Текст книги "Омар Хайям. Гений, поэт, ученый"

Автор книги: Гарольд Лэмб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Омар задумался на мгновение.

– Как же я могу объяснять это? На все воля Аллаха, ничто не происходит без его на то воли.

– «На все воля Аллаха». Хотел бы я знать, что побудило тебя произнести эти слова. – Низам говорил так, словно сидевший перед ним Омар был безжизненным предметом, который предстояло тщательно изучить со всех сторон. – Уверен, ты не мог знать день и час рождения короля румиев; ты не в силах был вычислить его гороскоп и влияние звезд при его рождении. Но как ты составил гороскоп султана Алп Арслана?

Тутуш невольно мигнул, учуяв подвох и ловушку за этим обыкновенным вопросом.

– Я и не составлял его, – отвечал Омар.

– Но ты имеешь достаточно навыков, чтобы делать подобные вычисления?

– Конечно. Такими навыками владеет еще не меньше сотни других.

– Возможно. – Брови Низама сдвинулись. – Но все же мне ни разу не доводилось слышать о тройном предсказании, сделанном кем-либо еще. Да и мудрец Али полагает, будто ты одарен необычным даром.

Тутуш, которому Низам поручал выяснить все об Омаре Хайяме, сделал едва заметный жест в знак согласия.

– Сын Ибрахима, разве ты не слышал, что Малик-шах спрашивал о тебе много раз с тех пор, как погиб его отец? – внезапно призвал его к ответу визирь.

– Я не слышал.

Оба поглядели на него, и Низам, похоже, удовлетворился ответами Омара, хотя и никак не показал этого.

– Ты еще слишком молод, чтобы сейчас быть допущенным к шаху. – Визирь словно размышлял вслух. – Ну а раз это твое пророчество, оказывается, было всего лишь… шуткой… тебе следует с особой осторожностью ступать на ковер аудиенции. Я не стану утаивать от тебя, что Малик-шах встретит тебя благосклонно. Но все же слова, сказанные тобой мне здесь, в этой комнате, при дворе облекли бы тебя на позор и немилость, если бы не кинули бы в руки палача… Какую награду испросил бы ты у султана за то свое странное пророчество?

Стремительно пронесшиеся мысли заставили Омара вспыхнуть. Ему уже казалось, что прихоть той ночи стала камнем, повисшим у него на шее.

– Но что у меня общего со двором султана?! – вскричал он. – Я не ищу и не жду никакой награды.

Этому Низам не мог до конца поверить. Сам-то он слишком хорошо знал двор султана. И все же он увидел для себя возможность произвести впечатление на своевольного и упорного юнца, представшего перед ним.

– Я, визирь, верный слуга Малик-шаха и окажу дружескую поддержку тебе… коли уж ты сам не ищешь никакой награды. Желаешь ли ты, о сын Ибрахима Палаточника, чтобы я, Низам, стал твоим защитником и покровительствовал всем твоим исследованиям?

Благодарность к этому суровому человеку с ясным взором переполняла Омара. Дверь Дома Премудрости закрылась за ним, и он испытал долю нищего в течение этих последних дней, когда ему так нужен был дом, чтобы защитить Ясми.

– Да, да, да! – вскричал он с сияющими глазами.

– Тогда говори: в чем ты нуждаешься?

– В обсерватории. Астролябия в Багдаде образует три локтя в диаметре. И таблицы звездного неба Птолемея…

– Что еще? Продолжай…

– Если ваша милость желает! Астрономический глобус из полированной бронзы, с горизонтальным кольцом. И фонарь. И если это было бы возможно, точные водные часы, с двухминутным интервалом.

Брови Тутуша ползли вверх по мере того, как рос список этих приборов, редких и дорогих. Но Низам подал ему знак записать все.

– А где, – улыбнулся он, – эта обсерватория должна располагаться? На какой из высоких крыш?

– Мудростью вашей милости, – выдохнул Омар, – Нишапур когда-то оберегался от военных действий, и древние сторожевые башни стоят заброшенными вдоль дорог. За городской стеной, у кладбища и реки, есть такая башня… я использовал ее ночами, часто. Если бы можно было предоставить ее в мое распоряжение, повесить хороший замок на дверь, и… и какие-нибудь чистые бухарские ковры, с подушками и китайскую ширму и серебряный кувшин для воды?

– Уай-алла! – воскликнул Низам удивленно. – Астрономия, похоже, требует много такого, о чем я и не предполагал. И все же… – ему понравилось отношение к нему Омара, и он почувствовал искренность в его просьбах, – все это тебе предоставят, только есть одно условие.

Омар метнулся вперед и прижался лбом к сухой руке визиря.

– При условии, – продолжил Низам, – что никогда ни одному живому существу ты не признаешься в том, что пророчество в Маласгерде было шуткой.

– Я не буду говорить об этом, ваша милость.

– Если ты все же заговоришь об этом, – вежливо вмешался Тутуш, – говори, будто то было мгновенное озарение свыше.

– О да, – вскричал счастливый Омар, – как вы того пожелаете!

– И хотя, – добродушно заметил Низам, – ты не забыл про ширму, какие делают в Китае, и серебряный кувшин для воды, тебе и в голову не пришло подумать о еде и о слугах. Вот небольшой кошелек с серебром, который даст тебе пищу, а Тутуш отыщет для тебя пару слуг.

И правда, Омар не учел ничего подобного. Он с любопытством взял в руки расшитый кошелек. Никогда прежде он не считал деньги пригоршнями. Он почувствовал легкое опьянение, греющее душу.

– Когда я получу башню? – спросил он с тревогой.

Низам поглядел на Тутуша, который поджал губы.

– К послеполуденной молитве завтра, – тем не менее любезно ответил он.

И Омар ощутил волшебную силу власти.

– Хвала Аллаху милосердному! – вскричал он и коснулся лбом ковра.

Когда Низам сказал, что Омар может идти, тот вскочил, забыв про серебро, но Тутуш напомнил ему, и он поспешил вернуться. Тутуш также шепнул ему, что нужно сказать салям на прощанье.

Как только они остались одни, Тутуш наклонился к Низаму:

– О Солнце Благосклонности, разве не говорил я, что этот юнец – надлежащее орудие, уже приспособленное к вашей руке? Где во всем Нишапуре мы нашли бы другого такого? Разве не создан он для своей роли… с его необычным умом, его странной привычкой говорить искренне, его наивным невежеством во всем, кроме наблюдения за звездами… и этим его невероятным даром пророчества, которым он владеет? Моя душа, он даже клятвенно доказывал учителю Али, будто астролог владыки должен определять правду.

Низам не улыбался.

– Жаль, я не знаю его тайны… Впрочем, похоже, он ничего не скрывает.

– Ничего! – удовлетворенно эхом отозвался глава шпионов Низама. – Каждое слово, слетающее с его губ, – доказательно, а каждое второе слово – правда. Моя душа! – с силой щелкнул он четками. – Я буду называть его Доказательство Истины. Оденьте его в одежды мудреца, научите его быть немного таинственным и, прежде всего, хранить таинственное молчание, а затем представьте его Малик-шаху со словами: «Вот Омар Палаточник, который совершил пророчество в Маласгерде… я нашел его для посланника Аллаха на земле». Моя греховная душа, все пойдет как по маслу. Туфелька придется явно впору.

– В конце концов, – размышлял Низам, – он вел себя подобно необузданному жеребенку, и все же один раз у меня возникло чувство, что он пренебрег бы нами.

– Ла-ла! Птенец… влюблен. И в тот момент, когда девушка не трепещет в его объятиях, он мечтает снова заполучить ее в свои объятия…

Он резко замолчал, поскольку глаза Низама стали холодными. Низам был фанатиком ортодоксального ислама.

– Возможно, – заметил визирь, – его тайна – дар Невидимого. Такие люди не представляют себе, как знание приходит к ним.

– Воистину правда. «С Аллахом во имя Аллаха».

– Я не могу отыскать иного объяснения. Видимо, его пророчество было чудом.

– Истинно… воистину.

Тутуш, который не верил в чудеса, не имел никакого намерения полностью раскрывать душу перед своим покровителем. Но он ума не мог приложить, что случится, если Омар, если этот Доказательство Истины вдруг научится снова пророчить и его пророчества станут сбываться.

Глава 4

Сторожевая башня, ставшая «Обителью звезд», за кладбищем на берегу реки

Тутуш выполнил свое обещание во всем, что касалось самой башни. Едва сгустились сумерки следующего дня, он передал Омару ключи от новой обсерватории. После этого столяры и каменщики начали трудиться над восстановлением внешней стены и самой башни. Они лепили глиняные кирпичи у обрыва ниже по течению реки и, когда кирпичи высыхали на солнце, укладывали их на место.

Это пришлось по душе Омару, который хотел, чтобы никого не было в башне, когда Ясми впервые переступит ее порог. Он приказал рабочим отмыть стены и земляной пол башни, на котором он расстелил большую плетеную циновку. Эту часть помещения он предполагал превратить в приемную обсерватории.

На втором этаже он расстелил ковры тончайшей работы и покрытую лаком китайскую ширму с извивающимся резным позолоченным драконом. Там размещалось его спальное место и резной сундук из сандалового дерева с его личными вещами.

Третий этаж он оставил почти пустым. Там стояли только простые деревянные столы и шкаф с различными отделениями и выдвижными ящиками для хранения рукописей. Здесь он предполагал работать, когда прибудут приборы. Тутуш принес много книг, подарок Низам ал-Мулка, но объяснил, что приборы, которые просил Омар, необходимо искать в Багдаде.

Омар, впрочем, не склонен был сразу же начинать работу. Он часами бродил по базару в Нишапуре и делал покупки, расплачиваясь только что полученными серебряными монетами. Он покупал отрезы белого шелка, чтобы Ясми могла носить сшитые из него наряды, когда наконец станет его женой и войдет в его дом, а также он покупал фарфоровые вазы, наполненные цукатами. Он обзавелся бронзовой курильницей в виде грифона и фимиамом для нее. Он приобрел серебряный браслет для нее, украшенный небесно-голубой бирюзой.

– Ай, – вскрикнула Ясми, когда подарки были разложены перед ней, – это и правда чудо!

– Тогда и ты волшебница, о разрушительница сердец.

Ясми легонько захлопала в ладоши и позволила Омару закрепить браслет над локтем.

Она, затаив дыхание, с интересом изучала огромный ковер, поскольку подобные вещи являлись диковиной в Земле Солнца, и не спускала глаз с позолоченного дракона даже тогда, когда Омар ласковыми движениями убирал пряди ее шелковистых волос с шеи, где тонкая жилка пульсировала под его пальцами. Для Ясми это было больше чем счастье.

– В комнате наверху много книг, – заметила она. – Скажи, ты читаешь их все, когда меня здесь нет?

Каждый раз, когда она покидала Омара, она боялась оставлять его одного. Боялась тишины, боялась времени, которое разделяло их, прежде чем она снова сможет сидеть вот так подле него. Ей хотелось знать каждый его шаг между их встречами.

– Нет, – небрежно ответил он ей. – Хотя да, там есть одна небольшая книжка со стихами, сочиненными одним пустынником. Я ее прочитал.

– Стихи! – Ясми слышала рифмованные строки сказаний, которые акыны пели о древних рыцарях, лошадях и сражениях. – А о любви там написано?

– Не больше, чем я прячу в укромном уголке моего сердца.

И он откинул ее голову назад, пока ей не пришлось взглянуть ему прямо в глаза. Ее всегда тревожил его взгляд во время их встреч.

– Ай, – прошептала девушка, – не смущай меня.

– Ты красивее Ширин, которую украшают девушки-джинны, или джиннии.

– Ты прочел о ней в книге?

– Уо-алла, да, в книге моего сердца.

– А что ты читаешь в моем?

– В твоем? О, безжалостность и безразличие, которому мало дела до страданий несчастного Омара.

Ясми казалось, будто ее возлюбленному дарованы таинственные сверхъестественные силы. Без сомнения, он владел всей мудростью древних, и он мог читать стихи, которые пели поэты, он и сам мог произносить слова, звучащие лучше любой музыки их стихов. А теперь он превратил полуразрушенную башню в рай для нее, для нее одной.

Но и это все значило совсем мало, пока Омар оставался Омаром и любил ее.

Девушка глубоко вздохнула. Восторг переполнял ее. Она откинулась на подушки, широко раскинув руки и полуприкрыв веками темные глаза, но не спуская с него взгляда.

– Повтори, разве я жестока? – сорвался с ее губ шепот. – Скажи, разве я надменна?

И он бросился на нее, и, схватив в объятия, целовал до изнеможения, близкого к обмороку.

В Омаре текла кипучая арабская кровь. Веками жили его соплеменники среди сухого, раскаленного, обжигающего воздуха пустынь, где жизнь, проводимая в вечном сражении с бесплодной землей и жестокими врагами, создала мужчин чутких и впечатлительных, откликающихся на чувства и вместе с тем суровых и несгибаемых, как сталь. Сила его страсти с пугающей его самого властью цепко держала его.

Ясми представлялось очень важным, чтобы обожаемая ею башня получила свое имя. Как-никак, люди в Нишапуре утверждали, будто призраки собирались там из могил кладбища, расположенного у подножия башни. Рядом со своим возлюбленным Ясми нисколечко не волновали скитающиеся духи, но старое суеверие заставляло ее сильнее желать дать башне имя.

Тем не менее, хотя Омар и предлагал какие-то имена, она смеялась, научившись уже распознавать, когда он шутит, а когда нет.

– Нет, это не «Обиталище блаженства» и не «Палата гурии». Говорю тебе, нет. Это… это…

– «Пристанище ангела».

– Конечно нет.

Ясми верила без колебаний – добрый ангел спускался сюда даровать им любовь, но не решалась вслух говорить об этом, относясь ко всему связанному с религией с большим трепетом.

– Это «Обитель звезд». Непременно. Разве ты, сердце моего сердца, не читаешь по звездам и не рассказываешь другим мужчинам об ожидающей их судьбе?

Омар удивленно посмотрел на нее:

– Я? Кто говорит подобные вещи?

– О, об этом говорят на улице, в бане. Говорят, это ты напророчил трон нашему господину Малик-шаху. Ты знал.

Ясми испытывала гордость. Ее возлюбленный сможет прочесть по звездам даже судьбу владык. Более того, у него будет работа здесь, в этой башне.

Ясми считала, что астрономия начинается и кончается составлением гороскопов.

– Я знал, – неохотно согласился Омар.

– Значит, это правда. И скоро, может уже к концу этого месяца, тебе привезут инструменты следить за звездами и еще деньги, и тогда ты сможешь прийти к моему отцу, знаменитый и с серебром в руках, чтобы заплатить за меня, и тогда мы сможем предстать перед свидетелями.

Омар пожалел, что потратил все свои деньги на подарки для Ясми. Но тогда он ни о чем, кроме подарков для своей любимой, не думал.

– Скоро, – кивнул он. – Но разве я смогу дать за тебя нужную цену…

– Глупенький, – упрекнула она его. – Раз ты астроном самого великого господина Низам ал-Мулка, люди в моем доме не станут слишком торговаться о выкупе. Как же мне хочется этого! Как хочется! Ведь тогда я смогла бы жить за занавесками в твоем доме и мне больше не надо было бы никуда уходить отсюда. – Взгляд ее замер. – Я не смогу жить, если этого не случится.

– Тогда оставайся.

– Как же я могу? – Ее губы задрожали. – Они говорят, женщину, которая не выходила замуж, украли, и это дурно. Может, я была слишком счастлива, и теперь мне предстоит молиться в мечети, испрашивая милости у Аллаха, ведь я думала только о своей радости.

Однако Омар даже в мыслях своих был далек от святости мечети.

Слишком красив был рассвет. Солнце вставало над зеленой долиной, освещало темные кипарисы кладбища, а от каждой подушки в комнате веяло тонким ароматом тела Ясми.

Когда девушка не появилась на следующий день, он беспорядочно и небрежно пролистывал свои книги. Неожиданно его внимание привлекла тетрадь с переписанными стихами из книги. Одинокие четверостишия были разбросаны по страницам, подобно цветам среди травы. На чистом листе он записал строчки, пришедшие ему на ум.

Ему подумалось, Ясми обрадуется получить рубай, написанные только для нее одной. С каким удовольствием она рассмеется, как засияют ее глаза, когда она станет учить наизусть эти строчки, чтобы потом повторять их.

Он прекрасно знал, какими неловкими и несовершенными были его рубай, ведь он только записал словами родившиеся у него мысли, а не сочинял специально красивые фразы о любви.

Ясми не пришла ни на следующий день, ни еще через день.

Омар прождал долгие часы у фонтана под платаном. Он сидел у ворот мечети, провожая взглядом каждую закутанную в чаршаф фигуру. Женщины входили и выходили, но Ясми среди них он не увидел.

После полудня он поспешил назад в свою башню, веря, что Ясми уже там и поджидает его, но нашел лишь пустые комнаты.

Тогда он уверил себя, будто его возлюбленная больна, возможно, слишком больна и не может передать ему записку. Он пожалел теперь, что отказался от прислуги, которую предлагал ему Тутуш, он не знал ни одной женщины, которую можно было бы послать в дом лавочника, торговавшего старыми книгами, и получить надежные известия о Ясми, а то и записку от нее самой.

Омар проходил мимо базара по пути в мечеть, когда наткнулся на знакомое рябое лицо и припомнил нищего, промышлявшего на улице книжных лавок. Но на сей раз нищий поспешно отвернулся, словно стараясь не привлекать к себе его внимание.

– Эй, послушай! – Омар схватил его за плечо. – Скажи, видел ли ты… ту, кто всегда говорила со мной у фонтана?

Он недружелюбно прищурился обведенным красным ободком глазом:

– Ту? Головой ручаюсь, господин, я не видел ее, так как ее нет.

Губы Омара едва сумели прошептать:

– Ее нет?

Нищий, умевший читать чужие мысли, заметил, как переменился в лице юноша, и увидел свой шанс получить большую прибыль, нежели от шпионства за этим малым.

– Тс-с, – прошептал он, потянув Омара за рукав. – Я слышал… но я… ослаб от голода и в большой нужде.

Омар механически ощупал пояс и обнаружил, что у него не осталось ни одной монетки. Он подал нищему нетерпеливый знак следовать за ним и стал искать палатку ростовщика, которого знал еще со студенческих лет. То был молчаливый бухарец, сидевший на корточках перед небольшими аккуратными столбиками монет – греческими бизантами, багдадскими дирхемами и медными монетками самого разного размера, даже квадратными, с дырочками, нанизанными на нить.

– Дай мне золотой динар, Назир Бег, – потребовал Омар, – до следующего месяца.

Ростовщик покопался в тяжелом кошельке:

– Это будет стоить тебе серебряного дирхема за каждый месяц.

– Поторопись!

Омар схватил золотую монету и протянул ее нищему, оттаскивая его из толпы.

– Что ты знаешь? Говори правду… только правду.

– Пусть голова слетит с моих плеч, если я лгу! Три-четыре дня назад они побили ту, которую ты знаешь, за то, что ее не оказалось на женской половине. Я слышал, как об этом говорили матери других девушек у фонтана. Хозяином в том доме сейчас брат отца той, кого ты знаешь. Эх, эх! Одного камня достаточно для дома, в котором полно стекол. В гневе пребывал дядя, и как раз тогда, на второй день после случившегося, по воле Аллаха пришло второе предложение о выкупе за нее от торговца тканями Абу'л Заида. Не таков ее дядя, чтобы затягивать с этим, он и не мешкал, на ходу, можно сказать, рвал подковы.

Омар не проронил ни слова, только лицо его помрачнело.

– Уо-алла, – сказал нищий, – они послали за Абу'л Заидом, послали за кади [17]17
  Кади – духовное лицо у мусульман, выполняющее обязанности мирового судьи. ( Примеч. перев.)


[Закрыть]и свидетелями. Мои глаза видели, как все они прибыли, были там и друзья, ели рис цвета шафрана и сладкий свадебный шербет. Мне маловато перепало.

– А она… как она?

Рябой нищий задумался.

– Я слышал, как тот, кто расстилал ковер, говорил, будто видели, как накануне ночью двое мужчин вели ее всю заплаканную домой. Может, она убежала, может, боялась сильно… молоденькие девушки своенравны и капризны, да и невежественны. Но Абу'л Заид, наслышанный о ее красоте, заплатил хорошую цену. Он торговец, у него множество лавок и палаток…

Нищий широко открыл глаза. Омар повернулся и пошел прочь, как слепой проталкиваясь сквозь толпу. Рябой нащупал золотой динар и озабоченно проверил его на звон о камень.

Монета оказалась не фальшивой – звучала правильно и чисто. Вздохнув, он спрятал золотой вместе с серебром, полученным им три дня назад от дяди Ясми, когда нашептал тому, что Ясми бегает к странному юноше, живущему в башне у самого кладбища.

Тогда ему казалось, он сможет извлечь больше выгоды из сделки с дядей девушки, нежели связавшись с самим Омаром либо с Абу'л Заидом. Естественно, после этого дядя запер Ясми и не спускал с нее глаз, тем временем поспешно послав за торговцем тканями.

Но теперь Омар чудесным образом обогатил рябого нищего, одарив его золотой монетой.

Нищий незаметно придвинулся к прилавку ростовщика.

– Эх, – отважился он, – какое безумие помутило твой рассудок, когда ты одолжил этому школяру без учителя, шатающемуся без дела по улицам?

Бухарец прикрыл своей мощной рукой столбики монет и нащупал пальцами нож за поясом:

– Отойди подальше, ты, отец воров. Нечего тут вынюхивать, ты, общипанный петух. Будто не знаешь, как сам Низам ал-Мулк даровал свое покровительство этому самому студенту?

– Палаточнику? Ай! – Нищий застонал, словно разрезанный по живому. Если бы он только знал! Он мог бы получить от Омара вдвое больше, если бы только пригрозил ему рассказать его секрет. Ах, если бы он только знал!

Весь тот день Омар ходил сам не свой. Наполовину ослепший, наполовину оглохший, безразличный ко всему, кроме смятенных чувств, охвативших его. Каким-то образом он добрался до нужной ему улицы и фонтана и до дома. Незнакомый мужчина дяди Ясми вошел в знакомую лавку. Пожилой отец Ясми, пошатываясь, бродил там же, бледный как тень.

– Ты сумасшедший, – возмутился дядя Ясми, – если приходишь говорить о том, что скрыто за покрывалом. Разве женщины этого дома клейменая скотина, чтобы ты называл их?

За ширмой раздался гневный женский голос:

– Пускай поостережется! У этого вора стыда нет! Во имя Аллаха, где это слыхано, чтобы вор осмеливался вернуться на место преступления, да еще чего-то требовать? Схватите и побейте его! О гриф! О сын сожженного отца!

Но мужчины дома проявили благоразумие и не решились поднять руку на Палаточника, который был вне себя от горя и гнева.

Женские голоса продолжали вопить без удержу, пока Омар не повернулся и не побежал, лишь бы не слышать их крики, раздававшиеся словно удары хлыстом. Прошло несколько часов, прежде чем он хоть немного успокоился. Тогда он уже нашел Тутуша в лавке, в которой продавались драгоценные камни. Тутуш сидел и рассматривал бирюзу. Отрывочными фразами Омар поведал ему обо всем случившемся, и начальник шпионов внимательно и сосредоточенно слушал его, притворяясь, будто изучает камни в своей руке.

Слушая юношу, он мысленно все взвешивал. Если бы девушка была простой певицей или рабыней, он бы приложил все усилия, дабы отыскать и вернуть ее Омару.

Но она вошла в гарем мусульманина, она стала собственностью своего мужа, а Тутуш не сомневался, как ревностно относится Низам к соблюдению законов мусульман, которые нельзя нарушать столь явно. По мусульманским законам женщины спрятаны за занавесками, и так тому и быть. Кроме того, Ясми завлекла Омара в сети безрассудной страсти, а Тутушу совсем не надобно было, чтобы его протеже находился под влиянием одной женщины.

Уж лучше пусть будет несколько женщин. В этом случае спокойнее и безопаснее. И даже предпочтительнее, ведь их можно использовать в качестве источника информации и для оказания давления. Но одна женщина… да в особенности такая молоденькая и влюбленная всем сердцем, а он подозревал, что Ясми именно таковой и является… может оказаться ему, Тутушу, опасной.

Таким образом, твердо решив не вмешиваться, Тутуш изобразил ужас и притворное сочувствие:

– Увы! Жаль, что так получилось. Ну почему ты не пришел ко мне раньше… Ведь, пойми, свадьба со свидетелями совсем как стальная цепь. Кто посмеет разорвать ее? Дай мне все обдумать, и тогда я посмотрю…

– Но вы же можете отыскать ее. Конечно же вы сумеете отыскать ее. Я бы мог посвататься к ней уже в следующем месяце. Она… она так боялась.

Тутуш кивал и качал головой, цокал языком и вздыхал:

– Неслыханно. Никто не может избежать своей судьбы!

– Узнайте, где она сейчас. Ах, если бы я только знал!

– Не волнуйся, я сразу же займусь этим. Сегодня ночью я пошлю своих людей в караван-сараи у базара. Завтра же они скажут, где ее можно найти. Ну а пока оставайся со мной.

Когда на следующий день агенты Тутуша объявились, они заверили Омара, что торговца тканями Абу'л Заида из Мешхеда больше нет в Нишапуре.

Взяв с собой свою новую жену и немного слуг, он покинул город, но, направился ли он на восток, запад, север или юг, они не смогли узнать. Слишком много дорог вело в разные стороны, а торговцев насчитывалось десятки тысяч. Вскоре, и в этом не было сомнения, Абу'л Заид снова объявится где-нибудь. А пока они станут стеречь каждые ворота.

Тутуш надеялся, Омар смирится с этими новостями. Но он ошибался. Палаточник отправился на базар в своей старой коричневой накидке из верблюжьей шерсти. Его видели разговаривающим с погонщиками верблюдов во всех караван-сараях. А затем он исчез, да так основательно, что даже шпионы Тутуша не могли отыскать его след, хотя и старались значительно усерднее, нежели тогда, когда искали Абу'л Заида.

Омар странствовал вместе с погонщиками верблюдов. Еще до рассвета он обрывал свой тревожный сон и без устали рыскал между палатками, заглядывая во все гостиницы, где собирались купцы, пока верблюдов вьючили и они, опустившись на колени, мычали. Он спрашивал всех подряд, не слышал ли кто новостей об Абу'л Заиде, торговце тканями из Мешхеда. И спешил дальше, покрытый пылью, оглушенный криками, продолжая задавать свои вопросы.

Гонимый лихорадкой, снедавшей его душу, более страшной, нежели лихорадка, которая охватывает лишь тело, он обшарил все места отдыха караванщиков и купцов в Мешхеде и даже великую святыню – усыпальницу имама, куда стремились все паломники.

Долго просидел он под колоннами Себсевара и в караван-сарае Бустана. Однажды проследил какого-то Абу'л Заида до самых северных гор, но там этот человек оказался всего лишь продавцом ковриков с бухарского рынка.

Саднящая боль во всем теле не давала ему спать. Он чувствовал себя лучше, когда спешил куда-то рядом с растянувшимися длинными гружеными караванами верблюдов. Ясми страдает. Возможно, от лихорадочного жара выступает испарина, и ее темные волосы слипаются прядями. Ее продали как рабыню, как рабыню ее увезли. Они били ее и кричали на нее. А теперь она где-то среди этой вечно двигающейся толчеи на дорогах.

Недели проходили за неделями, кратковременная влага весны сменилась на равнине иссушающим зноем. Прожаренная на солнце глина стала жесткой как железо, и везде, кроме берегов ручьев, зеленые ростки побурели.

В этой всеобщей агонии Палаточнику казалось кощунственным наступать на последние цветы у кромки воды. Жасмин и лилии в его душе связывались только с Ясми и влажной от росы молодой травой на берегу реки Нишапур.

– Истинно, – сказал дервиш, – вот он, страдающий за Аллаха.

Усиливавшийся зной и накопившаяся усталость от бесконечных странствий вызвали лихорадку, которая свалила Омара. Две недели лежал он, обессиленный, ничком, пока боль не покинула его тело, и он поднялся, едва держась на ногах, слишком слабый, чтобы продолжать свой путь. Один добрейший мешхединец предложил отвезти его на спине своего осла домой.

После перенесенной лихорадки Омар пришел в себя и теперь, когда голова стала соображать яснее, понял, как бессмысленно было метаться в своих поисках от одного места к другому. Ему следовало действовать иначе, и теперь ему казалось, он просто пытался убежать от собственных душевных терзаний. Несомненно, за это время хоть какая-то весточка от Ясми могла бы добраться до башни или шпионы Тутуша принесли бы ему известие. Он поступил безрассудно, покинув дом. Но еще какое-то время он чувствовал себя слишком больным, чтобы отправляться в обратный путь.

Пришел день, когда Омар спустился с осла на дороге к кладбищу и распрощался с человеком из Мешхеда. Он взобрался на холм к своей башне, словно не ожидая увидеть ее там. Но башня стояла на своем месте, а внутри стены он обнаружил заново возведенные там строения и двух слуг, присматривающих за недавно высаженным садом. За парапетом на самой вершине отливали бронзой приборы. На холме рядом с обсерваторией был возведен деревянный столб. Омар остановился посмотреть. На плотно утрамбованной глине у основания столба был прочерчен круг. Бородатый слуга подошел и почтительно остановился около него.

– Счастливы вашему возвращению, о господин, – произнес он. – Мы упорно работали, чтобы привести все в порядок. Не хотите ли войти, господин?

Только его взгляд выдавал горячее изумление при виде этого изможденного, исхудалого, покрытого пылью юноши в ободранном плаще.

– Да, – ответил ему Омар.

Он прошел в свою комнату. Там все оставалось нетронутым. Дракон по-прежнему извивался на своей ширме, подушки лежали аккуратно сложенными в изголовье стеганого матраса.

– Скажи, – обратился он к слуге, – не приходила ли мне записка, нет… какой-нибудь знак?..

Мужчина закивал улыбаясь:

– Да, ходжа, о мой господин, каждый день приходила записка от господина Тутуша, он справлялся, не изволили ли вы, ваша честь, возвратиться. Вот и сейчас я послал мальчишку в Нишапур сказать, что пришло время вашего возвращения.

– И никаких других посыльных ко мне не являлось? Никаких писем не приходило?

Ясми не умела читать, и все же она могла бы послать несколько строк с помощью писца на базаре.

– Нет, – ответил слуга, – никаких других посыльных, никаких других писем.

Омар сел на диван у окна. Тем временем слуга принес в серебряном кувшине чистой воды вымыть ему ноги. В комнату вошел седобородый мужчина, который после витиеватых приветствий назвался Мей'муном ибн Нахибом аль-Васити, математиком Багдадской низамийи – исследовательской Академии, созданной в этом городе великодушным Низамом [18]18
  Медресе, основанные Низам ал-Мулком во многих городах, назывались низамийя. ( Примеч. перев.)


[Закрыть]. Мей'мун с удивлением посмотрел на молчавшего Омара и уже более короткими, сухими фразами объяснил ему, что он привез для обсерватории исправленное издание звездных таблиц Птолемея и по воле Низама большой бронзовый глобус звездного неба, которым пользовался еще сам Авиценна.

– Хорошо, – отсутствующим голосом откликнулся Омар.

После ослепительно яркого света и жары запекавшейся от солнца пустыни здесь было тихо и покойно, вот только этот сухой голос раздражал его.

Ходжа Мей'мун фыркнул и удалился, чопорный, как аист, который неожиданно, сам того не ведая, наступил на черепаху. Но, когда уже стемнело и Омар мерил шагами верхнюю площадку башни, старик математик не смог побороть свое желание подняться наверх, где расположились его сокровища.

Нарочито не обращая внимания на молчаливого Омара, он зажег четыре масляные лампы, прикрепленные к постаменту глобуса. Затем он подогнал тени так, чтобы мягкий, чистый свет озарял верхнюю половину гигантского глобуса.

Омар приостановился, не спуская глаз с отполированной бронзы. Подойдя ближе, он стал внимательно всматриваться в его поверхность. Целая сеть тончайших линий соединяла точки, изображавшие звезды. Линии были тщательно прорисованы, и только одно-два слова среди созвездий с неясными очертаниями портили эту ажурную паутину тончайшей работы. Многие руки работали над ее созданием – он мог видеть места, где свежие линии перечеркивали более старые насечки. Да, вот там последнее очертание кончика хвоста созвездия Дракона, отвернувшегося от Полярной Звезды…