Текст книги "Похищенный трон"

Автор книги: Гарри Норман Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Как же мне быть?! – возопил он. – Как быть царству?!

Поскольку Абивард не имел ни малейшего представления, как быть царству, он сосредоточился на первом вопросе. Прежде всего нужно вернуться к мосту, переброшенному саперами Царя Царей через Дегирд, и перейти его. Если это не удастся, то очень скоро он станет мертвецом, и беспокоиться больше будет не о чем.

Если он все-таки вернется в крепость, то станет дихганом. Он всегда знал, что когда-нибудь это произойдет, но думал, что это «когда-нибудь» настанет через много лет. Теперь же оно обрушилось на него. И это бремя, легшее на его плечи, было тяжелей тех доспехов, которые влачил на себе степной конек.

– Кстати о доспехах, – пробормотал он и осадил конька.

Спешившись, он дал коньку немного попастись и передохнуть. Об отчаянном затяжном броске к реке нечего и думать – до Дегирда несколько дней пути. И нужно, чтобы конек выдержал весь путь. Пусть даже от каждого мига ожидания его передергивает так, будто вот-вот случится приступ медвежьей болезни.

Подъехав к небольшому ручейку, он вновь остановился и дал коньку попить, но немного. Тот недовольно оскалил зубы, когда Абивард оттащил его от воды.

«Глупышка!» – сказал он и щелкнул животное по морде. Если коням дать волю, они будут пить, пока не заболеют или даже не умрут. И есть они готовы до бесконечности, но пока это не грозило перерасти в проблему.

Как лучше всего уйти от погони? После долгих раздумий Абивард поехал в юго-западном направлении – по-прежнему к Дегирду, но окольным путем, держась подальше от того маршрута, которым войско Пероза, Царя Царей, шло навстречу своей гибели. Можно не сомневаться, что хаморы пойдут тем же путем, сметая на своем пути воинов, у которых не хватило ума выбрать другую дорогу.

К наступлению сумерек Абивард больше не видел ни одного из соратников-беглецов. Он посчитал это добрым знаком: теперь кочевники, гоняясь за другими, вряд ли заметят его.

Подъехав ко второму ручью, он решил заночевать здесь и дать коньку отдохнуть до утра. Он спешился, обтер конька, за неимением лучшего, пучком сухой травы, затем привязал вожжи к самому большому кусту – чуть ли не деревцу, – который сумел отыскать.

Потом пришло время снимать с себя доспехи. Он расстегнул застежки, расположенные по бокам кольчуги и на пластинах, и выбрался из доспехов, но вначале пришлось еще отстегнуть кольчужную юбку, прикрепленную к кольчуге. Он снял окованные железом сапоги И стянул кожаные с железным плетением штаны.

Кирасу, кольчугу и кожаные штаны он выбросил в ручей: оставлять доспехи, на суше, чтобы какой-нибудь кочевник прихватил их в свою кибитку в качестве трофея, не было никакого смысла. Он сорвал со своего шлема кольчужный подшлемник и капюшон и швырнул их туда же. Сапоги и шлем он оставил. Сапоги были тяжелые, но он боялся, что без них повредит ноги.

– Ну что, малыш, такой вес ты выдержишь? – сказал он степному коньку. Тот дернул ушами, показывая, что слышит его, но, разумеется, понять ничего не мог.

Он хотел, чтобы коньку было с ним хорошо, и скормил ему еще одну урючину из быстро убывающего запаса. Вторую съел сам – он с утра ничего не ел, только пил воду. Если бы мимо юркнула ящерица, он с удовольствием рассек бы ее мечом пополам и съел обе половинки сырыми. Но ящериц не было.

Потом он стукнул себя ладонью по лбу и выругался – надо же, какой идиот!

Ведь по бокам седла конька висели торбы. А в них… да в них могло быть что угодно! Обнаружив полоски сушеной баранины, он чуть не закричал от радости.

Твердостью мясо почти не уступало его зубам, да и вкусом отличалось мало, но все же оно спасет его от голодной смерти.

Он остался в одном льняном исподнем. «Жаль, что нет кафтана, – подумал он и тут же рассмеялся:

– С тем же успехом можно жалеть, что здесь нет нашего войска». Да, Абивард всей душой желал, чтобы рядом было войско Царя Царей, но он был сыном Годарса и прекрасно знал цену таким желаниям.

Он провел холодную и отвратительную ночь, свернувшись клубком, как зверь, держа под рукой меч, чтобы в случае чего мгновенно схватиться за него. Он столько раз просыпался от легкого шума, порыва ветерка и вообще без всякой причины, что сбился со счета. А засыпать с каждым разом становилось все труднее. Наконец между рассветом и восходом сон окончательно покинул его. Он пожевал сухой баранины и продолжил путь.

В день после битвы он несколько раз ловил себя на том, что плачет. Иногда слезы были вызваны скорбью по семье, иногда – по погибшему монарху и всему Макурану, иногда – по самому себе: он чувствовал себя виноватым за то, что живет, тогда как погибло все самое для него дорогое.

«Чепуха, сынок. Ты обязан жить дальше, обязан, насколько это в твоих силах, навести порядок». Он так отчетливо услышал голос отца, что резко повернул голову в отчаянной надежде, что дихган каким-то чудом уцелел. Но, насколько хватал глаз, степь была пуста, лишь ворона пронзительно каркнула, взмыв в небо.

– Что ты тут делаешь, глупая птица? – Абйвард махнул рукой через плечо: Богатая пожива вон там.

Время от времени он видел скачущих по степи зайцев. Один их вид вызывал в нем жгучий голод, но охотиться на зайцев с мечом – все равно что пытаться в воздухе подбить муху мухобойкой. А времени расставить силки и ждать не было..

Однажды он заметил лису, преследующую зайца. Он пожелал, чтобы ей повезло больше, чем ему самому.

Хотя ел он очень бережливо, к середине третьего дня сушеное мясо кончилось. После этого к чувству тревоги прибавилось постоянное голодное урчание в животе. На берегу ручья он поймал пару лягушек, выпотрошил их кинжалом и съел сырыми. Доев лягушек, он пожалел лишь о том, что опрометчиво выбросил в воду кишки.

На следующем водопое он поискал еще лягушек, надеясь, вдруг попадется черепаха или неосторожная минога, но ничего не поймал.

К вечеру четвертого дня он достиг Дегирда. Ему хотелось снять исподнее, нырнуть и переплыть реку, но он знал, что при своей нынешней усталости и изможденности скорее всего утонет, не достигнув южного берега. Не мог он и пустить через реку конька и плыть, держась за него, – животное было не в лучшем состоянии, чем он.

– Значит, надо к мосту. – В последнее время Абивард частенько разговаривал сам с собой, за неимением других собеседников. Но если мост уже разрушен или хаморы перешли его… Об этом он старался не думать.

До темноты он отъехал от реки примерно на полфарсанга. Он решил, что, скорее всего, хаморы, занятые поиском затерявшихся в степных просторах беглецов, направятся по северному берегу Дегирда. Незачем облегчать им жизнь.

Если они уже прочесывают берег, значит, мост определенно разрушен или захвачен неприятелем. Но об этом Абивард тоже старался не думать.

Голод разбудил его до рассвета. Он оседлал степного конька, поражаясь его выносливости. Конечно, макуранский конь мог везти на себе больший вес и быстрее преодолевать небольшие расстояния, но этой длинной изнурительной поездки на юг определенно не выдержал бы. Абивард очень старался дать коньку возможность отдохнуть и набраться сил, но знал, что всех его стараний недостаточно.

Он встретил восход, глядя на Дегирд, но приближаться к реке не стал. Лишь изредка он выезжал на берег, чтобы напоить коня и напиться самому. Он не гнал, сколько еще осталось ехать на восток, чтобы добраться до моста.

– Узнать это есть только один способ, – сказал он и, пришпорив своего конька, пустил его рысью.

Солнце поднялось выше и выжгло предрассветный холод. Стало жарко. Абивард вспотел, но страдал от жары гораздо меньше, чем мог бы. Недели две назад он в такую же жару ехал этими местами на север, с головы до ног облаченный в железные доспехи. Теперь от них остались лишь шлем да кованые сапоги, но в исподнем он чувствовал себя несравненно легче, чем будь на нем кольчуга и кожаная прокладка.

Уж не мост ли там, впереди? Ему уже пару раз казалось, будто он видит мост, но потом он убеждался, что его ввели в заблуждение речные глиняные отмели.

Однако на сей раз ошибки не было: перед ним был мост, а возле него всадники в макуранских доспехах, которые невозможно спутать ни с чем, по-прежнему стояли на страже, охраняя ворота в поверженную мечту о победе. Но даже если мечта и была мертва, мост еще мог сохранить жизнь макуранским воинам.

«Или хотя бы одному из них», – мысленно произнес Абивард.

Он выжал из уставшего степного конька самую высокую скорость и как одержимый замахал руками отряду, по-прежнему верно стерегущему отступной путь к свободе. Двое макуранцев оторвались от отряда и рысью поскакали к нему, взятые наизготовку копья метили ему чуть выше пупка. Абивард с ужасом понял, что они готовы продырявить его. Как-никак он ехал на хаморском коне.

– Не надо, ради Господа! – хрипло прокричал он. Спасшись от кочевников, быть убитым своими – слишком уж много злой иронии в такой судьбе.

Копья заколебались, когда всадники услышали родной язык.

– Кто ж ты такой? – крикнул один из них. Под кольчужным подшлемником не было видно лица, что придавало всаднику еще более зловещий вид.

– Абивард, сын Годарса, дихгана надела Век-Руд, – отвечал Абивард, стараясь говорить как истинный макуранец, а не как степняк, пытающийся пересечь Дегирд, замаскировавшись под макуранца.

Воины переглянулись. Тот, кто заговорил первым, спросил:

– Так это твой отец дихган или ты сам?

– Конечно, он, – не раздумывая, сказал Абивард, но тут же был вынужден поправиться:

– Он был дихганом. Он погиб вместе с моим родным братом и тремя сводными. Остался один я.

– Угу, да еще и на степной лошадке, – произнес копейщик по-прежнему с подозрением. – Как же ты уцелел в битве, если вся твоя семья погибла? – В словах этих отчетливо звучало: «Когда же ты струсил?»

– Мой конь наскочил на яму и сломал ногу в самом начале атаки, – ответил Абивард. – Потому-то я и не угодил в траншею и не попался, когда на нас хлынули проклятые кочевники. А этого конька мне удалось оседлать, когда он вырвался из давки. С тех пор на нем и передвигаюсь.

Макуранцы вновь переглянулись. Тот, который до сих пор молчал, произнес:

– Что ж, вполне возможно.

– Истинно так, – согласился второй и вновь обратился к Абиварду: Проезжай. Теперь Макурану понадобится каждый мужчина, которому удастся спастись. А мы уже перестали надеяться, что кто-то еще пода доберется.

Собирались подпалить мост, чтобы не дать кочевникам перейти реку.

– Удивительно, что они еще не показывались здесь, – сказал Абивард.

– А с какой стати? – спросил более разговорчивый копейщик. – Когда сокрушили войско, они, можно сказать, сожрали всего барана, набили брюхо и не намерены выскребать из котла крохи навроде тебя.

Это доходчивое сравнение показалось Абиварду вполне резонным. Он кивнул и направился к мосту, второй воин окликнул его:

– Эй, пускай лошадку тихо и осторожно. Мы уже облили мост минеральным маслом, он теперь скользкий, что твоя арбузная корка. Как сами перейдем, так и запалим его.

Абивард кивнул и помахал рукой, показывая, что слышал эти слова. Степной конек затрепетал ноздрями, почуяв вонь минерального масла, всхрапнул и затряс головой. Абивард, не обращая на это внимания, направил его вперед. Осторожно ступая, конек двинулся по черной вонючей жиже, разлитой по северной части моста. В некоторых частях Макурана минеральное масло использовали для освещения вместо воска или сала. «И как только они переносят такую вонь?» – подумал Абивард.

Примерно половина фурлонга в центре моста была чиста от этого омерзительного покрытия. Однако южный край, соприкасающийся с благословенной землей Макурана, был тоже залит минеральным маслом.

Ступив на родную землю, Абивард остановил коня через несколько шагов и обернулся посмотреть, как через мост переходят последние воины охранявшего его гарнизона. Наконец на мосту остался последний всадник. В руке он держал мерцающий факел. Выждав мгновение на дальнем конце не залитого минеральным маслом участка, всадник бросил факел на пропитанные вонючей жижей доски. От моментально вспыхнувшего огня поднялись красно-желтые языки пламени и густые клубы черного дыма. Макуранец развернул коня и поспешно проскакал по середине моста, а потом – через нефть, разлитую по его южному краю.

– Ловко! – сказал Абивард. – Доски, пропитанные маслом, прогорят, едва пламя коснется их, а чистая середина не даст пламени разгореться слишком быстро, чтобы оно не догнало тебя.

– Именно так, – отозвался воин, бросивший факел. – Тебе, что ли, доводилось иметь дело с минеральным маслом, раз ты так быстро это раскусил?

Абивард покачал головой:

– Нет, еще не приходилось, однако спасибо на добром слове. – Но тут подал голос его пустой желудок, заглушая все остальное. – А скажи, можно ли голодному разжиться у вас куском хлеба?

– У самих мало осталось – уже два дня кормим голодных, а обоз уехал еще вчера. Но все же… – Он открыл седельную суму, вытащил затвердевший комок каши, завернутый в лепешку, и протянул Абиварду.

Пища была черствой, но Абиварду не было до этого дела. Лишь память об отце помешала ему моментально проглотить ее, подобно голодному волку. Он заставил себя есть медленно, с достоинством, как подобает дихгану, а затем, не поднимаясь с седла, поклонился своему благодетелю:

– Я твой должник, о великодушный человек. Если у тебя возникнет в чем-то нужда, приходи в надел Век-Руд, и она будет удовлетворена.

– Храни Господь тебя и твой надел, – ответил воин. Ветер сменил направление и бросил едкий, вонючий дым в лицо Абиварду и его собеседнику. Тот закашлялся и протер глаза костяшками пальцев. Затем, бросив взгляд на Дегирд и горящий мост, добавил:

– Храни Господь весь Макуран, ибо, если кочевники обрушатся на нас всей своей мощью, вряд ли у нас хватит людей, чтобы защитить себя.

Абивард хотел возразить ему, но не смог.

Мост через Век-Руд остался цел и невредим. Абивард ехал по нему сытый и одетый в кафтан, накинутый поверх грязного и рваного исподнего, – и все благодаря доброте людей, встреченных им на дороге. Там, впереди, венчая собой холм, стояла крепость, в которой прошла вся его юность… Отныне – его крепость.

Степной конек настороженно фыркал, ступая по извилистым улочкам деревни; он не привык к столь плотно стоящим домам, да еще по обе стороны. Но он не останавливался. Теперь Абивард уже знал, что тот способен идти практически бесконечно. Ему еще не доводилось встречать лошадь, обладающую такой выносливостью.

Несколько человек в деревне узнали его и окликнули. Другие спрашивали об отце, и по их голосам Абивард понял, что вести об истинных размерах разгрома, постигшего войско в степи, сюда еще не дошли. Он сделал вид, будто не слышит этих вопросов. Ответы на них в первую очередь должны услышать отнюдь не деревенские жители.

Ворота крепости были закрыты. Значит, кто-то что-то знает – или чего-то боится. Часовой, стоящий на высокой стене, издал радостный крик, завидев Абиварда. Ворота широко распахнулись. Он въехал в крепость.

Там его ждал Фрада, слегка запыхавшийся, – должно быть, бежал к воротам сломя голову. Пегий пес у ног младшего брата тоже тяжело дышал. Руки у Фрады были в жиру, – наверное, кормил пса объедками, когда раздался крик часового.

– Где ж твои доспехи? – спросил он Абиварда. – И, коли на то пошло, где твой конь? Неужели поход закончился так быстро? Где отец с братьями? Скоро приедут? Мы тут перебиваемся слухами из третьих рук, а, как говорит отец, они разрастаются по пути.

– На этот раз все иначе, – ответил Абивард. – Все, что ты слышал, правда, и, увы, даже хуже того. Пероз, Царь Царей, убит, пал на поле брани, и с ним полегло почти все войско…

Он хотел двинуться дальше, но не мог. Услышав эти первые жуткие слова, собравшаяся во дворе толпа издала глухой стон. Фрада сделал шаг назад, словно получил пощечину; Он был еще очень молод, и такая беда просто не укладывалась в его сознании. Однако независимо от этого беда случилась. Он приложил все усилия, чтобы взять себя в руки или хотя бы задать следующий вопрос, который нужно было задать:

– И отец, и Вараз, и Яхиз?.. Абивард прервал его, прежде чем он успел перечислить все имена:

– Они смело бросились в атаку вместе со всем войском. Дай Господь, они низвергли в Бездну нескольких степняков, прежде чем погибли сами. Если бы я атаковал с ними, я бы тоже погиб. – Он еще раз поведал о том, что случилось с его конем и как он из-за этого не попал в хаморскую ловушку вместе со всем макуранским войском. Он так часто повторял этот рассказ, что у него подчас возникало чувство, будто все это произошло не с ним, а с кем-то другим.

– Значит, теперь ты – дихган нашего надела, – медленно произнес Фрада и низко поклонился Абиварду. Прежде он так кланялся только Годарсу. Этот поклон напомнил Абиварду, сколь многое переменилось всего за несколько дней.

– Да, я дихган, – сказал он. Неимоверная усталость тянула его, как настырный ребенок. – За время моего отсутствия накопилось множество дел, но придется им подождать день-два, пока я не найду в себе силы заняться ими.

– Как зовут нового Царя Царей? – крикнул кто-то из толпы.

– Шарбараз, – ответил Абивард. – Пероз, Царь Царей, оставил его в Машизе вершить дела государства, пока сам он воюет со степняками. Отец отзывался о нем как о вполне достойном, молодом человеке.

– Благослови Господь Шарбараза, Царя Царей! – Нельзя сказать, чтобы этот клич вознесся к небу стройным хором, но за несколько секунд его подхватили все.

Фрада сказал:

– Тебе придется рассказать все матери и остальным женам Годарса.

– Знаю, – печально произнес Абивард. Об этом он не раз думал на протяжении долгого пути домой. Рассказать Барзое и другим женщинам – это только самое начало всех его проблем, связанных с женской половиной. Вместе с наделом к нему переходили и жены дихгана. Теперь все они, за исключением матери его Барзои, становились его женами.

Думал Абивард отнюдь не о плотских утехах. Во-первых, он был полумертв от голода и страха, а это состояние едва ли потворствовало сладострастным играм воображения. Во-вторых, он сильно сомневался, что сможет хорошо управляться с женской половиной. Годарс справлялся, но он был старше и мудрее, да и жен приобретал постепенно, а не всех разом.

Ладно, об этом он успеет поволноваться позже. А сейчас Абивард посвятил внимание практическим мелочам.

Прежде всего надо найти путь на их половину. Отец, конечно же, взял ключ и… – Он замолчал в замешательстве. – Да нет, какой же я дурень! Должен же быть проход через кухню, так ведь? – Кстати о практичности.

– Воистину такой имеется, – сказал один из поваров. – Служанка вас проводит. Правда, мы предпочитаем об этом помалкивать. – Правила макуранского этикета требовали, чтобы благородные женщины были изолированы от внешнего мира.

Здравый смысл требовал, чтобы они были для внешнего мира досягаемы. Здравый смысл возобладал, но этикет заставлял делать вид, что ничего подобного не имеет места.

Взгляд Абиварда пробежал по толпе, высматривая женщин, прислуживающих его матери и другим женам – нет, вдовам – Годарса. Он указал пальцем ни первую из замеченных:

– Ясна, знаешь ли ты этот проход?

– Да, повелитель, – ответила Ясна. Абивард замотал головой, словно вокруг кружила туча комаров. Так здесь обращались только к отцу. Теперь придется привыкать к такому обращению.

Он последовал за Ясной в жилую часть, через кухню, в кладовку. Там он тысячи раз видел ничем не примечательную дверь и всегда предполагал, что за ней – еще одна кладовая. Но оказалось не так. Дверь вела в длинный узкий и темный коридор. В другом его конце была еще одна дверь, без засова с этой стороны, но с зарешеченным окошком, чтобы с той стороны было видно, кто идет.

Ясна постучала в дверь и вплотную приблизилась к решетке. Позади нее встал Абивард. Через минуту она вновь постучала. Женская голова заслонила свет, проходящий сквозь решетку:

– А-а, Ясна. Кто это с тобой?

– Я привела дихгана, госпожа Ардини, – ответила Ясна.

Ардини была одной из самых младших жен Годарса, младше Абиварда. Она взвизгнула, а потом воскликнула:

– Дихган вернулся? О, слава Господу, что вернул его невредимым! – Она сняла с двери засов и широко распахнула ее.

Глядя на распахнутую дверь, Абивард подумал: а не случалось ли мужчине таким путем тайком пробираться на женскую половину? Некоторые знатные господа держали на женской половине евнухов во избежание таких напастей. Годарс же не забивал себе этим голову, говоря: «Если женщине нельзя доверять, то охрана сделает ее не честной, а подлой и коварной».

На крик Ардини в коридор выбежали женщины. Они тоже кричали. Но, узнав Абиварда, в замешательстве попятились. Одна из его сводных сестер сказала Ардини:

– Ты сказала, что пришел дихган, а здесь его сын.

– Так мне Ясна сказала, – сердито ответила Ардини. – Я поверила ей. Это что, преступление?

– Она сказала правду, – произнес Абивард, – хотя, клянусь Господом, я хотел бы, чтобы это было не правдой. Я дихган этого надела.

Некоторые из женщин изумленно воззрились на него, не понимая, о чем это он. Другие, посообразительней, вскрикнули и запричитали. Их скорбные вопли подхватили остальные, поняв наконец, какую утрату они понесли. Абиварду очень хотелось заткнуть уши, но он мог нанести подобного оскорбления их горю. Даже предаваясь плачу, многие из жен разглядывали его с откровенным расчетом. Он без труда прочел их мысли: «Если я сумею пленить его своим телом, он сделает меня старшей женой». Это означало богатство, влияние и возможность родить сына, который однажды станет хозяином крепости и правителем надела Век-Руд.

Он знал, что этим придется заняться… но только не сейчас. Годарс часто обращался за советами к Барзое. То, что так делал многомудрый дихган, служило для Абиварда достаточной рекомендацией. Заметив в задних рядах Барзою, около которой стояла Динак, он сказал:

– Прежде всего я желаю говорить с моей матерью и сестрой.

Если Годарс доверял уму своей главной жены, Абивард уважал суждения своей сестры.

Барзоя сказала:

– Погоди. Прежде чем беседовать, все обитающие на нашей половине должны услышать, что случилось с нашим мужем и сыновьями, которые отправились на войну и… и не вернулись. – Под конец голос ее чуть заметно дрогнул; она потеряла не только Годарса, но и Зараза.

Абивард понял, что она права. Как можно короче он вновь пересказал историю рокового похода, еще на шаг передвинув ее от воспоминания к легенде. Спако и Мируд, матери Яхиза и Узава, вновь разразились скорбными рыданиями. Мать Аршака, Сардури, умерла много лет назад.

– Вот так мне и еще немногим удалось избежать засады, хотя тогда я отнюдь не считал это удачей, – закончил Абивард. – Но пал весь цвет нашего воинства, и впереди нас ждут трудные времена.

– Спасибо тебе, сын мой… или правильнее будет сказать, мой повелитель, произнесла Барзоя, когда Абивард замолчал. Она низко поклонилась ему, как и Фрада там, на жарком дворе. Прилагая всю силу воли, чтобы голос ее звучал ровно, она продолжила:

– А теперь, если ты желаешь держать совет с Динак и со мной, следуй за нами, я отведу тебя в подобающее этому случаю помещение.

Вдовы Годарса и его взрослые дочери расступились, пропуская Абиварда. Он широким шагом шел мимо их рядов. Некоторые из жен старого дихгана предпочли отступить на совсем короткий шаг, так что, проходя, он касался их тел. Он отметил это, не испытывая ни малейшего возбуждения; печаль и усталость задавили в нем всякое плотское желание.

Он с любопытством оглядывался по сторонам, пока Барзоя и Динак вели его в ту комнату, которую сочли подобающей для беседы: с тех пор, когда он был еще совсем младенцем, он ни разу не появлялся на женской половине. Его поразило то, что здесь светлее и просторнее, чем в других помещениях жилой части крепости.

Под ногами стлались роскошные ковры, а голые каменные стены покрывали изысканные гобелены – произведения терпеливого труда многих поколений женщин, живших здесь с тех незапамятных времен, когда на холме поднялась крепость.

– А здесь… очень мило, – сказал он.

– Вовсе не обязательно удивляться, – со спокойной гордостью ответила Барзоя. – Мы удалены здесь от мира отнюдь не потому, что совершили какое-то преступление, а во имя нашей же чести. Должны ли мы жить так, будто здесь тюрьма?

– Иногда на то очень похоже, – добавила Динак.

– Только если дашь волю подобным чувствам, – возразила Барзоя. Абиварду показалось, что это тема постоянных споров между матерью и дочерью. – Где бы ни находилось твое тело, твой разум может путешествовать по всему наделу и даже дальше, если захочешь.

– Если ты главная жена, если твой муж соизволит слушать тебя, если ты обучена грамоте, точнее, если тебе разрешили обучиться, тогда, возможно, и так, – сказала Динак. – В противном случае остается сидеть сплетничать да орудовать иголкой или вертеть прялку.

– Если в тебе есть хоть немного мудрости, ты не должна делать одного докучать дихгану своими мелкими жалобами, – резко произнесла Барзоя, потом молча поманила Абиварда в гостиную, устланную коврами и усыпанную расшитыми подушками. – Здесь мы можем говорить, не опасаясь помех.

– Никто в Макуране не может ничего делать, не опасаясь помех, ни сегодня, ни в ближайшие месяцы, а то и годы, – возразил Абивард. Тем не менее он вошел и уселся на низкий пуф, стоящий на ковре, выполненном в хаморском стиле: на нем была изображена огромная пантера, прыгающая на спину убегающего оленя.

Барзоя и Динак тоже присели, привалившись к большим подушкам. Через мгновение вошла служанка Ясна, неся поднос с вином и фисташками, и поставила его на низкий столик перед Абивардом. Он налил вина матери и сестре, придвинул им чашу с орехами.

– Это мы должны прислуживать тебе, – сказала Барзоя. – Ты дихган.

– А коли я дихган, то не мешай мне пользоваться своей властью так, как я считаю нужным.

Несмотря на ужасные известия, принесенные сыном, Барзоя ответила на эти слова мимолетной улыбкой:

– Знаешь, ты очень похож на своего отца. Он всегда мог словами обойти любое препятствие.

– Увы, не любое. Последнего обойти не смог, – сказал Абивард, вспомнив, как конница с грохотом валилась в траншею, выкопанную хаморами, как сшибались кони, когда всадники отчаянно стремились остановить их.

– Да, не смог. – Улыбка покинула лицо Барзои. – Что, для страны это… совсем плохо?

– Плохо, мама, – сказал Абивард. – Нас от степняков отделяет только река.

А потери наши так велики, что, если они решат переправиться через реку, нам очень трудно будет отбросить их назад, на их берег.

– Придется учиться мыслить шире, думать не только о своем наделе, дрогнувшим голосом ответила Барзоя. – Мы понесли такие потери, и мне трудно постигнуть, что все царство пострадало не меньше нас.

– Поверь мне, – сказал Абивард, – это так и есть.

– Та-ак. – Мать растянула слово в протяжный вздох. В глазах ее сверкали слезы, но она не пролила ни одной. – Тогда я скажу тебе, что надо сделать прежде всего – ради нашего надела. Речь пойдет о двух вещах.

Абивард наклонился поближе к ней – это-то он и надеялся услышать.

– Каких же?

– Во-первых, ты должен послать гонца в надел Папака и попросить как можно скорее справить свою свадьбу с Рошнани.

– Что? Зачем? – Советов насчет свадьбы он никак не ожидал.

– По двум причинам, – сказала мать. – Ты не знаешь, уцелел ли Папак или кто-то из отправившихся с ним на север после битвы в степи?

– Не знаю. Сомневаюсь. Выжили очень немногие. Но точно ничего сказать не могу.

– Если дихган и его ближайшие наследники пали в бою, те, на чьи плечи легло управление наделом, окажутся слабыми и неготовыми и будут искать любую подпорку, способную закрепить их положение. А сильный зять – немаловажное преимущество. И еще в этом случае ты получишь право требовать их поддержки, если наделу Век-Руд понадобится помощь против кочевников. Понимаешь?

– Да, мама. – Абивард склонил голову перед Барзоей. Он восхищался умением строить такие тонкие расчеты, но сам был на это еще не способен. Он сказал: Это одна причина. Какова вторая?

– Та, которая принесет больше пользы тебе, нежели наделу: когда ты приведешь сюда Рошнани, ты можешь объявить ее главной женой, и это вызовет куда меньше ревности и ненависти, чем если ты выберешь одну из вдов Годарса. Здешние женщины поймут, почему ты ради процветания надела избрал кого-то не из их числа. Если же ты выберешь одну из них, все, кроме одной, посчитают, что ты совершил страшную ошибку, и будут всячески изводить тебя и твою счастливую избранницу. Поверь мне, это совсем не то, что тебе надо. Ни одному дихгану не добиться чего-то, когда на его женской половине бурлят страсти.

– Если Рошнани сможет взять на себя это бремя, я поступлю согласно твоему совету, – ответил Абивард.

– Она возьмет на себя это бремя, потому что должна, – сказала Барзоя.

Абивард не стал возражать; он решил, что мать исходит из того, будто все женщины наделены такой же силой характера, как она сама. Он проговорил:

– Итак, ты сказала мне, что я должен сделать. Но ты говорила о двух вещах.

Что второе?

– Чего тебе и следовало ожидать, – сказала Барзоя. Абивард понятия не имел, чего ему следовало ожидать, но приложил все усилия, чтобы лицо его не выдало озадаченности. Возможно, это ему удалось, возможно, нет. – Естественно, речь идет о Динак.

– А? – Теперь Абивард уже не сумел скрыть своей растерянности.

Барзоя сердито фыркнула. Динак усмехнулась; она знала, о чем говорит мать.

– Знаешь, ты ведь не единственный в семье, кто помолвлен.

– Нет, я не знал, – сказал Абивард, хотя, если разобраться, он должен был знать: старшая дочь дихгана, рожденная от главной жены, была весьма ценной фигурой в политических играх, которым предавалась макуранская знать. Он задумчиво подергал себя за бороду. – С кем? – Теперь, когда он стал дихганом, ему придется уделять внимание подобным вещам применительно ко всем дочерям Годарса.

– С Птардаком, старшим сыном Урашту, – ответила Динак.

– Ах так, – сказал Абивард. – В таком случае отей устроил тебе очень неплохую партию. – Надел Урашту лежал к юго-востоку от того, владельцем которого неожиданно оказался Абивард. Там были не только богатые пастбища и горячие источники, привлекавшие богатых больных со всего Макурана; крепость Урашту угнездилась на горе Налгис-Краг, вершине столь значительной, что в сравнении с ней замок Век-Руд казался лежащим на равнине.

Барзоя сказала:

– Мы должны ускорить брак Динак с Птардаком, как и твой брак с Рошнани.

Если он уцелел в степной битве, он будет стремиться к его заключению по той же причине, что и мы. Дай Господь, чтобы это было так. Но если он не вернулся с поля брани, нам надо начать переговоры с его преемником.