Текст книги "БСФ. Том 25. Антология"

Автор книги: Гарри Гаррисон

Соавторы: Айзек Азимов,Иван Ефремов,Станислав Лем,Роберт Шекли,Альфред Бестер,Кобо Абэ,Пьер Буль,Владимир Савченко,Джон Уиндем,Рэй Брэдбери
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

ВРЕМЯ ЗРЕЛОСТИ
(Предисловие)

Сложен и красочен мир образов, отраженных на страницах Библиотеки современной фантастики. Знакомясь с этой широкоэкранной эпопеей идей и событий, читатель чувствует главное: он становится богаче. Насколько – сейчас трудно судить. Это богатство продлено во времени. Приговор коллективным усилиям современных фантастов придет из грядущего, и в ретроспективе многое станет и ясней и понятней.

Взрыв сенсационной заинтересованности сменился сегодня устойчивым интересом к фантастике, параллельно количественному спросу пришли повышенные требования к качеству этой литературы. Уже делаются предварительные попытки оценить общий вклад фантастики в мировую культуру, определить ее роль и многостороннее влияние на читательские массы.

Непреложным обстоятельством остается связь фантастики с научно-технической революцией. Аспекты этой связи многообразны. Подобно некоторым новейшим научным дисциплинам фантастика возникла на «стыке», на взаимном сближении различных по методам, но единых по целям путей человеческого познания. Опросы читателей показали, что большое число молодых ученых пришло в науку не без влияния фантастики. В пропаганде научных идей фантастика оказывается мощным действенным оружием. Образ современного ученого, человека и гражданина, составляет главный предмет лучших произведений фантастической литературы. Считается, что интерес к науке и интерес к научной фантастике являются, по сути, двумя сторонами одного и того же явления – неослабевающего интереса людей к величественным проблемам естествознания.

В какой-то мере фантастике удалось стать своеобразным эстетическим зеркалом науки. Ведя как бы размышление вслух о путях и превращениях научной идеи, фантастика вносит в научную проблему недостающий ей эмоциональный элемент. В произведениях этого вида литературы ученые находят то, что порой трудно осмыслить им самим, – последствия их открытий в множественных реакциях отдельных людей и общества в целом. Фантастика задает определенный энергетический тонус, творческое напряжение, которые так необходимы для научной работы. Фантастика активизирует мир ассоциативных связей, этот фундамент неожиданных открытий и обобщений.

Впрочем, не только научные, а более всего человековедческие проблемы волнуют современную фантастику. Мир идей без живого героя пуст и отчужден. Человек в фантастике выступает в образе исследователя и борца. Он познает новую вероятностную действительность и в столкновении с ней преобразует ее на благо всего человечества. Это преобразование совершается с позиций современности. Фантастика отражает острые моральные и социальные проблемы наших дней через многосложный духовный мир героя. Проникновение в глубины научных проблем оказалось в прямой зависимости от глубины изображения человека. Сочувствие к герою адресуется и его делу.

Некоторые видят связь фантастики с реальностью в прогностических возможностях жанра. Мол, людям нужна мечта, и фантастика удовлетворяет существующий спрос. Предсказывает, подсказывает, предполагает. Все же следует помнить: основные фундаментальные прогнозы сегодня принадлежат наукам.

Неоднократно задавался вопрос, что же делает фантастика. Суть ответов сводилась к тому, что фантастике, как и всей литературе, положено заниматься проблемами устройства души человеческой в эпоху нарастающих перемен. Только в отличие от обычной прозы устройство это будет происходить в мире вероятностном, возможном. Диапазон фантастических миров обширен: от почти реальных до сугубо фантастических, носящих все признаки яркого сновидения. По все эти рукотворные сны наделены четкой авторской программой: они призваны в зримой, образной форме воплотить черты реальной действительности. Их цель в том, чтобы проявить непроявленное, обнаружить сокрытое, предсказать возможное. На основе зародышевой ткани сконструировать будущий организм, отталкиваясь от первого типа, указать направление долгого пути. Говорят, что в своем восприятии читатель совмещает возможное с будущим. Но это неточно. Фантастика создает множественные, вероятностные миры. Среди них может оказаться и тот единственный, в котором нам предстоит жить завтра. Духовный и материальный облик грядущего отражен в фантастических моделях подобно прошлому, запечатленному в документах и памятниках старины. Речь идет не о степени достоверности, а о сходстве формального приема. В конце концов, и с прошлым и с будущим мы знакомимся с помощью книги. И летописцы, видимо, обладали не менее «раскованным» воображением, чем современные писатели-фантасты…

Все же, наверное, социологи не зря считают, что способность мечтать, способность предвидеть делает человеческое общество устойчивее, надежнее по отношению к внешним возмущающим влияниям. Повышает, говоря научно, общественный гомеостазис. Предвидя будущее, человечеству удается приготовиться к встрече с ним. Мечтая, люди обживают время, как бы заселяя его собственными проекциями, вынесенными в завтрашний день. Говоря проще, фантастика помогает захватывать, завоевывать время. С помощью мечты и научных прогнозов сегодня покоряются безбрежные временные пространства так же, как некогда завоевывались пространства географические. Человечество начало активную систематическую экспансию во времени. Выбор оптимальных прогнозов в значительной мере определяется мировоззренческой позицией автора. Этот выбор, собственно, и диктует основополагающее разделение: заселяем ли мы будущее призраками страха или надеждой, уверенностью, радостью? Где-то здесь и пролегла граница между фантастикой капитализма и социализма. За бортом Библиотеки осталась немалая толика зарубежных фантастических произведений. Многие из них обладают громкой и печальной славой. Начиная с джеймс-бондовской одиссеи и кончая сценариями для фильмов Романа Полянского. В Библиотеку современной фантастики не вошли больные сны, ночные кошмары авторов, воображение которых патологически деформировано буржуазной действительностью. Основания тому очевидны: будущее призвано помогать жить, оно не должно хватать человека за горло и держать в вечном ожидании беды. Между научно обоснованным романом – «предупреждением» и фантастикой «ужасов» непримиримый антагонизм: прогрессивная наука, подсказывает пути преодоления возможных катастроф, в то время как разочарованные буржуазные фантасты нагоняют страху на читателя, живописуя космические катаклизмы. У авторов из социалистических стран и прогрессивных писателей капиталистических стран находится больше светлых красок. Такие черты фантастики, как открывающиеся перед человечеством грандиозные перспективы, гуманность главных героев – ученых, космонавтов, оригинальность научной идеи, острый, напряженный сюжет, – все это отражено в лучших произведениях современной фантастики. Читатель сопереживает высокое волнение при встрече с неизвестным, его посещает вспышка внезапного озарения, он проникает в логику поиска, может восхищаться изяществом стройных выводов… Современная прогрессивная фантастика не оставит его равнодушным.

25– й том Библиотеки составлен большей частью из фантастических рассказов.

Здесь нет новых имен. На этих страницах представлены те, кто имел в Библиотеке свой авторский том, – И. Ефремов, Станислав Лем, Рей Брэдбери, А. Азимов, А. и Б. Стругацкие, К. Саймак, Абэ Кобо, Р. Шекли, П. Буль. Знакомые, известные авторы, их творческие особенности широко обсуждались в предыдущих изданиях. И в трудном жанре рассказа они не изменили ни своему таланту, ни мастерству. И своей главной авторской сверхзадаче они тоже не изменили. В небольших по размеру произведениях легко узнается активно-гуманистическое кредо писателя. Вот несколько рассказов, которые можно было бы условно объединить под общим названием «Человек сопротивляется». В неуправляемом море буржуазной действительности, утверждают авторы этих рассказов, человек обречен на ежеминутную борьбу с вторжением темных, жестоких сил, грозящих разрушить его хрупкий оазис благополучия. Сил таких много, они могущественны, многообразны, порой непонятны, чуть ли не иррациональны.

На преступление идет героиня рассказа «Некролог» А. Азимова. Преступление вынужденное, оно спровоцировано жестоким духом самой жизни, унылым, безрадостным существованием человека-вещи. Жена ученого-маньяка, озлобленного неудачника и эгоиста, находит не лучший путь к освобождению, по читателю ясно: дело не в ее проступке, а в беспросветной духовной атмосфере, окружающей героиню. Защищаясь от растянутого на годы преступления, она избирает в качестве оружия преступление мгновенное.

Сопротивление имеет множество форм. В рассказе Абэ Кобо «Детская» оно – пассивное. Это тот случай, когда герой отступает, но не сдается. Он уходит с детьми в подполье, чтобы там, в удушливом, больном мирке, занять круговую линию обороны против могущественного врага – современного буржуазного мира. Слабым людям и детям сопротивление достается нелегко: оно уродует их души и мысли, толкает к безумию.

На первый взгляд силы названного нами сопротивления мизерны: дети, женщины, напуганные чудаки. Но в том-то и дело, что здесь таится серьезнейшее обвинение государственному буржуазному строю, не щаоище-му жен и детей своих. В данном случае слабость оборачивается силой: она укрепляется сочувствием и солидарностью масс. Слабый в традиционном представлении герой приобретает волшебную мощь, если за ним правда, общественная поддержка, справедливость, добро.

Оптимистичен и светел небольшой рассказ Артура Кларка «Колыбель на орбите». Он развивает тему интернациональной дружбы ученых и добрых дел в космосе. «Интеллектуальная проза», которой считается фантастический жанр, устами своих многочисленных авторов в разных формах и аспектах удачно отражает грандиозные свершения человеческого разума. И все глубже становится понимание: разум и познание не самоцель, а всего лишь инструменты. Инструменты для делания добра. Только подвергнутый насильственной операции, отторгающей разум и познание от морали, этот инструмент может стать орудием зла.

Рассказ Ивана Антоновича Ефремова «Олгой-хорхой» и сокращенный вариант повести Владимира Савченко «Испытание истиной» в какой-то мере посвящены традиционной проблеме фантастики: судьбе ученых, переступающих грань неизвестного. Рассматривается тот случай познания, когда ученому приходится платить за встречу с неведомым самую высокую цену. Жертвенность – проблема старая, жертвенность – всегда нова. В фантастике она пользуется обоснованным вниманием и уважением читателя. В какой-то мере тема жертвенности в соединении с темой научного поиска находит место и в главе из повести «Пикник на обочине» А. и Б. Стругацких.

В изящной гротескной форме решают проблему «сотворения мира» Роберт Шекли в «Планете по смете» и Пьер Буль в рассказе «Когда не вышло у змея».

Рассказ Альфреда Бестера «Ночная ваза с цветочным бордюром» – это острая сатира на современный Голливуд. Уродливое искусство, воплощенное в действительность, делает ее вдвойне уродливой. Сказывается двойное искажение: при отражении жизни в фильмах и при реализации фильмов в жизни.

Несколько необычной новинкой представлен известный польский фантаст Станислав Лем: рассказом-рецензией «Альфред Целлерманн „Группенфюрер Луи XVI“».

Это антифашистское произведение. В рецензии концентрированно и насыщенно изложено содержание большого романа. Чудовищный социальный кошмар возникает в джунглях Амазонки: бывшие нацисты обращены в придворных Людовика XVI. Автору удалось тонко и точно показать повторяемость социальных шаблонов диктаторских режимов: наглая фальшь и ложь этикета, тайная развращенность и преступность, интриги, и заговоры. Жутковатая игра, затеянная переряженными эсэсовцами, завершается закономерным крахом. Фашистский строй обречен на гибель изначально: он несет поражение в глубинах своей социальной сути.

Содержание основных произведений, составляющих 25-й том Библиотеки, убеждает читателя в том, что прогрессивная фантастика по-прежнему находится на переднем крае проблем, волнующих человечество.

М. Емцев

Иван Ефремов
ОЛГОЙ-ХОРХОЙ

По приглашению правительства Монгольской Народной Республики я проработал два лета, выполняя геодезические работы на южной границе Монголии. Наконец мне оставалось поставить и вычислить два-три астрономических пункта в юго-западном углу границы Монгольской Республики с Китаем. Выполнение этого дела в труднопроходимых безводных песках представляло серьезную задачу. Снаряжение большого верблюжьего каравана требовало много времени. Кроме того, передвижение этим архаическим способом казалось мне нестерпимо медленным, особенно после того, как я привык переноситься из одного места в другое на автомобиле. Верная моя «газовская» полуторатонка добросовестно служила мне до сих пор, но, конечно, сунуться на ней в столь страшные пески было просто невозможно. Другой пригодной машины не было под руками. Пока мы с представителем Монгольского ученого комитета ломали голову, как выйти из положения, в Улан-Батор прибыла большая научная советская экспедиция. Ее новенькие, превосходно оборудованные грузовики, обутые в какие-то особенные сверхбаллоны специально для передвижения по пескам, пленили все население Улан-Батора. Мой шофер Гриша, очень молодой, увлекающийся, но способный механик, любитель далеких поездок, уже не раз бегал в гараж экспедиции, где он с завистью рассматривал невиданное новшество. Он-то и подал мне идею, после осуществления которой с помощью Ученого комитета наша машина получила новые «ноги», по выражению Гриши. Эти «ноги» представляли собой очень маленькие колеса, пожалуй меньше тормозных барабанов, на которые надевались непомерной толщины баллоны с сильно выдающимися выступами. Испытание нашей машины на сверхбаллонах в песках показало действительно великолепную ее проходимость. Для меня, человека большого опыта по передвижению на автомашине в разных бездорожных местах, казалась просто невероятной та легкость, с которой машина шла по самому рыхлому и глубокому песку. Что касается Гриши, то он клялся проехать на сверхбаллонах без остановки всю Черную Гоби с востока на запад.

Автомобильных дел мастера из экспедиции снабдили нас, кроме сверхбаллонов, еще разными инструкциями, советами, а также множеством добрых пожеланий. Вскоре наш дом на колесах, простившись с Улан-Батором, исчез в облаке пыли и понесся по направлению на Цецерлег. В обтянутом брезентом, на манер фургона, кузове лежали драгоценные сверхбаллоны, громыхали баки для воды и запасная бочка для бензина. Многократные поездки выработали точное расписание размещения людей и вещей. В кабине с шофером сидел я за специально пристроенным откидным столиком для пикетажной книжки. Тут же помещался маленький морской компас, по которому я записывал курс, а по спидометру расстояния, пройденные машиной. В кузове, в передних углах, помещались два больших ящика с запасными частями и резиной. На них восседали: мой помощник – радист и вычислитель, и проводник Дархин, исполнявший также обязанности переводчика, умный старый монгол, много повидавший на своем веку. Он сидел на ящике слева, чтобы, склонившись к окну кабины, указывать Грише направление. Радист, мой тезка, страстный охотник, восседал на правом ящике с биноклем и винтовкой, охраняя в то же время теодолит и универсал Гильдебранта… Позади них кузов был аккуратно заполнен свернутыми постелями, палаткой, посудой, продовольствием и прочими вещами, необходимыми в дороге.

Путь лежал к озеру Орок-нор и оттуда в самую южную часть республики, в Заалтайскую Гоби, около трехсот километров к югу от озера. Наша машина пересекла Хангайские горы и выбралась на большой автомобильный тракт. Здесь, в селении Таца-гол, в большом гараже мы проверили машину и запаслись горючим на весь путь, подготовившись таким образом к решительной схватке с неизвестными песчаными пространствами Заалтайской Гоби. Бензин на обратную дорогу нам должны были забросить на Орок-нор.

Все шло очень хорошо в этой поездке. До Орок-нора нам встретилось несколько трудных песчаных участков, но с помощью чудодейственных сверхбаллонов мы прошли их без особых затруднений и к вечеру третьего дня увидели отливающую красноватым светом ровную поверхность горы Ихэ. Как бы радуясь вечерней прохладе, мотор бодро пофыркивал на подъемах. Я решил воспользоваться холодной ночью, и мы ехали в мечущемся свете фар почти до рассвета, пока не заметили с гребня глинистого холма темную ленту зарослей на берегу Орок-нора. Дремавшие наверху проводник и Миша слезли с машины. Площадка для стоянки была найдена, топливо собрано, и вся наша небольшая компания расположилась на кошме у машины пить чай и обсуждать план дальнейших действий. Отсюда начинался неизвестный маршрут, и я хотел вначале его отнаблюдать и поставить астрономический пункт, проверив казавшиеся мне сомнительными наблюдения Владимирцева. Шофер хотел хорошенько проверить и подготовить машину, Миша – настрелять дичи, а старый Дархин потолковать о дороге с местными аратами. Объявленная мною остановка на сутки была принята со всеобщим одобрением.

Определив, с какой стороны и под каким углом машина дольше задержит лучи утреннего солнца, мы улеглись около нее на широкой кошме. Влажный ветерок чуть шелестел камышом, и особенный аромат какой-то травы смешивался с запахом нагретой машины – комбинацией запахов бензина, резины и масла. Так приятно было вытянуть уставшие ноги и, лежа на спине, вглядываться в светлевшее небо! Я быстро уснул, но еще раньше услышал рядом с собой ровное дыхание Гриши. Проводник с помощником долго шептались о чем-то. Проснулся я от жары. Солнце, отхватив большую часть тени, отбрасываемой машиной, сильно нагрело мои ноги. Шофер, вполголоса напевая что-то, копошился у передних колес. Миши и проводника не было. Я встал, искупался в озере и, напившись приготовленного мне чаю, стал помогать шоферу.

Выстрелы, раздавшиеся вдалеке, свидетельствовали о том, что Миша тоже не теряет времени даром. Возню с машиной мы закончили под вечер. Миша принес несколько уток – из них двух каких-то очень красивых, неизвестной мне породы. Шофер занялся приготовлением супа, а Миша установил походную антенну и вытащил радиостанцию, готовя ее к ночному приему сигналов времени, я бродил вокруг лагеря, выбирая площадку для наблюдения и постановки столба. Подойдя к машине, я увидел, что обед уже готов. Проводник, который тоже вернулся, что-то рассказывал шоферу и Мише. При моем появлении старик замолчал. Гриша, широко и беззаботно улыбаясь, сказал мне:

– Стращает нас Дархин, прямо нет спасения, Михаил Ильич! Говорит, что прямо к бесу в лапы завтра попадем!..

– Что такое, Дархин? – спросил я проводника, подсаживаясь к котлу, установленному на разостланном брезенте.

Старый монгол негодующе посмотрел на шофера и с мрачным видом пробормотал о смешливости и непонятливости Гриши:

– Гришка всегда хохочет, беду совсем не понимает…

Веселый смех молодых людей, последовавший за этим заявлением, совсем рассердил старика. Я успокоил Дархина и стал расспрашивать его о завтрашнем пути. Оказалось, что он получил подробные сведения от местных монголов. Сухим стебельком Дархин начертил на песке несколько тонких линий, означавших отдельные горные группы, на которые распадался здесь Монгольский Алтай. Через широкую долину, западнее Ихэ-Богдо, наш путь лежал прямо на юг по старой караванной тропе, через песчаную равнину, к колодцу Цаган-Тологой, до которого, по сообщению Дархина, было пятьдесят километров. Оттуда шла довольно хорошая дорога по глинистым солонцам, протяженностью около двухсот пятидесяти километров, до горной гряды Ноин-Богдо. За этими горами к западу шла широкая полоса грозных песков, не менее сорока километров с севера на юг, – пустыня Долон-Хали-Гоби, а за ней, до самой границы Китая, тянулись пески Джунгарской Гоби. Эти пески, по словам Дархина, были совершенно безводны и безлюдны и слыли у монголов зловещим местом, в которое опасно было попадать. Такая же дурная слава шла и про западный угол Долон-Хали-Гоби. Я постарался уверить старика в том, что при быстроходности нашей машины – он мог познакомиться с ней за время пути – пески нам не будут опасны. Да мы и не собираемся долго задерживаться в них. Я только посмотрю на звезды – и обратно. Дархин молча покачал головой и ничего не сказал. Однако ехать с нами он не отказался.

Ночь прошла спокойно. Я с трудом и неохотно поднялся до рассвета, разбуженный Дархином. Мотор гулко зашумел в предутренней тишине, будя еще не проснувшихся птиц. Свежая прохлада вызывала легкую дрожь, но в кабине я согрелся и опустил стекло. Машина шла быстро, сильно раскачиваясь. Пейзаж ничем не привлекал внимания, и скоро я начал дремать. Хорошо дремлется, если высунуть локоть согнутой руки из окна кабины и положить голову на руку. Я просыпался при сильных толчках, отмечал компас и снова дремал, пока не выспался. Шофер остановил машину. Я закурил, прогнав последние остатки сна. Мы находились у самой подошвы гор. Солнце жгло уже сильно. Баллоны нагрелись до того, что нельзя было притронуться к их узорчатой черной резине. Все вылезли из машины размяться. Гриша по обыкновению осматривал свою «машинушку», или «машу», как он еще называл доблестную полуторатонку. Дархин всматривался в крутые красноватые склоны, от которых шли в степь длинные хвосты осыпей. Солнечные лучи падали параллельно линии гор, и каждая выбоина коричневых или карминно-красных обрывов, каждая долинка или промоина были заполнены густыми синими тенями, образовавшими самые фантастические узоры.

Я любовался причудливой раскраской и впервые понял, откуда, должно быть, ведет свое начало сине-красный узор монгольских ковров. Дархин показал далеко в стороне, к западу, широкую долину, разрезавшую поперек горную цепь, и, когда мы расселись по своим местам, шофер повернул уже остывшую машину направо. Солнце все сильнее накаляло капот и кабину, мощность перегревшегося мотора упала, и даже на небольшие подъемы приходилось лезть на первой передаче. Почти беспрерывное завывание машины угнетающе действовало на Гришу, и я не раз ловил его укоризненные взгляды, но не подавал виду, надеясь добраться до какой-нибудь воды, чтобы не расходовать прекрасную воду из озера. Мои ожидания не были напрасны: слева мелькнул крутой обрыв глубокого ущелья, с травой на дне, того самого ущелья, в которое нам предстояло углубиться. Несколько минут спуска – и Гриша, довольно улыбаясь, остановил машину на свежей траве. Под обрывом скал, по характеру места, должен был быть родник. Крутые скалы отбрасывали благодатную тень. Ее синеватый плащ укрыл нас от ярости беспощадного царя пустыни – солнца, и мы занялись чаепитием у подножия скал.

Едва жара начала «отпускать», мы все заснули, чтобы набраться сил для ночной езды. Спал я долго и едва открыл глаза, как услышал громкое восклицание шофера:

– Смотрите скорее, Михаил Ильич! Я все боялся, что проспите и не увидите… Я спросонок даже испугался – понять ничего не мог. Прямо пожар кругом.

В самом деле, окружающий нас пейзаж казался невероятным сновидением. Отвесные кручи красных скал слева и справа от нас алели настоящим пламенем в лучах заходящего солнца. Глубокая синяя тень разливалась вдоль подножия гор и по дну ущелья, сглаживая мелкие неровности и придавая местности мрачный оттенок. А надо всем этим высилась сплошная стена алого огня, в которой причудливые формы выветривания создавали синие провалы. Из провалов выступали башни, террасы, арки и лестницы, также ярко пылавшие, – целый фантастический город из пламени. Прямо впереди нас, вдали, в ущелье, сходились две стены: левая – огневая, правая – исчерна-синяя. Зрелище было настолько захватывающим, что все мы застыли в невольном молчании.

– Ну-ну!.. – Гриша очнулся первым. – Попробуй расскажи в Улан-Баторе про такое – девки с тобой гулять перестанут, скажут: «Допился парень до ручки…» Заехали в такие места, что как бы Дархин не оказался прав…

Монгол ничем не отозвался на упоминание его имени. Неподвижно сидя на кошме, он не отрывал глаз от пылающего ущелья. Огненные краски меркли, постепенно голубея. Откуда-то едва потянуло прохладой. Пора было трогаться в путь. Мы покурили, уничтожили по банке сгущенного молока, и снова крыша кабины закрыла от меня небо. Дорога бежала и бежала под край радиатора и крыло машины. Фара, обращенная ко мне своим выпуклым затылком с кольчатым проводом, настороженно уставилась вперед, вздрагивая при сильных толчках. До наступления темноты мы подъехали к колодцу Бор-Хисуты, представлявшему собой защищенный камнями родник с горьковатой водой. Впереди маячили какие-то холмы, названия которых Дархин не знал.

Стемнело. Скрещенные лучи фар побежали впереди машины, увеличивая в своем скользящем косом свете все мелкие неровности дороги. Плотнее придвинулась темнота, и чувство оторванности от всего мира стало еще сильнее… Прямо впереди нас поднималась, вырастая, темная, неопределенных очертаний масса – должно быть, какие-то холмы. Пора было остановиться, передохнуть до рассвета. У холмов могли быть овраги – ночная езда здесь была рискованной. Скоро в багровеющем небе четко вырисовались закругленные вершины холмов – хребет Ноин-Богдо, в этом месте сильно пониженный. Легко преодолев перевал, мы остановились на выходе из широкой долины, чтобы надеть сверхбаллоны: мы вступали в Долон-Хали-Гоби. Пустыня расстилала перед нами свой однотонный красновато-серый ковер. Далеко, в туманной дымке, едва угадывалась полоска гор. Горы эти, в старину называвшиеся «Койси-Кара», и были целью моего путешествия. Я хотел поставить астропункт на низкой горной гряде, разделяющей две песчаные равнины Джунгарской Гоби. Если бы мы нашли там воду, то, пользуясь сверхбаллонами, можно было бы пересечь пески Джунгарской Гоби примерно до границы с Китаем и еще раз отнаблюдать. Так или иначе, нужно было торопиться. Вероятность нахождения воды в неизвестном проводнику месте была небольшой, а отклоняться от маршрута в сторону было бы небезопасно из-за неминуемого перерасхода горючего. Мы выехали, несмотря на то что над песками уже дрожала дымка знойного марева. Навстречу нам шли без конца все новые и новые волны застывшего душного моря песка. Желтый цвет песка иногда сменялся красноватым или серым; разноцветные переливы солнечной игры временами бежали по склонам песчаных бугров. Иногда на гребнях барханов колыхались какие-то сухие и жесткие травы – жалкая вспышка жизни, которая не могла победить общего впечатления умершей земли…

Мельчайший песок проникал всюду, ложась матовой пудрой на черную клеенку сиденья, на широкий верхний край переднего щитка, на записную книжку, стекло компаса. Песок хрустел на зубах, царапал воспаленное лицо, делал кожу рук шершавой, покрывал все вещи в кузове. На остановках я выходил из машины, взбирался на самые высокие барханы, пытаясь увидеть в бинокль границу жутких песков. Ничего не было видно за палевой дымкой. Пустыня казалась бесконечной. Глядя на машину, стоящую накренясь на один бок, с распахнутыми, как крылья, дверцами, я старался победить тревогу, временами овладевавшую мною. В самом деле, как ни хороши новые баллоны, но мало ли что может случиться с машиной. А в случае серьезной, неисправимой на месте поломки шансов выбраться из этой безлюдной местности у нас было мало… Не слишком ли смело я пустился в глубь песков, рискуя жизнью доверившихся мне людей? Такие мысли все чаще одолевали меня в песках Долон-Хали. Но я верил в нашу машину. Так же успокоительно действовал на меня старый Дархин. Малоподвижное «буддийское» лицо его было совершенно спокойно. Молодые же мои спутники не задумывались особенно над возможными опасностями.

Меня смущало то, что после пятичасового пути впереди по-прежнему не было заметно никаких гор. На шестьдесят седьмом километре песчаные волны стали заметно понижаться и вместе с тем начали подъем. Я понял, в чем дело, когда через каких-нибудь пять километров мы переваливали небольшой глинистый уступ и Гриша сразу же затормозил машину. Пески Долон-Хали заполняли обширную плоскую котловину, находясь на дне которой я, конечно, не мог видеть отдаленные горы. Едва же мы поднялись на край котловины и оказались на ровной, как стол, возвышенности, обильно усыпанной щебнем, горы неожиданно выступили прямо на юге, километрах в пятнадцати от нас. Блестящий щебень, покрывавший все видимое вокруг пространство, был темно-шоколадного, местами почти черного цвета. Нельзя сказать, чтобы эта голая черная равнина производила отрадное впечатление. Но для нас выход на ровную и твердую дорогу был настоящей радостью. Даже невозмутимый Дархин поглаживал пальцами редкую бородку, довольно улыбаясь. Сверхбаллоны отправились на отдых в кузов. После медленного движения через пески быстрота, с которой мы добрались до гор, казалась необычайной. Некоторое время пришлось проблуждать у подножия гор в поисках воды.

К закату солнца мы были на южной стороне, где и обнаружили родник в глубоком овражке, впадавшем в большое ущелье. Водой мы были теперь обеспечены. Не дожидаясь чая, я отправился вместе с Мишей на ближайшую вершину, чтобы успеть до темноты разыскать удобную для астрономического пункта площадку. Горы были невысоки, их обнаженные вершины поднимались метров на триста. Горная цепь имела своеобразные очертания лунного серпа, открытого к югу, к пескам Джунгарской Гоби, а выпуклостью с более крутыми склонами обращенного на север. С южной стороны горной дуги между рогами полумесяца тянулся в виде прямой линии обрыв, ниспадавший к высоким барханам песчаного моря. Наверху было ровное плато, поросшее высокой и жесткой травой. Плато ограничивали с трех сторон конусовидные вершины с острыми зазубренными верхушками. Истерзанные ветрами горы казались угрюмыми. Страшное чувство потерянности охватывало меня, когда я вглядывался в бесконечные равнины на юге, востоке и севере. Только вдали, на западе, туманились еще какие-то горные вершины, такие же невысокие, бесцветные и одинокие, как и те, с которых я смотрел.

Плато внутри полумесяца было идеально для наблюдений, поэтому мы перенесли на него радиостанцию и инструменты. Вскоре сюда же перебрались и шофер с проводником, притащившие постели и еду. Далеко внизу стояла наша машина, казавшаяся отсюда серым жуком. Мертвая тишина безжизненных гор, нарушаемая только едва слышным шелестом ветра, невольно нагнала на всех задумчивое настроение. Мои спутники расположились отдыхать на кошме, только Миша неторопливо соединял контакты сухих батарей. Я подошел к обрыву и долго смотрел вниз, на пустыню. Скалы с изрытой выветриванием поверхностью поднимались над слегка серебрящейся редкой полынью. Однообразная даль уходила в красноватую дымку заката, позади дико и угрюмо торчали пильчатые острые вершины. Беспредельная печаль смерти, ничего не ждущее безмолвие веяли над этим полуразрушенным островом гор, рассыпающихся в песок, вливаясь в безымянные барханы наступающей пустыни. Глядя на эту картину, я представил себе лицо Центральной Азии в виде огромной полосы древней, уставшей жить земли – жарких безводных пустынь, пересекающих поверхность материка. Здесь кончилась битва первобытных космических сил и жизни, и только недвижная материя горных пород еще вела свою молчаливую борьбу с разрушением… Непередаваемая грусть окружающего наполнила и мою душу.