Текст книги "Октябрь в моей судьбе"

Автор книги: Гавриил Илизаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Медики постоянно изыскивали возможность ограничить использование гипсовой повязки… Хирурги предлагали для консолидации переломов всяческие фиксаторы, пластинки, штифты, спицы.

Наблюдая за больными, чьи конечности, а то и все тело было заковано в гипсовый панцирь, я думал: почему же обычный перелом может обречь на постоянную инвалидность? Ведь травмированная мягкая ткань регенерирует относительно быстро, быстро восстанавливается даже обожженная кожа! Неужели костная ткань развивается по каким-то другим законам? Я рылся в учебниках, штудировал труды знаменитых специалистов. Ответ был однозначный, категорический: кость не может расти, регенерировать словно мышца, не может срастаться так, как заживает рана мягких тканей… Никогда не позволяй опутать свое сознание паутине смирения перед устоявшимися авторитетами! Так не раз говорил Маркс, чьи труды в моей домашней библиотеке стали занимать наряду с произведениями Энгельса и Ленина все больше места, ибо я еще в студенчестве убедился в том, что исследователям-материалистам владеть марксистско-ленинским учением, диалектическим методом познания надо в не меньшей степени, чем науками по своей специальности… Итак, рассуждал я, организм человека – это удивительно гармоничная биологическая система, все части которой развиваются по эволюционно выработанным общебиологическим законам. И если мышца растет, то почему это не может происходить с костью? У нее должна быть столь же быстрая способность к восстановлению, только она, видимо, может проявиться лишь при благоприятных условиях. Значит, надо создать для нее такие условия! Но вот как?

Мне все больше казалось, что, пользуясь всяческими пластинками и болтами, подсаживая к поврежденной костной ткани трансплантаты, мы обращаемся с ней словно с куском дерева или металла и только мешаем задуманному, нарушая ее питание, угнетая естественные биологические процессы.

В работах тогдашних авторитетов ортопедии я, конечно, находил немало полезного для себя, внутренне осознавая, по какому пути идти не надо. Как-то вычитал, что перед 1940 годом специалистами был предложен способ соединения переломов оперативным путем. Они применили так называемый компрессионный остеосинтез, то есть способ соединения частей поврежденной кости с помощью давления, достигаемого закреплением отломков спицами. Но, увы, и тут не обошлось без «камня преткновения» – гипсового тутора. Им обволакивали спицы, полагая, что так они будут лучше держаться, и не понимая, что это ведет все к той же неподвижности, нарушению кровообращения и прочим нежелательным явлениям. Однако я увидел ценное в самой идее: прошивание кости и компрессия для сращения.

Поиски продолжались. Не раз, еще в Долговке, обращал внимание на обычную дугу над головой лошади, что резво несла меня по проселочной дороге к очередному пациенту. Эта дуга не прикасалась непосредственно к шее животного, тем не менее жестко фиксировала положение оглобли. Дома попытался скрепить мерными спицами при помощи дуг черенок от лопаты как макет сломанной кости. Не получилось. Но мысль осталась.

И вот однажды… Да, случается в жизни это однажды, старательно высмеиваемое сатириками! Так вот однажды ночью я встал, сел к столу, что-то набросал на листке бумаги, а утром попросил соседа-слесаря Гришу Николаева выполнить мой чертеж в металле. И сейчас хорошо помню, что я набросал тогда на тетрадной страничке: нечто вроде садовой решетки, похожей на обычный стакан и ограждающей молодое деревце, – по окружности 3—4 жерди, вверху-внизу веревочные растяжки. Только у меня были не жерди, а стержни с резьбой, позволяющие укорачивать или удлинять их. Растяжки я заменил спицами из нержавеющей стали. По моей мысли они крест-накрест должны пронизывать поврежденную конечность ниже и выше перелома, а концы спиц в натянутом состоянии жестко закрепляться в кольцах и тем самым столь же жестко фиксировать отломки костей. Больной с этим аппаратом на ноге, был я уверен, сможет ходить, к тому же совершенно не испытывая боли.

Николаев, человек сметливый, быстро понял суть конструкции. Часть деталей будущего аппарата взялись изготовить двое других моих знакомых – коллега Григория по профессии Николай Рукавишников и токарь Иван Калачев, недавний пациент нашего отделения. У самого меня дел было побольше: предстояло найти сталь нужной марки, проконсультироваться (и не один раз!) у технологов и конструкторов, изучить учебник по сопромату.

Работал только ночами, потому что днем захлестывали обычные врачебные дела. Но через три месяца уже можно было приступить к испытанию конструкции. Пять, десять, двадцать раз проверял я ее на прочность, надежность всеми мыслимыми и немыслимыми способами.

Наконец, позади и этот экзамен. Аппарат был готов для эксплуатации. Он сейчас кажется мне неуклюжим и старомодным, этот мой первый аппарат, но тогда я смотрел на него завороженно, с нежностью и большими надеждами. Среди больных нашего ортопедотравматологического отделения нашлось немало желающих испытать действие аппарата на себе. Я выбрал больную Марию Крашакову. 15 лет, ровно половину прожитой жизни, эта молодая еще женщина проходила на костылях. Я листал историю ее болезни: после перелома кости она десятки раз консультировалась у специалистов, лечилась во многих больницах – ничто не помогало. Отчаявшаяся женщина считала, что обречена на постоянную инвалидность. Впрочем, так же считали и ее многочисленные консультанты – ортопеды. По правде говоря, Крашакова не верила и моему аппарату, вызвавшись на лечение с его помощью так, для очистки совести, махнув, как говорится, на все рукой. Мои коллеги, пожелавшие присутствовать при операции, озадаченно поглядывали друг на друга:

– Ну, не операция, а какой-то монтаж, ни одного из привычных в травматологии инструментов… Фокус, да и только!

Но дело было сделано. Одев на ногу аппарат, я попросил увезти больную в палату.

Два дня я буквально дежурил у постели пациентки и, убедившись, что никаких осложнений нет и не предвидится, разрешил на третьи сутки встать и пройтись. Женщина, недоверчиво посмотрев на меня, попросила поддержать ее, хотя, видел я, она в этом не нуждается, – и пошла! Сначала с помощью тех же костылей, а еще через несколько дней самостоятельно. Я регистрировал чуть ли не каждый ее шаг, самым скрупулезным образом записывал рассказ о субъективных ощущениях, доискивался до жалоб. Но жалоб не было, были только возгласы удивления и слезы – слезы благодарности… А через три недели, осмотрев ногу и убедившись, что лечение закончено, решил выписать пациентку домой. Это был своего рода риск: ведь обычно больные с такой патологией выписываются самое меньшее через три-четыре месяца. Но риск был оправданным: за три недели мы достигли того, чего раньше не достигали в травматологии и за четыре-шесть месяцев. Крашакова, вернувшись домой в Макушино, вскоре прислала мне письмо, в котором сообщала, что на вокзале ее почему-то никто не встретил и ей пришлось пройти девять километров пешком. «Нога меня не подвела и сейчас не подводит, хотя, знаете, Гавриил Абрамович, по утрам, когда встаю, машинально начинаю искать костыли… Все еще не верится, что не нужны они мне больше», – так закончила письмо пациентка.

Успех окрылил, вселил в меня твердую уверенность, что он не случаен, и я на правильном пути. Не было осложнений и у следующих больных, а п п а р а т  действовал безотказно. Коллеги и пациенты называли его «чудом». Я ходил именинником. Через год у нас насчитывалось уже более двух десятков пациентов, вылеченных с помощью аппарата. Все они вернулись домой, оставили костыли в больнице. «Чудо» стало практикой! Меня попросили выступить в областной газете «Красный Курган» со статьей «Новое в лечении переломов костей». Это была первая моя публикация о своих работах. В ней я не только рассказал об аппарате, результатах лечения им, но обнародовал вывод, вытекающий из проведенных исследований и последующей практики: надежно зафиксированная кость лечится, как любая рана – она обладает большими потенциальными возможностями к регенерации, следовательно, костная ткань не такая уж «неподдающаяся», не столь инертна, как это было принято считать.

Итак, я стал лечить переломы своим методом. Наверное, это был самый решительный шаг в моей врачебной практике, хотя до того времени, когда аппаратом заинтересуется широкая медицинская общественность, оставалось минимум десятилетие. Мне посоветовали подать заявку на изобретение. Получив в марте 1951 года из Министерства здравоохранения страны телеграмму «Выезжайте аппаратом» и оформив все требуемые документы, я отправился в столицу.

Не скажу, что был встречен экспертами с распростертыми объятиями. Отнеслись ко мне, скорее, с недоверием, чем доброжелательно. Подействовала, видимо, необычность изобретения, заодно и внешний вид заявителя, одетого в шубу, валенки, в огромной, привычной разве что для таежных мест, лохматой шапке-ушанке. Но так или иначе я лично ознакомил специалистов со своим детищем, которое, как и данные о результатах применения аппарата, произвело большое впечатление. Через несколько месяцев, уже в Кургане, получил из Минздрава опечатанный сургучом пакет. В нем находилось авторское свидетельство на мое изобретение. Потом, спустя годы и десятилетия, я получил много таких свидетельств. Меня удостоили высоких званий «Заслуженный изобретатель РСФСР» и «Заслуженный изобретатель СССР». Но это свидетельство, давно пожелтевшее, с потускневшей от времени красной печатью в левом нижнем углу за № 98471, выданное патентно-изобретательским отделом Министерства здравоохранения СССР на изобретение «Способ сращивания костей при переломах и аппарат для осуществления этого способа», – едва ли не самая дорогая из этих наград. Как дорог родителям их трудно доставшийся первенец.

К тому времени в стране в основном завершилось послевоенное восстановление народного хозяйства. Началась четвертая пятилетка, которую советские люди назвали пятилеткой развития экономики и культуры. Все более важную роль стала играть наука, в том числе и медицинская. Коммунистическая партия и Советское правительство приняли новые действенные меры для дальнейшего развития народного здравоохранения. Все это вдохновляло на ударную работу, на творческий поиск во имя здоровья советского человека, придавало новые силы.

Я продолжал исследования, стремясь усовершенствовать аппарат и одновременно расширить сферу его применения в ортопедии и травматологии. Меня уже не надо было убеждать в том, что, отказавшись от традиционных методов, можно с помощью аппарата лечить переломы костей, при том лечить в пять-шесть раз быстрее. Все более убеждался я, что у костной ткани огромные возможности для регенерации, как у мышц и кожи. Практика подталкивала к мысли: а не наступило ли время сделать шаг вперед, заняться новыми сложными проблемами ортопедии и травматологии.

г. Курган, КНИИЭКОТ.

Снова обратился к литературе, по-прежнему отдавая изучению ее свободные от обычных врачебных забот ночи. Вычитал, что еще в девяностые годы прошлого столетия русский хирург А. С. Дмитриев предпринял попытку, довольно успешную, удлинить бедро, укороченное после неправильно сросшегося перелома. Потом, во время первой мировой войны, многие хирурги, следуя его примеру, делали то же самое и не менее благополучно. Но, к сожалению, еще больше было неудач. Одержимый поисками, я провел очередной отпуск в Москве, в Ленинской и Центральной медицинской библиотеках. Появилась необходимость обратиться к хранившимся там книгам зарубежных ученых. Со знанием иностранных языков у меня, признаться, было худо, но с помощью знакомых я нашел довольно крепких переводчиков, которые за плату переводили для меня нужные статьи с английского, итальянского, немецкого, греческого, даже индийского и египетского языков. Правда, я узнал из этих публикаций, что операция не только всей конечности, но даже бедра – по твердому убеждению авторов – возможна лишь у очень немногих больных, ибо такая операция «крайне серьезное вмешательство в организм человека, связанное с возможно тяжелыми последствиями», как писал авторитетный американский ортопед Коррэл.

Прогноз, что и говорить, был мрачным… Но ведь у Коррэла и других, рассуждал я, не было аппарата, с помощью которого доказана большая способность костной ткани к регенерации, росту. Перед глазами стояли лица тех, кого удалось поставить на ноги с помощью аппарата. И я никак не мог согласиться с выводами зарубежных маститых коллег.

По возвращении домой поделился своими соображениями с врачами больницы, с Я. Д. Витебским, ныне широко известным в научном мире хирургом – новатором, профессором, доктором медицины, заведующим Курганской научно-исследовательской лабораторией хирургической гастроэнтерологии, а в те годы заведующим нашим хирургическим отделением. Яков Давидович ответил коротко, но веско:

– Дерзай, Гавриил! И рассчитывай во всем на нашу поддержку. Нам разрешили построить виварий. Конечно, он ни в какое сравнение не идет с нынешним виварием нашего НИИ – крупнейшим в Европе, с его прекрасными условиями для экспериментально-теоретических исследований, но тогда я был рад и такому – расположенному в худом сарае, на десять собачек, которые все время стремились разбежаться, что, впрочем, не один раз им удавалось, поскольку не было в виварии обслуживающего персонала.

Число желающих лечиться по нашим методам росло постоянно. В хирургическом отделении областной больницы у меня сначала было 10, потом 15—20—30 больных. До предела заставили мы койками всевозможные «пустующие пространства», однако и это не помогло. Письма от страждущих шли не только из Зауралья. Все чаще обращались за консультацией, с просьбой о госпитализации инвалиды войны, последствия которой – увы! – по-прежнему видели на каждом шагу.

Вскоре мне предложили перебраться в Курганский областной госпиталь инвалидов Великой Отечественной войны, на должность заведующего вновь открывающегося хирургического отделения. Согласился охотно.

И сегодня с благодарностью, теплотой вспоминаю это небольшое, по-прежнему расположенное в окружении тополей за железнодорожным мостом лечебное учреждение, в котором мне довелось проработать почти целое десятилетие.

Настойчиво продолжая свой поиск и не считаясь со временем, я старался активно действовать, совершенствовал свой метод лечения, разрабатывал новые методики, улучшал конструкцию аппарата. У нас в Кургане необходимых условий для экспериментирования в те годы еще не было, и мне предоставили возможность ездить для этого в Свердловск, в НИИ травматологии и ортопедии. Тогда же я услышал одобрительные отзывы о своих исканиях от авторитетов отечественной хирургии – профессора А. М. Ленде, С. Я. Терновского, В. Д. Чаклина, Ф. М. Богданова. Академик Н. Н. Приоров, работавший директором Центрального научно-исследовательского института травматологии и ортопедии (кстати, сейчас ЦИТО носит его имя), пригласил меня выступить на заседании ученого Совета своего НИИ, а затем перед активом Московского общества ортопедов и травматологов.

Журналисты и зачастившие к нам в госпиталь многочисленные гости обращали внимание на такое обстоятельство: у нас не было больных с отрешенным, печальным взглядом, полным безысходности, не было пессимистов, каких в те времена в ортопедотравматологических клиниках можно было видеть сплошь и рядом. Наш госпиталь окрестили «веселой больницей». Помню, девчата из нашего отделения однажды устроили танцы под Новый год. С аппаратами на ногах танцевали! Конечно, это «пахло» нарушением больничного режима, но, согласитесь, почему не потанцевать девушкам, которые прежде годами с трудом передвигались, да и то на костылях, а теперь могут покружиться в вальсе! В общем, я, заведующий отделением, не мог наказать людей за то, что они почувствовали себя здоровыми. Придя на работу утром 1 января и проверив аппараты, надетые на ноги повеселившихся накануне пациенток, я увидел, что аппараты в порядке. Это обрадовало: раз аппараты, как и выздоравливающие пациентки-танцовщицы, чувствуют себя хорошо после прямо-таки экстремальной нагрузки, значит, конструкция надежна, прочна, не подведет!

Признаюсь, я закрыл глаза на то, что и в дальнейшем «танцминутки» проводились то одной, то другой палатой. Благо, вальсы и фокстроты сопровождались веселым смехом, «маскировавшим» эти необычные для ортопедических больниц мероприятия.

Мы разработали специальный курс «Как вести себя ортопедотравматологическим больным после выписки». Сделать это было непросто, потому что рекомендации давались людям, которые годами, а то и десятилетиями не могли сделать шагу без костылей или ортопедической обуви, а теперь, избавившись от недугов, вдруг чувствовали, что и ходить-то они как все люди не умеют.

Развивая, совершенствуя способы лечения ортопедотравматологических больных, мы прошли через множество экспериментов. Это позволило разработать сотни бескровных методик лечения (без операции) с помощью нашего аппарата. Но начало было положено в 50-е годы, в областной больнице и госпитале инвалидов войны. Именно тогда в ортопедическом словаре рядом с термином «компрессия», то есть «сжатие», появился еще один – «дистракция», что значит «растяжение», и в медицинском мире заговорили о компрессионно-дистракционном остеосинтезе, как мы назвали свою систему лечения заболеваний опорно-двигательного аппарата человека.

Но мало сказать – заговорили. Я все чаще стал принимать не только больных, жаждущих исцеления, но и врачей-ортопедов, приезжавших в Курган нередко без всяких командировок, в счет личных отпусков – чтобы увидеть, узнать «из первых рук», что же это за аппарат и метод разработаны в далеком сибирском городе…

2
ОТСТОЯТЬ ИСТИНУ

Никогда не относил себя к любителям сенсаций. Советские медики работают не ради рекламы, не ради того, чтобы ошеломить мир какой-то сногсшибательной неожиданностью, а во имя здоровья человека. Меня всегда, мягко говоря, удивляет склонность иных журналистов, особенно из буржуазных средств массовой информации к гиперболизации, их стремление рассказывать о достижениях курганской школы ортопедов и травматологов, используя прилагательные только в превосходной степени, словно о каком-то волшебстве, преподносить их шумно, с помпой. Но даже в те первые годы, подчас очень скромно набранные петитом на последних страницах, сообщения о результатах лечения ортопедотравматологических больных методом компрессионно-дистракционного остеосинтеза, разработанного в мало кому известном зауральском городе Кургане, волей-неволей производили впечатление грома среди ясного неба. Вокруг наших работ закипели страсти. Вспоминаю, когда я выступал на созванной в Свердловске конференции по применению металла в хирургической практике, слушатели – а среди них было много признанных в стране и за рубежом авторитетов в области костной хирургии – даже не поверили, что наши больные встают после операции при иных ортопедотравматологических заболеваниях, скажем, при таком очень непростом, как компрессионный артродез коленного сустава, на 3—4-й день, что через 14—15 дней они начинают ходить без костылей, через 16—18 дней мы снимаем у них аппарат, а спустя еще неделю-другую выписываем домой. Ведь при традиционных методах на лечение требовалось 5—6 месяцев.

Я объяснял:

– Применение нашего метода позволяет кости срастаться первичным натяжением, как срастается рана мягких тканей.

– Ну, а что же известные всем фиброзная, хрящевая стадии сращения? Куда они у Вас делись? – недоуменно пожимая плечами, вопрошали из зала.

– Они не нужны, если пораженная кость, ее отломки сжаты, фиксированы надежно. Это как раз и достигается с помощью нашего аппарата, – объяснял я, снова и снова обосновывая теоретически свои результаты. – Кость – это же такая активная ткань, как мышцы, как кожа. Она совсем не малоактивна, как пока считается вами, коллеги.

Но мои слова тонули в гуле недоуменных возгласов.

– Восхищен, изумляюсь, но, считаю, подражания не достойно, – прокомментировал мое сообщение один из участников конференции, в общем-то, по отношению ко мне настроенный вполне доброжелательно. А в перерыве он отозвал меня в сторону и доверительным тоном посоветовал:

– Поскольку стремительность сроков излечения вашим методом просто не вмещается в сознание, завышайте эти сроки, тогда поверят скорее.

Но я не считал возможным следовать такому совету. Сегодня не поймут – завтра поймут. Не поймут завтра – послезавтра убедятся. Ибо я доказывал свою правоту не эмоциями, не словом, как мои оппоненты, а убеждал фактами. В медицине же факты, говорил еще академик Павлов, воздух и крылья ученого.

Скажу прямо: оппонентов, и подчас настроенных против меня весьма воинственно, было немало. Часть их искренне сомневалась в возможностях предложенной мной системы лечения, ничего общего не имевшей с традиционной (у этих людей дело заключалось, скорее всего, в психологическом барьере, который, как известно, очень часто и оборачивается консерватизмом). К сожалению, появились – в том числе среди многократно «остепененных» ученых – и такие противники, что сознательно лили грязь, ставили, казалось бы, непреодолимые барьеры на моем пути. Прозвучавшая тогда из их «лагеря» нелестная оценка нового метода («лихачество, какой-то слесарный подход к медицине») была еще не самой язвительной и резкой. Сколько же сил, времени пришлось потратить на дебаты со всяческими, как мы их называли, «грязелитейщиками»! Воинственность данной категории оппонентов объяснялась одним: быстрое внедрение нового метода доказало бы полную несостоятельность того, что многие годы помогало им держаться на хирургическом Олимпе. Несмотря на все, я был уверен в правильности избранного мною в медицинской науке пути. И усердно, не щадя сил, накапливал факты, подтверждающие мою правоту.

В этом – будем называть его – научном споре я опирался, конечно, не толь ко на добытые экспериментом и практикой факты. Я твердо знал, что просто не могу не добиться своего, ибо в нашей стране новое, передовое обязательно пробивает себе дорогу. Я десятки, сотни раз убеждался: людей, которые болеют за правое дело и не боятся взять на себя ответственность, обязательно у нас поддержат. Ибо такова природа советского общества, социалистического образа жизни.

Снова выкраиваю время из очередного отпуска, еду в Свердловск. Здесь опыты на собаках в виварии Свердловского НИИ ортопедии и травматологии – институте очень известном, авторитетном, слово его специалистов могло либо дать новый мощный толчок исследованиям, либо перечеркнуть их… Ставлю аппараты, каждый день осматривая подопытных животных. Второй день, пятый, девятый… Переломы срастаются на десятый день! Еще опыты! Сращение на пятый день! Специалисты из НИИ, которых я знакомлю с результатами, прямо-таки не могут удержать восторга, горячо меня поздравляют:

– Будем непременно осваивать ваш метод!

Но «грязелитейщики» не унимались. И, вернувшись домой, я все еще вынужден был доказывать в печати и разных инстанциях свою правоту. Было трудно в те годы, но не помню, чтобы хоть однажды разрешил себе опустить руки, поддаться унынию. Приходя на работу, я видел спокойные лица, уверенных в своем выздоровлении пациентов больницы, тех, кто за год-полтора до этого чуть ли не плача умолял помочь им. И, твердо уверенный в своей правоте, я упорно, настойчиво продолжал исследования.

Робкие, скромные ученые, безмерно талантливые, но не способные постоять за себя перед лицом самоуверенной и цепкой наглости – сколько их безвременно кануло в вечность, опустило руки, погибло… О них даже забыли!.. Так было со многими. Но это, говорил я себе, не мой путь. Мне очень близок по духу Святослав Николаевич Федоров, ныне известный в медицинском мире замечательный ученый-офтальмолог, руководитель знаменитого института микрохирургии глаза. Мы с ним специалисты разных отраслей медицинской науки и практики, но я считаю Федорова своим единомышленником; он близок мне по творческому духу, целеустремленности, мужеству, верности своему делу, советской науке. Его путь к признанию, как и мой, был тернист. Но Федоров никогда не пасовал и не пасует перед трудностями. Жизнь, опыт таких, как Святослав Николаевич, – прекрасный образец преданности своему делу, науке. Я безмерно уважаю таких ученых, следую в жизни и работе их примеру.

Не надо, однако, представлять меня этаким борцом, оставшимся без поддержки, который, наподобие иных литературных героев, один на один воевал с косностью, бюрократизмом и прочими трудностями. Нет, я никогда не был борцом-одиночкой! Меня всегда активно поддерживали, как и поддерживают сейчас, партийные, советские органы. Навсегда сохраню чувство благодарности и журналистам «Правды», «Известий», «Комсомольской правды», «Литературной газеты», курганской областной газеты, не раз выступавшим в защиту наших работ с острыми, проблемными статьями. Рядом постоянно находились друзья. Уже в пятидесятые годы в госпитале собралась довольно многочисленная группа моих единомышленников, тех, кто глубоко верил в мои работы и без остатка отдавал свой талант общему делу. Я еще расскажу об этих замечательных людях, в трудную минуту поддерживавших меня, немало потрудившихся для пропаганды, совершенствования новой системы лечения. Рука об руку мы врачевали и экспериментировали. И каждый наш эксперимент был очередным, все более ощутимым ударом по традициям.

Все мы, хирурги-травматологи госпиталя, с благодарностью вспоминаем Наталью Александровну Рокину, известного в Зауралье организатора здравоохранения, много лет бессменно возглавлявшую Курганский облздравотдел. Она помогала нам постоянно добрым словом, делом. Особенно помню один ее телефонный звонок:

– Гавриил Абрамович, с вами хотят побеседовать секретари и члены бюро областного комитета партии. Подготовьтесь, пожалуйста, к этой беседе.

В назначенный час я был в здании обкома на площади имени В. И. Ленина. Поднялся с мешком, полным «наглядных пособий» к предстоящей беседе, на четвертый этаж. В кабинете первого секретаря обкома Г. Ф. Сизова меня уже ждали. Тут же я выложил на стол аппараты, надетые на муляжи костей, фотографии больных до и после лечения, объяснил, что к чему, рассказал товарищам, слушавшим меня с вниманием все более нараставшим, об экономической эффективности лечения нашим методом. Подготовленные мною цифры свидетельствовали о большом народнохозяйственном и социальном значении этих работ, помогающих быстро ликвидировать нетрудоспособность, возвращать калекам радость полнокровной жизни.

Беседа, рассчитанная на полтора часа, затянулась до звезд на небе. Члены бюро специалистами в медицине не были, возможно, не всё поняли, но, главное, им стало ясно, что наши работы – это глубоко партийное дело, как, скажем, выращивание хлеба и строительство домов, ибо делали мы их для человека и во имя его благополучия.

– Возможно, у вас какие-то трудности и нужна помощь? – услышал я вопрос.

Особенно остра была нехватка аппаратов.

Тут же Рокиной дали указание подготовить соответствующее письмо в Минздрав РСФСР на имя заместителя министра Александра Васильевича Сергеева, который, скажу забегая вперед, оказался человеком очень заботливым, внимательным по-отечески…

С беседы в обкоме уходил окрыленным. И с Г. Ф. Сизовым меня потом долгие годы связывали теплые, сердечные взаимоотношения. Он постоянно интересовался нашими работами, оказывал содействие в создании условий для научных исследований, быта наших сотрудников.

Геннадий Федорович помогал нам и в дальнейшем, когда жил в Москве, работал Председателем Центральной Ревизионной Комиссии КПСС.

Надо еще подумать! (Новая компоновка аппарата).

Письмо в министерство возымело действие. После состоявшегося вскоре посещения нашей больницы главным хирургом республики Николаем Ивановичем Краковским, который очень одобрительно отозвался о том, что мы ему продемонстрировали, состоялось специальное заседание коллегии Минздрава. Мой метод был там всесторонне рассмотрен, и впервые я услышал на таком высоком уровне единодушное и решительное «да!» по поводу своих работ. До сих пор помню реплику, брошенную на коллегии министром здравоохранения Виктором Васильевичем Трофимовым, выступавшим с заключительным словом:

– Вот ведь, что у нас происходит: ходим, спотыкаемся о золото и не всегда его замечаем.

Постановление, принятое коллегией, открыло дорогу к расширению экспериментов и широкому внедрению нашей системы лечения в медицинскую практику. Домой я вернулся с разрешением создать в Кургане проблемную научно-исследовательскую лабораторию травматологии и ортопедии.

Незадолго перед этим руководители области при самой активной помощи Минздрава республики помогли мне развернуть поочередно при одной из городских больниц пять специализированных отделений: взрослое и детское ортопедические, травматологическое, отделения последствия травм и гнойной ортопедии. На базе этих отделений и открыли лабораторию. Но то была, по сути дела, не лаборатория, а настоящий научно-исследовательский центр, где мы наряду с лечебными решали и все усложняющиеся исследовательские задачи, накапливая все новые и новые факты в пользу своего метода. Пациенты называли наш центр не только «веселой больницей» – они присвоили ему наименование «корабль выздоравливающих», ибо с его помощью тысячи тяжелейших инвалидов становились физически полноценными людьми, получали возможность жить полнокровной жизнью, трудиться.

Вскоре возник вопрос о присуждении мне по совокупности выполненных работ ученой степени кандидата медицинских наук. Но тут я не торопился, считая, что обстановка еще не созрела, что прежде следует: во-первых, накопить побольше наблюдений, а во-вторых, систематизировать результаты последних исследований. Да и не влекла меня к себе тихая кабинетная работа. Каждое утро спешил я к больным, в операционную, делал за день по пять-шесть операций.

Министерство решило провести в новой лаборатории серию курсов для обучения практических врачей-травматологов и научных сотрудников НИИ нашему методу лечения. К тому времени, должен заметить, нас буквально захлестнула волна писем от больных с просьбами принять на лечение. Удовлетворить каждую просьбу при всем желании мы не могли. Я рассчитывал, что курсы помогут врачам, ожидавшимся к нам из всех областей республики, овладеть нашей «технологией», что, в свою очередь, позволит «рассосать» нараставший шквал писем (мы их стали получать более ста в день).

Самым тщательным образом готовился я к лекциям и показательным операциям. Ночами обобщал накопленный богатый материал, собирал данные из медицинской литературы, других источников.