Текст книги "В воскресенье рабби остался дома"

Автор книги: Гарри Кемельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Глава XVI

– И тогда он говорит; «Я собираюсь раздать списки новых комитетов. Я прошу вас взять эти листки домой, чтобы вы могли изучить их на досуге, и на следующем заседании через три недели мы сможем осознанно проголосовать за их утверждение».

Малкольм Маркс подсознательно пародировал президента. Теперь снова заговорил нормальным тоном:

– Он раздает эти листочки, а я наблюдаю за Мейером Паффом. Он кладет листок перед собой, ведет пальцем вниз по списку и что-то бормочет, словно произносит имена. А когда дошел до Роджера Эпштейна как председателя ритуального комитета, мне показалось, что его удар хватит.

– С чего бы ему так переживать? – спросила жена. – Должен бы был догадаться, что Бен Горфинкль не собирается назначать его на другой срок.

– Конечно, нет. Но Боже, Роджер Эпштейн!

Зазвонил телефон.

– Я возьму, – крикнула из другой комнаты их дочь Бетти. И через минуту добавила: – Это меня.

– А чем плох Роджер Эпштейн?

– Как человек, возможно, ничем. На самом деле, он большой идеалист, несет на своих плечах весь мир. Но это ритуальный комитет! Комитет строительного фонда, комитет по выдвижению или даже комитет по распределению мест на Верховные праздники – тоже важные комитеты. О’кей, Роджер тонкий и деликатный. Но для ритуала, строго говоря, нужен даже не просто по-настоящему набожный тип, я имею в виду не просто из тех, кто не работает по субботам и ест только кошерное, а кто-то, знающий все о правилах ритуала. Он должен быть фактически раввином, строго говоря. Хорошо, у нас не слишком много таких. Может быть, Джейк Вассерман – с ходу больше и вспомнить никого не могу.

– А если никого нет, чем плох Роджер Эпштейн?

– Ну, не совсем уж никого. Суть в том, что если нет кого-то идеального на эту роль, надо взять того, кто хотя бы внешне подходит. Мейер Пафф, возможно, не так уж много знает, но дома он соблюдает кошер…

– Пф! Это только потому, что его теща живет с ними, и она бы не ела в этом доме, если бы они не держали два набора посуды. Не мог же он позволить ей умереть с голоду.

– Об этом я и говорю. Не имеет значения, действительно ли он верит в то, что делает. Именно это я и имею в виду – внешне.

– Хорошо. И что же было?

– Что ты имеешь в виду?

– Когда Пафф увидел, что Роджера Эпштейна сделали председателем ритуального комитета. Что произошло? Что он сделал? Что он сказал?

– Ничего! – торжествующе ответил Маркс.

Она изумленно посмотрела на него.

– Так в чем шпиль[33]33
  Шпиль (идиш) – игра.


[Закрыть]! Из-за чего шум?

– Неужели ты не понимаешь? Пафф был большой шишкой в храме с самого начала. Он никогда не был президентом, но всегда был серым кардиналом. Так вот, вечером в пятницу Тед Бреннерман прилюдно его высмеивает. И, конечно, не без ведома Горфинкля. Потом, из того, что я слышал, – мы в то время были внизу, в вестибюле, так что пропустили это, – Пафф перехватывает Теда в зале наверху и буквально размазывает его по стенке. Первый раунд. – Он покрутил рукой. – Mezzo-mezzo. Назовем это ничьей; Пафф врезал Теду намного сильнее, чем Тед ему, но с другой стороны, только несколько человек слышали Паффа, и все слышали Теда. Да, я думаю, что это можно назвать ничьей.

Итак: второй раунд. Горфинкль не успокаивается на этом, он объявляет бой. Он говорит: «Вперед, Пафф. Вперед! Я тебя не боюсь. И доказываю это, назначая моего друга Роджера Эпштейна председателем ритуального комитета, который всегда возглавлял ты и который настолько важен, что в нормальной ситуации я бы не назначил Эпштейна, учитывая его уровень, но я делаю это здесь и сейчас, при первой возможности, которая у меня появилась после пятницы, и только для того, чтобы показать тебе, кто здесь хозяин. Так что или сопротивляйся, или заткнись!»

– И он заткнулся.

– Кто, Мейер Пафф? Он так просто не сдается и от борьбы не уходит. Он крутит свои педали вне зоны Горфинкля и сохраняет силы для следующего раунда. После заседания говорили, что он соберет свою компанию, а дальше – или попробует захватить город, или сожжет его дотла.

– Что ты имеешь в виду – сожжет дотла? Ты хочешь сказать, что он подожжет храм?

– Нет, конечно. Это то, что называют фигура речи, – высокомерно сказал он. Затем понизил голос. – Кое-кто говорил, что не удивится, если он выйдет из храма и организует свой собственный.

– Из-за назначения Роджера Эпштейна?

– Из-за этого, и не только, – уклончиво сказал Маркс. – Эта история тянется уже давно.

Она посмотрела на него.

– И где при всем этом ты?

– В том-то и дело. Я вроде ни там ни сям. Меня назначил Шварц, и я продолжал работать еще год. С Беном Горфинклем, Роджером Эпштейном и остальными я вроде как в дружеских отношениях, но, с другой стороны, с компанией Мейера Паффа вроде бы тоже… В конце концов, если, не дай Бог, кому-нибудь понадобится операция, мы будем звонить доку Эдельштейну, так ведь? Так что я могу быть с кем угодно. Думаю, что обе стороны будут тянуть меня к себе.

Бетти неторопливо вошла в комнату. Она была невысокой, как и ее родители. Длинные белокурые волосы были зачесаны на одну сторону и спадали прямо на плечи, хотя одна прядь была поднята заколкой над ухом и свисала вперед, частично закрывая левый глаз. Там, где волосы были разделены, виднелись темные корни; похоже, что подошло время очередного подкрашивания. Невинные темные глаза казались опытными из-за наложенных теней и тонкой темной линии, обрамлявшей веки. Грудь вызывающе выпирала под свитером, а маленький задик аппетитно крутился при ходьбе.

Мать вопросительно взглянула на нее.

– Ребята устраивают завтра вечером пикник на Тарлоу-Пойнт, – объяснила Бетти. – Это Диди Эпштейн звонила, спрашивала, не пойду ли я с ними.

Мистер Маркс бросил на жену многозначительный взгляд, но она, похоже, не заметила этого.

– Ты сказала, что пойдешь, дорогая?

– Да. Стью Горфинкль заедет за мной – завтра около пяти.

– Диди говорила, кто там еще будет?

– Сью Аронс, Глэдис Шулман, Билл Джейкобс и, думаю, Адам Зусман – все, кто из колледжей приехали на каникулы.

– Отличная идея. Приятно будет увидеть старых друзей.

Когда дочь вышла из комнаты, мистер Маркс сказал:

– Вот видишь, уже началось.

– Что началось?

– Они подкатываются к нам. Пока она была в средней школе, они никогда не обращали на нее внимания – эта девочка Эпштейнов и мальчик Горфинклей всегда вели себя так, будто она недостаточно хороша для них.

– Это смешно. Она же ходила к Диди Эпштейн на завтрак после школьного бала в прошлом году?

– Конечно, тогда весь старший класс пригласили.

– Послушай, ты неправ. Они начали подлизываться к ней до того – когда ее приняли в женский колледж Коннектикута. Да у нее в мизинце мозгов больше, чем у них в головах, – и они это знают. Этому Стью Горфинклю отказали во всех школах, куда он обращался, и ему пришлось вернуться сюда, в Массачусетс. А Диди, слава тебе, Господи, попала в художественную школу в Бостоне, а ведь была уверена, что поступит в Уэлсли, потому что это alma mater ее мамы. А это маленькое ничтожество Зусман! Я помню, как его мамочка выдавала девочкам за столом на завтраке женской общины, что ее сын послал документы в Гарвард, Йель и Колумбию. А закончилось все маленьким дрянным колледжем где-то в Огайо, о котором никто никогда и не слышал.

– Хорошо, хорошо, но попомни мои слова…

Зазвонил телефон.

– Это тебя, папа, – позвала Бетти.

– Кто это?

– Мистер Пафф.

Мистер Маркс одарил жену торжествующей ухмылкой и вышел из комнаты.

Глава XVII

По воскресеньям у Горфинклей ужинали обычно на скорую руку, поскольку обед подавали в полдень. Но когда Стью был дома, миссис Горфинкль чувствовала себя виноватой, если не давала ему горячего. Поэтому когда он вошел и спросил, что на ужин, она ответила:

– Что скажешь насчет гамбургеров? Еще есть картофельные чипсы и булочки.

– Да конечно, все что угодно.

– О, и я для разнообразия съем гамбургер, – сказал отец. – И коку.

– Я выпью молока, – сказал Стью.

– Молоко с гамбургерами? – спросил мистер Горфинкль.

– Став президентом храма, ты вдруг начал соблюдать кашрут? – саркастически спросил Стью.

– Нет, но у себя дома мне не нравится, когда их едят вместе.

– А в ресторане ты не возражаешь? Тогда это не имеет смысла.

Горфинкль обиделся на реплику сына, но постарался не показать этого.

– Вкусы в еде вообще не имеют смысла, Стью. Просто я так к этому отношусь. Твоя мать, например, никогда не подает масло вместе с мясом. Когда я был мальчиком, одна эта мысль вызывала у меня тошноту. Но в ресторане я всегда беру масло к хлебу.

Раздражение возросло, когда жена поставила на стол кувшин молока; уголки рта автоматически – как всякий раз, когда он сердился или ему возражали, – приподнялись в маленькой холодной улыбке, не предвещавшей ничего хорошего, что по горькому опыту знали его подчиненные на заводе.

– Он такой худой, – сказала она извиняющимся тоном, наливая Стью молока.

Горфинкль отвернулся от нее и резко спросил:

– Где ты был после обеда?

– Мы с ребятами зашли к рабби. Он всегда нас ждет. Я был у него и во время рождественских каникул. Похоже на день открытых дверей.

– И что он говорил? – Он не удержался и добавил: – Наверняка не о правилах кашрута.

– Конечно, нет. Мы просто болтали о школьных делах. Диди Эпштейн поддразнивала его насчет того, чему ее обучают в художественной школе – учат рисовать изображения, понимаешь?

– Эта Диди, – сказала миссис Горфинкль. – Держу пари, он подумал, что она грубит.

– Не думаю. Он сказал, что не возражает, если она им не поклоняется. Тогда она рассказала ему о картине, которую пишет, – Моисей, получающий Заповеди. Он сказал, что хотел бы ее увидеть, и она обещала принести ее завтра. – Стью хихикнул. – Он страшно непосредственный парень. Слышали бы вы его в Бинкертоне, на этом вечере, который для него устроили.

– О! – отметила миссис Горфинкль.

– Там был отец Беннет, который руководит Ньюмен-клубом – это вроде клуба Гилель, но для католиков. Он подсел к нам, и рабби слегка поддевал его насчет их религии. Очень по-мирному и очень круто. А потом этот священник отплачивает той же монетой и спрашивает, как он в смысле веры. «Вы верите?» Тогда рабби как бы улыбается и говорит: «Думаю, так же, как и вы: иногда верю, а иногда не верю». Не слабо.

– Ну-ну, не думаю, что рабби следует говорить такое, – решительно сказала миссис Горфинкль.

– Почему?

– Потому что если он рабби, то по меньшей мере, мне кажется, должен верить все время.

– Вот тут ты точно неправа. Ты всегда веришь? А папа?

– Минуту, одну минуту, – твердо сказал отец. – Я не верю и не думаю, что верит твоя мать, но мы же не раввины. Твоя мать имеет в виду, что как раввин он обязан верить. Я могу представить, что он говорит это священнику, когда они наедине. В конце концов, у них одна профессия. Но я уверен, что ему не следовало говорить это при тебе или при любом другом из молодых людей, которые там были.

– Почему?

– Потому что ты недостаточно взрослый или недостаточно зрелый для…

– А то, что происходит здесь в храме, – я недостаточно взрослый или недостаточно зрелый, чтобы понять и это?

– И что же происходит здесь в храме? – спокойно спросил отец.

– Назревает раскол, – взволнованно ответил Стью. – Вот что происходит.

– Это рабби сказал? Он сказал, что дело идет к расколу? – Горфинкль говорил напряженным голосом, но контролировал себя.

– Нет, не совсем так, но он не удивился, когда Сью Аронс спросила его об этом.

– Понимаю, – сказал старший Горфинкль. – И что он сказал?

– Хорошо, если хочешь знать, – воинственно сказал Стюарт, – он сказал, что нет никакой причины для раскола, и что если бы он произошел, в этом были бы одинаково виноваты обе стороны.

Горфинкль забарабанил пальцами по столу.

– Так. И он дал понять, какова была бы его реакция в случае этого предполагаемого раскола?

– Да. «Чума на оба ваши дома».[34]34
  Цитата из «Ромео и Джульетты» Шекспира.


[Закрыть]

– Чума на?..

– Именно эти слова он не произносил, конечно, – Стью был раздражен буквализмом отца. – Он сказал, что если будет раскол, ну, в общем, он бы не хотел продолжать работать.

Уголки рта Горфинкля опять приподнялись.

– Он не должен был говорить такое, по крайней мере детям.

Стью понимал, что отец сердится, но был обижен, что его и его друзей ни во что не ставят.

– Что ты имеешь в виду – «детям»?

– Я имею в виду, что он пытался повлиять на вас, а он не имеет на это никакого права.

– Разве именно это не требуется от рабби – влиять на людей, особенно на детей?

– Есть законное влияние и есть влияние, которое выходит за пределы дозволенного. Когда рабби поднимается на кафедру проповедника и говорит о нашей религии и ее традициях, это законно. Это то, за что ему платят. Но рабби не должен вмешиваться в политику храма. Если он предпочитает одну сторону другой, он обязан держать это при себе. И когда он навязывает свою точку зрения кучке детей, которые не понимают всех сложностей проблемы, он нарушает правила. Я, пожалуй, устрою с ним небольшой обмен мнениями и объясню ему кое-что.

– Послушай, – сказал Стью, внезапно заволновавшись. – Ты не можешь этого сделать.

– И почему это я не могу?

– Потому что он поймет, что ты это знаешь от меня.

– А для чего, ты думаешь, он вам это говорил? Он что, не предполагал, что это дойдет до меня и других родителей?

– Он не делал ничего такого. Он не стал бы, только не рабби. Он честный.

– Честный? Парень просто хочет сохранить работу.

Стью положил недоеденную вторую булочку и, отодвинувшись от стола, поднялся. Лицо его побелело от гнева.

– Да, ты можешь запросто взять и погубить конгрегацию, это нормально, организацию, которая для тебя так, с боку припеку – просто хобби, которое позволяет тебе чувствовать себя важной шишкой. Тебя она не интересует даже настолько, чтобы соблюдать кашрут или что-нибудь вроде этого, но если кто-то, чья жизнь целиком связана с ней, пытается ее сохранить – ты готов его уничтожить.

– Доешь, Стью, – взмолилась мать.

– Сядь, – приказал отец. – Ты не отдаешь себе отчета.

Но юноша бросился от стола.

– Куда ты, Стью? – окликнула мать.

– Прочь!

Через минуту они услышали, как стукнула входная дверь.

– Ну почему ты вечно ссоришься с ним? – жалобно спросила миссис Горфинкль.

– Потому что он идиот.

Горфинкль тоже встал из-за стола.

– Куда ты идешь?

– Сделать пару звонков.

Но телефон зазвонил как раз, когда он подошел к нему. Звонил Тед Бреннерман.

– Бен? Это Тед. До меня дошел слух, что Пафф и его компания начинают собирать людей.

– Ты имеешь в виду – голосовать против моих назначений? Естественно…

– Нет, Бен, не для того, чтобы пытаться забаллотировать нас. Чтобы уйти и создать другой храм.

– От кого ты это узнал?

– От Малкольма Маркса. Пафф звонил ему.

– А я только что выяснил, что рабби трепал языком перед детьми, чтобы они надавили на своих родителей. Я думаю, что начинаю понимать. Послушай, нам придется встретиться по этому поводу, сегодня же вечером. Ты получил список членов правления? Ладно, ты знаешь, кто с нами на сто процентов. Начинай звонить. Ты берешь от А до М, а я возьму остальных. Встретимся здесь у меня, скажем, около десяти. Всем хватит времени добраться.

Глава XVIII

Из ящика комода Муз Картер выбрал пару вязаных ромбиками носков. Был уже полдень понедельника, но он еще не одевался. Сидя на краю кровати и рассеянно натягивая носки, он обдумывал безотлагательную проблему – деньги. В соседней комнате его сестра Шэрон – он знал это – лежала на кровати и читала. Она всегда читала.

– Эй, Шэрон, – позвал он через стенку, – дашь взаймы?

– Нет.

Он не ожидал ничего другого, но попытаться стоило. Он наклонился ближе к стене и заговорил с большей настойчивостью:

– Понимаешь, я подыскал одну работенку. Парень в городе, в Бостоне… – Он услышал скрип кровати, затем хлопнула дверь. Она вышла.

– Сука, – пробормотал он.

Он поднял край матраца, чтобы достать серые фланелевые брюки, которые положил под него вчера вечером. Надевая их, он обдумывал, на что можно рассчитывать в комнате Питера. Малыш доставляет газеты, и у него всегда есть деньги. Он, однако, не даст взаймы и пяти центов. О деньгах он заботится больше, чем о собственной шкуре. Но сейчас его нет дома. С другой стороны, малыш хорошо их прячет, и если Шэрон услышит, как он шурудит в его комнате, она донесет на него. Плечи Муза невольно вздрогнули при воспоминании о том, как в последний раз его поймали, когда он залез в запасы Питера: отец выразил свое неодобрение с помощью полудюймового прута.

Все еще размышляя о возможности быстрого набега в комнату Питера, он выбрал из своего скудного гардероба желтую рубашку. Внизу открылась и закрылась дверь – значит, мать вернулась из похода по магазинам. «Черт, она даст их мне», подумал он и быстро закончил одеваться. Черный галстук, уже завязанный, затягивался одним быстрым движением. Он надел спортивную куртку и сунул ноги в мокасины. Затем сбежал по лестнице.

Мать раскладывала на кухне покупки.

– Ты собрался на свидание с девушкой? – недовольно спросила она, увидев, как он одет.

Он улыбнулся ей широкой заразительной улыбкой.

– Девушки – это вечером, мама, ты же знаешь. Я собираюсь в город.

– В город?

– Да, в Бостон. Есть шанс получить работу. Там особое дело. Домой могу попасть поздно.

– Отец не любит, когда тебя нет за столом во время обеда.

– Да знаю я, мама, но обратно я поеду автостопом.

– Ты хочешь сказать, что у тебя нет даже на автобус?

– У меня десять пенсов. Это правда. Я должен был получить кое-какие деньги в магазине за работу, которую делал для старика Бегга, но он забыл расплатиться со мной, а я забыл напомнить.

– Он не заплатил тебе за работу?

– Нет, он никогда не платит мне до пятницы, до конца недели.

– А этот мистер Пафф в кегельбане?

– Он заплатит только сегодня вечером.

– На что это похоже, когда такой мальчик, как ты, должен ездить автостопом? Почему ты не найдешь себе постоянную работу?

– Плотником, как Па? Нет уж, спасибо. Я же сумел прожить с тех пор, как вернулся, разве нет? Просто время от времени человека поджимает. И такое может случиться с кем угодно. А если у меня получится с этим делом, я буду на коне.

– С каким делом?

– Что-то связанное с рекламой. Один парень – я познакомился с ним в колледже, в Алабаме, – приехал на Север и организует бизнес.

– И ты собираешься встретиться с ним без пенни в кармане?

– Я не собираюсь говорить ему, что я без пенни, – резко сказал он.

– Он увидит это по твоему лицу. Он прочтет это в твоих глазах, – сказала она. – Как это вижу я. – Она пошарила в кармане передника и достала кошелек. – Вот, здесь два доллара. Это все, что я могу тебе дать, но ты сможешь поехать на автобусе в оба конца. – Она протянула ему помятые банкноты. – Теперь ты наверняка вовремя попадешь домой к обеду.

– Вот те раз, Ма. Я хочу сказать, что придется обсудить какие-то подробности, он может пригласить меня пообедать с ним. Не могу же я все бросить и сказать: мне домой надо, меня семья к обеду ждет.

– Хорошо, если ты увидишь, что задерживаешься, то позвонишь. Просто извинись и скажи, что у тебя встреча, которую надо отменить; позвонишь и скажешь, что опаздываешь. Так это и положено делать. И если он деловой человек, то будет уважать тебя за это.

– Хорошо, мама. Думаю, ты права. Спасибо за деньги. Ты получишь их обратно не позже пятницы.

Он достал из стенного шкафа светло-бежевый хлопчатобумажный плащ, поднял воротник и оглядел себя в зеркале, висевшем в холле. Собственный вид его удовлетворил, – молодой студент колледжа, точно как в «Плэйбое». В зеркале он видел, что мать наблюдает за ним и что она им гордится. Он подмигнул своему отражению и с радостным «до свидания» вышел.

Глава XIX

Диди прикрыла рукой телефонную трубку и прошептала матери:

– Помнишь того парня из школы, о котором я тебе говорила? Алан Дженкинс? Цветной парень? Он сейчас в Линне и хочет приехать. Что мне ему сказать?

– Пригласи его, если хочешь, – сухо сказала миссис Эпштейн. – У него есть машина?

– У него мотоцикл. А как же пикник…

– Пригласи его с собой, если он захочет.

– Ты думаешь, это будет нормально?

– Не вижу, почему нет. А все-таки, какой он?

– О, он немного старше, чем большинство первокурсников; он работал пару лет. Он ужасно талантливый. И он спокойный и веселый – я имею в виду, что не угрюмый, или, знаешь, обозленный, как некоторые из них. Я хочу сказать, в школе, это же художественная школа… в общем, это не имеет значения. Я хочу сказать, что мы не думаем о нем как о другом, если ты понимаешь, что я имею в виду.

– Тогда… – и миссис Эпштейн пожала плечами.

Диди убрала руку с трубки и сказала:

– Ой, Алан? Извини, что заставила тебя ждать. Послушай, мы с бывшими одноклассниками устраиваем пикник на пляже. Ты бы не хотел пойти с нами?… Человек шесть или восемь… Ты можешь? Хорошо. О, я как раз вспомнила: я обещала нашему рабби показать картину, над которой работала в школе, – помнишь, Моисей и скрижали Завета? Так может, подвезешь меня к нему?… Нет, мы не задержимся… Хорошо, ты выезжаешь из Линна по береговой дороге и едешь до первого светофора…

Алан дал полный газ и заглушил мотор. Диди соскочила с заднего сидения, и он отвел мотоцикл к гаражу.

– Этот рабби, похоже, прямой парень, – сказал он. – Забавно, я ожидал увидеть старую развалину с длинной бородой. Я думал, что все раввины носят бороду.

Диди хихикнула.

– Нет, только все студенты колледжа. Мне кажется, я ни одного бородатого и не видела ни разу.

– Я-то думал, он будет говорить, как проповедник – знаешь там, о Боге и всяком таком…

– На самом деле раввины не проповедники; они скорее учителя, – объяснила она. – Как говорит наш рабби, его настоящая работа – толковать и применять закон, как адвокат или судья.

Миссис Эпштейн встретила их в гостиной.

– Вы первый раз в Барнардс-Кроссинге, мистер Дженкинс? Диди так много говорила о вас.

Это был привлекательный молодой человек, с кожей цвета крепкого кофе. Губы хотя и синеватые, но не слишком большие. Нос с высокой переносицей и правильной формы. Волосы коротко подстрижены; она с удовлетворением отметила, что он и не пытается выпрямить или пригладить их. Он был среднего роста, но с широкой грудью и квадратными плечами, которые сейчас казались напряженными.

– Да, мэм. Я бывал пару раз на Северном побережье – в Линне. Есть там один парень, который иногда продает мои картины…

– Художественный дилер? Я не знала, что в Линне есть художественный магазин или галерея, – сказала она, предлагая ему стул.

– Нет, мэм. У него вроде книжного магазина с открытками и какими-то подарками – всякие такие штуки. Когда у него есть место, он вешает мои картины, и если продает какую-нибудь из них, платит мне.

– И много вы продаете? – спросила она.

Он засмеялся красивым, открытым смехом.

– Недостаточно, чтобы уйти на пенсию. Завтра рано утром я еду в Нью-Йорк, надеялся получить у него хоть что-нибудь. – Он покачал головой. – Ноль – хотя, по его словам, одной картиной пара человек заинтересовались.

– И какие картины вы пишете, мистер Дженкинс?

– О, Алан пишет такие изумительные, абстрактные…

За окном посигналили.

– Это Стью. Пошли, Алан, – сказала Диди.

– Возьми свитер, дорогая. На Пойнте может стать прохладно.

– Обойдусь.

– Хорошей вечеринки, дорогая. До свидания, мистер Дженкинс. Удачи вам с вашими картинами.