Текст книги "В Мраморном дворце"

Автор книги: Гавриил Романов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Часто приезжал из Ниццы шведский король Густав V.

Он любил игру в рулетку по маленькой, пятифранковиками. Всегда садился на высокий стул, на который обыкновенно садились служащие в казино, наблюдавшие за игрой. Король был громадного роста и потому ему было удобнее сидеть на высоком стуле. Он был очень милый и любезный. Тетя Анастасия каждый день бывала в казино и в спортинге. Когда она играли, к ней нельзя было подходить и с ней разговаривать. Однажды она пригласила меня обедать в нашей гостинице, мы обедали вдвоем, в общей столовой. Я был уверен, что я ее гость, раз она меня пригласила, и потому был очень удивлен, когда через некоторое время получил счет за обед.

Срок, на который Государь отпустил меня заграницу, заканчивался. Мне очень не хотелось покидать нашей веселой кампании и я телеграфировал Государю, прося его разрешить мне продлить отпуск. Государь ответил, что разрешает. Царскую телеграмму А. Р. сохранила у себя.

В Ницце жила тогда светлейшая княгиня Юрьевская, вдова Императора Александра II. Я как-то поехал к ней завтракать вместе с великим князем Андреем Владимировичем. Юрьевская жила на собственной вилле. Я встретился с ней в первый раз в жизни. Это была старушка небольшого роста, с тонким, острым носом и, как мне показалось, мало симпатичная. У нее был неприятный, крикливый голос и вообще она мне не понравилась. За завтраком был также престарелый секретарь княгини – де Тур. Он был в свое время воспитателем сына Юрьевской, Георгия, и с тех пор оставался при княгине.

А. Р. очень любила собак. Мы узнали, что один из лакеев ресторана "Сиро" продает собак и просили его нам их показать. Он нам привел двух громадных английских бульдогов, очень злых, за которыми шло множество щенков, один милее другого. Мы не знали которого из них выбрать. Когда лакей повел всю эту собачью компанию домой, один щенок отстал, так как ему было тяжело идти в гору. Тогда мы решили взять именно его, и назвали его Карло, в память того, что он был куплен в Монте-Карло. Конечно, его стали звать Карлушей. У Карлуши еще не был обрезан хвост, и так как А. Р. не хотела его мучить, Карлуша остался на всю жизнь с длинным хвостом.

Понемногу развлечения Монте-Карло начали мне приедаться и пора было ехать домой. Мы двинулись через Париж, куда приехали утром, и пошли, конечно, сейчас же по магазинам. Наконец, мы сели в Норд-экспресс, чтобы ехать в Петербург; Карлуша бегал по коридору вагона и очень веселился.

Я вышел из поезда на Александровской станции вместе с Карлушей и поехал прямо в Павловск. В липовой аллее, перед дворцом, встретил меня отец. У него был плохой вид. Во время моего отсутствия он был снова болен и только теперь начал поправляться.

В Павловске была еще весна и мне вспоминается, что кое-где лежал еще снег.

На следующий день после моего приезда были похороны Дяди Юрия, герцога Лейхтенбергского, скончавшегося в Париже, тело которого было привезено в Россию, экстренным поездом. Хоронили его в Петропавловской крепости. Я поехал в Петербург, на Николаевский вокзал, на который должен был прибыть поезд. Из Семейства приехали Михаил Александрович, Андрей Владимирович, дяденька и мой брат Константин. На вокзале был выстроен почетный караул от роты Дворцовых Гренадер.

Вместе с гробом приехали из Парижа дети покойного. Когда гроб вынесли из вагона, музыка заиграла "Коль Славен". Мне стало очень грустно, но с другой стороны торжественная обстановка в печальные минуты подбадривает. Я испытал это на себе впоследствии, когда хоронил отца.

Члены Семейства, а за ними Государева свита, шли за гробом. По пути шествия траурной процессии стояли войска. Иоанчик и Дмитрий Павлович были в строю Конной Гвардии. Иоанчик сидел молодцом, подтянуто, а Дмитрий со скучающим лицом, положив руку с поводом на луку седла.

Отпевание происходило не в Петропавловском соборе, а рядом с ним, в новой усыпальнице, очень неуютной и некрасивой, но при очень торжественной обстановке. Не хватало лишь царя и царицы, находившихся в то время в Крыму.

Глава семнадцатая

Я хотел жениться на А. Р., но не имел права этого сделать без разрешения Государя, не говоря уже о разрешении моих родителей: я заранее знал, что разрешения не получу, но мы решили обручиться. Очень трудно было сделать это так, чтобы священник не знал, кого он обручает, иначе мог бы выйти скандал. Наконец, нашли иеромонаха из Афонского подворья и пригласили его обручить нас на квартире дяди А. Р., бывшего офицера Тверского драгунского полка. Было решено, что когда приедет иеромонах, мне дадут знать по телефону и я моментально должен буду приехать на одну из Измайловских рот (так назывались улицы, бывшие в районе Измайловского полка), где жил дядя А. Р. Как раз в это время я готовился к лицейскому экзамену по немецкой литературе и занимался с профессором Тетенборном. Мы сидели с ним в Мраморном зале. Я сидел, как на иголках, но не смел показать и виду, что меня что-то беспокоит, и все ждал телефона, которого все не было. Наконец, занятия кончились и только тогда мой камердинер Рымарь доложил мне, что мне звонили, но что он не смел доложить мне об этом, пока я занимался. Я очень был недоволен, схватил приготовленное штатское платье и помчался на квартиру дяди А. Р.

Я очень волновался, так как сильно запаздывал, а там в это время волновались еще больше, потому что не понимали, почему я не еду. Иеромонах был удивлен, что жених не едет, и, по-видимому, стал подозревать что-то неладное. Приехав на квартиру, я мигом переоделся в зеленовато-серый костюм, но, о, ужас, я впопыхах забыл захватить с собой галстук! Пришлось взять черный галстук дядюшки А. Р., который оказался фальшивым, то есть не завязывался, а застегивался на пряжку и был мне широк. В таком виде я предстал перед пожилым иеромонахом со строгим лицом. Во время обряда обручения он недоверчиво на меня посматривал. Мне же все время приходилось поправлять галстук. Наконец, все было окончено и мы, слава Богу, были обручены.

Экзамен по немецкой литературе я благополучно сдал, несмотря на то, что приготовления к нему совпали со страшными волнениями.

Весной 1912 года состоялось, в высочайшем присутствии, торжественное освящение памятника Александру III в Москве. Члены Семейства присутствовали на этом торжестве.

Мы поехали в Москву, где мне и моим братьям было отведено помещение в Нескучном. Иоанчику и Елене были предоставлены комнаты Государя и Государыни, которые никогда не останавливались в Нескучном. Только во время коронации они провели там несколько дней и говели в домашней дворцовой церкви. Братьям Константину, Олегу, Игорю и мне – отвели комнаты на антресолях, подле церкви. Вместе с нами жил H. H. Ермолинский. Погода была чудесная. Как-то вечером мы сидели на балконе, выходившем в сад, и слушали пение соловья. У меня, когда я бывал в Москве, было какое-то особенное сознание, что я нахожусь в сердце России.

Я никогда не забуду этого вечера. Исторический Нескучный дворец, принадлежавший екатерининскому вельможе Алексею Орлову, дивный весенний вечер, трели соловья и Москва – все это сливалось вместе в моем воображении, и я глубоко наслаждался чувством, которое испытываешь очень редко и потому оно так запоминается.

В Москву прибыли взводы со знаменами и штандартами от всех гвардейских частей. В день приезда Государя и Государыни они стояли по пути следования их величеств, с вокзала в Кремль, как и войска Московского гарнизона.

Открытие памятника на площади, перед храмом Христа Спасителя, было очень торжественным. На площади были выстроены войска; обойдя их и поздоровавшись с ними, Государь вошел в храм и началось богослужение. По окончании церковной службы все члены Императорской Фамилии вышли за Государем и Государынями из храма и подошли к памятнику, покрытому пеленой. Государь спустился по ступеням памятника на площадь, вынул шашку и скомандовал войскам очень ясным и громким голосом: "Всем парадом слушай на-краул!" Минута была захватывающая. Пелена спала с памятника. Александр III был изображен сидящим на троне в короне и мантии, со скипетром и державой в руках. Памятник, по общему мнению, был неудачный и не художественный. Говорили, что хотели изобразить Алексадра III таким, каким он был во время коронации в 1883 году, когда он сидел на троне в сознании величия этой минуты, но это скульптору не удалось.

На ступенях памятника стояли фотографы, которые с присущей им смелостью и суетливостью стали снимать, бегая по ступеням памятника. Сергей Михайлович их отгонял.

Государь стал перед войсками и повел их церемониальным маршем перед памятником. Он шел великолепно, прекрасно салютовал шашкой и, зайдя к памятнику, пропустил войска перед собой. Мы стояли на ступенях памятника.

Как-то я поехал с братьями и моими товарищами по полку, приехавшими на открытие памятника в Москву, на Воробьевы горы, с которых открывается поразительный вид на самый город и на Москва-реку. Мой брат Игорь правил нашим автомобилем. Как сейчас вижу его в красной фуражке Елисаветградского Кавалерийского училища, в котором он числился один год, до поступления в специальные классы Пажеского корпуса. Олег, в форме лицеиста, тоже был с нами. На Воробьевых горах был небольшой ресторан, в котором пел русские песни прекрасный хор. Большим наслаждением было сидеть на террасе ресторана, слушать песни и любоваться расстилавшейся перед нами Москвой, с ее сорока сороками церквей.

После нашего возвращения из заграницы, А. Р. наняла себе дачу в Петергофе. Она была в стороне от других дач. Дача была большая, с хорошим садом. Вернувшись из Москвы, я все свободное время проводил на этой даче. С 1909 года, то есть с тех пор, как я заболел воспалением легких, я не нес службы в полку, но всей душой стремился снова в строй. Поэтому в то лето я, после трехлетнего отсутствия, снова пошел с полком в лагерь.

Я очень любил наши милые Алякули, мой чистый и приветливый дом и веселую конюшню. Каждый год, в день перехода полка в лагерь, устраивался Алякульский обед, на который съезжались все офицеры полка, приезжали также и прежде служившие. В 1912 году он тоже состоялся. Приехал великий князь Николай Михайлович с адъютантом великого князя Михаила Александровича, графом И. И. Воронцовым-Дашковым. С ним была и его прелестная жена, графиня Ирина Васильевна, урожденная Нарышкина.

Обед, как всегда, продолжался до самого утра. Песенники качали толстого Николая Михайловича. Он пил их здоровье и сказал им: "За ваше здоровье, друзья мои!" Я никогда не слышал, чтобы так обращались к солдатам.

В то время у меня было три верховых лошади: чистокровные родные брат и сестра Ольнара и Орацио и выводной ирландец Парнель, которого я купил перед выходом в лагерь у ротмистра Соллогуба, покидавшего полк. Все они были в лагере и я ездил на них попеременно. У меня был также маленький автомобиль, двухместная карета Русско-Балтийского завода, очень удобный и уютный.

В начале августа, вечером, когда я сидел на даче в Петергофе у А. Р., мне сообщили по телефону из Павловска о рождении у моей сестры Татианы первенца Теймураза. Так звали одного из царей династии Багратидов.

Вскоре по окончании лагеря я дежурил у Государя в Петергофе. Как всегда, я завтракал и обедал у их величеств в Александрии, в их небольшом, скромно обставленном дворце, на самом берегу Финского залива. Вечером, около восьми часов, я ждал в самой столовой выхода Государя и Государыни. Пришел маленький восьмилетний наследник Алексей Николаевич, одетый в белую морскую голландку. Он стал шалить и говорить глупости, сел на пол и почему-то снял свой башмак. Помнится, я его за это укорял. Алексей обратился к стоявшему в столовой лакею и, указав на меня, сказал: "Выведи его!" Мне послышалось, что идет Государь и я сказал Алексею: "Папа идет!" Алексей испугался, и стал проворно надевать башмак. Наследник был большой шалун, Государь его подтягивал и строго говорил ему: "Алексей!" Наследник его побаивался и слушался.

Глава восемнадцатая

В конце августа Государь, Государыня с детьми и все лица Императорской Фамилии ездили в Бородино и Москву на торжества по случаю столетия Отечественной войны. В Бородино мы все ехали в специальном поезде, только великий князь Николай Николаевич ехал отдельно, а мой отец оставался в подмосковном Осташеве по болезни. В поезде мы и жили, и обедали, пока стояли в Бородине. 25 августа прибыли на станцию Бородино Государь и Государыня с детьми. Мы все их встречали. Собрались также местные гражданские и военные власти. Почетный караул был от лейб-гвардии Преображенского полка. Вряд ли я увижу когда-нибудь такой великолепный караул.

Правофланговый преображенец был много выше меня (а во мне один метр девяносто семь сантиметров) – и выше даже Николая Николаевича. Сразу же после приезда Государя мы все поехали на Бородинское поле сражения, на котором были выстроены войска, то есть представители частей, участвовавших в Бородинском сражении. Их было очень много.

Государь сел на лошадь и стал объезжать войска. Он был в форме Конной гвардии: Конная гвардия отличалась под Бородиным. Мой конюх Шкиндер подал мне Парнеля под роскошным гусарским вальтрапом, расшитым золотом.

Великий князь Георгий Михайлович, сев на свою рыжую лошадь, поскакал галопом, чтобы нагнать отъезжавшего Государя. Он сидел глубоко и сгорбившись на своем старом драбанте, который, идя галопом, согнул шею, как цирковая лошадь. Это было очень смешно.

Когда мы проезжали мимо лейб-егерей, старый барабанщик, еще служивший с великим князем Михаилом Михайловичем двадцать с лишним лет тому назад, увидев его, выбежал к нему из строя. Конечно, это было вольным поступком, но, как рассказал мне сам Михаил Михайлович, барабанщика не наказали, принимая во внимание его долголетнюю службу и его чувства к великому князю.

Мы очень долго объезжали войска. Мы проезжали мимо кадет I Московского корпуса, в котором я когда-то числился. Мой бывший директор Римский-Корсаков стоял на правом фланге кадет. Один из кадет держал корпусное знамя, которое и я когда-то носил. Мы обменялись с генералом несколькими словами.

Отрадно было проезжать мимо своего лейб-гусарского взвода. Штандартным унтер-офицером был взводный моего родного 4-го эскадрона, сверхсрочный Барбарич, мой ученик по учебной команде в 1908 году.

Вместе с нами ехал верхом принц А. П. Ольденбургский. Он был очень бодр, несмотря на свои 68 лет. В тот же день был крестный ход, в котором несли чудотворный образ Владимирской Божьей Матери. Государь со свитой шел за иконой, которую проносили перед войсками. Ее несли солдаты, меняясь по дороге, так как образ был очень тяжелый. Это та самая чудотворная икона, перед которой служили молебен накануне Бородинского сражения, в 1812 году, в присутствии Кутузова.

На Бородинском поле был отслужен молебен, после которого Государю представляли столетних стариков-крестьян, современников Бородинского сражения. Говорили, что некоторые из них были подставные, что они были гораздо моложе и ничего общего с Бородинским сражением не имели.

Когда мы вернулись на станцию Бородино и шли к нашему поезду, старшие станционные служащие не встали, когда мы проходили мимо них. Я шел рядом с принцем А. П. Ольденбургским. Он был весьма вспыльчив и строг. Увидев, что станционные служащие продолжают преспокойно сидеть, он закричал им очень неприятным голосом, чтобы они потрудились встать, когда мимо них проходят Андреевские кавалеры (мы были в лентах). Служащие вскочили.

26 августа, в самый день Бородинского сражения, состоялся большой парад войскам, прибывшим на торжество. После парада у Государя был семейный завтрак в маленьком доме, который назывался дворцом. Во время закуски Государь отозвал великого князя Михаила Михайловича в соседнюю комнату и назначил его шефом 49 Брестского полка, шефом которого он был с детства, пока не был уволен со службы за свою женитьбу на графине Меренберг. Михаил Михайлович был очень этим счастлив.

После завтрака мы снова сели на лошадей и поехали за Государем объезжать Бородинское поле. Очень многие воинские части поставили памятники своим предкам на тех местах, на которых они сражались в 1812 году. Представители этих частей стояли возле своих памятников. Очень интересно было объезжать Бородинское поле и видеть те места, на которых сражались наши доблестные полки. Я чувствовал себя взволнованным. Я въехал на место, с которого Кутузов смотрел на бой. С этого места все поле было видно, как на ладони. Михаил Михайлович подъехал к группе офицеров Брестского полка и объявил им о своем вторичном назначении их шефом.

Мы ехали за Государем разными аллюрами: шагом, рысью, галопом. Когда мы проезжали мимо какой-то изгороди, великий князь Кирилл Владимирович обратился к великому князю Дмитрию Павловичу:

"Покажи-ка нам, олимпиец, как нужно прыгать!" (Дмитрий Павлович участвовал тем летом на международных Олимпийских играх, в Стокгольме). Дмитрий тут же перепрыгнул изгородь, а за ним Иоанчик, Костя и я. Дальше был невысокий забор, который перепрыгнул Николай Николаевич. Он ехал на серой придворной лошади.

Французы тоже поставили на Бородинском поле памятник. Государь и мы остановились перед ним и, сойдя с лошадей, расписались в почетной книге. Великий князь Николай Михайлович почему-то не пожелал расписаться: он был своенравным человеком.

Вместе с французской делегацией встречал Государя Сандро Лейхтенбергский, как правнук герцога Евгения Богарнэ-Лейхтенбергского, сына императрицы Жозефины, пасынка Наполеона.

Объезд Бородинского поля продолжался несколько часов. Он закончился у царского поезда, стоявшего в лесу на насыпи. Когда мы подъезжали к поезду, Дмитрий Павлович схватил за поводья лошадь, на которой ехал Борис Владимирович, и вместе с ним въехал галопом по насыпи к поезду, из окна которого смотрела, улыбаясь, Императрица. Мы вошли в вагон-столовую, в котором был накрыт чай.

Так кончились торжества на Бородинском поле. В тот же день вечером мы приехали в Москву.

За время нашего короткого пребывания в Москве был большой парад на Ходынском поле, торжественная обедня в храме Христа Спасителя и многие другие торжества. Я был рад присутствовать на параде на Ходынском поле и ехать в свите Государя. По новым правилам, когда Государь, объехав одну линию войск, объезжал следующую, стоявшую за ней, первая поворачивалась кругом, чтобы видеть Государя и не стоять к нему спиной. Вдруг я вижу, что из повернувшейся линии войск выбежал солдат с винтовкой в руках и бежит к Государю. Великий князь Сергей Михайлович, ехавший передо мной, в ужасе схватил за руку князя С. Г. Романовского, герцога Лейхтенбергского, ехавшего с ним рядом. Все это длилось одно мгновение. Солдат подбежал к Государю и подал ему прошение. Говорят, что ехавший за Государем дежурный генерал-адъютант Скалон, варшавский генерал-губернатор, схватился за шашку, а Государь сказал солдату:

"Срам для полка!" и поехал дальше, как ни в чем не бывало. Не знаю, какое впечатление произвело это неприятное происшествие на Государыню, ехавшую с наследником за Государем, в экипаже.

Оказалось, что солдат, подавший прошение, не должен был отбывать воинской повинности. Он хлопотал, чтобы его освободили, но ничего не мог добиться. Тогда он решил прибегнуть к последнему средству, раз представилась к тому возможность, то есть обратиться к самому Государю. Я думаю, что его простому крестьянскому уму этот способ казался нормальным. Государь поручил свиты генералу Дельсалю произвести следствие. Генерал Дельсаль мне рассказывал, что Государь лично написал приказ, налагавший различные наказания на прямых начальников этого солдата, начиная с командующего войсками Московского военного округа генерала Плеве.

Великий князь Николай Михайлович был верен себе: он не пожелал сидеть верхом во время прохождения войск церемониальным маршем. Он слез с лошади и прогуливался позади нас, между нами и трибунами для публики, разговаривая с присутствующими знакомыми. Думаю, что Государь этого не заметил, так как это происходило за его спиной. Заметь это Александр III, полагаю, что он посадил бы Николая Михайловича под арест.

Вечером 30 августа был большой парадный обед в Кремлевском дворце. За каждым из лиц Императорской Фамилии стояли придворный и паж. На хорах играл оркестр Большого Московского театра и пели артисты и артистки Императорской московской оперы.

На стенах Георгиевского зала висели мраморные доски с фамилиями Георгиевских кавалеров. На одной из них записан был мой отец. После обеда Государь обходил в соседнем, Андреевском зале, присутствовавших за обедом. Большинство из них были жители Москвы, старые генералы и разные высшие чины, между ними – старик граф Олсуфьев, бывший лейб-гусар выпуска 1849 года. Это тот самый граф Олсуфьев, который описан в романе Куприна "Юнкера".

Среди генералов был также родной сын поэта Пушкина, генерал А. А. Пушкин, почетный опекун, как и граф Олсуфьев. Он был физически похож на своего гениального отца, но носил широкую бороду. Император Александр III однажды в Красном Селе посадил его под арест за то, что по окончании маневров он уехал раньше Государя.

Живя в большом Кремлевском дворце в одном коридоре с нами, Борис Владимирович был верен своим привычкам и ни на миг от них не отступал, как будто жил в своем коттедже в Царском Селе. Он не любил торопиться. Перед обедом он каждый день брал ванну. Ванна была в коридоре и он выходил из нее закутанный в простыню, когда мы уже бывали совсем готовы, чтобы идти к Государю. К Государю он приходил к самому выходу их величеств из их комнат, когда все Семейство бывало уже в сборе.

После парадного обеда мы все поехали на вокзал провожать их величества. В тот же вечер и мы все уехали обратно в Петербург, в специальном поезде. Великий князь Михаил Александрович остался еще на два дня в Москве и уехал затем заграницу. В Австрии он обвенчался с Натальей Сергеевной Брасовой, от которой у него был сын Георгий, трагически погибший во Франции при автомобильной катастрофе, уже после революции.

После этого брака, на который не было получено разрешение Государя, Михаил Александрович был отчислен от командования Кавалергардским полком и долгое время не мог вернуться в Россию.

Глава девятнадцатая

Моя невеста, А. Р., по моему желанию, покинула балет, прослужив в нем шесть лет. Она нашла квартиру в доме Страхового общества "Россия", на Каменно-островском проспекте, против Александровского Лицея. Дом был прекрасно построен известным архитектором Бенуа, с современным комфортом. В то время в Петербурге было очень мало таких домов, и А. Р. была очень счастлива своей находкой.

Я со своей стороны занялся устройством своей квартиры в Мраморном дворце. Я только что ее получил. До того я жил в Павловске, и так как первые два года по производстве в офицеры врачи не пускали меня зимой в Петербург, у меня в Мраморном квартиры не было. Приезжая из Павловска, я останавливался у брата Константина, который занимал ту самую квартиру в третьем этаже, в которой когда-то жили мы с Иоанчиком. Теперь я получил три парадные комнаты во втором этаже, выходившие на Дворцовую набережную: так называемую Турецкую, угловую и соседние две. Раньше в них была библиотека. В комнате, соседней с Турецкой, стоял громадный стол-шкап, покрытый зеленым сукном, а на нем модель какого-то корабля. В ней я устроил свою гостиную, а в следующей – спальню. Рядом с передней была большая комната в два окна, выходившая на двор.

Раньше она почему-то называлась канцелярией. Что в ней была за канцелярия и кто в ней работал – не знаю. Кажется, в ней останавливался когда-то, живший постоянно в Павловске, шталмейстер моего деда И. А. Грейг. Я превратил ее в комнату моего дежурного камердинера. Рядом с ней я устроил свою уборную комнату и поставил в ней мраморный умывальник; в соседней с ней маленькой комнате без окна я поставил ванну. На стенах уборной комнаты висели литографии, изображавшие прусские войска времен Фридриха-Вильгельма IV. Они висели раньше на шкапах с мундирами моего деда. Как я был рад, когда в Париже, после революции, генерал Д. И. Ознобишин подарил мне такие же литографии из своей богатейшей военной коллекции!

В передней я повесил мои любимые картины А. Гебенса, изображавшие наши гвардейские полки, стоявшие в Варшаве в то время, когда мой дел был наместником Царства Польского. Мой кабинет я устроил в угловой комнате, так называемой Турецкой, в которой мой дед любил обедать в светлые весенние вечера, когда Петербург и Нева бывают особенно хороши. В ней стоял большой диван, обтянутый турецкой материей, а на козлах помещалось турецкое седло, украшенное разноцветными камнями, и висели турецкие материи. Замечательно красив был паркет с инкрустациями из черного дерева. Посредине пол открывался, там, где под ним был устроен фонтан, но я не знаю, можно ли было приводить его в действие. Разумеется, когда я устроился в Турецкой комнате, все турецкие вещи были из нее вынесены.

Мебель я заказал красного дерева, обтянутую голубой кожей с зеленым отливом, вроде павлиньего пера. Вдоль стены, против окон, я поставил большой книжный шкаф, а посреди комнаты – большой письменный стол.

Мои комнаты были невероятно высокие. В углу кабинета висела икона Божьей Матери с лампадой. Она далеко не доходила до потолка, и, несмотря на это, приходилось брать лестницу, чтобы зажигать лампаду. Оконные рамы были бронзовые, должно быть, еще с Екатерининских времен. Двери из кабинета в гостиную и из гостиной в спальню были сплошного красного дерева, с рисунком из черного дерева.

Мебель гостиной я заказал ореховую, обтянутую красной кожей с черными жилками. В углу я поставил большой диван, перед ним – круглый стол, покрытый зеленой с золотом скатертью – подарок матушки. На столе стояла огромная пепельница из зеленого стекла.

Спальню я оклеил белыми обоями с розами. Они не понравились моему отцу: он нашел, что они дамские. Я оставил в комнатах большие старые некрасивые люстры, которые висели в них раньше.

Мраморный дворец построила Екатерина II. Она начала его строить для своего любимца графа Григория Орлова, но он умер, когда дворец не был еще готов. Когда великий князь Константин Павлович женился, Екатерина подарила ему Мраморный, но молодой Константин Павлович вел себя неподобающим образом: он стрелял из пушки в большом коридоре дворца и, чтобы не убить свою жену, сажал ее в большую вазу. За такое поведение Екатерина выселила внука из Мраморного дворца. Затем в нем жил польский король Станислав Понятовский, когда вынужден был покинуть Польшу. В Мраморном Понятовский и умер. Великий князь Борис Владимирович говорил мне, что видел однажды гравюру, изображавшую Понятовского на смертном одре в Мраморном зале Мраморного дворца. Эта зала была на втором этаже. По смерти короля поляки вывезли всю мебель. В Мраморном же жил и пленный Костюшко, когда его навестил Павел I.

Когда цесарович Константин Павлович приезжал из Варшавы в Петербург, он останавливался в своем Мраморном дворце. Он жил в первом этаже, в комнатах, выходивших на Дворцовую набережную. Он был дружен со своим младшим братом, Михаилом Павловичем. Они просиживали в Мраморном ночи напролет, причем цесаревич расказывал своему брату о Суворовском походе, в котором он принимал участие, и о Наполеоновских войнах, в которых он командовал гвардией.

По смерти Константина Павловича Мраморный перешел к моему деду, Константину Николаевичу. В Высочайшем указе от 20 декабря 1849 года сказано:

"Предназначенный Указом моим 6 марта 1832 года Департаменту Уделов данным любезнейшему сыну моему его императорскому высочеству великому князю Константину Николаевичу и ныне вновь перестроенный Мраморный дворец со всеми убранствами и принадлежащим к нему служебным домом всемилостивейше жалую в дар его императорскому высочеству в вечное и потомственное его высочества владение. Повелеваю дворец сей именовать Константиновским и о сдаче оного с планами и описями сделать с вашей стороны должное распоряжение".

Глава двадцатая

15 ноября 1912 года Олег достиг совершеннолетия – ему исполнилось 20 лет. Он сам описал это событие в своем письме к нашему отцу, помещенном в книге "Князь Олег". Я помещаю здесь это письмо:

"День моего совершеннолетия был одним из самых радостных дней всей моей жизни: твои и мама подарки, чудный молебен, завтрак со всеми старыми и наличными служащими Мраморного и Павловска, икона, которой благословил меня митрополит Флавиан (Киевский), икона от служащих, икона от прислуги, картина Шишкина, которую мне подарили братья, удавшийся вечером реферат, представление "Севильского цирюльника" и, наконец, телеграмма от Государя – все это меня так радовало и трогало, что и сказать трудно. Я получил много приветствий и милых поздравлений, между которыми трогательные письма от Труханова и Базыкина (переплетчик и книгопродавец). Накануне пришлось целый день сидеть дома и готовиться к реферату, который был назначен как раз на этот день. Мне отчего-то казалось, что реферат сойдет хорошо, и потому я не просил начальство Лицея перенести его на другой день, решив, что он доставит мне лишнее удовольствие. Так, к счастью, и вышло. Для реферата надо было прочитать несколько книг на заданную тему и потом докладывать их профессору в продолжении 40 минут. Моя тема была: "Феофан Прокопович и правда воли монаршей".

Кроме учебных занятий, мне надо было заказать завтрак и разослать приглашения. Я даже в тот день ужинал, что иногда приятно. В 111/2 часов ночи пришли ко мне Н. H. (Ермолинский), Гаврилушка, Костя и Игорь. Иоанчик явился позже. Я немного волновался, сам не знаю отчего. Двадцать лет жить, ни о чем не думать, ни о чем не беспокоиться – это так хорошо, что казалось жалко с этим расставаться. Вообще довольно много думал, думаю и, дай Бог, всегда буду думать о том, как мне лучше достигнуть моей цели – сделать много добра родине, не запятнать своего имени и быть во всех отношениях тем, чем должен быть русский князь. Я стараюсь всеми силами бороться со своими недостатками и их в себе подмечать. А это так трудно. Боюсь, что тебе кажется, что я – "пипс", но вместе с тем уверен, что ты меня поймешь.

Когда пробило 12 часов ночи, мы перекрестились и пошли в столовую, где было приготовлено шампанское. В то же время я распечатал заветный пакетик, в котором лежало кольцо Анпапа (нашего деда) и, придя от него в восторг, надел его на левый мизинец. Оно очень красиво и нравится мне особенно тем, что камни расположены в том порядке, как ты хотел. Мы заставили Макарова (камердинер Олега) надеть его новый костюм, к его большой радости. Он мне спек очень вкусный хлеб-соль, мы с ним целовались и обнимались, как полагается. В это время пришло известие по телефону, что барон Менд (адъютант нашего отца) меня поздравляет. Было уже за полночь, но, несмотря на это, мы его позвали к себе и оставили довольно долго. Братья ушли, а мы втроем продолжали разговаривать.