Текст книги "Слава не меркнет"

Автор книги: Гарри Табачник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

мать, мрачно погонял уставших коней отец. А на телеге рядом с братьями и сестрой сидел он, тогда

совсем еще маленький. Они шли, как и эти вот сейчас, в неизвестное. Что ждало их впереди? [46]

И вот тогда, лежа на телеге, он впервые в жизни увидал в знойном небе самолет. Кто знает, чей он был?

Свой или чужой?

Самолет проплыл над ним и исчез. Но, быть может, именно тогда в мальчишеском сознании родилось и с

тех пор все крепло желание не летать, нет, об этом он и не думал, а хоть как-то приобщиться к тому миру

знаний и чудес, из которого прилетела эта загадочная птица.

Поток беженцев поредел. Машина свернула с шоссе и пошла по берегу маленькой речки.

– Вива, Рус! Вива, камарадо русо! – вдруг провозгласил шофер. Видя, что его не поняли, он обернулся

к Смушкевичу и Свешникову, кивнул в сторону реки и сказал: – Рус. – Затем, указав на видневшийся

впереди городок, добавил: – А там русос...

И, довольный своей шуткой, рассмеялся.

Оказывается речка называлась Рус, а городок впереди был Сан-Клементе. На его аэродроме

располагались бомбардировщики республиканцев.

Аэродром в Сан-Клементе напомнил Смушкевичу минский, каким он его увидел много лет назад. Те же

самолеты. Тогда последнее слово техники, а теперь безнадежно устаревшие. Словно не было их, бурных

последних лет стремительного развития авиации.

– Прямо как музейные экспонаты, – заметил Смушкевич Свешникову.

– А на этих экспонатах приходится воевать, – ответил тот.

Выслушав рапорт командира эскадрильи Виктора Хользунова, Дуглас, улыбнувшись, сказал:

– Вот где встретились... Ну, как вы тут живете?

– Да как видите, – Хользунов жестом добродушного хозяина обвел руками вокруг и сказал: – Не

тужим... [47]

– Всем вам большой привет. О вас помнят и ждут... А теперь давайте все по порядку.

И сразу исчезла вся официальность встречи и завязался тот откровенный разговор, который умел вести

Смушкевич.

Что волновало летчиков? Конечно же то, что их умение, знания не могут полностью раскрыться сейчас, когда они летают вот на таких самолетах. Правда, все уже досконально изучили эти французские «Бреге-

19», летающие со скоростью сто двадцать километров в час. И даже умудрялись наносить противнику

чувствительные удары. Но разве это может сравниться с тем, что они сумеют, будь в их руках машины

новейших марок!

– Машины уже есть, – сказал Дуглас. – Скоро вы их получите.

От бомбардировщиков Дуглас отправляется к штурмовикам. Их база в небольшом городке Кинтанар-де-

ла-Орден. Это уже в ста с небольшим километрах от Мадрида. И Дуглас торопится. Самолетов-

штурмовиков у республики пока вообще нет. Летчики, которыми командует Константин Гусев, еще не

принимают участия в боевых действиях.

Поэтому быстрее к тем, кому сейчас отводится главная роль, – к истребителям.

Их аэродром совсем рядом с Мадридом, в Алкала-де-Энарес.

Большое летное поле выглядело оживленным. Видимо, только что вернулось с задания несколько машин, и возле них, о чем-то громко разговаривая, собирались летчики.

Дуглас и Свешников направились к небольшому кирпичному домику с башенкой, примостившемуся у

самой кромки поля, рядом с ангарами. [48]

Когда они вошли в этот состоявший всего лишь из одной комнаты домик, командир приземлившегося

звена докладывал о выполнении задания. Говорил он скупо, казалось, даже неохотно.

– Кто это? – тихо спросил Дуглас.

– Денисов. Слова не вытянешь, не любит говорить зря. Зато в воздухе!.. – Свешников восхищенно

посмотрел в сторону Денисова.

Но видно, неразговорчивость командира звена истребителей была хорошо известна сидевшему за столом

немолодому, уже заметно располневшему человеку с коротко подстриженными светло-русыми волосами.

Он продолжал задавать Денисову один за другим лаконичные, точные вопросы. За каждым из них

чувствовалось тщательно изученное положение дел.

Увидев вошедших Смушкевича и Свешникова, он встал и четко, как умеют докладывать лишь любящие

свое дело штабисты, доложил о положении дел. Закончив рапорт, представился:

– Начальник штаба группы Федосеев.

Федосеев стал ближайшим помощником Смушкевича на первые, самые трудные для него месяцы

пребывания в Испании.

На аэродроме Алкала яснее, чем в любом другом месте, ощущался пульс напряженной жизни летчиков.

Иной она и не могла быть у аэродрома, ставшего основной базой истребительной авиации

республиканцев.

Здесь находилась группа, которую возглавлял полковник Хулио. В те трудные месяцы обороны Мадрида

и позднее, во время боев на Гвадалахаре, это имя не сходило со страниц испанских и наших газет. Мало

кто знал тогда, что принадлежало оно отважному командиру советских летчиков-истребителей [49]

Герою Советского Союза Петру Ивановичу Пумпуру. В авиацию он пришел давно. В начале 20-х годов в

двухэтажном доме на Стрельне, где когда-то был знаменитый на всю Москву ресторан «Яр», неподалеку

от Ходынского поля, превращенного в аэродром, дружной семьей жили летчики интернациональной

эскадрильи «Ультиматум».

Итальянец Примо Джибелли, ставший Героем Советского Союза в Испании и погибший над Мадридом, и испанец Рамон Касанелес, кому не довелось воевать на родной земле, но где воевал и погиб его сын, тоже летчик, венгры, немцы, турок и индус – все они, приходя на аэродром, неизменно встречали там

молодого угловатого авиамеханика. Петя, как его ласково называли летчики, дневал и ночевал на

аэродроме. Ковыряться в моторах было его страстью. Вечно он что-то чинил, подгонял, придумывал.

Сказать, что он был влюблен в авиацию, – это значит сказать очень мало.

Со Смушкевичем они были знакомы давно. Теперь Яков Владимирович засыпал его вопросами. И

слушая обстоятельный доклад, он про себя отмечал его умение глубоко анализировать происходящие

события и делать из них четкие правильные выводы. Пумпур несомненно обещал в скором времени

вырасти в незаурядного военачальника.

– Начнем с того, что против нас воюют главным образом немцы и итальянцы, – говорил Хулио. —

Немцы – это легион «Кондор». Летают на истребителях типа «Хейнкель». Скорость – триста двадцать

– триста сорок километров в час. Два пулемета. Убирающиеся шасси.

У итальянцев – «Фиат». У него скорость поменьше: триста – триста двадцать километров в час. Но

четыре пулемета. Из них два – крупнокалиберных. [50] Бомбардировщики «Юнкерс», «Савойя»,

«Капрони».

Пока у нас не было современной техники, наши вылеты носили больше символический характер.

Потому-то мятежники чувствуют себя в воздухе хозяевами.

– А хозяевами должны стать мы, – сказал Смушкевич. И подумал: «Сказать легко, а как это сделать?»

На аэродроме он уже видел только что прибывшие «И-15» и «И-16». Из них решено было сформировать

две эскадрильи.

Группу «И-16», которая осталась в Алкала, возглавил Тархов. Нервный, всегда, казалось, чем-то

недовольный, очень шумный человек, он отличался безукоризненным знанием летного дела и

беззаветной храбростью. К сожалению, воевать ему довелось недолго. В одном из боев над Мадридом

его машина была подбита. Раненный, он прыгнул с парашютом. В воздухе его ранили еще раз. Все же он

сумел опуститься в расположении республиканцев. Они же, не знавшие еще о том, что в небе Испании

воюют наши летчики, долго не могли понять, кто он, приняв его то ли за немца, то ли за итальянца. Лишь

случайно оказавшийся рядом Кольцов наконец разобрал, кто он и откуда. Но было уже поздно: крови

Тархов потерял очень много.

Кольцов называет его в своем дневнике капитаном Антонио.

Второй эскадрильей – «И-15», – перелетевшей на аэродром в Гвадалахаре, командовал невысокий

озорной Пабло Паланкар. Так его называли в те дни. Теперь мы назовем его собственным, впоследствии

широко известным именем. Павел Рычагов его звали. Герой Советского Союза. [51]

Когда Дуглас приехал в Алкалу, обе эскадрильи только становились на ноги. Но отныне в распоряжении

летчиков имелись вполне современные машины. «И-16» обладал завидной скоростью, а «И-15»

отличался лучшей маневренностью. Первый вывод, который напрашивался сам: им надо действовать

вместе.

«Ну хорошо, – рассуждал далее Дуглас, – в таком сочетании легче выиграть воздушный бой, но ведь

это не решает главной задачи. Как прикрыть столицу, когда самолетов так мало?»

– Пожалуй, сейчас самое время ехать в Мадрид, – посмотрев на часы, сказал Пумпур. – Ведь всего не

расскажешь, надо посмотреть самому.

Вот он, этот город, о котором он столько думал последнее время...

Мадрид открылся их взору во всем своем неповторимом очаровании, когда они вместе с Хулио поднялись

на верх знаменитой «Телефоники» – самого высокого здания испанской столицы, увенчанного

двухэтажной башенкой в стиле испанского барокко.

Море разноцветных крыш вокруг. Где-то там внизу, под этими крышами, творили Веласкес и Кеведо, Сурбаран и Сервантес, Кальдерон и Лопе де Вега, Гойя и Унамуно.

Протяжный вой падающих бомб прервал мысли Смушкевича. А через минуту то тут, то там взметнулись

в небо языки пламени и черные столбы дыма.

Такого видеть ему еще не приходилось. Где-то там, в море огня горел дворец герцогов Альба, из которого

дружинники и рабочие с риском для жизни спасали бесценные полотна великих мастеров. Содрогалась

от взрывов площадь Капитолия – это совсем уже рядом.

В зловещий хор звуков вплетаются артиллерийские залпы. Орудия мятежников начинают обстрел [52]

города... Несколько снарядов попадают в зал, где работают телефонистки. К счастью, снаряды почему-то

не взорвались. И девушки, будто ничего не произошло, по-прежнему вызывают Париж, Вену, Нью-Йорк, Женеву, Буэнос-Айрес... О чем услышат они, эти далекие от грохота взрывов и свиста бомб города? О

чем захотят услышать? Ведь, чтобы слушать о том, что происходит в Мадриде, надо тоже иметь

мужество.

Один за другим спускаются в зал журналисты. Нервный, побледневший француз Луи де ла Пре, прибывший по заданию «Пари суар», передает в Париж: «Мадрид – это озеро крови, отражающее

пожар. Я вам уже сказал: я только регистрирую ужасы, я только сторонний свидетель. Но пусть мне все

же будет позволено сказать то, что я думаю. Самое сильное чувство, которое я испытал сегодня, не страх, не гнев, не жалость – это стыд.

Я стыжусь, что я человек, если человечество оказывается способным на такую резню неповинных».

Дуглас смотрел на объятый ужасом Мадрид. Нет, он не испытывал чувства стыда. Он видел то, чего не

увидел де ла Пре: между творившими все это и остальными людьми не оставалось уже ничего общего.

И опять де ла Пре: «Погибло две тысячи человек. Христос сказал: «Прости им, не ведают бо, что творят».

Мы должны сказать: не прощай их, ибо они ведают, что творят...»

Париж не услышал слов де ла Пре. «Пари суар» не напечатала его репортажей. Французский самолет, в

котором он летел на родину, был сбит фашистами, и де ла Пре погиб. Но в Париже не услышали и это. Не

захотели слышать. [53]

Как не хотели слышать в другом городе, в другой стране переданных отсюда, из сотрясающегося от

взрывов, зияющего пробоинами зала «Телефоники», слов Эрнеста Хемингуэя. Он только что спустился с

башни, где стоял рядом с Дугласом. Там они и познакомились. И позднее Хемингуэй скажет: «Только

личность генерала Дугласа удерживает меня от того, чтобы написать, что русские воюют в Испании».

Тогда это было важно. Важно было молчать, чтобы не давать повода тем, кто пугал колеблющихся

жупелом красной опасности.

В защитной куртке, обросший бородой, Эрнест потрясен. Он уже видел войну. Но это были просто

детские игрушки по сравнению с тем, что происходит. А что ожидает мир в будущем? Эрнест быстро

пишет и передает телефонистке: «Нам нужно ясное понимание преступности фашизма и того, как с ним

бороться. Мы должны понять, что эти убийства – всего лишь жесты бандита, опасного бандита —

фашизма. А усмирить бандита можно только одним способом – крепко побив его...»

Вот с этим Дуглас был согласен. Именно об этом он и думал, стоя на башне «Телефоники». И когда

Хемингуэй сказал ему это, он молча пожал его руку. Как защитить Мадрид от этих наглых, возомнивших

себя непобедимыми убийц?

– Как? – Дуглас посмотрел на Хулио. Тот стоял рядом, осунувшийся, опустив плечи. Нелегко было

летчику, да еще истребителю, видеть все происходящее и не иметь возможности ничему помешать.

– Нельзя больше ждать... Нельзя, – тихо произнес Дуглас, тщетно пытаясь удержать начавшую

вздрагивать нижнюю губу. – Что-то надо придумать, – он замолчал, прошелся несколько раз взад и

вперед по площадке, а потом сказал: – Конечно, [54] самое лучшее, если бы можно было организовать

непрерывное патрулирование в воздухе...

– А где взять такое количество самолетов? – отозвался Хулио.

Они направились к выходу. Дуглас оглянулся, словно хотел навсегда сохранить в памяти вид-пылающего

Мадрида.

– Слушай, – обратился он к Хулио. – Мы уходим, и здесь никого не остается, а ведь отсюда далеко

видно, а? – он вопросительно посмотрел на Хулио.

– Надо оставить наблюдателя, – мгновенно среагировал Хулио.

Они просидели над картой Мадрида всю ночь в номере фешенебельного отеля «Гайлорд»,

превращенного теперь в не затихающий ни днем, ни ночью перевалочный пункт, куда приезжали с

фронта и откуда после короткого отдыха опять уезжали на фронт советские военные советники.

За окном продолжали грохотать взрывы. Выли сирены. Вздрагивала мебель в номере, а под потолком

раскачивалась тяжелая люстра. Но они ни на что не обращали внимания. К утру план воздушной

обороны Мадрида начал вырисовываться. Собственно говоря, в такой быстроте не было ничего

удивительного. Хулио уже давно вынашивал его отдельные черты, и потребовался только внешний

импульс со стороны человека, чья мысль сумела обобщить и свести воедино, сцементировать все его

предложения.

– Допустим, наблюдатель заметил противника... – рассуждал Дуглас. – Тут же звонок на аэродром...

– Тогда ракета – и в воздух.

– Летчики уже готовы. Будут дежурить возле машин... [55]

– Эх, только бы поскорее! Попробовать, как получится. – От нетерпения, охватившего его, Пумпур

вскочил и, яростно потирая руки, повторил: – Только бы поскорее!..

На некоторое время воцарилась тишина. Было слышно, как вдалеке ухают орудия, затем пронзительно

завыли сирены, возвещая отбой.

– Иногда я думаю о том, что есть ряд вещей, которых мы просто не имеем права не делать, хотя бы

потому, что живем в это время, а не в другое, – проговорил Дуглас.

– Понимаю, что ты хочешь сказать. – Пумпур, энергично жестикулируя, быстро произнес: – Мы как

те, кому в наследство достался старинный особняк, полный картин, скульптур, книг. Сейчас мы живем в

нем, мы его хозяева, но нам предстоит в полной сохранности передать его тем, кто будет жить после нас.

Правильно?

Дуглас кивнул.

– А раз так, – продолжал Пумпур, – сейчас мы несем полную ответственность за то, чтобы никто в

нашем доме не баловался спичками, чтобы пожар не испепелил его...

– Да, мы очень за многое в ответе. – В отличие от Пумпура Дуглас говорил спокойно, неторопливо.

Лицо и руки его оставались неподвижными. Но за этой кажущейся бесстрастностью таился бурлящий

поток мыслей и чувств. – За очень многое, – повторил он. – За все, что досталось нам от живших

раньше, за все, что они построили, открыли, совершили... Они как бы говорят нам: теперь ваша очередь.

В этом наш долг перед жизнью. И коммунизм если построим – тоже долг. И хвалиться тут нечем.

Посмотрев на Хулио, он улыбнулся. – А ты нетерпелив. Честно говоря, так мне и самому не терпится.

Хочется дать им... [56]

– Не говори. Во сне только это и вижу. .

Они вели беседу откровенно, как могут говорить только люди, поверившие друг в друга, волнуемые

одним и тем же. И после этого они, конечно, не могли не стать друзьями.

Ночь кончалась. В освобожденные от маскировочных штор окна хлынули первые лучи солнца.

– Сил пока у нас с тобой маловато, – заключая разговор, сказал Дуглас. – Поеду к Старику...

Старик находился в это время в Валенсии. Об этом человеке еще будет написана не одна книга. Он

заслуживает того. Пока же можно сказать лишь, что присутствие Павла Ивановича Берзина, главного

военного советника при правительстве республиканской Испании, его ум и энергия оказали неоценимую

помощь боровшейся за свободу республике.

Павел Иванович встретил Смушкевича как старого знакомого. Яков Владимирович уже виделся с ним, разговаривал по телефону, когда прибыл в Альбасете.

– Ну, рассказывай, что повидал, – сказал Берзин, – с чем приехал? Ведь тебя так просто с аэродромов

наших сюда, в Валенсию, калачом не заманишь.

Смушкевич рассказал о том, что необходимо для организации воздушной обороны Мадрида. Павел

Иванович внимательно слушал, изредка прерывая его короткими точными вопросами. Временами он

вставал из-за стола и прохаживался по комнате. Высокий, прямой, с сединой на висках. За эту седину, первые следы которой пролегли в темных волосах в тот далекий год, когда шестнадцатилетнего

мальчишку нещадно выпороли шомполами казаки, его и называли Стариком. [57]

«Какой он старик? – подумал Смушкевич. – Дай нам бог всем быть такими стариками...»

В конце разговора он попросил Павла Ивановича передать в Москву просьбу летчиков ускорить

присылку самолетов.

– Поверь мне, и там, в Москве, и мы тут делаем все, что в наших силах, чтобы вам не сидеть на земле,

– произнес Берзин.

В эти дни вилла Фринка-де-лос-Льянос на окраине Альбасете, принадлежавшая какому-то сбежавшему

маркизу, каждый день принимала необычных гостей. Здесь теперь находился штаб советских летчиков-

добровольцев.

На дороге, ведущей к вилле, машина, в которой вместе с Дугласом ехали начальник штаба Федосеев, комиссар Гальцев, Пумпур, затормозила, и шофер крикнул:

– Русос, пилотос...

– Вива! – радостно провозгласил часовой, подняв руку в республиканском приветствии. Машина

тронулась дальше.

Летчики переглянулись. Вот так проверка! Дуглас попросил остановиться. Все вышли из машины и

направились к часовому. Тот все еще продолжал улыбаться. Дуглас протянул ему свои документы.

– Си... Си... Русос пилотос... Вива! – часовой и не думал даже разглядывать бумаги. Подумаешь, печати! Тут русские камарады, и это в тысячу раз вернее всяких печатей. Русских он узнает сразу, а

печати ему не нужны. Такое дружеское расположение к нашим людям, конечно, было приятно, но ведь

шла война...

– Камарадо... Герра... – собрав весь свой скудный запас испанских слов, летчики пытались втолковать

часовому, что сейчас нельзя верить только [58] словам, что война – вещь серьезная. Без всякого

энтузиазма и перестав улыбаться, тот наконец согласился просмотреть их бумаги, и машина покатила

вперед.

На стенах просторного зала висели рога оленей, кабаньи головы, на полу лежали шкуры медведей.

«Неплохим охотником, видно, был маркиз», – подумал Дуглас, оглядывая эту своеобразную коллекцию, которой хозяин, верно, очень гордился, потому что разместил ее в первом зале, чтобы сразу ошеломить

ею гостей.

«Ему здорово везло», – Дуглас вздохнул. Потянуло к себе, в дремучие белорусские леса. Посидеть у

костра, побродить по охотничьим тропам, выслеживая сторожкого зверя. Где-то в глубине дома запели.

Дуглас прислушался. Подхватив знакомый мотив, он пошел туда, откуда неслась песня.

За роялем сидел светловолосый парень, а вокруг него еще несколько человек. Судя по всему, это были

только что прибывшие летчики.

– Здравствуйте, товарищи, – сказал входя Дуглас. – Ждали вас. Приехали вы как нельзя кстати.

Не теряя времени, Дуглас тут же нарисовал перед новичками четкую картину обстановки на фронте.

– Учтите, немецкие летчики – кадровые... Меняются каждые три месяца. Им близко, – говорил он. —

Вы должны об этом помнить и действовать предельно собранно, четко, без азарта, помнить, что на счету

каждая машина, каждый летчик. Понятно? Их надо бить, а самим возвращаться. Обязательно

возвращаться.

Рассказ командира группы дополнили Федосеев и Пумпур.

– Мадрид – это сейчас главное, – заключил Дуглас. [59]

Сердце республики билось тяжело. Его глухие, напряженные удары разносились по всему миру.

Франко объявил о предстоящем взятии столицы. В конюшнях Алькоркона, небольшого местечка под

Мадридом, уже стоял наготове белый конь, на котором он собирался въехать в город. Парад фашистских

войск был назначен на 7 ноября. Но в это время набатом прозвучал клич: «Лучше умереть стоя, чем жить

на коленях», брошенный Пасионарией. «Но пасаран! Фашисты не пройдут!» – подхватил их народ

Мадрида.

Все, кто мог носить оружие, взялись за него.

На митинге в кинотеатре «Монументаль» генеральный секретарь Испанской компартии Хосе Диас, поддержанный шестью тысячами присутствовавших в зале рабочих, потребовал удержания столицы

любой ценой. «Надо немедленно организовать оборону Мадрида», – заявил Диас под гром оваций.

Это было своевременное требование. Правительство Ларго Кабальеро покинуло Мадрид, оставив его на

попечение военной хунты.

Под стенами испанской столицы, в воротах ее шел упорный, не знающий пощады и отступления

поединок.

И весь мир следил за исходом этой схватки – схватки совести, чести, мужества с варварством, коварством и насилием. Следил молча, негодуя, злорадствуя, волнуясь, торжествуя, сочувствуя, надеясь и

устремляясь на помощь.

На аэродроме Алкала-де-Энарес Хулио ожидал улетевших к Мадриду истребителей. Уже несколько дней

на верхнем этаже «Телефоники» сидят наблюдатели. Завидев самолеты фашистов еще издали, они дают

сигнал на аэродром. Летчики всегда наготове подле машин. На взлет уходит, казалось бы, совсем [60]

немного времени. И все-таки истребители опаздывают. Бомбардировщики мятежников часто успевают

сбросить свой груз на город. Это тем более досадно, что теперь в распоряжении республиканцев новые

самолеты.

В чем же дело? Этот вопрос мучает Хулио. Об этом думал и приехавший на аэродром Дуглас. Однако с

предложениями он не торопился – решил вначале внимательно проследить за всей цепью от сигнала с

«Телефоники» до того, как машины окажутся в воздухе.

Сигнала пришлось ждать недолго. Налеты на Мадрид следовали один за другим.

– Где противник? – уточняет по телефону Хулио.

Дуглас машинально взглянул на часы, а потом уже не отрывал от них глаз. Минутная стрелка обежала

один круг, второй...

Самолеты ушли к городу.

«В небе появились республиканские истребители – поздно. Их оповестили на пять минут позже; эти

пять минут решают, ведь для того, чтобы удрать на свою территорию, фашистской авиации нужно

мгновение». Это слова очевидца Михаила Кольцова.

Когда Хулио вернулся в комнату, он увидал Дугласа, склонившегося над картой Мадрида.

Хулио подошел и увидел, что весь Мадрид расчерчен красным карандашом на одинаковые квадраты. В

каждом номер.

– Понял? – спросил Дуглас. Он знал, что Хулио не надо долго объяснять.

– Конечно. Все просто! – воскликнул Хулио, всегда очень сдержанный на похвалы. А затем добавил со

своим характерным латышским акцентом: – [61] И в этом соль, что все очень просто. Как это мы сразу

не додумались?!

Так был окончательно сформулирован план воздушной обороны Мадрида.

На следующий день о нем знал Сиснерос, который одобрил предложение наших советников, а затем

вместе с ним Дуглас, Федосеев и Хулио отправились в штаб обороны столицы. Он занимал обширные

подвалы здания министерства финансов.

Спустившись по массивным ступеням, Дуглас и Хулио вошли в комнату, где уже находились члены ЦК

компартии Педро Чэка и Антонио Михе, занимавшие в хунте руководящие посты. Они только что

сообщили, что сформированный коммунистами 5-й полк полностью отдал себя в распоряжение хунты, что первые интернациональные части уже вступили в Мадрид.

Увидев летчиков, все оживились. План воздушной обороны был встречен с энтузиазмом.

Суть его была в следующем. Квадраты, на которые делится Мадрид, дают возможность быстро объяснить

летчику, куда ему надо лететь. Самолеты поднимаются в воздух сразу же по получении сигнала. За время, уходящее на взлет, дежурный успевает уточнить координаты, и на земле выкладывается номер нужного

квадрата. Выиграны драгоценные минуты.

В то время еще не успели встретиться и познакомиться лично Мигель Мартинес и генерал Дуглас, Михаил Кольцов и Яков Смушкевич, ставшие позднее друзьями. Но заочное их знакомство состоялось в

тот день, когда в дневнике Михаила Кольцова появилась такая запись:

«На улице завизжала сирена. Появились «Юнкерсы». Взрыв глухо послышался издали. Но затем, [62]

вместо того чтобы разбегаться, публика заинтересованно и радостно задрала лица кверху. Бомбовозы

переменили курс, они повернули на запад и быстро удалились. Осталась группа истребителей, на

которых напали сомкнутым строем сбоку подошедшие маленькие, очень скоростные и маневренные

машины.

«Хейнкели» начали разбегаться, бой принял групповой характер. Один из самолетов рухнул вниз, объятый пламенем, он прочертил в небе линию черного дыма. Люди внизу восторгались, аплодировали, бросали береты и шляпы вверх.

– Чатос! – кричали они. – Вива лос чатос!

Через два дня после появления новых республиканских истребителей мадридский народ уже придумал

им кличку «чатос» – курносенькие. У машин в самом деле такой вид: винтомоторная часть чуть-чуть

выдается впереди крыльев.

«Хейнкели» удрали. Чтобы подчеркнуть это, «курносые» специально сделали два круга над столицей, показывая на малой высоте трехцветные республиканские знаки. Толпы на улицах в радостном волнении

внимали звонкому рокоту моторов-друзей. Женщины махали платками и, став на цыпочки, вытянувши

шею, посылали воздушные поцелуи, как если бы их могли заметить сверху.

Сейчас в Москве ноябрьский парад в разгаре. Проходят, или, наверно, уже прошли, военные академии...

Войдут, или, может быть, уже вошли, из двух проходов по сторонам Исторического музея шумные

лавины танков. И в тот же момент показываются в небе первые группы самолетов. Публика будет

аплодировать...»

Это было 7 ноября 1938 года. В тот день Франко собирался войти в Мадрид. В тот день Смушкевич

должен был вести свою бригаду над Красной площадью. [63] В этот день Дуглас следит за первым

воздушным боем своих «чатос» над испанской столицей.

Всего семь минут продолжался воздушный бой над центром Мадрида, но значение его было огромно.

Фашисты, еще не веря в то, что их безраздельному хозяйничанью в воздухе пришел конец, пытаются

возобновить налеты на город, но каждый раз их встречают в небе истребители республиканцев.

Инициатива в небе над Мадридом медленно, но неуклонно переходит в руки республиканских летчиков.

Штабисты подсчитали, что из предпринятых в ноябре – декабре 1936 года авиацией мятежников ста

десяти налетов успехом увенчались лишь сорок, и то в большинстве своем ночью.

Таковы были первые практические результаты воздушной обороны Мадрида. Но, конечно, неверно было

бы объяснять успех республиканцев исключительно быстротой их появления на поле боя. Противник у

них был не из робких. Асы из легиона «Кондор» и преисполненные самоуверенности после «победы» над

Абиссинией итальянские летчики от одного вида атакующих их самолетов бежать не стали бы. Для этого

их надо было сначала крепко побить. А сделать это можно было, лишь выявив их уязвимые места. Были

ли такие? Разумеется. И Дуглас их настойчиво искал.

День, как правило, он начинал с вылета на разведку. Участвовать в воздушных боях ему запрещалось. Но

усидеть на земле, когда все воевали, он не мог. И однажды вылетел к Мадриду вместе с эскадрильей

Ивана Копца.

Над городом набрали высоту. Все небо вокруг было покрыто похожими на айсберги облаками. Такую

облачность любят «Юнкерсы». Только Дуглас [64] успел подумать об этом, как заметил их, идущих своим

излюбленным строем – ромбом. Удивило, что не видно истребителей прикрытия. Но раздумывать было

некогда: внизу Мадрид, и, нажав ручку управления «от себя», он кинул свой «И-15» вниз.

Атака!

Истребители республиканцев были для «Юнкерсов» неожиданностью. Нарушив строй, забыв о бомбах, которые им надо было сбросить на город, они начали удирать. Республиканцы их преследовали.

В азарте погони никто не заметил, как из-за облаков вынырнули «Хейнкели» и «Фиаты». Они шли

сомкнутым строем. В этом было их преимущество. Стремясь использовать его, они ринулись на

разомкнутый строй республиканцев. Однако наши летчики не растерялись. Быстро сориентировавшись, они начали пристраиваться к первому же замеченному своему самолету, образуя звенья.

...Дуглас по номеру на борту узнал Копца. Иван отбивался от наседавших на него трех «Фиатов». Резко

кинув машину в пике, он дал очередь, и один из «Фиатов», оставляя за собой черные клубы дыма, отвалился. Но в то же время Дуглас заметил падающего на него сверху «Хейнкеля». Он успел вовремя

развернуться, но фашист не отставал, стремясь зайти к нему в хвост. Это, видимо, был один из тех асов, что не летают в общем строю, а курсируют над всеми, выискивая себе добычу.

«Ну, ладно. Посмотрим, что у тебя выйдет», – подумал Дуглас и вошел в вираж. «Хейнкель» последовал

за ним. Неизвестно, успел ли фашист понять свой промах, потому что в ту же минуту у него на хвосте

сидел «И-15» Дугласа, а еще через мгновение все было кончено. [65]

Дуглас мастерски использовал превосходство своей машины в маневренности.

Два сбитых самолета в одном бою! Есть от чего быть взволнованным. Правда, Дуглас старается всячески

сдержаться, ничем не выдать своих чувств. Но Сергею Колесникову, сменившему Тархова на посту

командира «И-16», все понятно. Его сухое, резко очерченное лицо освещает мягкая улыбка.

– Неплохо дрались, – говорит он.

– Вроде бы, а все-таки, знаешь, не очень радостно на душе. – Дуглас задумался. – Уж очень как-то

случайно все вышло...

– Случайности в нашем деле немало значат, – сказал Колесников. – Заметить, что у Ивана на хвосте

сидят «гости», можно было немного позже, и ему пришлось бы худо. Да и вы могли на секунду позже

увидеть своего «Хейнкеля».

– Вот-вот...

– Вообще-то, это надо предвидеть.

– Значит, надо менять тактику. . – подытожил Дуглас.

К ним подошел Копец.

– Выручили вы меня, – сказал он, обращаясь к Дугласу.

– Ладно, сочтемся. Вот мы, знаешь ли, хотели с тобой посоветоваться. – И он рассказал ему о разговоре

с Колесниковым.

К их удивлению, Копец слушал с совершенно невозмутимым выражением лица, будто давно ожидал

этого разговора.

– Та то ж ясно, как божий день, – сказал он. – Нельзя в небе каждому быть самому по себе.

– Положим, мы и так всегда друг за друга стоим, – заметил Колесников.

– Да я не о том, – возразил Копец. – Мы всегда, [66] стремимся на выручку товарищу, но бой-то ведем

в одиночку. А ты представь себе, Сережа, как бы ты вел бой, если б знал, что у тебя хвост прикрыт.

– Как бог, – рассмеялся Колесников. – Не знал бы никаких забот. Сбивай себе фашистов, и все дела...