Текст книги "Ричард Длинные Руки – вильдграф"

Автор книги: Гай Юлий Орловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Да, – сказал я и слегка поклонился со всей почтительностью. – Обещали от своих щедрот, несмотря на свою великую ученость и крайнюю занятость. Но я понимаю, что вы человек великой мудрости и всегда в делах…

Он кивнул.

– Правильная речь. Я занят всегда. Но раз обещал…

– Можете не выполнять, – сказал я быстро. – Подумаешь, пообещали какому-то дикарю! Великие люди вольны в прихотях.

Кроган хлопал глазами, такая игра для его простых мозгов слишком усложнена, зато Сьюмас на глазах подобрел и отмахнулся с самым благодушным видом.

– Ладно-ладно, ты хочешь просто поговорить с ограми, или же…

– Или же, – сказал я честно.

– Что-то подобное союзу с вождем кочевников, – уточнил он, – который повел десяток огров с собой в поход?

– Да, – ответил я честно.

Он кивнул, удовлетворенный.

– Я так и думал. Никак не угомонитесь со своими войнами, набегами… Хорошо, вот тебе раковина.

Кроган вытянул шею, наблюдая, как маг вытащил из складок роскошного халата морскую раковину размером с кулак, красиво заверченную спиралью, блестящую, словно только что из воды.

– Как работает? – спросил я.

– Как все раковины, – ответил Сьюмас.

– Дуть?

– И погромче, – подтвердил он. – К тому месту, где будешь стоять, начнет собираться рыба. И не только рыба… К сожалению, так будет только до осени. Потом мощь раковины иссякнет, она превратится в простую, каких на берегу тысячи. Но, полагаю, такой предприимчивый орел сумеет из нее выжать все, что только возможно.

Я с почтительным поклоном принял раковину.

– Вы дали мне больше, – сказал я как можно искреннее, – чем я ожидал. Потому теперь я снова считаю себя вашим должником!

Он улыбнулся шире, все любят и лесть, и когда признают себя должниками. Кроган шумно перевел дыхание, уже поверив, что обойдемся без драки.

Маг покосился в его сторону с хмурой иронией.

– Это существо все жилы порвет, – сообщил он мне, – если попытается все это тащить на себе. Жадность человеческая пределов не имеет, увы…

– Будет выбрасывать по дороге, – предположил я.

Кроган сказал затравленно:

– Я лучше умру на золоте! Прекрасная смерть.

Сьюмас сказал задумчиво:

– А ведь взял только золото… Так?

Кроган вздрогнул.

– И десяток камней. Правда, все мелкие.

Сьюманс отмахнулся.

– Ладно, сделаю вам обоим последний подарок… Приятно делать то, что самому нетрудно, а другим не по силам… Готовы?

Я повернул голову к Крогану.

– Держи мешок покрепче.

Он прижал его к груди.

– Что, отни…

Блеснул свет, в пятки ударило твердым, Кроган договорил:

– …мет?.. Ого, куда это нас?

Глава 3

В глаза на фоне ночного неба с множеством звезд ударил яркий свет фонаря под вывеской с изображением большого окорока. Под нами утоптанная дорога, справа и слева городские дома, а в двух десятках шагов на перекрестке улиц высится постоялый двор.

– Я это место знаю, – сказал Кроган потрясенно, он судорожно прижимал к груди кожаный мешок с золотыми монетами, и было видно, что оторвать его можно только с его руками и кожей. – Я здесь бывал. Мы в Тиборе!..

– Вовремя, – сказал я. – А то уже светает.

Луна все еще светит ярко, но звезды тускнеют, на востоке треть неба посветлела. Хотя мир еще серый и угрюмый, облака уже готовы первыми принять солнечные лучи и вспыхнуть в сером небе ярко и празднично.

Кроган сказал торопливо:

– В гостиницу?

– Ты иди, – велел я. – Я появлюсь позже.

– Как скажете, господин, – сказал он с превеликой готовностью. – Все будет, как вы прикажете!

– Жди меня там, – сказал я.

– Долго?

– Можешь отлучаться, – разрешил я. – Но хозяину намекни, где тебя можно отыскать, если понадобишься.

Он сказал с готовностью:

– Все сделаю!

– Иди, – разрешил я. – Все не пропей… за один день.

Брусчатка улиц блестит от влаги, из домов иногда выходят хозяева с ведрами, полными холодной воды, и с размаха выплескивают на камни. Воздух свежий и чистый, несмотря на зной, горожане беззаботно и безалаберно праздничны, собираются кучками, оттуда доносится смех и шуточки, а по середине улицы идут трое кочевников: налитые звериной мощью, прокаленные солнцем, без капли жира, на их широких и блестящих, как отполированный металл, плечах отражается закатное небо.

Длинные улицы с обеих сторон уставлены столиками, где можно посидеть и пообщаться за чашкой молодого вина, из распахнутых окон доносятся громкие голоса, где веселые, где крикливые. Я шел неспешно и тоже улыбался, так мы все выглядим, завернул на базар, не выбирая особо, купил коня взамен оставленного около урочища Серого Вепря и, ведя его в поводу, неспешно вышел на площадь, на той стороне красиво смотрится металлическая ограда королевского сада, где далеко за зелеными вершинками блестит золотом крыша дворца.

У парадного входа в королевский сад остановились двое обнаженных до пояса кочевников на резвых конях. Стражи с ними о чем-то спорили, голоса становились все злее, но степняки настаивали, горячились, наконец перед ними ворота распахнули, сыны степей с ходу пустили коней в галоп, промчались, вскидывая копытами комья земли, и пропали за цветущими декоративными деревьями.

Я подошел усталой походкой набегавшегося, но довольного жизнью человека.

Стражи на меня уставились хмуро, все еще раздражены и взвинчены, я спросил с сочувствием:

– На конях вроде бы в сад нельзя?

Один прорычал:

– Нельзя! Но с мегрелями спорить – себе дороже.

– Могут цветочки попортить, – согласился я.

– Сегодня же пожалуемся конунгу, – поддержал соратника второй страж. – Пусть сам утихомиривает своих людей.

– Если сумеет, – сказал я кротко и вошел в сад.

Вокруг дворца на немалом пространстве сада и вымощенных цветными плитами площадках для прогулок, как мне почудилось, этих полуголых богатырей стало еще больше. Хотя вряд ли за сутки что-то могло измениться, просто слишком уж сыны степей бросаются в глаза среди сынов города: ходят, угрожающе растопырив руки, будто горы мускулов не дают прилегать к бокам. Правда, часто так и есть, кочевники – ребята крепкие, к тому же конунг отобрал в свои телохранители самых сильных и умелых.

Может быть, мелькнула мысль, в бою не самые умелые, но в мирное время больше ценится внешний вид. Так вот конунг отобрал самых высоких, крепких и свирепых с виду, что бесцельно слоняются всюду, так это выглядит, но на самом деле, как я наконец заподозрил, никогда не оставляют ключевые места обороны. То ли готовы захватить в любой момент, то ли приучают всех к своему виду, чтобы в назначенный час никто не спохватился.

По параллельной дороге двигалась веселая группа богато одетых придворных, шуточки и смех, задорные возгласы, одна женщина завидела меня, помахала рукой.

– Рич, погодите!

– Жду, – ответил я покорно.

Она быстро пробежала между деревьями на мою дорожку. Молодая и задорная, с весело блещущими глазами, все еще во власти флирта, оглядела меня оценивающим взглядом, заулыбалась еще шире зовущим ртом.

– А ты хорош, десятник Рич…

Я слегка поклонился с широчайшей улыбкой на довольнейшей морде мужественного героя.

– Ага, это я!.. Хорош и вообще… Если получше меня узнаете, я не только хорош, но даже весьма и даже зело во всех отношениях прехорош…

Она довольно заулыбалась.

– Я именно так и думаю! Во всех отношениях, ха-ха!.. Но это я, леди Юдженильда, так думаю.

Я снова поклонился.

– Счастлив стать знакомцем, леди Юдженильда.

Она сказала весело и задорно:

– А вот принцесса полагает, что ты грубый и неотесанный.

– И вы ее не разубедили? – сказал я, стараясь выглядеть смертельно огорченным.

Она сказала томно:

– Я думаю, пообщавшись с тобой еще… я смогу, да, смогу… А сейчас она очень настойчиво потребовала, чтобы я, как только увижу тебя, немедленно послала тебя к ней.

Я поморщился.

– Вообще-то я не у нее на службе…

Юдженильда сказала довольно:

– Вот именно! Потому вы, кочевники, мне и нравитесь. Никому не кланяетесь. Но все-таки сходи к ней. Считай, что подчиняешься не чужой принцессе, а просто женщине.

Я сделал еще более кислую физиономию.

– Ладно…

Она хихикнула:

– Иди-иди. Она пока еще не кусается… вроде бы. А если и укусит, я тебя утешу. Потом. При случае.

– Ловлю на слове, – пригрозил я.

Она хихикнула, я отвесил короткий поклон и пошел твердой уверенной походкой в сторону дворца.

По обеим сторонам распахнутой настежь двери часовые в роскошных одеждах, широкий навес позволяет находиться в тени. В руках красивые копья с позолоченными древками, на поясах церемониальные мечи, широкие и неудобные.

– Привет, ребята, – сказал я покровительственно.

Мне не ответили, да я и не ждал, в холле прохлада, но светло и празднично, как и в самом городе, это в наших северных королевствах в замках всегда полумрак, окна узкие, да и небо почти всегда хмурое, свечи приходится жечь даже днем.

Придворные сразу поворачивали головы, но никто в упор не рассматривает: варвары такие взгляды воспринимают, как вызов, а с кочевниками лучше не связываться.

Принцесса, гордая и надменная, отыскалась во внутренних покоях, где кормит с руки птичек в просторной клетке. Я издали залюбовался ее дикой красотой, что больше пугает, чем умиляет, в каждом движении сквозит сила и решительность, лицо волевое, умное, нижняя челюсть слегка упрямо выдвинута вперед, других женщин это испортило бы, но здесь только подчеркивается необузданная красота.

Я остановился в трех шагах и отвесил короткий исполненный достоинства поклон.

– Ваше Высочество…

Она кивнула достаточно приветливо, хотя и высокомерно, продолжая со всем вниманием смотреть, как птички клюют из ее розовой ладони мелкие зернышки.

– Десятник Рич…

– Вы изволили поинтересоваться мной, Ваше Высочество, – напомнил я. – Весьма любопытственно, что за рыба издохла в лесу.

– Рыба?

– Идиома, – объяснил я. – Да не идиома сдохла… но это не важно. У вас ко мне вопросы или же вы просто восхотели мною полюбоваться во всем моем великолепии?

Она наморщила нос, в глазах промелькнуло неудовольствие и предостережение, шутить можно только с разрешения ее светлости, а весьма вольный тон ее раздражает.

– Не то, – произнесла она рассеянно и в неподражаемом королевском величии, – чтобы совсем уж вопросы…

Я отступил на шаг и сказал тверже:

– Ваше Высочество, я вижу, вы весьма и зело заняты. Не буду вам докучать своим присутствием.

Я был уже возле двери, как меня догнал ее негодующий возглас:

– Десятник Рич!

Не поворачиваясь, хотя это вообще-то хамство, но я сам везде видел, как в таких случаях почему-то не поворачиваются, уж и не знаю, ерунда какая-то, спросил надлежащим голосом:

– Да, Ваше Высочество?

– Да повернитесь же, – потребовала она раздраженно. – Не с вашей же спиной разговаривать!

Но разговаривают же, мелькнула мысль, хотя и выглядит глупо. Какой-то совсем другой мир, условный, но я-то в реальном, и я медленно повернулся. Принцесса, забыв про птичек, смотрит на меня с гневом и в то же время как-то беспомощно.

– Да, – повторил я, – Ваше Высочество?

Она сказала требовательно:

– Подойдите. Не кричать же через весь зал.

Тоже верно, хотя я видел, как кричат, но приблизился, она величественно повела в мою сторону темными загадочными очами.

– Слуги говорят, вы снова не ночевали.

– Да все по бабам, – ответил я со вздохом. – Из-за них все проблемы.

Она внимательно посмотрела мне в лицо.

– А вот и не врите, – произнесла она строго. – Все мои женщины говорят, что вас и близко возле них не было.

– Они тоже шляются по кабакам? – поинтересовался я.

Она покачала головой.

– И там вас не было. Я послала проверить… беспокоилась, чтобы гонцу из дальнего племени утеснений и обид никто не чинил. Вас просто не было в городе!.. Да и ваш конь загадочным образом исчез из конюшни…

Я поинтересовался мирно:

– Конь? А при чем тут конь?

– Но как-то же надо передвигаться сыну степей?

Я сказал многозначительно:

– Принцесса… в мои таланты входит не только умение ладить с женщинами.

Она прищурилась, быстро посмотрела по сторонам.

– Что вы хотите сказать?

– Только то, – ответил я невинно, – что сказал. Я еще тот орел! И даже деревья клюю. Временами, но часто.

– Где вы были на этот раз, загадочный вы человек?

Я ответил, глядя честнейшими глазами:

– Где еще быть сыну степи? Вышел за город, чтобы подышать свежим воздухом. И до утра сидел, смотрел на звезды. Мы, степняки, такие романтики, такие романтики… Сами себе удивляемся. А вы так забеспокоились, что мне будут утеснения?

Она чуть-чуть пожала плечами.

– Вы слишком быстро заводите врагов. И не самых мелких.

– Я сам не мелочь, – заметил я скромно.

Она покачала головой, на лице в самом деле отразилась тревога.

– Я не о том… Мне кажется, вы сильно раздражаете конунга Бадию. Он терпит, слишком могущественен чтобы обращать внимание на мелочи, но его люди смотрят на вас очень зло… И вообще, я видела вас в моих снах… вам грозят неприятности.

– Сны брешут, – сказал я твердо.

– Но бывают же вещие? – возразила она.

Я пожал плечами.

– Господь иногда может послать нечто… предупреждающее, но дьявол настолько все исказит, перевернет и перепутает, что такие сны лучше вообще не рассматривать. Даже, если посланы самим Богом. Проснулся и – забыл.

– Существуют мудрецы, – напомнила она, – занимаются только снами!.. Ох, что ты делаешь…

Птичка испуганно отпорхнула на другую строну клетки, а принцесса потерла клюнутый палец.

– Дикая все еще, – сообщила она, как бы извиняясь за невоспитанную птичку, тоже, наверное, дочь степей. – Но привыкнет…

– Привыкнет, – согласился я. – Ярл Элькреф уже клюет из вашей руки. Но сонники, составленные вашими мудрецами, воспринимают всерьез только тупые бабы из простонародья.

Она улыбнулась, глаза хитро прищурились.

– Вы отказываетесь узнавать о содержании снов… в которых были вы?

Я заколебался, кто из нас не хочет слушать о себе любимом, но вскинул голову и ответил, надменно выпятив подбородок:

– Разумеется. Я мужчина, а не эта самая…

– Кто?

– Баба.

– Женщина?

– Баба, – повторил я. – Баба от женщины, как плотник от столяра… Баб много, женщины – редкость. Многие из мужчин даже не знают, что женщины в самом деле существуют…

Она произнесла с иронией:

– Что, так и не встречали?

Я помолчал, чувствуя, как из самых глубин, накрытых плотной тяжелой крышкой, пытаются пробиться наверх горькие воспоминания.

– Встречал.

Она помолчала, наблюдая за мной, лицо медленно смягчилось, стало почти женским, а голос впервые прозвучал без командной нотки:

– Я коснулась вашей старой раны… простите.

Я чувствовал, как из меня рвется тяжелый вздох, пытался подавить его или как-то замаскировать, мы не любим, когда зрят наши слабости, но принцесса все равно ощутила, глаза странно мерцают, на лице проступило глубокое сочувствие, и она стала удивительно красивой без всякой валькиристости.

– Ничего, – ответил я сдавленным голосом.

– Все еще кровоточит? – спросила она тихо.

– Жизнь продолжается, – ответил я. – Жизнь продолжается, ваша светлость! Все проходит, как сказали однажды мудрому Соломону еще более мудрые. И он велел эти слова вырезать на своем кольце, как единственные в мире слова, что и радуют, и печалят одновременно.

Она сказала с сочувствием:

– Вы молоды, Рич. Надеюсь, еще встретите ту, что будет достойна вас. Например, при нашем дворе множество замечательных женщин…

Я поморщился, покачал головой.

– Здесь, как я вижу, только два типа женщин: одни не могут рассказать анекдот, другие не могут его понять.

Она посмотрела на меня несколько удивленно.

– В самом деле? И к какому типу вы относите меня?

Я в великом удивлении развел руками.

– Ваша светлость, вы при чем?.. Я говорю о женщинах!.. Вы же это самое… как бы поточнее… принцесса, во! Вы символ, олицетворение, вы вне всяких типов и правил. Это значит, что сами вольны выбирать, к какому из этих типов принадлежите.

Она чуть откинулась на спинку кресла, презрение во взгляде начинает выливаться наружу, предсказывая зарождающееся цунами.

– А не приходит в голову, что бывает и третий тип?

– Конечно, приходит, – ответил я с восторгом, – мы, мужчины, романтики, всю жизнь в поисках чудес. А чтоб себя утешить в бесплодных поисках, придумали красивую отмазку, что счастье не в самом счастье, а в долгой и трудной к нему дороге. В отличие от женщин, мы действительно любим все красивое! И потому себе брешем чаще и больше, чем вам.

Она смотрела несколько напряженно, стараясь поспеть за поворотами моей изощренной мысли. Я подумал, что к чему-то умному меня нужно подгонять пиками в задницу, а вот так бездумно поиграть словами перед самочкой, пораспускать павлиний хвост и походить гоголем, выпячивая грудь и вздувая мускулы – за это и сам готов доплатить.

Лицо ее наконец стало кислым, словно трое суток постоявшее на солнце молоко.

– Мне кажется, вы все врете!

Я ответил с достоинством:

– Зачем мне врать? Чтобы стать героем, нужно меньше усилий, чем им казаться. – А про себя добавил, что ложь не считается ложью при ответе на вопрос, который спрашивающий не должен был задавать. Тем более, когда разговариваешь с женщиной. Уж им можно врать, что угодно и сколько угодно, это не считается враньем. Перед ними даже клятвы ни один суд не рассматривает как серьезные…

И вообще, есть ложь, на которой мы, как на светлых крыльях, поднимаемся к облакам и даже звездам, а есть истина, холодная, горькая и тяжелая, которая приковывает к обыденности свинцовыми цепями.

Она смотрела уже злая, как кобра, в глазах недоверие и вроде бы даже вполне понятная жажда стукнуть меня по голове.

– А чтобы вот так грубить, – спросила она, – вам нужно стараться или само получается?

Я ответил гордо:

– Я, знаете ли, герой без фразы.

Она вскинула брови, злость осталась во взгляде, но сразу насторожилась.

– А что это?

– Герой без фразы, – сказал я, – или, как его еще называли, небритый герой, был в моде в эпоху моих дедов, когда царило засилье красивых и лживых фраз и пушисто-слащавых лозунгов. Тогда и появились эти: слова их порою грубы, но лучшие в мире книги они в рюкзаках хранят… В смысле, на лицо ужасные, добрые внутри. Потом эти ужасно-добрые победили, к своему удивлению, их дети рождались уже небритыми, но внуки снова вкусили в городах гнилую прелесть красивых слов и фальшивых комплиментов. Я тоже, увы… Но, попадая в города, где этой фальши море, мы все-таки почти без натуги вспоминаем про свою гордую исконно-посконную самобытность и даем отпор ложной политкорректности!

Она хлопала глазами, стараясь понять сложное переплетение фраз, где я и сам не все понимаю, но в нашем мире важнее не смысл, а напор, убежденность, яростный блеск в глазах и эффектная жестикуляция, по обучению которой кое-где выходят даже книги.

По-моему, она тоже действует на меня совсем не смыслом, если я ловлю себя на том, что таращу глаза на ее высокую грудь, а голос до меня доходит только трелями, как слушаем птиц, не пытаясь услышать в них слова.

– Вы такая красивая, – сказал я твердо, – что вас даже обругать не получится.

Глава 4

Она хлопнула глазами, я ощутил ветер от длинных и густых ресниц, на которые можно что-нить положить. Обычно об объеме ресниц заботятся те, у кого недостает объема груди, но у Элеоноры даже при желании ни к тому, ни к другому не придраться.

– Это оскорбление, – спросила она озадаченно, – или такой замысловатый комплимент?

– Обижаете, – сказал я с достоинством, – как гордый сын степи или даже степей унизится до пошлого комплимента?

– А что это было?

– Красота обманчива, – пояснил я терпеливо, – но полезна, если вы бедны или не очень умны. Но у вас есть первое и, как мне местами кажется, даже второе. Так зачем вам быть такой ослепительно красивой?

Она всматривалась с недоумением, глаза трагически расширились.

– Вы уже трижды назвали меня красивой, – произнесла она с самым озадаченным видом, – но это прозвучало больше как оскорбление. Или обвинение…

– Совершенная красота, – ответил я, – почти всегда отмечена холодностью или глупостью. Но у вас глаза, хоть и красивые, но все-таки умные. С виду, конечно. Очень необычное сочетание для женщины!

Она сказала холодно:

– Вот уж не думала, что гордый сын пустого пространства…

– Не пустого, – прервал я гордо, – у нас там овцы, ослы, мулы, кони и даже верблюды!.. А песка сколько…

– Да-да, донельзя гордый сын песка замечает какую-то там красоту…

Я возразил:

– Красота действует даже на тех, кто ее не замечает.

Она нахмурилась.

– Странные речи. Кстати, признанными красавицами у нас считаются Юдженильда, Деция, Жирондина, Аполления…

– Ну-ну, – сказал я саркастически, – бабушке своей скажите!.. Эти удобные и мягкие игрушки, эти хихикающие дуры – самое то для мужчин всех возрастов, положения и ума. За них в самом деле будет соревнование… А на вас все смотрят, как на богиню. Вы слишком красивая и слишком умная. Умные женщины умеют прикидываться дурами, но вы – увы! – принцесса, вам противно подстраиваться под любой идеал. И вот на вас смотрят с суеверным почтением, вами любуются и по вам вздыхают, но никому даже в голову не придет ухватить вас за сиськи…

Она вздрогнула, отстранилась и вознадменнилась, сразу стала выше ростом. В широко расставленных глазах, темных, как звездная ночь, заблистал грозный огонь.

– Что-о?

– Ну, – пояснил я, – как хватают ваших Юдженильду, Децию, Жирондину, Аполлению…

– Моих фрейлин не хватают! – надменно произнесла она и вскинула голову.

– Да ладно, – сказал я, – это при вас не хватают… А как только отвернетесь? А они хихикают и вроде бы стесняются, но поворачиваются так, чтобы хватать было сподручнее. А вы чисты и непорочны до святости. Потому вы тоже дочь степей… где-то глубоко внутри.

Она нахмурилась сильнее, лицо стало презрительным.

– Спасибо за лестное сравнение! Уходите, видеть вас не хочу.

Я приложил кончики пальцев ко лбу, к сердцу, поклонился, сделал рукой в воздухе изящный полукруг, словно смахиваю пыль с сапог, соединив в одном замысловатом жесте элементы приветствия и прощания сразу трех или больше эпох и религий.

– С великим сожалением откланиваюсь… Да, кстати…

Я хлопнул себя по лбу, а принцесса обернулась чересчур быстро, словно ждала моих попыток как-то остановить расставание, продолжить общение. Я скривился, опять не так поймут, торопливо потянул из кармана золотую цепочку старинной работы.

– Это не брат вашему? Или сестра? Кто их, рептилий, разберет…

На свет появился крупный рубин в форме драконьей головы, блеснул ярко и неожиданно чистейшим пурпурным огнем дальних звезд и новых галактик.

Элеонора ахнула.

– Что это?

– Полагаю, – сказал я скромно, – подлинник.

– Что-что?

– У вас копия, – сказал я участливо. – Как я полагаю… не без оснований. У вас в качестве фамильной ценности из века в век передавалась копия. Подделка, проще говоря, если говорить для доступности. Даже в древние времена подделывали, бесстыдники! Вот так и считай наших предков святыми и беспорочными.

Все еще не веря своим глазам, она нерешительно протянула руку. Я небрежненько опустил на ее ладонь рубинью голову вместе с золотой цепочкой.

– Откуда… – прошептала она потрясенно, – это у вас?

– У мага взял, – сообщил я.

– У мага? Вы у мага взяли ту, на серебряной цепочке…

Я отмахнулся.

– Да у вас магов, хоть… гм… Это у другого взял. Который постарше. И поважнее, скажем так. Ему все равно не понадобится.

– Это как? – спросила она.

– Ему уже ничего не понадобится, – пояснил я.

– Почему?

– Отрекся от мирских благ, – сказал я туманно, но высокопарно. – Хоть и не по своей воле, но все же совершил благородный поступок. Умный был человек, как всем казалось, но зачем-то решил доказать некую истину кулаками и вообще грубой силой… Как не стыдно? Да еще кому, мне! Простому, как этот мир, воину.

Она чуть вздрогнула и зябко повела плечами.

– Начинаю догадываться…

– Я же простой человек, – сказал я скромно. – Теперь нет в вашем королевстве верховного мага. Безмагье. Там у него в кладовке много таких камешков… было. Я их раздал бедным. От щедрот. Я щедрый, когда отдаю не свое.

На ее бледных аристократических щеках проступил румянец. Я не знал, выругается или даст по морде, однако она взглянула как-то непривычно для нее беспомощно.

– Если вам такое удалось, – произнесла она тихо, – то я даже не знаю. Такого у нас не случалось. Кто вы?

Она все еще держала на ладони рубин, но смотрела мне в лицо. В ее темных прекрасных глазах владычицы и повелительницы выражение изумления и даже испуга медленно уступало чему-то новому.

Я торопливо поклонился и отбыл с такой величавой поспешностью, что почти бежал. Мне кажется, она провожала меня сердитым взглядом. Возможно, я должен был как-то попытаться остаться, старая, как мир игра, но я же варвар, что значит – дурак в таких сложностях, потому поскорее прочь – красивый и с гордо выпрямленной спиной: кочевники – все аристократы, принцы и короли степей.

Пуганая ворона куста боится, и хотя магистр заверил в свое время, что Ледяные Иглы – великая редкость и ценность, только у королей и магов, да и то мало, все берегут на самый крайний случай, но я все равно поднялся выше облаков и летел над этим белым заснеженным полем, представляя, что внизу зима.

Даже если не увижу внизу проруби, все равно мимо Великого Хребта не пролечу. Солнце светит ярко, обжигает лучами бок и щеку, даже самый неумелый горожанин в таких условиях не собьется с направления.

Далеко впереди показалось быстро приближающееся темное пятнышко. Пуганая ворона всего боится, я сразу же всмотрелся со всей тщательностью, сердце ушло в хвост и в пятки: навстречу неспешно летит чудовищный змей, похожий на гигантского ската из жидкой стали.

Я трусливо снизился, хотя крылатый монстр и так идет намного выше меня. Не только воздух, пространство прогибается под этим чудовищем. Я смотрел устрашенно, такому я на один зуб, непонятно, что это за зверь, зачем… хотя одна догадка есть, есть.

Возможно, их создали для единственной цели: охранять континент от нападения сверху? И реагируют они только на что-то особое, пусть даже не на одну цель, а на пять или десять. Сейчас они исчезли, а этот вечный страж продолжает патрулирование, питаясь энергией солнца…

Может, мелькнула мысль, не солнца, а гравитации или чего-то покруче. Что это я к своему уровню подлаживаю. Правда, а разве можно иначе?

Монстр прошел высоко надо мной, не обращая внимания на такого комара, я перевел дыхание, но сердце еще долго колотилось, как овечий хвост.

Внизу в снежной равнине появились как бы проталины, то зеленые, то желтые, однажды мелькнуло серо-голубое. Заинтересованный, я снизился, так и есть, леса и пустыни остались слева, я иду над глубоко врезавшейся в берег бухтой.

Вода серо-голубая, дальше к открытому морю тянется уже с зеленоватым оттенком. У самой кромки можно рассмотреть большие лодки рыбаков. Все, в основном, вдоль берега, не выпуская его из вида. Не только рыбаки, но и все мореплаватели – такова эпоха.

Весь мир знает четко, что земля плоская, а там за краем земли живут ужасные драконы, а еще дальше – мрачный обрыв в бездну, на самом дне которой то ли три кита, то ли слоны на черепахе…

Подплывать слишком близко к краю считалось кощунством и преступлением. Команды грозились вешать капитанов, которые рискуют слишком приближаться к краю земли. В данном случае, к краю воды.

Здесь все еще верят, что Юг совсем рядом, но скрыт колдовским туманом, а так до него можно бы доплыть за половину суток.

Лишь на самом Юге, где мудрецы ушли в поисках истины чуть дальше, и потому корабли там строят настоящие океанские, знают, что все мы живем… по крайней мере, на выпуклой земле. В шарообразную и разум отказывается верить, и чувства не могут такую дикость представить, но выпуклая… да, это подходит. Это еще недостаточно дико, чтобы отвергать с ходу.

И вот это крохотное допущение, что земля не плоская, а выпуклая, сразу невообразимо расширяет и горизонты, и человеческие возможности. В том числе и необходимость строить большие корабли, на которых можно жить долгое время, чтобы доплыть и заглянуть за кажущийся край земли.

А также это крохотное допущение говорит о том, что раз край земли лишь кажущийся, то дальше могут быть острова и другие земли, где нас ждут неслыханные богатства, сокровища, волшебные вещи, дивные народы, магические животные и райские птицы…

Я старательно вживался в это мировоззрение, чтобы не слишком выглядеть дураком или сумасшедшим, а Великий Хребет с каждым часом полета приближается грозно и неумолимо, словно всемирное оледенение. Я всмотрелся в уходящие в стратосферу вершины, скорректировал по ним курс. Макманус говорил, что огры живут в точке пересечении Хребта с океаном.

Уже отсюда вижу, как неспешно и царственно поражающая воображение громада Великого Хребта опускается в океан, а там еще долго идет по морскому дну, гордо показывая миру острые вершины, грозные пики и недоступный даже птицам скалистый гребень. И лишь когда скрывается из виду, постепенно уходя на далекое дно, еще долго видно сквозь толщу воды эту каменную стену, словно бы высеченную из единого куска сверхпрочного гранита.

Жилища огров, как я понимаю, в той части, что возвышается над водой. Сами огры, по словам Макмануса, промышляют рыбной ловлей и охотой на морских чудищ, а вовсе не поеданием людей, как им приписывают.

Воздух теплый и влажный, ноздри поймали едва уловимый аромат морской соли. Я высунул язык, пробуя, в самом ли деле все такое соленое, крылья с удовольствием опираются о плотный воздух, над океаном и вблизи его он держит лучше, чем сухой и накаленный над знойными барханами.

Я приближался к возвышающейся над водой скальной полосе, похожей на волнорез, медленно и неспешно, высматривая место, где опуститься.

Хребет, опустившись основанием в воду, еще несколько миль рассекает море, как исполинская касатка. Каменная стена уходит на дно во всем блеске то ли игры природы, то ли обработанная неведомыми дизайнерами, с этой стороны всегда тихо, волны мелкие, почти и не волны вовсе, а так, мелочь, как на озере.

Кое-где под косыми лучами солнца отчетливо видны уступы, но слишком огромные, чтобы можно было перебираться с одного на другой. А еще блестящие, как стекло, клинья не вбить, крюками не зацепиться, с нижнего уступа до верхнего не дотянуться, даже, если встать друг другу на плечи.

По-моему, и самим ограм пусть спуститься нетрудно, но подняться непросто. Веревочные лестницы сбрасывают или еще как, но попадут прямо в воду, где ограм, думаю, до пояса, в крайнем случае – по грудь, в то же время людям пришлось бы причаливать на лодке, но как к стене из стекла? К тому же волна тут же разобьет в щепки.

Справа от каменной стены полузатонувшего Хребта трое огров на огромном, как корабль, баркасе в сотне-другой ярдов забрасывают в море сети. Солнце играет на их мокрых телах, все трое как живые скалы, огромные и кряжистые, а их сетью можно покрыть целый залив.