастся выпроводить ее из дома к четвергу."

"А зачем мне это?", спросила миссис Сангрейл. "Она и Дора хорошие подруги, не правда? Насколько я понимаю, они привыкли друг к другу."

"Они привыкли; именно это делает их сейчас еще более резкими. Каждая думает, что пригревала змею на собственной груди. Ничего так не раздувает пламя ненависти человека как открытие, что его грудь использовалась в качестве змеиного санатория."

"Но что произошло? Кто-то из них содеял зло?"

"Не совсем", сказал Кловис; "между ними пробежала курица."

"Курица? Какая курица?"

"Бронзовый леггорн или какая-то другая экзотическая порода; Дора продала ее Джейн по весьма экзотической цене. Понимаешь, обе интересуются ценными породами птиц и джейн думала, что она вернет назад свои деньги в виде громадного семейства породистых цыплят. По части яиц эта птица оказалась воздержанкой и мне говорили, что письма, которыми обменялись обе женщины явились откровением как много инвектив может поместиться на листе бумаги."

"Как смешно!", сказала миссис Сангрейл. "Не мог бы кто-то из их друзей уладить ссору?"

"Пробовали", сказал Кловис, "но это оказалось весьма похоже на попытку успокоить музыку шторма в "Летучем голландце". Джейн обещала забрать назад свои самые клеветнические ремарки, если Дора заберет назад курицу, однако Дора сказала, что это будет означать признание неправоты и ты понимаешь, что она скорее признается, что владеет трущобами в Уайтчепеле, чем сделает это."

"Какая затруднительная ситуация", сказала миссис Сангрейл. "Ты предполагаешь, что они не захотят говорить друг с другом?"

"Наоборот, трудно будет заставить их перестать это делать. Их замечания относительно поведения и характера друг друга до сих пор сдерживались тем фактом, что только четыре унции простой брани можно переслать почтой за одно пенни."

"Я не могу отложить приезд Доры", сказала миссис Сангрейл. "Я однажды ужу откладывала ее визит, и ничего, кроме небольшого чуда, не сможет заставить Джейн уехать до истечения ее обычных самоназначенных двух недель."

"Чудеса – это скорее по моей части", сказал Кловис. "В данном случае я не претендую на слишком большие результаты, но сделаю все, что смогу."

"Если ты не станешь вмешивать в это дело меня...", поставила условие его мать.

***

"Со слугами небольшая неприятность", пробормотал Кловис, сидя после ленча в курительной комнате и прерывисто разговаривая с Джейн Мартлет в промежутках между смешиванием инградиентов коктейля, который он непочтительно запатентовал под именем Элла Уилер Уилкокс. Коктейль состоял частью из выдержанного бренди, а частью из кюрасао; были и другие составные части, но про них никогда не говорилось внятно.

"Слуги – всегда неприятность!", воскликнула Джейн, ныряя в тему с роскошным всплеском охотника, когда он оставляет большую дорогу и чувствует торф под копытами своей лошади. "Я думаю, все они такие! Вы едва поверите, какие хлопоты я перижила в этом году. Но я не вижу, на что вам жаловаться – вашей матери так чудесно везет со слугами. Стурридж, например – он у вас много лет, и я убеждена, что он – образец дворецкого."

"Именно в этом и заключается трудность", сказал Кловис. "Когда слуги у вас годами, они становятся по-настоящему серьезной неприятностью. Слуги типа "сегодня здесь, а завтра ухожу" не в счет – вы их просто меняете; именно долгожители и образцы настоящая тревога."

"Ну, если они вполне удовлетворительно..."

"Хлопоты они все равно приносят. Вы упомянули Стурриджа; именно о Стурридже я особенно думал, когда делал замечание о том, что слуги приносят неприятности."

"Великолепный Стурридж – и неприятность! Я в это не верю."

"Знаю, что он великолепен, и мы просто не сможем без него обойтись; он – один из самых надежных элементов в нашем весьма анархическом хозяйстве. Но его большая аккуратность имеет свои обратные стороны. Вы когда-нибудь задумывались, что это такое неустанно выполнять правильные дела правильным образом в одном и том же окружении большую часть своей жизни? Все знать, все упорядочивать, всем точно руководить: какое серебро, хрусталь и скатерти надо ставить и накрывать по каким случаям, до мелочей продумывать и неуклонно управлять пошребом, кладовой и посудным шкафом, быть бесшумным, неосязаемым, вездесущим и – насколько касается собственного дела – всезнающим?"

"Я наверное сошла бы с ума", убежденно сказала Джейн.

"Точно", задумчиво сказал Кловис, пробуя свой завершенный коктейль Элла Уилер Уилкокс.

"Но Стурридж не сошел с ума", сказала Джейн с ноткой вопроса в голосе.

"В большинстве случаев он совершенно здоров и надежен", сказала Кловис, "но временами подвержен в высшей степени упрямым иллюзиям, и в этих случаях становится не просто неприятностью, но решительным затруднением."

"Какие иллюзии?"

"К несчастью, обычно они концентрируются на одном из гостей дома и именно отсюда исходит неловкость. Например, он взял в голову, что Матильда Шерингхем – это пророк Илия, а так как все, что он помнил об истории Илии, был эпизод с воронами в пустыне, он абсолютно отказывался вмешиваться в то, что он воображал было личным делом Матильды – в доставку ей провизии, не разрешая, например, чтобы чай подавали ей наверх по утрам, а если он прислуживал за столом, то подавая блюда, он всегда ее пропускал."

"Как неприятно. И что вы с этим сделали?"

"О, Матильда получала еду другим способом, но мы рассудили, что для нее лучше сократить визит. В действительности, только это и можно было сделать", сказал Кловис с особым нажимом.

"Я бы так не поступила", сказала Джейн, "я бы высмеяла его как-нибудь. И, конечно, не уехала бы."

Кловис нахмурился.

"Не совсем мудро высмеивать людей, когда они вбивают такие идеи себе в голову. Не известно, куда они могут зайти, если их поощрить."

"Не хотите ли вы сказать, что он может быть опасен", спросила Джейн с некоторой тревогой.

"Никогда нельзя быть уверенным", сказал Кловис, "время от времениу него возникают некоторые идеи о гостях, которые могут принять несчастливую форму. Именно это и беспокоит меня в настоящий момент."

"Что же, сейчас ему приглянулся кто-нибудь из присутствующих?", возбужденно спросила Джейн. "Как волнительно! Скажите мне, кто это?"

"Вы", коротко ответил Кловис.

"Я?"

Кловис кивнул.

"И кем же, он думает, являюсь я?"

"Королевой Анной", был неожиданный ответ.

"Королевой Анной! Какая мысль. Но в любом случае относительно ее нет никакой опасности; она такая бесцветная личность."

"Что потомки главным образом говорили о королеве Анне?", спросил Кловис весьма сурово.

"Единственное, что я о ней могу припомнить", сказала Джейн, "это пословица: королева Анна мертва."

"Точно", сказал Кловис, пристально разглядывая бокал, содержащий коктейль Элла Уилер Уилкокс, "мертва."

"Вы хотите сказать, что он принимает меня за дух королевы Анны?", спросила Джейн.

"Дух? Нет, дорогая. Никто не слыхивал о духе, который выходит к завтраку и ест почки, тосты и мед со здоровым аппетитом. Нет, именно факт, что вы существуете такая живая и цветущая, сбивает с толку и раздражает его. Всю свою жизнь он привык смотреть на королеву Анну, как на песонификацию всего, что умерло и ушло; знаете – мертва, как королева Анна – а сейчас он наполняет за ленчем и обедом ваш бокал и прислушивается к вашему рассказу о веселом времени, которое вы провели на Дублинских конных скачках, и, естественно, он чувствует, что с вами что-то не то."

"Но он же не будет из-зи этого откровенно враждебен ко мне?", нервно спросила Джейн.

"Вплоть до сегодняшнего ленча я не был по-настоящему встревожен", сказал Кловис; "но сегодня я застал его пожирающим вас весьма зловещим взглядом и бормочущим: "Она давно должна быть мертвой, давно должна, и кто-то должен за этим присмотреть." Вот почему я рассказал об этом вам."

"Это же ужас", сказала Джейн, "ваша мать должна была сразу сказать мне об этом."

"Моя мать не должна слышать об этом ни единого слова", сурово сказал Кловис; "это страшно расстроит ее. Она полагается на Стурриджа во всем."

"Но он же может убить меня в любой момент", запротестовала Джейн.

"Не в данный момент: сегодня весь день он занят столовым серебром."

"Вам все всремя надо внимательно приглядывать за ним и быть наготове предотвратить любую смертоносную атаку", сказала Джейн и добавила тоном слабого упрямства: "Страшно находиться в подобной ситуации, когда безумный дворецкий нависает над вами, как меч над Как-его-там-царем, но я конечно не сокращу свой визит."

Кловис чудовищно выругался про себя; чудо, очевидно, провалилось.

Лишь на следующее утро в холле после позднего завтрака к Кловису пришло окончательное озарение, когла он стоял, занимаясь выведением пятен ржавчины со старинного кинжала.

"Где мисс Мартлет?", спросил он дворецкого, который в этот момент пересекал холл.

"Пишет письма в гостиной", ответил Стурридж, объявляя факт, в котором спрашивающий был вполне уверен.

"Она хотела скопировать надпись с этой древней сабли с сетчатой рукоятью", сказал Кловис, указывая не ценное оружие, висящее на стене. "Я хочу, чтобы вы отнесли ей саблю; у меня руки в масле. Возьмите ее без ножен, так меньше хлопот."

Дворецкий взял саблю, весьма острую и сверкающую для своего почтенного возраста, и понес ее в гостиную. Возле письменного столя находилась дверь, ведущая на боковую лестницу; Джейн вылетела в нее с такой молниеносной скоростью, что дворецкий засомневался, видела ли она вообще, что он вошел. Через полчаса Кловис вез ее и ее наспех собранный багаж на станцию.

"Мат будет страшно огорчена, когда вернется с верховой прогулки и обнаружит, что вы уехали", заметил он отбыающей гостье, "но я сочиню какую-нибудь историю о срочной телеграмме, вызвавшей вас. Не следует без нужды тревожить ее по поводу Стурриджа."

Джейн слегка фыркнула на мысль Кловиса о ненужной тревоге, и была почти груба с молодым человеком, который пришел в себя только после вдумчивого исследования содержимого корзинки для ленча.

Чудо слегка потеряло в своей полезности после того, как Дора в тот же день написала, что откладывает дату своего визита, но в любом случае Кловис заслужил репутацию единственного человеческого существа, которому когда-либо удалось выбить Джейн Мартлет из расписания ее миграций.

Эсме

–

"Все охотничьи истории одинаковы", сказал Кловис, "как одинаковы все ирландские истории, и одинаковы все..."

"Моя охотничья история ни капли не похожа ни на одну слышанную вами", сказала баронесса. "Она случилась довольно давно, когда мне было двадцать три года. Тогда я еще не жила отдельно от мужа; понимаете, никто из нас не мог дать возможность другому жить отдельно. Несмотря на все пословицы, бедность больше скрепляет семью, чем разрушает ее. Но мы всегда охотились в разных стаях. Однако, это не имеет отношение к моей истории."

"Мы еще не приблизились к месту встречи охотников. Предполагаю, там была встреча охотников", сказал Кловис.

"Конечно, встреча была", сказала баронесса; "присутсвовала вся обычная толпа, в частности Констанция Бродл. Констанция – из тех рослых цветущих девушек, что так хорошо смотрятся в осеннем пейзаже или среди рождественских украшений в церкви. "У меня предчувствие, что должно произойти что-то ужасное", сказала она мне; "я очень бледна?""

Она была такой же бледной, как свекла в обмороке.

"Ты кажешься бледнее обычного", сказала я, "но тебе это легко." Прежде чем до нее дошло мое замечание, мы уже уселись в седла; собаки нашли лису, залегшую в кустах дрока."

"Понятно", сказал Кловис; "в любой истории об охоте на лис я всегда слышу о лисе в кустах дрока."

"Констанция и я умели хорошо держаться в седле", спокойно продолжала баронесса, "и у нас не было трудностей на первом этапе, хотя началась крепкая скачка. Однако, ближе к финишу мы должно быть слишком оторвались от цепи охотников, потеряли собак и бесцельно брели куда-то в неизвестность. Это сильно меня раздражало и мое настроение понемногу начало сдавать, когда наконец, продираясь сквозь кусты изгороди, мы были обрадованы видом собак, завывающих в голос возле впадины прямо перед нами.

"Вот где они", закричала Констанция и добавила с изумлением: "Ради бога, что они нашли?"

Конечно, перед ними находилась не обычная смертная лиса. Стояло нечто, вдвое выше ростом, с короткой, уродливой головой и ненормально толстой шеей.

"Это гиена", сказала я; "она наверное сбежала из парка лорда Пабхэма."

В этот момент загнанный зверь повернулся и посмотрел на своих преследователей, а собаки (их было всего шесть) стали полукругом и выглядели глуповато. Очевидно, они оторвались от остальной своры на след чужого запаха, и были не вполне уверены как относиться к добыче теперь, когда они они ее настигли.

Гиена приветствовала наше появление с явным облегчением и демонстрировала дружественность. Она, очевидно, привыкла к всеобщей доброте людей, а ее первый опыт общения со сворой собак оставил у нее плохое впечатление. Собаки выглядели более чем смущенными, когда их добыча с внезапной интимностью прошествовала к нам, и слабый призыв горна вдали был воспринят сворой как желанный сигнал для отбытия. Констанция, гиена и я остались одни в наступающих сумерках.

"Что нам делать?", спросила Констанция.

"Сколько у тебя вопросов", сказала я.

"Ну, не можем же мы оставаться здесь всю ночь с гиеной", настаивала она.

"Я не знаю, какие у тебя представления о комфорте", ответила я; "но я не думаю оставаться здесь на всю ночь даже без гиены. Мой дом может быть и несчастен, но по крайней мере там есть горячая и холодная вода, домашние удобства и всякое другое, чего эдесь мы не найдем. Нам лучше держаться деревьев справа; кажется, дорога на Кроули проходит там."

Мы медленно поехали вдоль слабо выраженной тележной колеи, зверь радостно следовал за нами по пятам.

"Что все-таки нам делать с гиеной?", последовал неизбежный вопрос.

"Что вообще делают с гиенами?", спросила я сердито.

"Я раньше не имело дела ни с одной", сказала Констанция.

"Что ж, я тоже. Если бы мы знали ее пол, то могли бы дать ей имя. Наверное, можно назвать ее Эсме. Подойдет в любом случае."

Было еще достаточно дневного света, чтобы различать объекты по сторонам и наш утомившийся дух получил внезапный толчок, когда мы проехали мимо маленькой полунагой девочки-цыганки, собирающей ежевику в низких кустах. Внезапное появление двух всадниц и гиены привело ее в состояние плача, да и в любом случае мы едва-ли могли собрать крохи какой-нибудь полезной географической информации из этого источника; однако, была вероятность, что где-нибудь по дороге мы увидим цыганский табор. Около мили мы ехали с надеждой, но безрезультатно.

"Удивляюсь, что делает здесь ребенок", наконец сказала Констанция.

"Очевидно, собирает ежевику."

"Мне не нравится, как она плачет", продолжала Констанция, "этот вой звенит у меня в ушах."

Я не стала бранить Констанцию за ужасные фантазии, на самом деле ощущение, будто тебя преследует постоянный раздражающий вой, сильно действовало на мои весьма перенапряженные нервы. Для компании я позвала Эсме, которая несколько отстала. Несколькими скачками она догнала нас и пристроилась сзади.

Воющий аккомпанемент получил объяснение. Она крепко, и как мне кажется, болезненно, сжимала в зубах ребенка.

"Милосердное небо!", завопила Констанция, "что нам теперь делать? Что нам делать?

Я совершенно уверена, что и на страшном суде Констанция будет задавать больше вопросов, чем любой из серафимов-экзаменаторов.

"Мы можем что-нибудь сделать?", слезно настаивала она, в то время как Эсме легко трусила впереди наших уставших лошадей.

Лично я сделала все, что пришло мне в голову в тот момент. Я кричала, бранила и задабривала гиену на английском, французском и на языке картежников; я делала абсурдные, ненужные взмахи своим тонким охотничьим хлыстом; я швырнула в зверя корзинку для сэндвичей; я действительно не знала, что еще можно сделать. И мы продолжали тащиться сквозь сгущающийся мрак с этой темной нескладной тварью, неуклюже бегущей впереди, под мрачную музыку детского плача, звенящего в ушах. Вдруг Эсме прыгнула в сторону особенно густых кустов, куда мы не могли за ней последовать; вой возвысился до крика, а потом сразу прекратился. Эту часть истории я всегда тороплюсь рассказывать, потому что она весьма ужасна. Когда бестия снова присоединилась к нам, отсутствовав всего несколько минут, у нее была аура печального понимания, словно она сознавала, что сделала нечто, с чем мы не согласны, однако чувствовала свою основательную правоту.

"Как ты позволяешь, чтобы эта прожорливая бестия бежала с тобой рядом?", спросила Констанция. Больше чем когда-либо она выглядела как свекла-альбинос.

"Во-первых, я не могла ничего предотвратить", сказала я; "а, во-вторых, чем бы еще не была гиена, я сомневаюсь, что в настоящий момент она прожорлива."

Констанция содрогнулась. "Думаешь, бедное создание сильно страдало?", задала она очередной пустой вопрос.

"Признаки этого были все время", сказала я; "с другой стороны, дитя конечно могло плакать из чистой вредности. Дети иногда так делают."

Была почти полная тьма, когда мы вдруг выехали на шоссе. Вспышка огней и рокот мотора в тот же миг пронеслись мимо нас на неприятно близком расстоянии. Секундой позже послышался глухой удар и острый визг тормозов. Машина остановилась, и когда я подъехала ближе к этому месту, я увидела молодого человека, склонившегося над темной неподвижной массой, лежащей на обочине.

"Вы убили мою Эсме", горько воскликнула я.

"Я страшно извиняюсь", сказал молодой человек; "я сам держу собак, и поэтому понимаю, что вы должны сейчас чувствовать. Что вы хотите в возмещение?"

"Пожалуйста, похороните ее немедленно", сказала я; "мне кажется я могу попросить вас это сделать."

"Принеси лопату, Уильям", приказал он шоферу. Очевидно, торопливые погребения на обочинах были предусмотренной случайностью.

Рытье достаточно глубокой могилы заняло некоторое время. "Должен признаться, великолепная тварь", сказал ездок, когда труп затащили в яму. "Боюсь, это весьма ценное животное."

"Она была второй в классе для начинающих в прошлом году в Бирмингеме", язвительно сказала я.

Констанция громко фыркнула.

"Не плачь, дорогая", несчастным голосом сказала я; "в данный момент все кончено. Она мучилась недолго."

"Послушайте", с отчаяньем произнес молодой человек, "вы просто обязаны позволить мне что-нибудь сделать в возмещение."

Я отказалась, но так как он настаивал, я любезно дала ему свой адрес.

Конечно, мы обсудили инцидент тем же вечером. Лорд Пабхэм так и не объявил о пропаже гиены, но когда годом-двумя раньше абсолютно травоядное животное убежало из его парка, он вызвался выдать компенсацию в одиннадцати случаях пропажи овец и практически выстроил заново соседские птичники. Сбежавшая гиена по масштабу его действий могла бы наверное сравниться с правительственным заказом. Цыгане, равным образом, не навязывались со своим пропавшим отпрыском; не думаю, что в громадных таборах они реально знают с точностью до ребенка, сколько детей у них имеется.

Баронесса задумчиво помолчала, потом продолжила:

"Однако, у этого приключения было продолжение. Я получила по почте прелестную маленькую брильянтовую брошь с именем Эсме, вычеканенном на золотой веточке розмарина. Между прочим, я потеряла дружбу с Констанцией Бродл. Понимаете, когда я продала брошь, то с полным основанием отказалась выдать ей долю. Я сказала, что часть Эсме в этом деле является моим собственным изобретением, а часть гиены принадлежит лорду Пабхэму, если в самом деле это была его гиена, доказательства чего у меня, конечно, нет."

Биография

Саки (псевдоним Гектора Хью Манро) родился в 1870 году в Бирме, где его отец был старшим чиновником бирманской полиции. Жестокость некоторых его рассказов приписывается подавляюще строгому воспитанию в доме двух незамужних тетушек в Девоншире с возраста двух лет. Он обучался в Эксмутском колледже и в Бедфордской грамматической школе. Позднее с отцом он широко путешествовал по Европе. Г.Х. Манро вступил в бирманскую полицию, но ушел в отставку по плохому здоровью, стал журналистом, а потом писателем. Он опубликовал несколько сборников рассказов, включая "Хроники Кловиса"(1911) и "Звери и суперзвери"(1914). Он написал также два романа "Невыносимый Бассингтон"(1912) и "Когда пришел Уильям"(1913). В 1914 году, вступив рядовым в армию, он отказался комиссоваться, был направлен во Францию и убит в 1916 в чине сержанта. Солдаты в траншее услышали его последние слова: "Брось эту чертову сигарету" – после чего послышался выстрел снайпера. Его блестящие рассказы выделяются лаконичностью и черным юмором.

Комната для рухляди

–

В качестве особого развлечения детей повезли на пески Джегборо. Ноколаса не взяли; он был в немилости. Всего лишь утром он отказался есть свой целебный хлеб-с-молоком на том кажущемся нелепом основании, что в нем была лягушка. Более старшие, более мудрые и более хорошие люди говорили ему, что невозможно чтобы лягушка была в его молоке, и чтобы он не болтал чепухи; он, тем не менее, продолжал упорствовать в том, что казалось сущей бессмыслицей, и с большими подробностями описывал окраску и особые приметы предполагаемой лягушки. Драматической частью инцидента оказалось то, что в кружке молока Николаса действительно была лягушка; он сам положил ее туда и поэтому чувствовал, что имеет право кое-что знать об этом. Удовольствие от ловли лягушки в саду и опускания ее в сосуд для целебного хлеба с молоком возрастало до громадной величины не только из-за того, что он оставался совершенно чистым во всей этой проделке, но и из-за того, что более старшие, более мудрые и более хорошие люди оказались в глубоком заблуждении по вопросу, относительно которого они выражали свою абсолютную уверенность.

"Вы говорили, что не может быть лягушки в моем хлебе-с-молоком; но все таки в моем хлебе-с молоком была лягушка", повторял он с настойчивостью искусного тактика, который не намерен покадать благоприятного плацдарма.

Поэтому его кузена и кузину, и его совершенно незаинтересованно меньшего брата взяли на пески Джегборо на день, а он был оставлен дома. Его двоюродная тетушка, которая с неоправданной силой воображения утверждала, что она является и его тетушкой, наспех изобрела экспедицию в Джегборо, чтобы произвести на Николаса впечатление удовольствиями, которых он только что лишился из-за своего позорного поведения за завтраком. Такова была ее манера: когда кто-нибудь из детей лишался ее благосклонности, импровизировать какой-нибудь праздник, от которого виновника сурово отстраняли; если же все дети прогрешали коллективно, им вдруг сообщали о цирке в соседнем городке, цирке невероятной красоты и с неисчислимым количеством слонов, в который, если бы не их испорченность, их повели бы сегодня.

Когда настал момент отправления экспедиции, для Николаса нашлось несколько приличествующих случаю слез. Правда, фактически все слезы были пролиты его кузиной, которая очень больно ударилась коленом о ступеньку экипажа, когда карабкалась в него.

"Как она выла", радостно сказал Николас, когда экспедиция удалилась без малейшего воодушевления, которое по идее делжно бы было ее хорактеризовать.

"Это у нее скоро пройдет", сказала тетушка-самозванка; "сегодня великолепный день для поездки по таки красивым пескам. Как они будут наслаждаться!"

"Бобби не будет наслаждаться, и он совсем не хотел кататься", сказал Николас со зловещим смешком, "у него ботинки жмут. Они слишком тесные."

"Почему он не сказал мне, что они жмут?", довольно резко спросила тетушка.

"Он дважды сказал вам, не вы не слушали. Вы часто не слушаете, когда мы говорим вам важные вещи."

"Ты не пойдешь в крыжовник!", сказала тетушка, меняя тему.

"Почему?", потребовал Николас.

"Потому что ты в немилости", надменно ответила тетушка.

Николас ощущал небезупречность данного объяснения; он знал, что прекрасно способен одновременно быть и в немилости, и в крыжовнике. Для тетушки было очевидно, что он решил пойти в крыжовник "только потому", заметила она про себя, "чио я сказала ему не делать этого".

В крыжовник вели две калитки, через которые можно было войти, и если уж маленький человек вроде Николаса проскользнул туда, он мог эффективно исчезнуть из вида среди маскирующей поросли артишоков, малиновых кустов и фруктовых деревьев. Сегодня у тетушки было множество других дел, но она потратила два часа на пустячные садовые операции среди цветочных клумб и зарослей кустарников, где она могла держать бдительный взгляд на двух дверях, ведущих в запретный рай. Она была женщина с деями и снеимоверной силой концентрации.

Николас совершил одну-две вылазки в большой сад, передвигаясь кружными путями и сознательно прячась он прокладывал дорогу то к одной, то к другой калитке, но так и не нашел момента, чтобы избежать бдительного тетушкиного глаза. По сути дела у него не было намерения проникнуть в крыжовник, однако было исключительно удобно, что тетушка верит, что он этого хочет; эта вера удержала ее большую часть дня на взятом на себя посту часового. Основательно подтвердив и укрепив ее подозрения, Николас проскользнул назад в дом и быстро начал выполнение плана действий, который долго лелеял в своих мыслях. Стоя на кресле в библиотеке, он смог дотянуться до полки, но которой покоился толстый, важно смотревшийся ключ. Ключ оказался таким важным, каким и смотрелся: это был инструмент, который держал в неприкосновенности от неавторизованного вторжения тайны комнаты для рухляди и который открывал дорогу туда только для тетушек и подобных им привилегированных персон. У Николаса не было большого опыта в искусстве вставления ключей в замочные скважины и открывания замков, однако несколько дней назад он попрактиковался с ключем от двери школьной комнаты; он на слишком рассчитывал на удачу и счастливый случай. Ключ в замке поворачивался туго, но все же повернулся. Дверь открылась и Николас оказался в неизвеланной стране, по сравнению с которой крыжовник был восторгом банальным, простым материальным удовольствием.

Часто, очень часто Николас рисовал себе, но что может быть похожа комната для рухляди, та область, которую так заботливо скрывали от юных глах, и относительно которой ни на какие вопросы никогда не отвечали. Комната превзошла его ожидания. Во-первых, она была громадной и тускло освещенной; одно большое окно, выходящее в запретный сад, было единственным источником освещения. Во-вторых, она была складом невобразимых сокровищ. Самозванная тетушка была одной из тех персон, которые думают, что вещи портятся, когда ими пользуются, и препоручают их пыли и сырости, чтобы таким способом дольше сохранить. Те части дома, которые Николас знал лучше всего, были весьма голые и безрадостные, здесь же находились чудесные вещи, радующие глаз. Прежде всего здесь был гобелен в раме, который очевидно должен был выполнять роль каминного экрана. Для Николаса это была живая, дышащая история; он присел на сверток индийской драпировки, под слоем пыли пылающей чудесной расцветкой, и впитал все подробности изображения на гобелене. Человек, одетый в костюм какого-то далекого периода, только что пронзил стрелой оленя; выстрел не мог быть трудным, потому что олень был всего лишь в одном-двух шагах от него; в густой чаще растений, на который намекала картинка, было нетрудно подкрасться к пасущемуся оленю, а два пятнистых пса, прыгнувший вперед, чтобы присоединиться к охоте, очевидно были натренированы идти по пятам, пока не вылетит стрела. Эта часть картинки была простой, хотя и интересной, но видит ли охотинк то, что видит Николас: что четыре скачущих волка пробираются через лес в его сторону? Неверное, их еще больше прячется за деревьями, и, в любом случае, сможет ли человек и две его собаки справиться с четырьмя волками, если они нападут? В колчане у человека осталось только две стрелы, а он может и промахнуться одной стрелой или обеими; все, что известно о его искусстве стрельбы, это только то, что он смог попасть в громадного оленя на смехотвероно коротком расстоянии. Николас провел много золотых минут, перебирая возможности сцены; он склонялся к мыли, что волков больше четырех, и что человек и его собаки зажаты в тесный угол.

Однако, здесь были и другие предметы восторга и восхищения, требующие его немедленного внимания: причудливо изогнутые подсвечники в форме змей и чайник, похожий на китайскую утку, из открытого клюва которой должен был изливаться чай. Каким скучным и бесформенным по сравнению казался чайник из детской! И был резной ящик сандалового дерева, плотно набитый ароматной ватой, а между слоями ваты лежали маленькие медные фигурки, быки с горбатыми шеями, павлины и тролли, восхитительные для зрения и осязания. Менее обещающей на первый взгляд казалась громадная квадратная книга в простом черном переплете; Николас бросил в нее взгляд, и, о счастье!, она была полна цветными картинками птиц. И каких птиц! В саду и на тропинках, по которым его водили на прогулку, Николас встречал некоторых птиц, самыми большими из которых были редкие сороки или лесные голуби; здесь же были цапли и кормораны, коршуны и туканы, кривоклювые попугаи и хвостатые индюки, белые ибисы и золотые фазаны, целая портретная галерея невероятных созданий! И как раз тогда, когда он восхищался расцветкой мандаринской уточки и придумывал ей историю жизни, голос его тетушки, резко выкрикивающей его имя, донесся из сада. В ней зародились подозрения по поводу его длительного исчезновения и она пришла к заключению, что он перебрался через стену позади тента над порослью лилий; теперь она занималась энергичными и весьма безнадежными поисками его среди артишоков и кустов малины.

"Николас! Николас!", вопила она, "Выходи отсюда немедленно. Не пытайся прятаться, я все время тебя вижу!"

Наверное впервые за двадцать лет в комнате для рухляди кто-то улыбнулся.

Вдруг гневные повторения имени Николаса прервались воплем и криками, чтобы кто-нибудь скорей пришел. Николас закрыл книгу, аккуратно положил ее на место в углу и стряхнул на нее немного пыли с соседней стопки газет. Потом он выбрался из комнаты, запер дверь и возвратил ключ на то место, где его нашел. Когда он вышел в большой сад, тетушке все еще выкрикивала его имя.