Текст книги "Психология сознания. Вопросы методологии, теории и прикладных исследований"
Автор книги: Гарник Акопов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Акопов Г. В.
Психология сознания. Вопросы методологии, теории и прикладных исследований
Предисловие
Настоящая книга является результатом существенного дополнения и структурной переработки ее первого и второго изданий (Проблема сознания в психологии. Отечественная платформа. – Самара, 2002; Проблема сознания в российской психологии.– М.: МПСИ; Воронеж: НПО «МОДЭК», 2004). Автор выражает признательность рецензентам первых изданий – А.Л. Журавлеву и В.Ф. Петренко, а также С.К. Бондыревой, чья решительная поддержка решила судьбу второго издания. Особая признательность В.В. Знакову и В.А. Кольцовой, чьи советы были весьма полезны при подготовке нового издания.
Неоценимая помощь в подготовке рукописи оказана сотрудницами факультета психологии ПГСГА А. Беркалиевой, Е. Бакшутовой и О. Засташковой.
Введение
Классическая и/или неклассическая психология сознания
Очарованные сознанием.
M. Велманс
Cogito… охраняет порог ценности.
Г. Марсель
Сегодня, к началу второго десятилетия нового века, тему сознания уже нельзя отнести к заброшенным или некультивируемым «почвам» психологии, как это было всего лишь 30–40 лет назад. Обусловленный целым рядом факторов всплеск интереса к проблеме сознания породил лавинообразный рост продукции самого разного типа и жанра. В связи с колоссальным многообразием исследовательских материалов по теме сознания в качестве характеристики этого изобилия можно использовать оксюморонное словосочетание – структурированный хаос11
В качестве иллюстрации см. материалы 12 конференций Ассоциации научного изучения сознания (ASSC) – http://assc.caltech.edu/index.htm, 9 туксоновских конференций – http://www.consciousness.arizona.edu/ и I Всероссийской конференции «Психология сознания: современное состояние и перспективы». 29 июня –1 июля 2007 г., Самара, 2007.
[Закрыть]. О полифонии авторских голосов пока говорить сложно, разве что о «двуголосом слове» (М.М. Бахтин).
Тем не менее «возделывание» уже идет из многих «полюсов» и во многих направлениях. Оно очень важно и тем более необходимо, что рано или поздно культура исследований сознания переходит в культуру осознания в любой прикладной плоскости современной жизни и в самой важной – экзистенциальной. Каждое новое «слово» увеличивает как количество возможностей объяснения сознания, так и многообразие измерений со‐знания, подтверждая известный тезис о неисчерпаемости, но уже в отношении сознания.
Промежуточным итогом поисков решения проблемы стало амплифицированное по сравнению с ранее существовавшим оформление предметного поля психологии сознания, а в междисциплинарном плане – нового направления интегрированных исследований – «Наука сознания».
Основной предмет научного анализа – сознание как интегративный феномен не только психологии и, возможно, не только человека как природного и общественного новообразования. В связи с этим сознание выводится за пределы непроизвольных ограничений частной темы в рамках общей психологии и в широкой совокупности теоретических взглядов, прикладных и эмпирических изысканий отечественных и зарубежных психологов различных направлений и школ обретает свою целостность и глубину.
В многообразии исследовательских подходов можно усмотреть пока «слабый» вектор движения от «культуры полезности» (утилитаризм, прагматизм) к культуре ценностей (этико‐эстетический план).
«Новый взгляд» определил и поиск нового метода исследовательского анализа и конструирования целостного знания, а именно метода, обусловленного спецификой предмета – сознания, т.е. метода, фундирующего любое знание, представленное в форме научного поиска, в его ретро‐, актуальной и трансспективной проекциях (Клочко, 2008). Конструктивный диалог оказывается возможным при всей непроницаемости «концептуальных перегородок» (там же). Вместе с тем совершенно справедливо высказывание В.Е. Клочко о том, что «размыт совместно разделяемый контекст», обеспечивавший взаимодействие концепций, контекст, выступавший «условием внутринаучной коммуникации» (там же). В этом плане очень важно не потерять общий язык коммуникации, т.е. совместно выработанный и прошедший испытание временем понятийный, категориальный аппарат. Хотя и здесь возможны разночтения. Можно только благодарить Н.Н. Вересова за скрупулезный анализ языка и новое прочтение однажды забытых или «ушедших» в андеграунд (А.В. Брушлинский), вновь обретенных работ Л.С. Выготского.
Сегодня, в постнеклассический период, на первый план выходит не абсолютизация и не конвенция знаний или согласованное мышление, а консолидация усилий по свободному осознанному (рефлексированному) выбору регламента исканий и соответствующего дискурса. И если получен отклик (установлен контакт), то возможна и релевантная коммуникация с перспективой перерастания в научно‐смысловое общение и метакоммуникацию различных исследовательских позиций.
Здесь особенно важен контекст именно со‐знания, поэтому ценно и значимо любое высказывание «вооруженного» научным опытом носителя сознания о сознании. В основе метода – сопоставление и выстраивание огромной совокупности суждений, мнений, оценок и высказываний большого числа исследователей с определенным опытом изучения проблемы, а также научных контактов, коммуникации и общения, утвердивших в той или иной степени свободу мышления в формах осознанного выбора, творчества, созидания. Такое построение можно рассматривать как проявление «коммуникативной методологии» (Мазилов, 2003) или особый жанр – разновидность качественных методов, аналогичных нарративу определенного формата (научный текст) с параллельным или последующим метанарративным анализом. Конечно, каждая «нарратоединица» (утверждение) имеет свой контекст, генеалогию, логику, ценностные или личностные основания. Поэтому в таком своеобразном «паззл‐конструировании» или интенционально регулируемой сборке (составлении) принципиально важна, помимо того или иного метанарративного основания, хронотопическая совместимость «собираемых» текстов (топологическая «перекличка» текстов, мысленное «забегание» вперед или возвращение к истокам из актуального времени, т.е. все то, что можно назвать трансспективой по В.Е. Клочко – Клочко, 2008).
Как известно, один из главных признаков классического мышления – использование бинарных оппозиций; логические дихотомии являются «характерным признаком рационального классического мышления» (Асмолов, 2002). И это то, что мы часто встречаем в определениях сознания: общение и обобщение (системное и смысловое строение сознания) у Л.С. Выготсткого; знание и отношение у С.Л. Рубинштейна; значение и смысл у А.Н. Леонтьева; невербализированное и семантическое в концепции В.Ф. Петренко; логика и парадокс у В.М. Аллахвердова; запоминание и понимание у А.Ю.Агафонова; отражение‐порождение в теории психологических систем В.Е. Клочко; сознание и бессознательное в метасистемной теории А.В. Карпова и др. К классическим построениям, на наш взгляд, можно отнести и «бидихотомические» объяснения сознания в концепциях В.П. Зинченко (бытийный – рефлексивный слои), а также А.Г. Асмолова и Ф.Е. Василюка (деятельность – общение, установка – отношение).
Соглашаясь с всесилием исходного двучленного разделения всего сущего (в конечном счете, двоичный код – в основе прогресса и «непостижимой эффективности» информационных технологий), вместе с тем замечаем неоднородность и многообразие оснований тех или иных дихотомий. Это, в частности, бинарности, раскрывающие содержание сознания или его строение, структуру или слои, исходное состояние или результат, состояние или процесс, источники (условия) или факторы и т.д. Можно ли говорить о рациональном выборе оснований и о том, сколько их может (должно) быть? Или это уже системный подход, т.е. не вполне классический.
Другая особенность заключается в том, что противопоставляемые члены дихотомических пар не вполне оппозиционны, т.е. не соединяют логических или даже диалектических противоположностей.
Таким образом, перечень означенных и иных возможных дихотомий не подпадает под определение формально‐логической или диалектической классики. В связи с этим трудно согласиться с мнением, что «бинарные оппозиции утратили свой кредит» (Зинченко, 2006). Как замечает М.С. Гусельцева: «Жизнь, живое дает о себе знать в антиномии: это играющее противоречие есть свойство жизни, но оно не стало средством анализа в методологии, в науке» – и несколько ранее: «Игра противоположными установками дает исследовательскую глубину и полноту» (Гусельцева, 2009).
Но есть ли какая‐либо польза от умножения дихотомий или они несут в себе исключительно ценностное основание возможности (свободы) мыслить и, следовательно, «существовать». По‐видимому, есть логика в свободе мысленного оппозиционирования, и это логика поиска оснований, т.е. того, что иногда называют фундирующим знанием. Одной из таких «корневых» дихотомий, очевидно, является субстациональная оппозиция «Я – Другой», базовая основа которой как раз и заложена в культурно‐исторической психологии Л.С. Выготского, отчетливые контуры которой тем более укрепляются, чем более мы «прячемся» за ширму виртуальности, пытаясь в поисках единомышленников отделиться от разделенного сознания двоих и многих. Исходя из этой фундаментальной для фило‐, онтои актуалгенеза оппозиции можно понять, почему у Выготского исходными, определяющими сознание посылами выступают общение и обобщение; у Рубинштейна – знание и отношение (включая отношение другого к этому знанию, т.е. свое отношение через другого); у Леонтьева – значение и с(о)мысл(ь), не исключающая различие значений, и через различение – объединение, но уже усилий процесса (процедуры) толкования и т.д. и т.п. Можно предположить, что интуиция или откровение М. Бубера было вполне подготовлено «плечами гигантов» (К. Маркс), причем не исключен личностный характер (личностное знание) выражения (форма) содержания базовой дихотомии.
Другой корневой дихотомией, непосредственно сопряженной с первой, является оппозиция «объединение–разделение», обстоятельно исследованная В.И. Молчановым в варианте «различение—синтез» (идентификация) (Молчанов, 1992). Соединение выбранных оппозиций (Я – Другой, объединение–разделение) определяет, на наш взгляд, все многообразие сущего и мыслимого в самых широких пределах проявлений сознания.
Но почему только на пороге нового тысячелетия сознание становится вновь, как и в «мифические» времена мифологическое сознание, главной экзистенциальной силой, определяющей уже не каноническую (предустановленную), а свободную, независимую жизнь человека? Обретенная орудийность в жизнедеятельности человека диалектически снимается достижением высочайших технологических возможностей (в технике, биологии, медицине, информатике и т.д.) через проблематизацию персонального выбора, основанного на созерцании и взаимосвязи, взаимодействии с другими персонами. Обе интенции суть проявления сознания. Свободный выбор осознанного автономного выстраивания линии жизни – либо подчинение (принятие, встраивание, включение, растворение) в заданной или кем‐то другим выстраиваемой системе социального функционирования.
Особый статус темы сознания в современной науке обусловлен также целым рядом определенных формальных обстоятельств. К первому из них можно отнести весьма значительный рост количества научных публикаций, включая монографические исследования, в последней четверти XX – начале XXI вв.; возникли тематически новые периодические издания как печатного, так и электронного характера по проблеме сознания (The Journal of Consciousness Studies; Consciousness and Cognition и др.). С 1990‐х годов действует центр изучения сознания (Center for consciousness studies. Tucson, Arizona) и Ассоциация (Association for the Scientific Studies of consciousness); проведено множество масштабных конференций по сознанию (Акопов, 2006).
Новый всплеск интереса ученых к проблеме сознания, значительно превосходящий все предыдущие, во многом объясняется переходом современного общества от фазы постиндустриальной к информационной, к новейшей философии, новой научной идеологии, идеям постмодернизма и др.; возникли такие новые интегрированные области знаний, как нейронаука, когнитивная наука, наука сознания.
В практическом плане следует констатировать все более активное и масштабное целенаправленное вмешательство человека в процессы физического, биологического и социального мира и не всегда отчетливое осознание долгосрочных последствий такого вмешательства. Этот «осознанный вектор движения» (Аллахвердов, 2003) весьма редко сопровождается столь же осознанным вектором «обратной связи».
В этом плане можно согласиться с тезисом А.В. Карпова о сензитивности проблемы сознания к крупным открытиям и достиже ниям, а также к новым подходам в науке, с этих позиций сознание раскрывается в новом свете (Карпов, 2007).
Другой характерной особенностью проблемы сознания является невозможность отнесения этой темы к какой‐то одной области науки или к какому‐то одному психологическому направлению, так как, включая в себя человеческое мышление, сознание включено в любую сферу активности и деятельности человека и так или иначе представлено во всех психологических платформах и направлениях – от бихевиоризма с его отрицанием сознания до гуманистической психологии с ее доведенной до предела, утилитарной установкой сознания.
Зарубежные исследования по проблеме сознания можно рассматривать в континууме от нейронаучных подходов изучения механизмов и коррелятов сознания до когнитивных подходов в описании видов функционирования сознания. К границам континуума примыкают попытки исследования сознания с использованием физических переменных (квантовые, волновые, молекулярные механизмы) и компьютерных программ по искусственному интеллекту. В объяснительных схемах зарубежных авторов встречаем как проявления крайнего биологизма (Searle, 1997; 2000), так и системного субстанционализма (Chalmers, 1996; 1997). В целом современное пространство изучения сознания может быть представлено в двух измерениях, складывающихся из «континуума» унитарных‐междисциплинарных исследований, с их крайностями в формах феноменологизма (интроспекционизма) и физикализма; и утилитарно‐ценностной шкалы с крайностями духовности и манипулятивизма.
В систематическом оформлении проблемы сознания можно выделить разные планы.
В философско‐психологическом плане главная сложность состоит в определении сущностной характеристики сознания, так как оно традиционно стоит в бинарной оппозиции с материей и прямо или косвенно участвует в различных производных этой оппозиции: психическое – телесное, субъективное – объективное, индивиду альное – социальное, внутреннее – внешнее, закономерное – спонтанное, зависимое – автономное, необходимое – свободное и т.д. и т.п. В философско‐методологическом плане наиболее интересные решения были определены еще В.М. Бехтеревым (объективистское преодоление онтологического дуализма посредством субстанционального объяснения сознания) и К. Ясперсом (агностицистское преодоление гносеологического дуализма посредством подчинения рационального мышления экзистенциальному мышлению – со зерцанию). В классическом варианте можно говорить: а) о логической противоречивости так или иначе определяемого сознания (Аллахвердов, 2000) в силу его невыводимости из материи; б) о гносеологической незавершаемости, так как в силу рефлексивности оно не может быть наделено качеством полноты (включая геделевский вариант); в) об онтологической универсальности, так как сознание может оформлять любые проявления человеческой жизни (бытия) (Знаков, 2005). Неклассический и постнеклассический дискурсы существенно расширили горизонт и вместе с ним спектр проблем, не определив при этом принципиальных решений с новых точек зрения. В то же время нарративный подход и социальный конструкционизм придали сознанию новое, ценностное измерение. В целом можно согласиться с мнением, высказанным еще С.Н. Трубецким, о том, что «противоречия отдельных философов относительно природы человеческого сознания имеют действительное основание в самом этом сознании» (цит. по: Мазилов, 2007).
В общепсихологическом плане сознание наделено предельной широтой, оно включает все психические процессы, состояния и свойства, с одной стороны, и полную неконкретность проявлений – с другой (в учебной литературе по психологии, отечественной и в зарубежной, сознание определено несколькими предложениями).
Не менее удручающая картина предстает в психолого‐прикладном плане: сознанию нет места во всевозможных отраслях психологии, за исключением психотерапии и отчасти патопсихологии. Вместе с тем весьма распространены словосочетания: экономическое сознание, политическое сознание, электоральное сознание, правовое сознание, нравственное сознание, профессиональное сознание, потребительское сознание и др.
Сложившееся положение высокой ангажированности и незначительной востребованности сознания в теоретических и прикладных работах нельзя признать случайным для существующей системы психологических знаний и практики, тем более что в целом ряде новых направлений отечественной психологии сознание «работает» не только как базовая категория, но и как отчетливо операционализируемое понятие. Это, в частности: психосемантическая концепция сознания, развиваемая В.Ф. Петренко как в теоретическом, так и в прикладных аспектах; психологика сознания как новый общепсихологический базис психологии, разрабатываемый научным коллективом под руководством В.М. Аллахвердова; масштабный цикл исследований В.В. Знакова по психологии понимания и самопонимания —важнейших проявлений сознания и бытия человека; новые исследования В.А. Лабунской по осознаваемым и неосознаваемым компонентам невербального выражения личности; уникальные исследования А.О. Прохорова по проблеме смысловой детерминации психических состояний; историко‐психологический и наррадигмальный подходы В.А. Шкуратова, в частности, к проблеме связи диссоциации личности и генезиса сознания; когнитивная платформа Е.А. Сергиенко в исследованиях сознания в раннем онтогенезе человека; оригинальная концепция В.Е. Семенова о полиментальных типах сознания в современном обществе и др. Из приведенного перечня ясно, что в большинстве случаев теоретико‐прикладные исследования успешно развиваются, если затрагивается не весь категориальный объем сознания, а лишь определенная плоскость, ракурс – психосемантический, герменевтический, когнитивный и т.д. Более универсальные теоретические конструкции сознания (структурные подходы А.Н. Леонтьева, В.П. Зинченко, Ф.Е. Василюка) пока приносят меньше выходов в практику, в отличие от категориально «уплощенных» вариантов (психосемантика сознания, психологика сознания, полиментальность сознания и т.д.). Универсальные структуры – бытийный и рефлексивный слои сознания, биодинамическая и чувственная ткань, значение и смысл – в большей степени «обслуживают» сам конструкт сознания, нежели его выходы в практику. Да и в самом сознании доступным осознанию пока является то, на что оно направлено, но не сам механизм осознания.
Возможны ли иные концептуальные описания (универсальные структуры), которые были бы достаточно «прозрачны» как с точки зрения объектов, так и с точки зрения механизмов осознания?
Ввиду обсуждавшейся выше максимальной общности категории сознания предельно широкую форму выделения (различения) реальности (действительности или виртуальности) представляет дихотомия: объединение – разъединение. Мы предпочли более широкий вариант первого обозначения в этой паре – «контакт», допускающий также стадии предшествования, не обязательно влекущие к объединению; в отношении второго члена дихотомической пары в качестве синонимической замены был избран более узкий по значению термин «свобода». Таким образом, дихотомия приобретает в большей степени антропный вид, а члены модифицированной пары – детерминирующий по динамике их сочетания характер, т.е. характер факторов. Следствием привлечения малоактивируемой в современной психологии категории «свобода» может стать, с одной стороны, отход от абсолютного детерминизма в концептуальных психологических построениях (отчего уже ушло современное естествознание), с другой – отход от абсолютного утилитаризма (адаптация, функциональность, рефлекторность, системность и т.д.). Психологической альтернативой утилитаризму (прагматизму) является ценностный и, в частности, нравственно‐этический и эстетический подходы.
Обсуждаемая структура не противоречит классической (Зинченко, 1991). Бытийный слой сознания вполне «перекрывается» контактным взаимодействием соответствующих агентов «живого движения» и чувствительной сферы с релевантным окружением, а с учетом новых исследований Н.Д. Гордеевой (Гордеева, Зинченко, 2001) (обнаружение аналогов рефлексии даже в элементарных движениях и действиях) можно говорить и о более высоких уровнях контакта (коммуникация на основе содержания обратной связи, смысловое общение и взаимодействие). Рефлексивный слой по своей сути (не по составляющей) настолько свободен в проявлениях, что может рассматриваться как эквивалент свободы.
Семантическое пространство как операциональная модель сознания в концепции В.Ф. Петренко определяет универсальную область контакта, в то время как субъективность семантических систем определяется фактором свободы.
Целостность сознания в психологической модели, предложенной В.М. Аллахвердовым, сопоставима с контактом, в то время как обнаруженные автором парадоксы сознания есть несомненное проявление его (сознания) свободы.
Дефиниция ментальности как единства сознания людей в пространственно‐временном измерении, несомненно, выводима из контакта, в то время как полиментальность (Семенов, 2005) определяется свободой людей в приобщении к тем или иным социальным группам в тех или иных условиях.
Что касается собственных операциональных ресурсов двухфакторной модели сознания, то каждый из факторов, в свою очередь, может рассматриваться в триадичной структуре: контакт – его отсутствие или наличие (по критерию обратной связи), коммуникация (по критерию передачи определенного информационного содержания), а также смысловое общение; свобода – возможность выбора; определение, нахождение субъективно новых целей (творчество); конструирование (воплощение в жизнь) объективно новых целей (созидание).
Каждый из факторов22
Мы согласны с мнением Н.Н. Вересова, что более точным было бы обозначение обсуждаемой дихотомии не термином «фактор», а термином «источник» (Вересов, 2007), о чем со ссылкой на Д.Б. Эльконина пишет также А.Г. Асмолов (Асмолов, 2002). Однако сложность состоит в том, что контакт и свобода зачастую выступают и в качестве условий, т.е. социальных свобод или ограничений, детерминируемых деятельностью отдельных людей и сообществ.
[Закрыть] рассматривается также в двух планах – внешнем и внутреннем. Проблематика и соотношение внешнего и внутреннего в методологическом и конкретно‐методическом аспектах обстоятельно исследована в работах В.П. Зинченко, что позволяет с учетом рассмотренной выше трехкомпонентной структуры каждого из факторов (контакт, коммуникация, смысловое общение; выбор, творчество, созидание) и различных сочетаний компонентов выстраивать достаточно широкое поле конкретных проявлений сознания.
Эмпирическая проверка заданных теоретических положений осуществляется в прикладных исследованиях Т.В. Семёновой (концепт «городская ментальность»), В.В. Шарапова (этническое сознание), А.И. Белкина (граффити как выражение «квазикоммуникации» и «псевдосвободы»), А.Л. Плотниковой (развитие коммуникативных способностей в раннем детстве) и др., а также в модельных экспериментах с двойственными изображениями. Реверсивные фигуры изучались ранее в теоретическом контексте гештальт‐психологии и в качестве аллюзии зрительного восприятия. В нашем случае соотносятся различные объяснительные модели перцептивной фиксации (тот или иной визуальный образ): модель классической реактивной регуляции перцептивной активности (вариации стимула, условия эксперимента и т.д.); модель активной (субъектной) регуляции (уровень субъектного включения, цели, планы, отношения, самоконтроль и др.); социально‐психологическая модель взаимодействия экспериментатора и испытуемого; особенности психических процессов (внимание и др.), психических состояний и индивидуально‐психологических характеристик испытуемого и т.д. Показателем бóльшей или мéньшей объяснительной возможности той или иной модели, включая двухфакторную модель сознания, избрана произвольность (устойчивость) регуляции фиксированного образа двойственного изображения (Акопов, Кукушкина, 2007).
