Текст книги "Ричард Длинные Руки — эрбпринц"

Автор книги: Гай Юлий Орловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Часть вторая

Глава 1

Бабетта поцеловала меня в губы страстно и чувственно, пообещала таинственным шепотом на ухо, что еще увидимся, и растаяла прямо посреди шатра.

Спохватившись, я попытался увидеть ее в других диапазонах, но, увы, кроме меня, никого, а полог даже не шелохнулся. Похоже, вот так приоткрывшись чуть больше обычного, она еще раз намекнула таким образом, что нужно стремиться к сближению с Югом, там и мне что-то да перепало бы сверх того, что имею.

– Я и тем не пользуюсь, – пробормотал я, – что есть, так что не надо соблазнять льва косточкой жареного воробья.

Еще раз повидавшись со всеми лордами и крупными военачальниками, с одними переговорив, других похлопав по плечу, показавшись простым воинам и погарцевав у них на виду, я вскинул руку в прощании и понесся в сторону Севера.

На этот раз Бобик ворчал, но, закрыв глаза и съежившись, дал затянуть себя в раздвинутую до предела раму Зеркала Горных Эльфов, в то время как арбогастр лишь фыркнул, но и то потому, что пришлось пригибаться, что оскорбляет гордое животное, да еще и ноги сгибать…

– Ребята, – пообещал я, – когда-нить отработаем эту систему! Чтоб щелкнуть пальцами, а перед нами распахивается портал, а по раме гирлянды роз висят, а то и свисают даже… А мы вот так прямо втроем одним скачком на ту сторону! И никаких тебе зимних морозов, а только птички чирикают и щебечут…

Арбогастр внимательно слушал, а я поднялся в седло и разобрал повод. Бобик радостно гавкнул и понесся крупными скачками, то и дело оглядываясь.

Первыми, естественно, я увидел конные разъезды Норберта, быстрые и хищные, как пустынные муравьи. Моментально развернувшись, они тут же ринулись в мою сторону, готовые вступить в бой, если под моей личиной кто-то иной, но я дружелюбно помахал рукой, арбогастр наддал, и через несколько минут мы уже въезжали, сбросив скорость, в расположение лагеря, где, несмотря на его временность, шатры и палатки расположены в строгом порядке, как и места для костров.

Недельный отдых, как я понял, в самом разгаре, отлучился я на пару дней, что можно не принимать в расчет, это как бы и не исчезал, можно представить себе, что сидел, запершись в шатре, и двое суток, как аскет какой, предавался высоким размышлениям о Божественном и Высоком Предначертании Паладина. Или, напротив, развлекался с бабами, раз уж в походе в седле как-то не весьма, и только вот на привале и удается.

Воины радостно кричали, завидев то ли меня, то ли бегущего впереди Бобика, а из шатров начали выглядывать лорды. Первым вышел и преклонил колени герцог Клемент, даже без доспехов громадный и громоздкий, следом выбежал Альбрехт, и от дальнего шатра показались двое всадников на украшенных красным с золотом попонах конях.

Я узнал принца Сандорина и принцессу Аскланделлу, они оба неподвижны, словно чучела, но я все равно ощутил их радость, даже со стороны принцессы, что как-то пугает даже.

Я улыбался, помахал рукой, изображая мимикой и телодвижениями великое щасте, вдруг обуявшее меня при виде их.

Ратники перехватили повод коня; я соскочил на землю и сказал весело:

– А жизнь, оказывается, хороша!

Принц Сандорин и принцесса остановили коней и смотрят на меня весьма неодобрительно, что-то я не так сделал, но это, скорее, комплимент, так как делай я то, чего от меня ждут, я бы дослужился до баннерного рыцаря, но не выше.

Клемент прогудел:

– Как поездка?

– Отлично, – ответил я. – По свежему воздуху… вскачь… Птички поют! А какие бабочки…

Альбрехт подошел, сказал с похвалой:

– Везет же вам, мой лорд! А у нас они тут все подохли с первыми же заморозками.

– Гм, – сказал я в затруднении, чувствуя, что не то ляпнул, – это у вас какие-то неправильные бабочки. Кто ж зимы боится? Как будто она впервые! Пора бы и привыкнуть. Ладно, все ко мне, я выслушаю ваши оправдания со всей строгостью. По случаю приезда вешать никого не буду, а потом посмотрим.

К моему изумлению, на импровизированный Военный Совет, хотя это и не совет, а так, встреча, явилась и Аскланделла в сопровождении принца. Я хотел было ему передать привет от Лиутгарды, но подумал, что это будет не совсем зело. Хоть он и сказал тогда с достоинством, что его сердце принадлежит прекрасной Лиутгарде, но мало ли что мы говорили вчера.

Стол быстро накрыли, а я, пользуясь суматохой, быстро создал перед Аскланделлой, благо она сидит рядом со мной, почти касаясь локтем, вазочку с мороженым в хрустальной чаше из изумительно тонкого и чистейшего стекла.

Народ шумит, рассаживаясь, сразу хватают блюдо с жареным мясом и тащат к себе ближе, тут же со всех сторон наливают вино, шум, гам, крепкие мужские голоса наполняют пространство шатра так, что приподнимается крыша и раздуваются стенки.

Аскланделла вздрогнула, взгляд ее метнулся по лицам лордов, я тоже ощутил его острый, как булавка, но беспечно беседую с Альбрехтом, и она, поколебавшись, взяла серебряную ложечку, что воткнута между белоснежными шариками, осторожно зачерпнула с краю это непонятное кушанье…

Я наблюдал краем глаза, она пробует медленно и сосредоточенно, но вот же, зараза вымуштрованная, ни вспискнула даже, ресницей не дрогнула, разве что чуть быстрее зачерпнула ложечкой новую порцию.

Правда, может быть, где-то в середине и позволила себе показать некоторое удовольствие, но я уже не смотрел, общался с лордами, у всех есть, что сказать, и только когда доскребывала остатки, я, продолжая молоть какую-то чепуху Альбрехту, сосредоточился, представил себя отчетливо сливочное в шоколаде с тертыми орешками.

В другое время вряд ли получилось бы, но, во-первых, с мороженым я насобачился лучше всего, могу не глядя, во-вторых, Альбрехт не выдаст, услышав мой монотонный голос, вещающий нечто совсем далекое от темы разговора.

Так и есть, он всмотрелся внимательно сперва в меня, потом быстро зыркнул, гад, на столешницу, моментально пробежал взглядом по всем блюдам, чашам и кубкам с вином и… остановил его на хрустальной вазочке, где громоздится грубо выламывающееся из ряда привычных блюд: целый рыцарский замок нежнейшего мороженого в темном шоколаде.

К счастью, все заняты своим вином и мясом на блюде, никто не обратил внимания, что там появилось у принцессы, только Сандорин округлил глаза и посмотрел по сторонам, но положение спасла сама Аскланделла: принялась есть мороженое с таким равнодушным видом, словно это ее основное блюдо на завтрак, обед и ужин.

Я тоже не замечаю, что там у нее в тарелке. Да что там у нее, я и в своей не замечаю, я же мужчина, а мужчины жрут все, не перебирают, это наша гордость и достоинство. Если придворные щеголи похваляются умением различать разные марки вина, то у нас гордость наоборот: похваляемся, что пьем все, жрем все, и гребем под себя все, что шевелится. А что не шевелится, то растолкаем и тоже гребем.

Я зыркнул в ее сторону еще пару раз, злость на такую невозмутимость начала поднимать голову, ну и выдержка у императорских дочерей, прошипел свозь зубы словно про себя:

– Есть некий предел, после которого самообладание перестает быть добродетелью.

Она покосилась в мою сторону и, продолжая мерно орудовать ложечкой, произнесла так же тихо в тарелку:

– Большинство людей в глубине души презирают добродетель, ибо не могут ее достичь.

Я буркнул:

– Мы подмечаем в людях много пороков, но признаем мало достоинств. А они на виду!

– Польза добродетели столь очевидна, – проговорила она, подержала во рту коричневый комок шоколада, чтобы тот растаял, и договорила: – Что даже дрянные люди поступают прилично ради выгоды. Но разница все равно заметна.

– Как наши яства? – спросил я, стараясь уйти от опасной темы.

– Удовольствие, – произнесла она ясным голосом, – о котором нельзя говорить, – не удовольствие.

Я пробормотал озадаченно:

– Да? А я думал, тайное доставляет удовольствия больше. Вообще нет большего удовольствия в жизни, чем сначала сделать тайком доброе дело, а потом, «по чистой случайности», предать его гласности.

Она поморщилась.

– В этом весь ваш развращенный Юг… Даже не слыхивали о скромности.

– Скромность, – возразил я, – должна быть добродетелью тех, у кого нет других.

Клемент поднял чашу, глядя на меня и показывая, что пьет за меня, спросил грохочущим басом:

– Как съездили, ваше высочество?

– Прекрасно, – ответил я. – Конь – это то, что должен иметь каждый мужчина. Две тысячи фунтов твердых мускулов, силы, грации и пота между ваших ног… этого не получите от ручного хомячка или чирикающей женщины.

Аскланделла слегка нахмурилась, хотя вроде бы не слышит меня, а Клемент уточнил:

– А сама поездка удалась?

– Какая поездка? – перепросил я в удивлении. – Мы просто промчались с конем без всякой цели… Разве что на бабочек посмотрели.

– Бабочки все перемерзли, – напомнил он. – Если верить графу Альбрехту, он и про бабочек знает!

– Все-таки перемерзли? – удивился я. – Тогда что это было?.. Даже Бобик их ловил и душил, а они орали и отбивались. Ах, да неважно, мужчины в пустяки не вникают. Когда Всевышний возжелал сотворить коня, он повелел ветру: «Уплотнись!» Ветер уплотнился, и получился конь. Потому я, когда на коне, я ближе и к Господу и весь открыт Высокому…

Сулливан прогудел со своего места:

– Конь – подарок Господа!

– Абсолютно верно, – сказал я с благодарностью. – Спасибо, дорогой герцог! Природа прекрасна, когда на ней кони. Ветер небес свистит между конских ушей!.. Что еще мужчине надо?

Аскланделла повернулась к Сандорину и произнесла очень тихо, но язвительно:

– Ах-ах, как южане умеют говорить красиво! Но сами зачем-то идут войной. Разводили бы себе коней. Я этого вашего принца Ричарда взяла бы в наш двор младшим лошадником. Нет, младшим слугой младшего лошадника.

Принц сдержанно улыбнулся: с женщиной спорить нельзя, можно только поддакивать, покосился в мою сторону, но я общаюсь с Сулливаном и Альбрехтом, а ее, конечно же, не слушаю, хотя на самом деле обязан слышать ее каждое слово, все-таки невеста Мунтвига и дочь возможного неприятеля в лице императора Вильгельма Блистательного…

Все-таки мне почудилось, что она прекрасно понимает, что слышу, и дабы лишить и такого удовольствия, сказал Сулливану:

– Герцог, берите руководство за столом в свои руки. Я выйду на свежий воздух, а то что-то вино ударило в голову…

Он изумился:

– Вам?

– Слабый я, как вам сейчас скажет принцесса.

Альбрехт хотел выйти со мной, но я остановил его жестом. За пределами шатра воздух медленно отдает дневное тепло, ближе к рассвету могут быть заморозки. Я вздохнул глубоко, растягивая грудь, из темноты выметнулась огромная черная тень и бросилась мне на грудь.

Я успел собраться и достойно встретить натиск, Бобик облизал меня, энергично виляя хвостом, я обнял его лобастую голову, почесал за ушами.

В шатре отодвинулся полог; Аскланделла вышла медленно и величественно, Сандорин поддерживает ее под локоть двумя пальчиками, словно стебель нежнейшего цветка.

Она что-то говорила ему совсем тихо, он улыбался и кивал. Я хотел потихоньку отступить в темноту, но Аскланделла повернулась в мою сторону и взглянула так, что я понял, надо подойти, иначе совершу ужасное преступление.

Умеют же некоторые из них себя поставить, сказал я себе молча, злясь там где-то в самой глубине, а наверху улыбаясь светски, галантно и как бы даже дружелюбно, я же хозяин, обязан, а если нет, то я последняя и самая неучтивая свинья на свете, а неучтивость в отношении к даме хуже размещения конюшен в церквях и соборах.

– Ваше высочество? – спросил я первым, утверждая примат самца.

– У вас неплохой стол, – обронила она светски, голос звучал с холодноватой нейтральностью, – как вижу, даже среди таких диких народов иногда встречается… что-то…

Она остановилась в затруднении, подбирая слово, я спросил тут же, намекая на ее тугодумие:

– Ваше высочество… вы не заснули?

– А вы? – спросила она.

– Я онемел, – сказал я, – онемел. Понятно, от восторга.

– От восторга? Какого восторга?

Я вытаращил глаза.

– Как это? От вас, конечно. От кого еще можно онеметь? Достаточно на вас взглянуть… и все, каюк! Можно клеить ласты.

Она поморщилась, я и не старался скрыть насмешки в голосе.

– Знаете ли, ваше высочество, – произнесла она, резко меняя тему, – мне почему-то казалось, что именно при нашем императорском дворе собраны все лучшие… умельцы.

Я спросил нагло:

– Это кто же такие, кузнецы?

Она слегка поджала губы.

– Однажды, когда мой отец заболел, к нему прямо в спальню прилетел Феникс с дальних гор. Он принес особое лекарство, его называют эликсиром, и государь сразу выздоровел. Думаю, здесь о таком даже не слыхивали.

– Вашего колдуна зовут Фениксом?

Она посмотрела на меня с ледяным презрением.

– Это был настоящий Феникс!

– Пернатое? – уточнил я.

– Птица Феникс, – поправила она.

– И что, – спросил я с недоверием, – он в человека даже и не превращался? Ну, как это обычно делается. Сплошь и рядом. В любой нашей деревне.

– Я же говорю, – сказала она с нажимом, – это был Феникс!

Я подумал, кивнул.

– Значит, ему понравилось быть пернатым. Что ж, у всех свои… причуды. Я знавал мужчин, что обожают переодеваться женщинами. Не в том смысле знавал, как вы подумали, а видел таких… издали, издали! Хотя кто знает… по мнению обывателей, многое является причудами, хотя на самом деле это всего лишь… некий шажок за рамки, установленные такими же людьми. Может быть, более осторожные. У вас какие причуды?

Она смерила меня холодным взглядом.

– У принцесс не бывает причуд.

– Точно? – спросил я.

– У принцесс, – уточнила она с надлежащим высокомерием, – императорской крови!

– Надо же, – сказал я пораженно. – Сколько же во мне, оказывается, от Фрейда… А я все думал, что я только паладин, чистый и несущий свет одной своей радостно-глупой харей. Оказывается, безупречны еще и эти… ага, принцессы императорской крови…

Она не стала спорить насчет хари, да еще глупой, спросила с подозрением:

– От Фрейда? Кто такой Фрейд?

Я отмахнулся.

– Это Первозмей, что соблазнил Еву и стал отцом Каина и Авеля. Так его зовут… в ряде стран.

– Где-то на Юге?

– На Юге, – согласился я. – Точнее, на западе. Наверное, на юго-западе, хотя это не суть важно. Выходит, мы не только должны ежедневно освобождать себя из Египта, но и выдавливать из себя фрейдистскую, в смысле, змеино-животную сущность каплю за каплей! Это и должна быть самая жаркая и жестокая война. А мы друг с другом деремся, как черные и красные муравьи!

Она посмотрела озадаченно, слишком быстрый и неожиданный переход, женщин это всегда ставит в тупик, они существа бескрылые и могут, как киви-киви, бежать только по прямой.

– Черные с черными, – произнесла она с некоторой настороженностью, подозревая ловушку, – тоже дерутся… Как и красные с красными. Наверное, тоже за честь рода? Полагаю, честь – это основополагающее понятие в природе. Потому у муравьев она должна быть обязательно.

Я посмотрел на нее с восторгом и сказал предельно искренне:

– Обожаю, когда женщина говорит умные вещи! Это все равно, как если бы мой конь начал рассуждать о строении вселенной. Ваше императорское высочество, а что вы еще знаете? Мне кажется, вы все знания уже выложили… по крайней мере наполовину?

Она помедлила, отыскала взглядом принца Сандорина и сказала ему с такой милой улыбкой, что даже удивительно, как его замороженная харя не треснула:

– Принц, вы обещали научить меня играть в чакты!

Сандорин, что вроде бы и не слушал, и вообще смотрел в другую сторону, моментально развернулся к нам, засиял, словно на него упал сверкающий луч солнца, поклонился с таким изяществом, что вот прямо щас затанцует.

– Ваше высочество… в любое угодное вам время!

– Мне угодно сейчас, – почти пропела она таким нежным голосом, что убил бы на месте.

Он тут же оказался рядом, согнул руку колечком. Она церемонно опустила кончики пальцев на его локоть, и они удалились, он – подрагивая ляжками от неимоверного щастя, а она – с прямой спиной и красиво развернутыми плечами, по которым до самой поясницы струится перевитая голубыми лентами толстая золотая коса.

Глава 2

Еще десять дней форсированного марша, армия устала, но по пути разбили около двух десятков крупных дружин местных лордов, я их называю незаконными формированиями, так как законные могут быть только у меня.

Норберт и Клемент, сдружившись уже настолько, что неразлейвода, вместе сладострастно составляют тактические планы, в результате которых удается не только разбить эти дружины, но окружить и уничтожить, если те не предпочтут сдаться.

Но, конечно, те предпочитают сдаться, а так как дружины обычно возглавляет местный лорд, нередко – с сыновьями, то и выкуп платят щедрый.

После долгого, утомительного марша остановились на отдых возле крупного и богатого села; мой штаб расположили в добротном деревенском доме, хозяев переселив на это время в сарай.

Окна закрыты, но с улицы несутся голоса, скрип колес, конское ржание, просачиваются запахи жареного мяса, печеного хлеба, слышатся гортанные голоса приведенных на забой овец.

Я разрабатывал продвижение войск, теперь нужно планировать каждый шажок, когда вошел Зигфрид и доложил громким голосом:

– Ваше высочество! Прибыл барон Палант. Или он еще не барон?

Я отмахнулся.

– Баронов у меня больше, чем лягушек в болоте, а Палант – ландхофмейстер!

Он спросил озадаченно:

– А это больше или меньше императора?

– Откуда я знаю? – спросил я резонно. – Наверное, вровень, если не выше. Императоров у нас уже трое, считая и того, что за океаном, а ландхофмейстер все-таки один-единственный. Ну, из тех, которых знаю.

Он подумал, предложил:

– Тогда прогоню в шею? Никто не должен быть выше моего сюзерена!

– Никто, – согласился я, – но Палант все-таки наш друг, потому пропусти его именно по дружбе.

– Хорошо, – сказал он, его широкая рожа расплылась в еще более широкой ухмылке, – при случае и меня сделайте ландхофмейстером! У вас будут уже двое, а я в таверне буду пари выигрывать, если кто не угадает, что это за такое!

Палант вошел со шлемом в руке, прижатым к левой стороне груди, сдержанно поклонился. Я бросил быстрый взгляд сперва на его знаменитые сапоги, в которых он по любому болоту, аки посуху, все еще как новенькие и всегда безукоризненно чистые, перевел взгляд на его молодцеватую фигуру.

Он давно уже поменял легкий панцирь из черной кожи со вшитыми металлическими шипами на великолепные вестготские доспехи, безумно дорогие, но из синеватой стали, которую куют гномы, и прилаженные настолько удивительно точно, что двигается с легкостью, будто это не кованная сталь, а обычная одежда.

– Палант, – сказал я в нетерпении.

– Ваше высочество…

– Подойди ближе, – велел я. – Зигфрид…

Зигфрид молча повернулся и вышел. Палант подошел к столу, медленно опустил на столешницу шлем. Мы молча ждали, пока шаги Зигфрида утихнут в сенях, а когда хлопнула и входная дверь, я сказал с нетерпением:

– Что удалось узнать?

Он понизил голос:

– Ваше высочество… Дело не только в том, что мы забрались к медведю в берлогу. Хуже другое.

– Ну?

Он сказал очень серьезно:

– При здешней плотности населения, ваше высочество… здесь слишком много вооруженных отрядов. В общей сложности они превосходят нашу армию раз в десять…

Я пробормотал:

– Так… что еще?

Он сказал еще тише:

– Еще хуже то, что все население издавна поддерживает апостольскую церковь. Вот уже многие столетия. Мы у себя и не знали бы про эту ветвь христианства, если бы Мунтвиг не решил пронести его знамя на южные земли.

Я буркнул:

– Обломаем.

– Если в наших краях, – уточнил он. – А сейчас мы в землях, где развевается знамя Мунтвига и… апостольской церкви. Ваше высочество, здесь люди будут драться отчаянно. Не за деньги, не за владения, а за веру отцов!

Я поморщился.

– Вера против острых копий?.. Дорогой друг, от удара топора погибают одинаково верные сыны церкви и еретики.

– Но верные не разбегаются, – напомнил он. – У нас руки устанут рубить им головы.

Я походил в раздумье вокруг стола.

– Тогда нам нужно вступить с ними в переговоры.

Он усмехнулся, а я ощутил с печалью, что Палант, сын Гевекса, всегда красивый и беспечный, все еще красивый, но уже не беспечный, беспокойная жизнь с таким лордом, как я, заставила повзрослеть очень быстро.

– Ваше высочество, – произнес он, – здесь ваше искусство политика не поможет.

– Почему?

– Верующие люди не слышат доводов разума.

– Да, – сказал я, – да, ты прав… но если появится некто, сумевший организовать диспут о вере и ее тонкостях…

Он прервал, даже не обращая внимания, что это невежливо:

– Ваше высочество, диспуты возможны только в лоне нашей церкви. А в апостольской любое обсуждение догматов, оставленных нам апостолами, уже ересь!

Я вздохнул.

– Знаю. Тем она и сильна. Впрочем, это тактический выигрыш. А стратегически проиграет.

– Через сотни лет? – спросил он иронически. – А мы столько простоим здесь лагерем?

– Ты прав, Палант, – сказал я. – Тогда с помощью переговоров нужно прощупать их положение, собрать наши силы и ударить… в самое уязвимое место. И вообще…

– Ваше высочество?

– Ты быстро вырос, – сказал я тепло. – Твой отец будет гордиться, когда вернешься из похода.

Земли Пекланда зажаты между королевствами Сакрант и Эбберт, первое – с севера, второе – с юга, оба превосходят в размерах почти вдвое. С усилением Мунтвига Пекланд сразу же попал под его влияние, а если говорить проще, то Мунтвиг просто аннексировал это небольшое королевство, низведя местного короля до подчиненного лорда, хотя и оставил за ним титул и дворец.

Ринненкампф Твердозубый, вспомнил я, а его дядя – герцог Стефан Строуд. Еще я видел наследника трона, который не назвался, если он наследник… Можно, конечно, пообещать им независимость, так как он переметнулся от Мунтвига ко мне, но это чревато, так как никакой независимости не дам, а обманутые сражаются с еще большей яростью, ведь за справедливость и против зла…

Зато королевство Эбберт сохранило подобие самостоятельности, но лишь потому, что король Харбиндер беспрекословно выполняет все требования Мунтвига, а тот здраво рассудил, что нет смысла менять на «своего», который долго будет входить в курс дела, налаживать отношения с местными лордами, гордыми и заносчивыми до предела, а потом еще и возжелает основать свою династию.

Я видел с большой высоты, как то и дело поднимается облако пыли, указывая на приближение нового войска. Все три королевства в самом деле населены очень густо, отряды выезжают из каждого города и даже большого села, сливаются в большое войско. И только одно утешение, что каждый лорд ведет своих под отдельным знаменем, в сражение вступает по своей воле, а не по чьим-то приказам. Так можно воевать, если и с другой стороны войско набрано из таких же отдельных дружин, но теперь я использую преимущество регулярной армии в полную силу.

Пеших у противника почти нет, но, кроме конных, половина этого войска устроилась в повозках и на телегах. Все выглядит сплошным исполинским обозом, где каждый лорд, даже самый мелкий, обязательно окружен огромным количеством слуг и челяди, что везут не только запасы еды и вина, но и дорогую посуду, чтобы все видели богатства лорда, дескать, он и в походе может позволить себе удобства.

Кроме того, все эти мелкие хозяева везут с собой массу оружия в виде старых мечей, копий, панцирей, булав и палиц, что, вообще-то, неплохо, когда сражаешься с такими, но они не знают, что навстречу двигается ускоренным маршем моя армия вышколенных бойцов, скованных военными правилами, уставом, выучкой, умеющей вести бой по-новому.

Вернулся я привычно на арбогастре и с Бобиком, что успел задавить оленя и двух гусей, это он особенно обожает, соскочил на землю и пошел к себе, разминая ноги и делая вид, что все время находился в седле.

Пока рассматривал карту и наносил черточками новые отряды противника, в сенях слышался говор, Зигфрид что-то выспрашивает, наконец распахнулась дверь, и вошел Норберт, как всегда ровный, сдержанный и с непроницаемым лицом.

Я всмотрелся в него, уже знаю, как он выглядит, когда есть новости, поинтересовался настороженно:

– Что, я не заметил, как Мунтвиг выслал наперерез большую армию?

Он покачал головой.

– Нет, ваше высочество, армии пока вблизи нет.

– А что есть?

Он произнес крайне вежливо:

– Прибыла к вашему высочеству, можно сказать, целая делегация. От Мунтвига.

Я охнул, сердце застучало чаще, даже кровь бросилась в лицо. Норберт ждет с неподвижным лицом, я сказал быстро:

– Пойдем встретим. Что-то в лесу издохло.

Он потянул носом.

– Запаха пока не слышно…

На улице уже собираются военачальники, а я, когда вышел на свежий воздух, сразу увидел приближающуюся к лагерю группу всадников из пяти пышно и вызывающе богато одетых рыцарей. Справа и слева, как почетный эскорт, красиво и хищно идет дюжина конников Норберта, легких и опасных, как степные коршуны.

Я остановился; всадники придержали коней на том расстоянии, которое не кажется чрезмерно опасным. Один спешился и, передав повод одному из своих, снял шлем и оставил в руках ближайшего рыцаря.

Я рассмотрел лицо крупного мужчины, не просто крупного, а огромного и широкого в плечах, с толстыми руками. Лицо тоже крупное и широкое, чем-то напомнило морду могучего льва – олицетворение важности, величия и силы.

Он пошел ко мне ровным шагом благородного человека, который не унизится даже перед Богом.

За моей спиной военачальники тоже смотрят гордо и с достоинством, выпячивают на всеобщее обозрение рукояти мечей с драгоценными камнями в рукоятях, а про доспехи и говорить нечего – у всех вестготские, в этой части материка вообще диво дивное.

Мужчина, что ко мне приближается, принадлежит явно к знати: от него веет надменностью аристократа, у которого вереница предков, и все верно служили отечеству, беззаветно проливая за него кровь и отдавая жизни.

И сам он выглядит прошедшим огонь и воду, лицо сдержанно усталое, бледное, несмотря на сильный загар, явно дорога была нелегкой, под глазами темные мешки.

– Граф Адриан Стивенфельд, – назвался он. – С личным посланием от Его Величества императора Мунтвига.

– Ричард Длинные Руки, – назвался я. – Слушаю вас, граф.

– Простите, ваше высочество, – произнес он учтиво, – но слушать нечего. Я совершенно не знаю, что в послании. Мне только поручено доставить и передать лично вам.

– Лично я здесь, – ответил я так же учтиво. – Вот и моя собачка подтвердит, что это я.

Он чуть улыбнулся.

– Да, люди могут соврать, но не собаки.

Поклонившись, он вытащил из складок плаща небольшой пакет, протянул в мою сторону. Я повел бровью, Альбрехт взял, взвесил на ладони и подошел ко мне.

Граф Стивенфельд еще раз поклонился и, развернувшись, двинулся обратно.

Удивленный, я вскрикнул, нарушая торжественность встречи:

– Граф, а мой ответ?

Он обернулся, покачал головой.

– Ответа не требуется.

Ему подвели коня, он быстро поднялся в седло, и весь отряд, ввиду выполненной миссии, понесся обратно нестройным галопом. Вдогонку ринулись с лаем несколько мелких собачонок из деревни.

Я повернул голову к Альбрехту.

– Давайте, дорогой граф, читайте громко и с выражением…

Он сказал почтительно:

– Ваше высочество, оно адресовано лично вам. Может быть, прочтете у себя в шатре? Без свидетелей?

Судя по лицам военачальников, они считают это естественным, однако я возвысил голос, подпустив в него нотки благородного негодования:

– Это письма от женщин нужно читать наедине, но не от противника! Разве я один воюю? Если письмо от Мунтвига, то вы все должны его читать одновременно со мной!

Их лица светлели, а в глазах зажигались солнца, что же с нами делают умело подобранные слова, а я, какая умелая сволочь, что ухитряюсь их подбирать и расставлять так, что вот они, все мои, бери их голыми руками, посылай куда угодно.

Альбрехт нахмурился, но послушно протянул письмо. Я сломал сургучные печати; это оказался сложенный вчетверо лист пергамента, более удобный формат для пересылок, чем письма, свернутые в трубочку.

Сверху две трети текста занимает титул Мунтвига с перечнем всех его земель и званий, это как обычно, но я напомнил себе, что этим надо заняться отдельно, мы же до сих пор не знаем, чем он владеет, а это значит, не представляем всех его сил, власти и влияния, и хотя вроде бы я видел все его армии, но не могу с уверенностью сказать, сколько армий он в состоянии еще собрать.

Я читал вслух и чувствовал, что голос мой теряет уверенность и начинает звучать, как у козы на базаре.

Мунтвиг, рассыпаясь в любезностях, но не роняя своего достоинства, крайне вежливо заверяет, что принцесса Аскланделла уже и по праву принадлежит принцу Ричарду, так как очарована именно им.

Закончив, я взглянул на лица военачальников, по большей части недоумевающие, у кое-кого довольные, но у двух заметил тщательно скрываемые ухмылки.

– Все в дом, – сказал я люто. – Надо дать ответ запорожцев этому… да, этому, так сказать, императору!

Они всей толпой, грохоча подкованными сапогами, поднялись на крыльцо и вломились за мной в большую комнату.

Альбрехт поинтересовался:

– А как дать ответ? Они уже уехали.

Я зыркнул на Норберта, тот понял, ответил с легким полупоклоном:

– У них тяжелая рыцарская конница. Шли на рысях, мои люди сообщают, сейчас остановились на отдых в полумиле. Если ответ суметь составить за ночь, то утром можно вручить им до того, как отправятся в обратный путь.

Лица военачальников снова просветлели; Альбрехт пробормотал:

– Как я догадываюсь, вы уже приставили к ним лазутчиков, чтобы проследить их обратный путь?

Норберт кивнул, но пояснил:

– Они могут поехать прямо в армию, а к императору отправить одного из гонцов с письмом.

– И не угадать какого?

– Точно.

– Но вы постараетесь, – сказал Альбрехт. – Вы будете не вы, если не попытаетесь проследить все нити.

Норберт произнес сухо:

– Граф, вы говорите что-то не то.

– Тихо, – сказал я в раздражении. – Тут нужно искать, где в письме прицепиться, а не гавкаться…

Норберт поклонился, зыркнул на Альбрехта и отступил к двери.

– Ваше высочество, я лучше пойду к лошадям.

Он торопливо вышел; Альбрехт раздраженно дернул щекой, что-то у него какая-то однобокая репутация получается, остальные смотрят на меня в ожидании и помалкивают, только Макс потихонечку прокрался за чужими спинами к двери.

Я снова прочел письмо, уже медленнее, вчитываясь в слова, в раздражении покрутил головой.

– На такой дешевый трюк не попадусь! Ишь, очарована…

Альбрехт сказал тихонько:

– А вдруг?

– Приятно, конечно, – огрызнулся я, – но я сам могу наговорить таких слов целый мешок, а то и два. Напишите, что принцесса очарована императором Мунтвигом, только о нем и говорит…

– Щебечет, – подсказал герцог Мидль.

– Щебечет, – согласился я, – и чирикает. И так вся расцветает, как только услышит «проклятый Мунтвиг»… э-э-э, «проклятый» вычеркните! Мунтвиг – достаточно, как много в нем слилось, как много… отозвалось, что ли? А мы недостойны такого щастя!..