Текст книги "Кардиффская команда"

Автор книги: Гай Давенпорт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Взъерошенные волосы тоже роль играют. На литографии Вийяра(74) на Коклене(75) к тому же рыжеватый парик с каскадами кудрей.

– А от меня бы Кокто в обморок грохнулся?

– Намертво.

– Ты тоже. Воду отрегулируй – пополам горячая и холодная. Мыло масляной тряпкой воняет, политурой, лизолом, парафином. А у тебя пластырь отклеится?

– Написано – водостойкий. Пластырь с волос никогда не сходит. Иначе было бы слишком просто. Сэм взревнует к твоей ободранной щеке.

– Это Сайрил взревнует. Сэм станет Би и будет смотреть в потолок, как Пенни.

37

Марк, придя в себя после сна словно с картины Дельво(76), – сна о знакомых каменных улицах и балканских домах, где он никогда не бывал, о людях нагих и одетых, которых узнавал в изменчивых чертах, приятного сна с красивыми мимолетными образами, сел в постели, потянулся и зевнул. Эйфории сна не удержать, как тумана в мешке не утаить, и тем не менее струйки его не отлипали от души, пока он писал, умывался и ставил воду для кофе. На нем была одна вчерашняя рубашка, незастегнутая.

И кому надо звонить в дверь в такую рань?

Сайрилу.

– Я сказал, что мы выходим в восемь изучать названия деревьев в Венсаннском Лесу.

– Понятно, ответил Марк, названия деревьев. Заходи, пострел. Ты завтракал?

– Я сказал, что мы все позавтракаем в бистро.

– Кофе уже капает. Булочки с джемом, нормально? Плавать я не пойду. Или могу тебя с собой взять.

– Я не умею плавать. Меня никто не учил. А можно я тоже позавтракаю, как ты, в одной рубашке? Мне все равно в уолтову одежду переодеваться, так я могу на полпути остановиться.

Марк, все еще осиянный своим сном и лениво поигрывающий обнаженным отростком, поставил на стол еще одну чашку и нашел булочки и джем в шкафчике.

– Мне кажется, я понимаю, каково тебе, друг Сайрил. Я в рубашке потому, что недавно проснулся, и мне нравится свободно болтаться – из чистого удовольствия.

– Мне тоже, ответил Сайрил, хотя мне еще не доводилось так делать.

– Так сделай.

– Мне никто, на самом деле, никогда так не нравился, как Сэм с Уолтом, и ты.

– И ты сам. Ты должен себе нравиться.

– Я себе нравлюсь.

– Сайрил, ты разумный мальчик, мозги у тебя на месте. Лакан(77), психиатр, утверждает, что у людей твоего возраста и младше есть глубоко личная эротичность, а с нею к тебе приходит глубинный ужас от того, что она исчезнет, что ты всю ее израсходуешь. В действительности, когда подрастешь, она станет чем-то другим, гораздо лучше и эротичнее. Я, как тебе известно, – любовник Пенни, и спорить готов, ты еще даже помыслить не можешь о Пенни как об эротичной женщине.

– Могу, как бы. Ты эротичный, и если ты Пенни нравишься, значит, она тоже эротичная.

– Мы бы вообще с тобой не разговаривали, если б не лакунарность моего собственного взросления – не то, чтобы я уже совсем повзрослел.

– Лакунарность?

– Упущенный опыт. Но, в конце концов, мы все взрослеем по-своему – или же находим сами себя.

– Да.

– Сначала масло, вот так, потом джем, чтоб было за что укусить. А дома тебе разве булочки на завтрак не дают?

– Мы едим манную кашу со сливками и ломтиками банана, или яйца всмятку в стаканчике с тоненьким тостом. Мне джем с булочками намного больше нравится. От них в горле щекотно. А что Сэм с Уолтом едят на завтрак?

– Если они у Пенни, то круассаны с горячим шоколадом и апельсиновый сок, подвергают деконструкции Le Figaro(78), чепуху друг другу мелют. У Пенни на столе – один из ее блокнотов, поскольку ночью идеи в ее голове что-то делали. Я не знаю точно, чем они занимаются, когда меня там нет. Все вместе они очень остроумные, вся троица. Что происходит у Дэйзи, я не знаю. Я постоянно слышу непонятные шутки про Кристофера. И Дэйзи встает к мольберту очень рано.

– И они друг на друга не орут?

– Не думаю. Ссорятся, в смысле?

– Ну, злятся, обзываются.

– Не могу себе этого представить. Все они для этого слишком добродушны и честны. Есть, разумеется, трения, никто не ангел, но когда неприятности, авария, как ее Пенни называет, они устраивают что-то вроде разбора ДТП. Набрасывают векторы столкновения, оценивают ущерб. За этим следуют извинения и объятия. Уолт обычно обвиняется в том, что вел себя как немец или как американец.

Справедливость, дружелюбие и bon ton(79) восстанавливаются. Пенни особенно ополчается на себялюбие. Или на ущемление чьих-нибудь прав.

– Ты хочет сказать, что они могут говорить, что считают неправильным?

– Думаю, да. Когда я познакомился с Пенни, меня привели как домашнего жеребца, любовника, и мне давались поблажки, будто я невыдрессированный щенок. А потом началось подспудное образование. Я был в шоке, думаю. И до сих пор – самую малость.

– Да.

– Ты что имеешь в виду – да?

– То, что я слушаю. Сэм говорит, что хуже нет, чем не слушать.

ВИСЕНТЕ УИДОБРО(80): РОБЕРУ ДЕЛОНЭ (1918)

О Тур Эффель небесная гитара твоей верхушки телеграф беспроводной слова сбирает будто пчел розовый куст

по Сене ночью не плывет ни горн ни телескоп но Тур Эффель словесный улей

или чернильница наполненная медом и на заре паук стальною нитью в тумане утреннем сплетает паутину

а мой малыш взбирается на башню словно певец разучивает гамму до ре ми фа соль ля си до

и вот мы в вышине на воздухах поет в антенне птица встречь Европы электрическому ветру

что шляпы далеко под нами прочь сдувает летать-то они могут да не запоют Жаклин О дочерь Франции

что видишь ты из этой вышины вон Сена под мостами крепко спит я вижу как вращается земля и дую

в свою трубу я дую всем морям на аромат духов твоих и пчелы и слова от четырех слетелись горизонтов

гораздо ближе песнь твоя слышна я утренняя королева полюсов я роза четырех ветров

что осень золотят и принесут снега и розы смерть – моя весь год поет мне птица в голове

все это Башня рассказала этот вольер для птиц со всего мира и звонница Парижа

свой знак впечатала она в небесный свод и в день Победы останется стоять она средь звезд

39

Уолт, растянув рот в оскал людоеда перед выходом на улицу, пританцовывая, как тролль, поцеловал мать, пожелав ей доброго утра, одновременно кладя "Le Figaro"

возле ее тарелки и сообщая, что именно понравилось ему в брюках Марка хоть они и сидят идеально, обтягивая талию и задницу, спереди в смысле пространства они сильно напряжены.

– Ну, да, согласилась Пенни, отхлебывая кофе. Как женщина и дура я считаю, что вирильный член, склонный к горизонтальности, приятно дополняет его умные глаза и миленький нос. Но обожаю я тебя, лапуся. Марк – для развлечений.

Уолт задумался, склонив набок голову.

– Он чёткий. Можно, он будет моим другом так же, как и твоим?

– Почему бы нет? Единственная поистине бесконечная вещь – воображение, а в желании она играет большую роль, не так ли? В дружбу – или любовь встроена своя добрая воля, такова их природа. У нас с Марком есть сотни способов дружить, и ложиться с ним в постель – один из них.

– И спорить о пространстве у Пьеро делла Франчески(81).

– Хорошее произношение. Мы не спорим, милый. Мы обсуждаем.

– О и Кей. Понял. В дверь звонят. Это Би, я думаю.

В самом деле Би – в кепочке разносчика газет, курточке, английском шарфике и бриджах.

– Я могу подобрать себе всё, сказал Уолт, целуя ее в нос, кроме нищенского головного убора.

– Я видела Марка, почти уверена, – он уворачивался от потока машин на кольцевой развязке, поэтому махать ему я не стала.

– Значит, на завтрак у нас компания, сказала Пенни. Что за жизнь. Неси еще тарелки, Сэм, и давай поцелуемся.

40

Квартира Марка в его отсутствие казалась пустой и заброшенной. Уолт, хорошенько отхлебнув молока из пачки в холодильнике, пописал, понюхал кисточку для бритья и скорчил рожу зеркалу в ванной, выглянул во все окна по очереди.

Сайрил, попив из пачки после Уолта, тоже пописал и повыглядывал в окна вместе с Уолтом, пристроив подбородок тому на плечо.

– Соня Терк, украинка, – так ее звали до того, как она вышла замуж за Делонэ здесь, в Париже. Выросла в Санкт-Петербурге – Маман говорит, мы туда как-нибудь съездим. Из этих русских гениев до Первой Мировой войны. Сэму понравилось, что ты его поцеловал, когда мы расстались у метро. Его зубной врач считает, что Сэм – она. Если в Лапландии медведь в лесу приходит тебя съесть, а ты – девочка, то спускай штанишки, и медведь покраснеет и уйдет. Ты в самом деле похож на Кожева, если без очков. Дай посмотреть?

– Сэм – самый чёткий друг в мире, правда? Щекотно.

– Всё сливается. Я просто языком тебе ухо обвел. А ты без очков чего-нибудь видишь?

– Как бы да. Если я всё буду делать, как ты, ничего?

– И все что угодно, Маман сейчас читает и подчеркивает там, книгу одного голландца, Йохана Хёйзинги, "Homo Ludens"(82), про игры и спорт. А так щекотно?

Сайрил, как в зеркале, повторил за Уолтом игру рук под фуфайкой, они приплюснулись носами, потерлись подушечками ступней сзади по ногам друг другу.

– А почему твоя мама пишет об играх?

– Она пишет о картине Робера Делонэ "Кардиффская команда" и должна всякие вещи знать – и жизнь Калиста Дельма и барона Кубертена, и историю колес обозрения Ферриса, и аэропланов, и одежды, и чего угодно. У нас час есть, может, чуть больше. Мне кажется, я понял Марка, когда мы глазами сигнализировали.

41

Пока Уолт громыхал трагическими аккордами на пианино, Сэм рысью отплясывал, вызывающе подбрасывая пятки, и угрюмо хмурясь пел:

Никто меня не любит И все ненавидят Пойду-ка лучше в садик Лопать червячков

Кристофер, только что пришедший вместе с Дэйзи, шести футов шести дюймов росту, лыжный свитер, испытываемый на прочность размахом плеч, челочка светлых волос над одним глазом, американские джинсы со скошенной ширинкой, стоял в смятении.

Уолт накинулся на танец из "Петрушки"(83), а Сэм воспроизвел вихляния марионетки-Нижинского(84).

– Привет, Сэм, привет, Уолт, сказала Дэйзи, изображая буги-вуги на пару с Нижинским.

– Объясните, пожалуйста, умоляюще попросил Кристофер, не отрывая взгляда от плакатов и литографий на всех стенах.

– Это просто Уолт и Сэм полны сами собой. По крайней мере, они одеты обычно это не так.

– Мир! крикнула Пенни. Дэйзи и Кристофер, вы здесь.

От Дэйзи – поцелуй, от Кристофера – огромная лапа для пожатия.

– Уолтер, с этой минуты вы с Сэмом – официанты, вносящие кофе, как только его сварите.

– Можно фартуки надеть?

– Нет.

ДЕНЬ В ДЕРЕВНЕ

Волосы Сайрила – чубчик света, утреннее солнышко запуталось в них, пробившись через вагонное окно, Уолт засовывает в них пальцы из чистого удовольствия взъерошить, Марк читает "Le Parisien"(85), оставленный на сиденье через проход, все облачены в свое счастье: Уолт – в обрезанных джинсах Сэма, ухмыляясь плутовскими взглядами, Сайрил – в одежде Уолта, с концентрированным терпением, подрагивая коленом, Марк – опасливо.

Еще стояла рань, когда они помогли друг другу влезть в лямки рюкзаков на деревенской станции и тронулись по узкой дороге.

– Я не буду чувствовать себя забытым, сказал Марк, однако кто знает? Если вы только еще раз не изменили плана, а Уолт в таких вещах изобретателен, как только мы доберемся до туда, вы двое распрощаетесь со штанами, а заодно – и со скромностью и сдержанностью.

– Ну да, ответил Уолт. У нас будет все утро и весь день. Пенни с Сэмом выезжают в 7:10, а после будет обратный поезд для Сайрила, если он еще сможет ходить и смотреть прямо. Это самое лучшее, что можно устроить в той тюрьме, где он обитает.

– Круче, чем вообще не смочь никуда поехать, сказал Сайрил. Я храбрый, вот увидите. Уолт говорит, что робеть глупо. Но на самом деле ведь этого нет.

– Я пытался, сказал Марк, вытребовать весь день тут, на дикой свободе, для вас одних, но мадам Секретарь и слышать об этом не захотела. Это организованный выход на природу, вы же понимаете, я тут – вожатый, Сэм с Пенни тоже участвуют, прямо сейчас, техническая неправда, по поводу которой Ангел-Регистратор беспокоиться не станет. Верхний этаж будет весь ваш – уединенности ради. Мне же нужно сад прополоть, уборку сделать, почитать, вздремнуть на солнышке, возможно, в деревню за чем-нибудь сбегать.

– На фиг уединенность, сказал Уолт.

Сайрил раньше никогда не был ни на маленьких фермах, ни в таком деревенском садике, ни на самом донышке такого спокойствия.

– Еще на дороге началось. У нас голоса изменились. Послушайте. Тишина такая вроде плотная, да? А огонь в очаге вы разводите?

– А мне запах нравится, сказал Уолт. Та часть его, которая от древесного дыма, готовят, наверное, видимо, мышиный помет еще, мыло, вино. У деревенского воздуха, и внутри, и снаружи, запах свой.

– Сидеть у огня, сказал Марк, только при его свете – от этого тоже в старом доме так славно.

– А наверху еще больше как в сказке, сказал Уолт. Долой штаны, друг Сайрил. Я уже.

– Давай поразнюхаем побольше. Сад и огород. Деревья старые, старые.

– Шезлонги в сарае за углом справа. Вытаскивай один для Марка, поставь возле вон той кирпичной стены, ему там нравится. Я слышу, как он наверху переодевается. А мы можем гулять с голыми задницами.

– Я вижу кролика!

– Я покажу тебе коров, и лошадей, и овец.

– Я гляжу, мы не теряем времени и быстро дичаем, произнес Марк, спускаясь в драной фуфайке и тертых спортивных трусах, и там, и там швы расползлись. Я-то думал, ты это сделаешь с Сайрилом.

– Любовная разминка. Он разговаривает с кроликом.

– Скосив глаза и вывалив язык.

– Так хорошо, так быстро. Думая об этом всю дорогу, он серьезно нервничал.

Сайрил вообще под кроватью может спрятаться, насколько я его знаю.

– Секс по утрам, сказал Марк, всегда несколько специален.

– В любое время. Сайрил, дурила!

– Я хочу посмотреть, вымолвил Сайрил из дверей, получится снять брюки, вместе с трусами, прямо тут, перед Марком и все такое. Я, наверное, застесняюсь, несмотря ни на что.

– Сразу нестись наверх нам вовсе не обязательно только потому, что мне не терпится и я полон любвеобильной доброты. Марк, расскажи Сайрилу про те разы, которые ты в нашем возрасте проводил с друзьями в шалашах, общежитиях, при свете дня.

– Сайрил, сказал Марк, друзья есть друзья. Я – такой же друг, как и Уолт, а Уолт – очень дружелюбный парнишка. Почему бы вам обоим очаровательно бесштанными не помочь мне убрать сорняки из дальнего угла сада, на теплом солнышке, не привыкнуть к собственной свободе – и пусть все пойдет, как пойдет.

Уолт выглядел разочарованным, Сайрил – довольным.

– Ладно, сказал Уолт, но давай по-дружески поцелуемся, в уголки рта. Это Сэм придумал, так эротично щекотится. Племенное приветствие, как Пенни выражается.

– А Марк тоже?

– Абсолютно, ответил Марк, мимоходом целуя обоих.

– Чётко! сказал Уолт. Нам оба уголка, Сайрил. Ох да ладно, давай обнимемся.

– Выкатывайте тачку из сарая и найдите мне лопату.

– Марк, сказал Уолт, стягивая через голову рубашку, чтобы остаться совсем голышом, рассказывает очень вдохновляющие истории о том, что когда был мальчиком, то втрескивался в друзей, которых боготворил в раздевалках и бассейне, и часами с ними разговаривал, и везде с ними ходил, но был слишком отсталым и стеснительным, чтобы с ними вместе дрочить – а сейчас так хотелось бы.

– Ну, ответил Марк, не совсем так. Поставь вон туда тачку. Давайте поглядим, сможем мы отыскать границы того, что мне кажется цветочными клумбами. Не все мои друзья были такими же стеснительными или щепетильными, как я.

– Я снимаю всё, обыденно произнес Сайрил. А что значит щепетильный?

– Когда стесняются своего тела.

– Обнимался и целовался всю ночь напролет с одним другом, по которому с ума сходил, и который был чемпионом-мастурбатором – по меньшей мере два-три раза в день.

– Пойми, Сайрил, сказал Марк, вся эта информация – ответ на вопросы Уолта, а также Сэма. Любопытство Уолта, из-за его довольно-таки раскованного воспитания, заслуживает искренности. По крайней мере, мне так кажется. Его ничем нельзя шокировать. Ты также понимаешь, что ему хочется затащить тебя наверх в постель, хоть он и не брезгует играть Эроса прямо здесь.

– Что такое брезговать?

– То же самое, что быть щепетильным.

– Мне нравится тут голым ходить. Хорошо.

– Выдающаяся и заметная часть Уолта тоже хорошо себя чувствует, ответил Марк.

– Все лучше и лучше. Ты выглядишь прелестно, Сайрил. Пошли наверх, а?

43

Марк поднимался наверх.

– Уолт! Кинь мне темные очки, будь добр? Я не смею подняться. Они у меня в рюкзаке.

– Иди сам возьми. Сайрил потерял рассудок и полный кретин.

– Нет. Это неприлично. Я протяну руку из-за двери.

Уолт, проворно вскочив, пошарил в рюкзаке Марка на полу, засунув туда голову, чтобы тщательнее разнюхать, нашел очки в боковом кармашке.

– Я делаю кофе на утренний перерыв, если кому-то интересно, или чей-либо идиотизм укоренился настолько глубоко, что выходит за пределы мира явлений.

Тишина.

Пятясь вниз по лестнице, Марк слышал подбавь слюны для гладкости и Сайрила никто не против.

– Эй! Конечно, мы скоро спустимся.

– Я на улице, загораю. Кофе капает. Берите себе и тащите наружу, если ноги держат.

44

В конце кирпичной стены, с большим грушевым деревом за спиной Марк в шезлонге, на ярком летнем солнышке допил свой кофе, не успели Сайрил с Уолтом спуститься к нему.

– Ты готов нас спросить, сказал Уолт, в своем ли мы уме. Да, причем Сайрил – гораздо умнее, чем до того, как мы поднялись наверх, ты не поверишь, насколько умнее. Тебе еще кофе нужно.

– Я принесу, отозвался Сайрил.

Обмен улыбками, Марк приподнял очки, чтобы стало видно глаза.

– Время отступает, когда развлекаешься.

– Уолт, ну что это ты делаешь?

– Твое белье нюхаю.

– Мы же друзья.

Сайрил, возвращаясь с кофе для Марка, замер на полшаге, раскрыв рот, одна нога повисла в воздухе.

– Что это Уолт делает?

– Вдыхает аромат моих плавок, предположительно – ощутимый.

– Господи-иисусе. Но кого это удивляет? Меня всего обнюхали. Я чувствую себя кем-то другим.

– Возможно, ты и есть кто-то другой, ответил Марк. Уолт так воздействует на людей. Немного погодя сходим в деревню пообедать, но не сейчас.

– Но это же не умно – людей обнюхивать, да?

– Да, но естественно.

– Прекрасно.

– А теперь ты что делаешь?

– Снимаю с тебя это белье, чтобы ты стал таким же греком, как и мы, и весь покрылся загаром, и чтобы Сайрил мог на тебя таращиться. Подними зад. Господи.

– Какое милое местечко, произнес Сайрил. Этот сад.

– Осмесис, сказал Марк. Умное слово для нюханья. Местные, проходя мимо, уже поняли, что, заглянув в дырку в заборе, можно увидеть дико интересные штуки.

Несколько выходных назад голубоглазый малыш с двумя сотнями веснушек застал Уолта за измерением письки линейкой – причем Уолт спорил со мной, какая длина будет истинной – по верху, по бокам или вдоль киля.

Сайрил расхохотался, но не очень внимательно, поскольку пытался незаметно разглядеть наготу Марка, уже наполовину восставшую.

– В газете, сказал Уолт, говорится о каких-то шведских подростках в летнем библейском лагере на северных нагорьях – они обмазали друг друга повидлом и всё слизали. Один из них был кронпринцем, ему пятнадцать. Его мама, королева, сказала, что их возбудила красота пейзажа. Так в газете. Ты поздоровался за руку с моим краником, когда я тебе очки подавал.

– Дружбы ради.

– Это точно. Сайрил боится щекотки в странных местах. А где, ты полагаешь, они повидлом друг друга мазали, везде?

45

В деревенском ресторанчике им подали холодную курицу под майонезом, горы жареной картошки, салат из шпината с сухариками и шоколадный кекс со взбитыми сливками.

Они сидели под деревом за длинным столом на козлах. Рядом за тем же столом – тучный местный гражданин с двумя подбородками и волосинами, зачесанными вбок через всю лысину, средних лет женщина в цветастом платье, улыбавшаяся им, догадавшись, что они – парижане, и крупная собака, принимавшая объедки и косточки от всех и глотавшая их, с готовностью щелкая пастью, не придерживаясь ни малейших приличий и даже не делая попыток их жевать.

– Пример для подражания, ответил Марк на вопрос Уолта, достаточно ли цивилизованно они себя ведут. Целовать собаку в нос, возможно, и не есть признак хорошего вкуса, но в общем и целом я вами горжусь. Только солидный гражданин заметил, как вы тискаете друг другу промежности.

– Но это не мы, сказал Сайрил. Правда, Уолт?

– Я просто предположил, что могли бы, сказал Марк. Чем же вы тогда занимались, что заслужили неодобрение одного его глаза и восхищение другого?

– Ну, наверное, когда ты разговаривал с собакой, а Уолт передал кусочек кекса из своего рта в мой.

– Мы немножко терлись коленками.

– Сайрил скоро станет настоящим негодяем. Пока – нет, не совсем, но развивается успешно.

– А ты был негодяем, Марк? спросил Сайрил.

– Нет, но Уолт с Сэмом считают, что я должен за это ответить. У меня уже немножко лучше получается, что скажешь, Уолт?

Уолт ухмыльнулся.

– Вот видишь? сказал Марк. Маленькому негоднику все мало. Я взялся за эту работу – быть его старшим братом – с готовностью и радостью, сильно рискуя рассудком, и что получаю взамен, кроме дурацкой ухмылки? Ну что покажем Сайрилу еще поросят, коров и поля с подсолнухами или пойдем обратно?

– И то, и другое, ответил Уолт. Спорить готов, Сайрил никогда не ходил вброд по ручьям. Если мы зайдем в ручей чуть дальше, то можем пройти по нему вверх и добраться до поля сразу за нашим садом.

– Чего ты сочиняешь?

– Мы с Сэмом так делали. Встретили в ручье двух коров и погладили их. Там везде не больше, чем по колено, и в нем плавают серебряные сардинки, и жуки, которые задом по воде ходят.

– Продано, сказал Марк. Свяжем шнурки, правильно, и башмаки на шею повесим.

Свет рябью заплескался по их ногам, когда они вступили в ручей, подвернув джинсы Марка до колен. Стрекозы сновали взад-вперед, бабочки пили солнечный свет своими крылышками, мошкара сбивалась в туманности.

– Самый мокрый из всех запахов, сказал Уолт, деревенский ручей.

Ящерица на камне, пропала.

– Он изменяет звук наших голосов, сказал Сайрил, но не так, как дорога и сад.

– А как, спросил Уолт, пытаясь обхватить бабочку сложенными чашечкой ладонями, мне теперь штаны снять с мокрыми ногами?

– Я уже не спрашиваю, отозвался Марк, зачем тебе вообще снимать штаны.

– Голым ходить.

– Смотри, ответил Сайрил. Сначала одну ногу, руки вовнутрь, вот так, и одна мокрая нога выходит, точно. Потом другая.

– Сайрил гений. Вот, скатайте рубашки и штаны вместе.

Марк забрел в пруд у излучины, нагнулся и заглянул под нависавшие ветви куманики и боярышника.

– Сайрил, сказал он, а ты знаешь, что на тебе все утро нет очков – с того момента, как вы с Уолтом, задыхаясь от похоти, галопом ускакали в постель?

Сайрил замер в изумлении.

– Точно!

– Тебе хорошо видно? спросил Уолт. Я специально ничего не говорил проверить, когда ты заметишь.

– Моне(86) влюбился бы в эти тополя, произнес Марк, расстегивая молнию на джинсах помочиться на откос берега.

– Моча дружбы, сказал Уолт. Давай, Сайрил.

– Только не в ручей, вселенную и дом миног.

– Если б у нас письки были как у Марка, сказал Уолт, потолок спальни превратился бы в одну колоссальную жижу. Если б ты надел свои тренировочные штаны со дна мешка с грязным бельем, то был бы совсем как мы.

– Нам предстоит пересечь открытое поле, чтобы добраться до дома, а местные не обратят внимания на коров и птицу, обсуждающих нас. Они наверное сейчас перезваниваются, докладывая друг другу о нашем продвижении вдоль ручья – двое в чем мама родила, один сам с собой забавляется.

– Оба, откликнулся Сайрил. Ну как нас могут увидеть, да и в любом случае я смущаться никогда больше не буду. Брызгаться ногами на людей тоже.

Марк обернулся к Уолту, улыбчиво нахмурившись, подхватил его и посадил себе на плечи лицом назад.

– Озирай окрестности.

– Пять коров, несколько семейств длиннохвостых скворцов, церковный шпиль, кобыла-блондинка и мне животик целуют.

– Местных не видать?

– Нет, если не прячутся за изгибом ручья, а там только кустарники видно. Пускай Сайрил тоже посмотрит. Ты его еще не пробовал, а без очков он, наверное, видит всё насквозь.

Уолт по-обезьяньи сполз, спрыгнул, подняв тучу брызг. Сайрил прошлепал назад, поставил ногу на руки Марка, взобрался и оседлал его плечи.

– Развернись в другую сторону, сказал Марк, и угнездись, как Уолт. Эрос – самый изобретательный из богов, коэффициент интеллекта у него намного превосходит Эйнштейна.

Сайрил подчинился, говоря, что за количество коров он бы не поручился, лошадь бы назвал просто белой, а скворцов не видит вообще. Он изогнулся и обнял Марка за шею.

– Развернись, чтобы верхом сидеть, сказал Марк, и я довезу тебя до самого дома.

Если мы выберемся из ручья здесь и пройдем по диагонали вверх по склону, разве не дойдем?

Уолт, подскакивая, кинулся на разведку.

– Выуди ключи, Уолт, у меня из кармана, пробеги через дом и открой нам садовую калитку – и надень штаны.

– Мна, ответил Уолт, улепетывая.

46

Пенни, в мешковатом кардигане и джинсах, накрывая ужин, заказанный в колбасной, сказала, что никогда не видела маленького мальчика, которому хотелось расплакаться и который все же был дико счастлив.

– Он садился в поезд, будто молодой русский интеллигент в Сибирь уезжает.

– Чтобы всё рассказать, мне понадобится помощь Уолта, сказал Марк, откупоривая вино. Сайрил либо застрелит отца, домоправительницу и шофера и совершит преступление века, либо бросится под машину на Площади Звезды. Сходим в деревню после ужина и позвоним проверить, как он добрался.

– Вы пообедали в деревне, на открытом воздухе, побродили по ручью, насколько я понимаю, и Сайрил видел кролика и поросенка, которые захватили его воображение, и вообще славно провел день. Я уже давно и пытаться бросила расшифровать язык чокто Уолта и Сэма.

– По ходу дня Сайрил превозмог свою робость по-крупному и начал походить на копию, но не совсем, Уолта. Робость, вместе с тем, обладает своим шармом и должна иметь некую эволюционную пользу.

– Разумеется, имеет.

– Видела бы ты сад часа два назад. Они спустились из спальни и набросились на меня. Я невинно читал тут в шезлонге. Ты насмерть права насчет любопытства.

САНТАЯНА(87)

Приятно думать, что плодородие духа неистощимо, если только материя дает ему шанс, и что даже наихудший и наиуспешнейший фанатизм не может обратить духовный мир в пустыню.

48

Сентябрь, луговина, простирающаяся по склону от сада вниз до самого ручья.

Трава, до сих пор зеленая, усыпана архипелагами цветов позднего лета. День теплый.

– Рембо, да, сказал Марк Сайрилу. Летняя заря будит листву. Не все читают Рембо за завтраком.

– Вон там, продекламировал Сайрил, справа от тебя, летняя заря будит листву.

Дымка, шорох в этом углу парка, а склон слева держит тысячу следов колесных в грязи дороги, в фиолетовой тени. А почему тысячу? Просто большое число, наверное, к тому же дороги, как и луга – один из пунктиков Рембо.

– Он и фургоны считает – двадцать, и лошадей.

– Цирковые фургоны, набитые детишками и зверями с карусели, из дерева, ярко раскрашенные, позолоченые.

– И кивают черные плюмажи лошадей.

– Пастораль с цыганами, цирковыми фургонами, путешествующими от одной сельской ярмарки к другой. Череда детей в карнавальных костюмах.

– Живая картина. К тому же, как он говорит, фургоны напоминают народную сказку.

Уолт это может объяснить, а Би объяснит совершенно иначе, просто смеху ради.

– Би? Не Сэм?

– Сэм согласится во всем с Уолтом, лояльно. Если, конечно, никто не станет утверждать, что сможет угадать, что именно Сэм или Уолт сейчас скажут. Уолт может изумительно цитировать Рембо в неожиданные моменты. Как-то раз, дома, я недоумевал, как такой недавно принесенный аистом ребенок, как Уолт, может столь прекрасно искоса смотреть своими красивыми глазами, хоть и прищуренными от озорства, вроде любимой гурии султана, более того – одновременно отхлебывая молоко из пакета. Я так и сказал, а он ответил: тропы неровны, курганы осокой заросли, воздух недвижен, нигде поблизости ни птиц, ни ручьев, а впереди – конец света. Он намеренно хотел быть гадким, лишь несколько часов спустя после того, как я видел: они с Би облизывали друг друга у Пенни, куда я пришел на нашу дневную поёбку. Потом, когда я выходил пописать, не заметить их было невозможно бельгийские кролик с крольчихой, а дверь настежь, разумеется.

– Разумеется.

– Пенни обвиняла меня в том, что я козел, поскольку думала, что мы вступили в фазу уютной дремы после того, как, а раз уж мы завели об этом разговор, то я вдохновился снова и как раз засовывал, когда в спальне возник Уолт со словами:

потрясно! Анри Пелиссье(88), желтая фуфайка, 1924 год. Марк врубается в велосипедные конструкции и физическую форму.

– А когда меня отправили к тебе на семинар, я думал, мне предстоит страдать скучнейшие часы в жизни. Я теперь кто-то другой ведь, знаешь?

– Ты тогда был кем-то другим. Сейчас ты – это ты, или начинаешь им быть. Ты с самого начала Уолту с Сэмом понравился, только они точно не знали, как тебя понимать.

– Они меня до уссачки напугали.

– Дэйзи закончила большое полотно и отправила его в Амстердам. У меня готов черновик поэмы, в которой, я надеюсь, окажется много этого луга и сада, и вас с Сэмом и Уолтом. Работа Пенни о "Кардиффской команде" займет весь выпуск "Les Cahiers d'Art"(89). Если б Уолт был здесь, он бы сказал: Я уже вижу льва. А что бы Сэм ответил?

– Льва, льва. Из Гамбургского зоопарка. Вот что бы она сказала – из Аполлинера. Голубые глаза.

– Ты овладел их стилем. Ты теперь зовешь Сэма она?

– Она сама попросила. Она собирается отпустить волосы и носить платья. Мне кажется, Уолт в печали.

– А этот лев – спустились ли сыны небес накрошить золота для его гривы?

– А это стихотворение?

– Уэльское, очень старое. Футболисты пенниного Делонэ выучили бы его еще в школе, хотя в нем говорится о волосах девушки, а не о львиной гриве.

Футболисты, пахнут апельсинами.

– Помнишь, как мы бродили по лесу в Сен-Жермен, где нашли полянку у тропы лесничего?

Парчовая бабочка дремлет на лакрице.

– Луг посреди леса, о да. Один из тех случаев, когда Сэм с Уолтом грандиозно сбили меня с толку своими разговорами про обжиманья в Венсаннском парке, как они битыми часами целовались среди целого поля загорающих, хвастовством своим – сколько они смогут щекотать друг друга языками, не запуская теплые руки друг другу в штаны. Мне кажется, ты видел, что со мною было от таких разговоров, потому что ты их дразнил, пока они не признались, что щупали друг друга, пока заговариваться не начали, а потом кормили друг друга швейцарским шоколадом и ломтиками апельсина, как мамы-птички. Я отдаю себе отчет, насколько по-доброму ты пытался меня оградить, чтобы они меня не шокировали.

– Линия по заправке аистов определенно не поскупилась, когда Уолта снаряжали для производства детей. Какой-то шаловливый ангел решил, что нестандартный генератор – как раз то, что нужно для такой симпатичной мордашки. Уолт говорит, что унаследовал его от моряка, фамилию которого мама забыла спросить.