Текст книги "Дорога во тьму. Часть 9. Предназначение(СИ)"

Автор книги: Гай Северин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Глава 03.

Рассказ мамы о моей настоящей семье был слишком коротким и неполным. Многого она не знала, и большинство пробелов я заполнила наивными детскими фантазиями и мечтами, воображая, представляя и выдумывая то, чего мне так не хватало. В шестилетнем возрасте ребенок еще не осознает необратимости смерти. Эта красивая женщина с необычным украшением, которую я никогда не видела, казалась мне кем-то вроде сказочной феи. «Может быть, она когда-нибудь вернется за мной? – думала тогда я. – И где мой настоящий папа? Про него никто не знал, но ведь он где-то был. Может быть, он отыщет меня?».

Потом, когда немного подросла, мои мысли стали обращаться в сторону родного брата. Ведь он-то не умер, и он знает, где я. И эти регулярные денежные переводы, после которых у меня появлялось новое пальто или теплые ботинки. Значит, он любит меня и заботится обо мне? Возможно, он очень хотел быть со мной, но у него есть важные обстоятельства? А потом он обязательно приедет сюда и расскажет, что наша мама – не бродяга и не цыганка, и тогда всем станет стыдно, и они захотят играть со мной. А тем, кто будет меня дразнить, брат тоже даст в нос.

Но это были мечты, а в действительности ко мне постепенно пришло осознание того, что тот родной человек, мой добрый и заботливый брат, лишь плод моего воображения. На самом деле, я ему вовсе не нужна, раз за все годы он даже не нашел возможности появиться, написать письмо или хотя бы поздравить меня с Рождеством.

Чувство брошенности и ненужности, отчуждение окружающих, которое наверняка в значительной степени я выдумала сама, с годами нарастало как снежный ком. И я еще больше, чем прежде, старалась быть ненавязчивой и не занимать чьего-то места. Видимо, тот случай все же произвел на меня довольно сильное впечатление потому, что запомнился в деталях, и потому, что именно тогда ко мне пришло осознание себя как личности. Причем, к сожалению, личности, никак не вписывающейся в окружение.

Это чувство, практически незаметное в обыденные дни, усугублялось в редкие моменты семейных праздников. Когда все собирались вместе за столом и нехитрым угощением, которое мои опекуны могли себе позволить, мне становилось особенно одиноко. Приняв в себе и смирившись со своей отстраненностью, я всегда устраивалась в углу, предпочитая лишь наблюдать за весельем остальных детей.

Но в конце и я все же получала свою долю удовольствия, когда все успокаивались, рассаживались по местам и, затаив дыхание, слушали истории отца семейства о временах "золотой лихорадки", диком Западе или о Гражданской войне, последствия которой до сих пор сильно отражались на жизни людей.

Каждое лето дети с окраин много времени проводили в близлежащем лесу. Кислый щавель для супа, невероятно сладкие и душистые ягоды малины и земляники, спелая голубика служили отличным подспорьем в семьях бедняков.

Пока я была слишком мала, темнеющий вдали лесной массив будоражил любопытство неизвестностью и таинственностью. Трудно описать чувства, нахлынувшие на меня в тот момент, когда наконец состоялось мое знакомство с первым настоящим другом.

Довольно пыльный, с редким подлеском, поникший от дыма заводов, но еще не павший под напором топоров и бульдозеров, лес показался мне просто сказочным местом, уютным островком добра и безопасности, окутал волшебной атмосферой покоя. Но главное я поняла, пройдя по тропинке вглубь, когда городского шума уже не слышно, вдохнув поглубже пьянящий запах елей, мха и лесной сырости – именно здесь я дома, только здесь меня давно ждали и по-настоящему любят. Словно зачарованная, я глядела по сторонам, и не могла наглядеться.

Обильно засыпанная хвоей тропинка слегка пружинила под ногами, но мне показалась, что я почти парю над землей, и захотелось запеть, так легко и радостно мне стало. Ничего подобного я прежде не испытывала и на всю жизнь я сохранила в себе это ощущение особенного единения с окружающей природой.

Каждой клеточкой тела я ощущала дыхание настоящей, истинной жизни леса, не порабощенной каменными строениями и не обреченной бродить среди чужих неуютных стен. Я почти завидовала малой букашке, неспешно ползущей среди травы, ведь здесь ее место, ее колыбель.

С трудом сестрам удалось в тот день увести меня домой. Я лишь чудом не заблудилась, ничего не замечая вокруг и не слыша их окриков. Брела, полностью отдавшись новому невероятному чувству, обволакивающему меня своей силой. Я бы и не остановилась, не вспомнила о семье и доме на окраине города, если бы не начало смеркаться и Брайди не нагнала меня, сердито призывая возвращаться. Я едва не расплакалась, так не хотелось уходить, лишаться этих новых чудесных ощущений, тем более, что в сумерках, медленно наползающих на поляну, лес преображался во что-то совершенно невероятное и чарующее.

Но сестры настойчиво тянули меня прочь, напуганные тем, что обратный путь вновь лежит через большое кладбище. Старое и довольно запущенное днем при свете солнца, в вечернем полумраке девочкам оно почему-то казалось пугающим и мрачным.

Когда по бокам тропинки стали видны покрытые мхом серые надгробные плиты и старые покосившиеся кресты, Брайди примолкла и даже опасливо вцепилась в мою руку, изредка оглядываясь на идущих следом двойняшек.

Об этой обители скорби, как встревоженным шепотом сообщила мне сестра, среди местных детей ходили жуткие слухи. Ханна подтвердила, что с наступлением сумерек и самые смелые не рисковали сюда соваться в одиночку. Я с удивлением услышала, что среди могильных холмиков в темноте бродят призраки – не нашедшие успокоения души нефтяников, погибших при взрывах и пожарах на скважинах. Вроде бы, те из мальчишек, кто когда-то забрели сюда ночью, чтобы доказать свое бесстрашие, домой уже не вернулись. Поэтому девочки так сердились на меня, что пришлось задержаться, и невольно ускоряли шаг, спеша поскорее выбраться из этого места.

С любопытством поглядывая по сторонам, я никак не могла найти причину для подобных страхов. Да, кладбище было старым и тихим, в густых зарослях шиповника и боярышника уже блестели светлячки и пели цикады, а тени от крестов и могильных камней создавали причудливые и немного пугающие силуэты, но сколько я не прислушивалась к своим ощущениям, ничего опасного и страшного вокруг не находила и точно знала, что ничего ужасного в этом скорбном месте не таится.

С того дня, у меня появилось место, где я не чувствовала себя ни лишней, ни чужой. При любой удобной возможности я убегала в лес. Невзирая на погоду и время года, спешила вернуться под ласковое укрытие деревьев, побродить по мягкому ковру мха, задерживаясь так долго, насколько было возможно, чтобы не быть наказанной.

Конечно, у нас хватало обязанностей, как и у всех простых людей того тяжелого времени. Вскоре, помимо домашней работы, которую мне приходилось выполнять вместе с сестрами, появилась еще и школа. Но в отличие от других, откровенно скучающих на уроках, а то и просто отлынивающих детей, считающих учебу пустой тратой времени, моя жизнь с тех пор потекла более интересно и занимательно.

Учительница – милая молодая девушка, приехавшая в наше захолустье после педагогического колледжа, – преподавала нам основы грамоты и счета, и я, как губка, впитывала то немногое, что могла нам дать недавняя студентка.

Вероятно, у меня была возможность найти друзей среди одноклассников. Интуитивно я чувствовала, что некоторые девочки добрые и не стали бы меня отталкивать. Более того, я нередко ловила их заинтересованные взгляды и даже проявления симпатии и попытки поближе познакомиться. Но я очень боялась снова пережить ту обиду и унижение, если бы кто-то закричал что-то вроде: "Не дружите с ней! Она бродяжий подкидыш!". Поэтому и в классе я продолжала держаться тихо и как можно незаметнее.

Помимо нескольких молодых учителей, с детьми рабочих в государственной школе – двухэтажной деревянной постройке – занимался в свободное от служб время и местный пастор. Он рассказывал про страны и государства, про войны и революции, про великих вождей и полководцев, преподавал основы духовности, а также многое другое.

Но самое главное, у пастора были книги, целая библиотека. Старые, потрепанные, но бесконечно интересные для пытливого ума, коим меня, кажется, наделила природа. Он охотно позволял брать их каждому, кто проявлял хоть малейший интерес к истории, географии, естествознанию, и порой я зачитывалась до глубокой ночи, а то и вовсе засыпала над книгой, не в силах оторваться от увлекательного познавания мира, пусть и посредством книжных страниц. Так у меня вскоре появилось множество новых друзей и замечательных знакомых, созданных воображением писателей и живущих лишь в моих мыслях. Оказалось, что, не покидая любимой полянки в лесу, где я, удобно устроившись на поваленном дереве, с упоением погружалась в чтение, можно побывать в любом уголке мира. Хватало бы фантазии, чтобы представить наяву описанные авторами места и приключения.

Среди многочисленных томов на полках у пастора я замечала и те, которые были написаны на латыни и других языках. К сожалению, я могла только мечтать прочесть их, понимая, что едва ли когда-нибудь у меня будет такая возможность.

Помню, как однажды летом, вернув прочитанную книгу и с благодарностью взяв взамен другую, я возвращалась домой. Предвкушая чудесный вечер за чтением, я замечталась и запоздало заметила того самого мальчишку, который обидел меня когда-то на пустыре. Я постаралась поскорее прошмыгнуть мимо. А он, все такой же лохматый, высокий и нескладный подросток, вдруг сильно дернул меня за косу и рассмеялся, когда я вскрикнула от неожиданности и боли.

Испугавшись, что он решит отобрать книгу, порвет или бросит ее в грязь, я не посмела возмутиться или сказать ему что-нибудь обидное. Прижимая драгоценную ношу к груди, я лишь пустилась бегом домой, слыша за спиной свит и улюлюканье. И что этому хулигану от меня нужно? Почему он до сих пор не оставил меня в покое? Заступиться за меня было некому, не жаловаться же маме. Чтобы она не заметила моего настроения, я как обычно убежала в лес.

И вновь, стоило мне оказаться среди деревьев, как я сразу же забыла и мальчишку, и свои грустные мысли. Хорошо знакомая тропинка убегала вперед, увлекая в самую чащу. Мне дышалось свободно и легко. Лес полон жизни и чего-то особенного, чему я тогда не знала названия, могла лишь чувствовать, как неведомая энергия стекала в меня, даря покой, заботу и уверенность. Стояла середина лета, и птицы сидели на гнездах. Вокруг царила величественная тишина, слышна лишь кукушка, старательно отсчитывающая мои грядущие годы. Я невольно заулыбалась, поймав себя, что начала считать и сбилась.

По обыкновению, я легла на теплый мох и долго вглядывалась в кроны деревьев, сквозь которых виднелись кусочки неба. Там тоже вовсю кипела жизнь. Я не могла никого разглядеть, разве что изредка мелькала быстрой тенью белка или зависал на тонкой серебристой нити паучок. Но мне и не нужно видеть, я просто чувствовала их вокруг – сотни птиц, лису с лисятами в норе, пыхтящего ежа, семенящего по своим делам. Возможно, они тоже чувствовали мое присутствие, но это их не беспокоило, они словно понимали, что я такая же часть природы, как и они, и не причиню вреда.

Еще одной странности мне никто тогда не смог бы объяснить. Почему я ощущаю в себе эту неведомую силу? Не могли, поскольку не знали о ней. Как я уже говорила, я никогда ничем не болела, хотя над нашим городком, как и над многими другими, не отягощенными благами цивилизации рабочими поселениями, пронеслось несколько эпидемий, унесших жизни многих изнуренных трудом людей.

В раннем детстве я заметила, что ушибы и ссадины заживают на мне гораздо быстрее, чем на моих названных братьях и сестрах, особенно, если я этого сильно захочу. Помню, как еще маленькой, глубоко порезавшись и испытывая сильную боль, я в слезах спряталась за домом и зажмурившись шептала: "Пусть все закончится". А заметив, что боль утихла, с удивлением обнаружила, что ранка затянулась и совсем не беспокоит. В то время я не задумывалась над тем, что это может кого-то удивить, уверенная, что так могут и все остальные, не придавала значения и не связывала со своей особенностью.

Но потом произошел случай, сильно удививший мою приемную мать и заставивший меня призадуматься. Утомленная тяжелым трудовым днем, мама со стоном опустилась на лавку около плиты, а мне во внезапном приступе жалости захотелось ей чем-то помочь. Неосознанно, положив руку ей на плечо, я вдруг почувствовала некоторое покалывание в ладони, будто по ней пробежал слабый разряд тока, перетекающий к женщине. По тому, как разгладилось ее лицо я поняла, что боль утихла и это поразило нас обеих!

Я опять поспешила укрыться в своем спасительном лесу и обнаружила, что вся в поту, ноги как вата, еле передвигаются, а сердце бьётся так, как будто я пробежала несколько миль. Обдумав свои ощущения, я сделала вывод, что отдала часть своих сил на то, чтобы облегчить боль другого человека, хотя это и казалось немыслимым. Мать ничего не сказала, вероятно, чтобы не пугать меня, да и самой мне обсуждать произошедшее не хотелось.

Тем не менее, меня все это очень беспокоило. Неужели я одна такая? Я считала, что это вполне естественно – поделиться силой с тем, кто слабее или нуждается в ней. А если и другие так могут, но по какой-то причине, как и я, говорить об этом и пользоваться подобным избегают, словно это что-то неприличное или запретное? У людей ведь очень много странных и необоснованных правил и ограничений. С тех пор я стала осторожнее, старалась не демонстрировать свои способности, о которых и сама еще имела весьма смутное представление.

Я пыталась найти ответ в книгах, или осторожно задавая вопросы пастору – доброму и мудрому человеку, который много знал и всегда рад был говорить со мной. Он уверял, что у каждого человека свое место в жизни и на все воля Божья, кому-то дается больше, чем другим, но только лишь затем, чтобы приносить пользу ближним и нести благо в мир. Но все же, ни о чем подобном моим способностям он не знал, а говорил, что частичка Господа и божественная сила есть в каждом, просто не все хотят или умеют ею пользоваться.

– Слушай свою душу, дочь моя, – говорил он. – Она у тебя чистая и незамутненная. Когда придет время, Отец наш всевышний непременно направит тебя и подскажет твое истинное предназначение.

Не верить его словам у меня повода не было, поэтому однажды вечером я все-таки решилась поговорить об этом с Брайди. Когда я лишь начала рассказывать ей о том, почему так люблю находиться в лесу или хотя бы на лугу и о том, как не только залечиваю себе царапины и синяки, но и могу помочь другому человеку, она мне не только не поверила, но и как обычно подняла на смех, уверяя, что я просто пытаюсь привлечь к себе внимание и набить цену. А в конце и вовсе заявила, что на моем месте помалкивала бы о такой ереси.

– Это похоже на колдовство, как у шамана, или черную магию. Мало того, что тебя чокнутой многие считают, так не хватало еще, чтобы говорили, что мы ведьму приютили, а потом только и жди, как бы дом не подожгли! – возмущенно воскликнула сестра. – Хватит валять дурака, Эль, накличешь беду на нашу семью.

Возразить мне на это было нечего, возможно, Брайди права, да и другие тоже, может, я действительно ненормальная. Во всяком случае я стала еще осторожнее. Ни прослыть ведьмой, ни подвести семью я точно не хотела.

Кто-то другой на моем месте, вероятно, обрадовался бы подобному дару, может, он знал бы, как им воспользоваться, желал бы действительно приносить пользу, помогать людям и не боялся показаться чудаком или ненормальным. Я же больше всего хотела ничем не выделяться, быть как все, чтобы меня не отталкивали, как чужачку, и то, что делало меня еще более странной, точно не помогло бы в этом.

Шли годы, я росла, училась, а в жизни постепенно происходили изменения, как радостные, так и очень печальные. Старшая из сестер Джоанн обвенчалась и уехала жить в соседний город к мужу, такому же простому рабочему, как наш отец. Родители с нетерпением ждали вероятно скорого появления первых внуков, а мы с девочками – возможности стать тетями для малышей.

Тем же летом мы узнали, что в Европе началась большая война. Соединенные Штаты оставались пока в стороне, но среди взрослых мужчин об этом часто велись серьезные разговоры, долетавшие и до любопытных детских ушей. Видимо это, а, может быть, нежелание всю жизнь прозябать в Титусвилле, работая на нефтяных скважинах, возможность посмотреть мир, а также обещанные льготы и приличное жалование и подтолкнуло Тревора к тому, чтобы отправиться служить в Военно-морские силы.

Родительский дом постепенно пустел. Прежде домоседки, Ханна и Алма по вечерам после работы на швейной фабрике все чаще вместе с молодыми парнями ходили в городской театр или гуляли в сквере в центре Титусвилла. Однажды я услышала, как соседка, забежав к маме в гости, строила предположения, какая из девочек выйдет замуж первой.

Войны все же не миновала и наша страна, и в 1916 году старший брат вместе с другими моряками отправился в поход к европейским берегам. Теперь мама с особым нетерпением поджидала почтальона, надеясь получить весточку от сына, а отец внимательно читал газеты, чтобы следить за боевыми действиями в море.

Мартина после работы также редко можно было застать дома. Вот только у нашего брата-бунтаря, кроме девушек, возникли и другие проблемы.

После очередной аварии на скважине, повлекшей гибель нескольких человек, он принял активное участие в забастовке, призванной не допустить работы, пока руководство не примет меры по обеспечению необходимой безопасности рабочих.

В ответ хозяева, устроив локаут, объявили о массовом увольнении всех участников акции, и, набрав новых работников в соседних городах, а также среди местных безработных, попытались возобновить нефтедобычу. Чтобы доставить штрейкбрехеров на скважину, преодолев кордон забастовщиков, задействовали полицию штата. Дошло до кровопролития и массовой драки, и Мартина арестовали как заговорщика, а также активного участника сопротивления законным требованиям представителей власти, нанесшего серьезные телесные повреждения полицейскому.

Дело получилось громкое и очень неприятное, родителей вызывали на допросы. В те дни я несколько раз заставала маму в слезах, хотя она старалась никому не показывать свои переживания. Все мы ощутили, что в семью пришла беда. Сестры ходили притихшие и погрустневшие, привычные простые радости словно покинули наш дом. Кажется, именно в то время мама как-то резко сдала и словно состарилась лет на десять, а суровый и молчаливый мужчина, наш отец, стал еще более хмурым и неразговорчивым. Состоялся суд, и Мартина приговорили к десяти годам тюрьмы, как опасного бунтовщика и революционера.

Говорят, что беда не приходит одна. Так и меня с тех пор не покидали смутные предчувствия грядущих неприятностей, а также того, что скоро и мне придется навсегда покинуть этих добрых людей, заменивших мне родную семью.

Глава 04.

Мое подсознание не обмануло, и вскоре все прояснилось с появлением в моей жизни мужчины, которого я совсем не знала. Когда-то, почти в другой жизни, я очень ждала его, мечтала о встрече, надеялась на обретение настоящей семьи. Но все вышло совершенно не так, как рисовали мне наивные детские фантазии.

Он появился неожиданно, без предупреждения, просто однажды постучал в дверь самым обычным днем, когда домашние хлопоты не подразумевали чего-то особенного, и ничто не предвещало коренных перемен. Дело было в послеобеденное время, в разгар рабочего дня. Отец находился на вырубке леса, сестры – на фабрике, а мать готовила ужин. Мне дали задание подмести задний двор, но не успела я взяться за метлу, как услышала голос матери, зовущей меня. Тревожная интонация в ее окрике взволновала меня, нехорошее предчувствие всколыхнуло сердце тревогой.

Вернувшись в дом, я застала там незнакомого высокого мужчину, с правильными чертами лица, длинными волосами, забранными в хвост и холодными серыми глазами. Выглядел он довольно непривычно для наших мест, походил, скорее, на ранчеро или путешественника – потертые джинсы, темная замшевая куртка, сапоги, и завершала костюм шляпа, наподобие ковбойской. Плотно сжатые обветренные губы чужака, казалось, не знали, что такое улыбка, хмурые брови лишь усугубляли впечатление сурового и неприветливого человека. Я смущенно поздоровалась, как с любым незнакомцем, пришедшем в наш дом, и только потом заметила, что мать очень расстроена. Она заламывала руки, страдальчески глядя на меня.

– Энджэль, милая... – сбивчиво и в большом волнении, заговорила мать.

– Я сам! – резко перебил ее незнакомец. – Оставьте нас.

От его грубого приказного тона я пришла в полное замешательство и изнутри начал подниматься неосознанный страх. Еще никто в нашем доме не позволял себе так разговаривать с хозяевами, даже арендодатель, ежемесячно приходивший за платой за дом. И кто же этот незнакомец, ведущий себя столь уверенно и грубо? И какое я к этому имею отношение? Мысли метались в голове как испуганные бабочки, я пыталась припомнить, что же могла натворить, что мной заинтересовался этот тип.

Мать судорожно вздохнула, но возражать не решилась, лишь приобняла меня за плечи в знак поддержки, и, с тоской посмотрев на незнакомца, вышла за дверь. Это удивило и напугало меня еще больше.

Я стояла молча, не шевелясь, глядя в ледяную бездну глаз незнакомца. Он так же молча разглядывал меня. Когда страх перед неизвестностью уже готов был вырваться требованием объяснить мне, наконец, что происходит, он спокойно, по-хозяйски уселся на стул и заговорил:

– Ты гораздо меньше, чем я ожидал. И тощая. Видно, зря я высылал деньги на твое воспитание и еду. Эти люди не заслуживают доверия, я должен был сразу это понять.

Для меня тут же все стало на свои места. Я поняла, почему черты лица незнакомца мне кажутся смутно знакомыми. У меня похожий разрез глаз, только цвет у них не стальной, как у него, а медовый. И у него такие же искорки, только не золотистые, а словно льдинки в лунном свете. Передо мной стоял мой родной брат Тирон, когда-то давно, пятнадцать лет назад, оставивший меня в этом доме. Мать рассказывала о нем как о худощавом подростке, со взглядом волчонка, а сейчас стоял высокий, широкоплечий мужчина с гордой осанкой и взглядом лютого волка.

Первой реакцией на такое неожиданное открытие, несмотря на холодное приветствие, было вскинуться радостным восклицанием, рассказать ему о вспомнившихся надеждах на нашу возможную встречу. Спросить, скучал ли он по мне так же, как я.

Но слова, готовые сорваться с языка, буквально застывали, реальность никак не вписывалась в детские мечты. Если раньше я чувствовала равнодушие отца, любовь мамы, пренебрежение Мартина или зависть Брайди, то сейчас я понимала, что этот человек неприкрыто ненавидит меня, причем искренне и от всего сердца. Это открытие стало настоящим ударом для меня, полностью разрушая все, на что я могла пусть и в мыслях и очень скромно, но надеяться. Нехорошее предчувствие заставило меня нервно поежиться, а вместо ожидаемой радости возникло непреодолимое желание сбежать в лес и забыть об этой встрече.

А он все смотрел и смотрел на меня тяжелым взглядом, явно обдумывая какую-то мысль. И я готова была поклясться, что ничего хорошего для меня он в конце концов не скажет. Жаль, но я не ошиблась.

– Я приехал, чтобы забрать тебя отсюда, – произнес он, наконец, таким тоном, будто сам себя заставлял через силу, выговорить эти слова. – Это не доставляет мне радости, я долго откладывал это решение, но пришло время тебе узнать, кто ты и в чем твое предназначение. Мне придется терпеть твое общество, как и сам факт твоего существования, но ты принесешь ту пользу, на которую я рассчитываю, хочешь ты того или нет. Собирайся, у нас мало времени.

Я отказывалась верить в то, что услышала. Как такое вообще возможно? Но, несмотря на прямой приказ, я застыла на месте соляным столбом, не в силах пошевелиться или произнести хоть слово. В голове мелькали сотни вопросов, которые нужно было задать, но единственная мысль вытесняла все остальное: меня хочет увезти из ставшей мне родной семьи какой-то чужой человек, к тому же, явно недобро настроенный. Разве он имеет на это право? Здесь мой дом, мой лес, школа и нормальная жизнь, я часть этого общества, хоть оно и не признает меня. Мне стал по-настоящему страшно и одиноко, как еще никогда в жизни. А незнакомец тем временем молча вышел во двор, даже не посмотрев на меня. Я все стояла, тупо глядя перед собой, чувствуя, как меня начинает бить нервная дрожь.

Вернулась мать и с ней две моих сестры, возвратившиеся с работы. Девушки грустно смотрели на меня, но молчали, наверное, понимая, что изменить что-либо не в наших силах. А вот мать в слезах обнимала меня, гладя по голове.

– О, детка, я знала, что однажды этот день придет. Он предупреждал нас, что вернется, но я отказывалась верить. Мы ведь так любим тебя. Я думала, что молодому парню не будет дела до малышки, что хоть он и не забывает о тебе, но забирать не станет, ведь и не навестил ни разу. Но что же поделать, доченька, у него прав больше, чем у нас, он родной тебе, а мы всего лишь любили тебя, как могли. Никогда не забывай этого! – она судорожно всхлипнула. – Хоть бы отца с работы дождался, может, поговорили, да передумал бы?

Как бы ни хотелось мне еще на что-то надеяться, но в помощь Грехама Стоуна верилось почему-то с трудом.

– Значит, мне придется уехать отсюда? – я все еще не могла поверить в происходящее. – Я совсем не знаю этого человека! Что ему нужно, о каком предназначении он говорил? – я чувствовала, что начинается истерика, но ничего не могла с собой поделать.

За всю жизнь, мне еще ни разу не было так страшно. Нет, этого не может быть, не могут же родители – вот так просто – отдать меня кому-то?!

– Он твой родной брат, Энджэль, скорее всего, он понял, что тоже хочет быть твоей семьей. Ты же замечательная крошка, ты озарила мою жизнь светом и наполнила ее счастьем своего присутствия. Я бы никому тебя не отдала, имей я на это право. Но тебе придется уехать, как бы не горько нам было это осознавать, – мать продолжала плакать. – Ты только знай, что, если понадобится, ты всегда можешь вернуться, мы будем рады тебе в любое время. – Она перестала стискивать меня в объятиях и посмотрела мне в глаза. – Ты запомнишь это?

Я кивнула, чувствуя, как рушится мой привычный мир. Все, что я знала и любила до этого дня, теперь мне не принадлежало. Я медленно обвела взглядом нашу маленькую гостиную, испуганные лица сестер, наши детские картинки, которые мать аккуратно развесила по стенам, мебель, утварь – больше ничего этого не останется в моей жизни. Давясь слезами, я бросилась обнимать эту милую женщину, заменившую мне родную семью. А настоящая "родная семья", в это время появившись на пороге, резко прервал наши рыдания:

– Я же просил поторопиться! Женщина, тебе что, повторять нужно?! – от его резкого голоса мы отпрянули друг от друга.

– Почему именно сейчас? – в отчаянии воскликнула мама. – Зачем забирать ее так рано? Энджэль хорошо у нас, мы ее любим и заботимся, ни в чем не отказываем. Девочка даже школу не окончила. Нельзя ли повременить?

Мама осеклась, ее слова были прерваны гневным взглядом Тирона, полоснувшим, словно лезвие.

– Я не обсуждать сюда приехал! Кажется, при расставании, пятнадцать лет назад, мы с вами все обсудили. У меня есть свой долг, вас это не касается. Ее место там, где я скажу, и ее предназначение выполнить то, что должна. Я не желаю тратить время на разговоры, женщина, поторапливайтесь, наш поезд уже скоро. И не советую ставить палки мне в колеса, вы не знаете меня, и советую не вынуждать к более близкому знакомству, вам это не понравится. Скорее всего, вами движет простая жажда наживы, я хорошо платил за приют для сестры все эти годы. Не надо говорить о заботе, если она вам ничего не стоила!

На мгновение, все мы замерли в недоумении от резкости и жестокости его слов, но, словно очнувшись, как испуганная мышка мать бросилась собирать мои немногочисленные пожитки.

– Я даже не попрощалась с отцом! – в панике выкрикнула я, осознавая, что мне уже ничего не поможет. – Почему я должна уезжать с тобой, я тебя не знаю!

– Отправишь письмо, – усмехнулся он, глядя на меня с легким презрением. – И не задавай лишних вопросов, я не терплю этого, сказано уже достаточно, терпение мое на пределе, а сейчас пошевеливайся.

Как сомнамбула я отправилась вслед за мамой, которая помогла мне одеться по-дорожному, до этого я ведь ни разу не покидала пределов города и совершенно не представляла, что меня может ждать в будущем.

– Кулон твоей мамы в шкатулке, Энджэль, – всхлипывая, сказала мама, вытирая мои слезы, беспрестанно текущие из глаз. – Еще я положила тебе яблочный пирог в дорогу, который приготовила к ужину, – последний раз целуя меня, сказала мать.

– Предайте отцу, братьям, Джоанн и Брайди, что я буду скучать по ним, жаль, что не смогла увидеть их. – обняв сестер, попросила я. – А еще пастору передайте за все спасибо и книгу на столе, которую я не вернула.

Больше мне, кажется, сказать нечего и попрощаться не с кем, и, надев плащ, последний раз, обреченно посмотрев на свою бывшую семью, подхватив небольшой обшарпанный чемодан и сумку, я вышла из дома.

Слезы душили меня, а к горлу подкатывали рыдания, но, посмотрев на того, кто нетерпеливо ждал меня у изгороди, я не решилась давать себе волю. Этот человек, которому предстояло на долгие годы стать моей семьей, пугал меня, подобно дикому зверю, какими же глупыми и нереальными казались мне сейчас детские мысли о родных и близких! Никогда еще я так не ошибалась и не чувствовала себя такой несчастной, как сейчас.